Лунная соната

В последнюю неделю сезона, как ни странно, в Айленд-парке не слишком-то людно. То ли неожиданно повезло, то ли все те, кто хотели, вдоволь развлеклись здесь за время жаркого лета. Впрочем, я не жалуюсь. Скорее наоборот — дико рада тому, что наконец-то смогу покататься на всех любимых аттракционах без необходимости отстаивать огромные очереди, которые в совокупности растягиваются на часы. На самом деле я уже и не помню, когда в последний раз была в парке развлечений. Лет в тринадцать? Несмотря на то, что мама всегда была занята работой, раньше она находила возможности свозить нас с сестрой поразвлечься. Но всё изменилось, когда Летта решила, что давно выросла из «детских покатушек». Лиам отзывался не так категорично, но всё же тоже не любил подобное. И в конечном итоге в компании внезапно проявившиях себя зануд я, обожающая разные горки и карусели, оказалась в гордом одиночестве. Наверно, веселье в парке аттракционов обошло бы меня стороной и в этом году, если бы не Билли. За этот месяц, что мы общаемся, у меня медленно, но верно складывается впечатление, что он не мой истинный-альфа, а личный ангел-хранитель. Ведь он будто бы прекрасно знает, чего я хочу, и всегда готов легко решить самые насущные проблемы. Так получилось и сегодня. Билли поставил меня перед фактом, что купил два билета в закрывающийся на зимные месяцы Айленд-парке и сильно обидится, если я не составлю ему компанию. Будто бы меня нужно уговаривать. Я только рада тому, что наконец встретила того, кому в радость потратить целый вечер на «глупые десткие покатушки». Единственное, что меня расстраивает, — необходимость врать маме. Честно признаться ей в том, что я собираюсь ехать развлекаться с каким-то парнем, не хватает духу, ведь даже если она не встанет на дыбы сразу, услышав эту новость, то, как минимум, захочет познакомиться с тем, кому доверяет свою дочь. А я совсем не уверена, что способна пережить такую неловкую ситуацию. Поэтому пришлось призвать на помощь Лиама. Он поиграл бровями, заговорчески поулыбался, а потом, будто бы вспомнив, о чем он меня предупреждал не так давно в отношении проблем в стае, неодобрительно хмурился и цокал языком. Но в конце своей занимательной пантомимы он, слава Богу, всё-таки согласился меня прикрыть. Для мамы (да и для не в меру любопытной Летты) сегодня я остаюсь у Лиама с ночевкой из-за совместного школьного проекта, а не развлекаюсь с Билли Фицджеральдом в Айленд-парке за сотню миль от родного города. Страшно представить, что со мной сделают, если мой обман раскроется. Однако стоит мне попасть в цветастый мир огромных качелей и экстремальных горок, как все страхи выветриваются из головы, будто их и не было. Буду решать проблемы по мере их поступления. А пока — веселимся! Билли смиренно следует за мной и со смехом потакает каждому моему желанию, пока я не показываю пальцем на первый маятниковый аттракцион за вечер и не говорю: — Хочу туда. Он прослеживает взглядом и меняется в лице. Не так, как в прошлый раз, когда речь заходила о моем запахе — тогда он смутился. Сейчас же улыбка исчезает с его губ так быстро, будто ему резко дали поддых, а брови приближаются к тому, чтобы задумчиво сойтись на переносице. Билли молчит, разглядывая начинающий раскачиваться аттракцион, а потом, несколько раз моргнув, будто бы сбрасывает с себя состояние транса. — Пойдем, — отвечает он и улыбается. Не так искренне, как обычно — отмечаю я краем сознания, пока он, взяв меня за руку, занимает место в немногочисленной очереди. Аттракцион — кажется, он называется Двурукий рейнджер — набирает амплитуду и начинает делать полный круг, из-за чего люди в кабинках в высшей точке какое-то время находятся вверх тормашками. Я мысленно потираю руки в предвкушении, но потом ощущаю, как странно напрягается ладонь Билли, едва ощутимо стискивая мою. Он внимательно наблюдает за происходящим странно немигающим взглядом и выглядит настолько сосредоточенным, будто готовится к прыжку с парашютом. Словно побаивается, но почему-то не решается это признать. Если бы несколько минут назад мы не сошли с головокружительных русских горок, перед поездкой на которых Билли не выказывал никаких признаков волнения, я бы так и подумала. Мне становится неуютно, словно его согласие — результат принуждения. Я сжимаю его ладонь и чуть тяну вниз для того, чтобы он немного склонился и смог меня услышать. Билли реагирует с небольшим опозданием. — Если ты не хочешь… — говорю я, привстав на цыпочки. — Желание дамы — закон, — отшучивается он. Я хмурюсь и уже открываю рот, чтобы возразить, как тут подходит наша очередь, а во мне побеждает желание прокатиться. Кабинки аттракциона представляют собой лодочки с несколькими рядами, состоящими из двух мест. Я тащу к еще не занятому первому ряду, на котором ощущения по моим наблюдениям всегда ярче. Мы пристегиваемся, и спустя минуту аттракцион начинает движение. Я блаженно прикрываю глаза, ощущая, как внутренности стягивает в тугой узел, чутко реагирующий на каждое движение. Маятник пока только расскачивается, не делая полный оборот, но совсем скоро начнется самое интересное. Обожаю подобные аттракционы именно за имитацию свободного падения. А если хочется немного остринки, нужно обязательно смотреть — вид стремительно приближающейся земли непередаваем. Именно поэтому я выдыхаю и и открываю глаза именно в тот момент, когда мы на полной скорости несемся вниз. Из груди едва не рвется восторженный визг, а в животе всё переворачивается из-за того, что кабинка наконец делает полный круг. Из-за восторга только сейчас я замечаю то, что Билли вцепился в поручень с такой силой, что костяшки пальцев побелели. Удивительно, что железо не прогнулось как пластилин. Но еще больше меня шокирует выражение лица Билли: сжатые губы, зажмуренные глаза. Кожа настолько бледная, будто вся кровь разом отхлынула, а сам он едва дышит. Изнутри поднимается стыд одновременно с иррациональной злостью. Всё-таки принудила. А надо было сразу говорить! И одновременно с этими мыслями рука сама тянется к его ладони, накрывая сверху. Неуклюжая попытка поддержки, ведь говорить вслух «хей, расслабься» бессмысленно. В ушах свистит ветер, позади раздаются визгливые крики, а сама конструкция так громко скрипит, что даже сосредоточившийся перевертыш ничего не сможет расслышать. Билли реагирует на моё прикосновение мгновенно и чертовски смущающе: переворачивает свою ладонь и переплетает наши пальцы, почти болезненно сжимая. Так, будто он тонет, а я — спасательный круг. За вечер он часто держал меня за руку — в первую очередь, чтобы не потеряться в толпе, и моё тело никак не реагировало, будто бы привыкнув, но сейчас я почему-то всё равно затаиваю дыхание и стремительно краснею. И причина этому совсем не в том, что аттракцион делает ещё один головокружительный оборот. Благо, не проходит и минуты, как кабинка останавливается. Билли не расцепляет наших рук, и я молча следую за ним, выходя на главную аллею в толпе людей, эмоционально обменивающихся впечатлениями. Внезапно ладонь Билли выскальзывает из моей, а сам он делает несколько шагов в сторону, чтобы не попасть под ноги прохожим, и опускается на корточки. После секундного ступора я подскакиваю к нему, как испуганная курица-наседка. — Ты в порядке? — задаю глупейший вопрос и хватаю его за плечо, будто, если он вдруг потеряет сознание, у меня получится удержать его. Наклонившись, вглядываюсь в лицо Билли, освещенное тускнеющим солнечным светом и неоновыми отблесками. Он бледный как полотно и явно заставляет себя дышать глубоко и размеренно. Глаза всё еще закрыты, чему я рада — уверена, сейчас у меня жалкий растерянный вид. — Меня укачало, — со смешком отзывается он. — Дай мне несколько секунд. Я с облегчением глажу его по руке и наклоняюсь чуть ближе, борясь со странным желанием дать ему слабый подзатыльник. Чтобы в следующий раз не молчал. — Надо было сказать. Не стала бы я заставлять… — Детская же проблема. Думал, что перерос, — фыркает Билли и приоткрывает один глаз. — Хорошо, что я ничего не ел. — Ха-ха, — всё-таки не выдерживаю и легко бью его кулаком по плечу. Он смеется и поднимается на ноги. Я — за ним, и когда он покачивается, удерживаю его, обхватив за талию. Это получается как-то инстинктивно, несмотря на то, что головой прекрасно понимаю, что помочь ему мне нечем. Я застываю как вкопанная, с опозданием понимая, что практически обнимаю его. Главное — сохранять спокойствие. Если отпряну, как от ядовитой змеи, это будет страннее, чем происходящее сейчас. Билли, впрочем, воспринимает объятия как нечто обыденное: одну ладонь укладывает мне между лопатками, а второй проводит по своему лицу, будто пытаясь сбросить головокружение. — Получилось не очень-то круто, да? — спрашивает он, посмотрев на меня. — Это абсолютно нормально — иметь слабости. Билли слабо улыбается и заправляет выбившуюся из косы прядь волос мне за ухо, не отстраняя пальцы достаточно долго, чтобы я отчетливо прочувствовала на своей шее одуряюще горячее прикосновение, невыносимо интимное из-за своей невесомости. Наверно, со стороны мы смотримся как парочка на свидании. Из-за этой мысли в груди разгорается пожар. Внезапно проходящая мимо компания разражается громким смехом, и я вздрагиваю. Очарование момента надламывается. — Куда дальше? — спрашивает Билли, убрав руку. — Только не на качели. В ответ он умехается. Я невольно бросаю взгляд на небо: медленно наступают сумерки. Окончательно стемнеет стремительно, тогда еще и станет намного холоднее. Кажется, мы потеряли счет времени, и в город я вернусь намного позже времени, обещанного Лиаму. Он, конечно, намного лояльнее мамы или Летты, но мозги выносит тоже будь здоров. С другой стороны — я уже напросилась на выговор, неважно, как много для него будет причин. Поэтому я смотрю на монументально возвышающееся колесо обозрения. Обычно до него очередь не доходит, но сейчас, если исключаются все качели и маятники, остается только оно. К тому же вид с такой высоты во время заката будет потрясающим. — Колесо обозрения. А потом домой. Иначе с меня сто шкур сдерут. — Без проблем. Билли снова берет меня за руку, и я никак не возражаю. Вечер сегодня такой — нужно насладиться до конца. По пути к колесу мы проходим тиры. Я мельком оглядываю их, как вдруг замечаю в призах одного из них продолговатую мышку со схематично вышитыми лапками, круглыми черными глазами и длинными усами. Скорее подушка, чем игрушка, но я испытываю слабость ко всему мягкому и милому. Неосознанно замедляю шаги, из-за чего ко мне оборачивается Билли. — Хочешь пострелять? Качаю головой. — Я самая косая рука на Диком Западе. Никогда не получалось выиграть приз, сколько бы ни старалась. У нас это, кстати, семейное, — шучу я, планируя идти дальше. — Летта как-то половину мишеней сбила. Рекорд. — Но ты хочешь игрушку, — со задумчивой утвердительной интонацией говорит Билли, не двигаясь с места. — Да, — подтверждаю очевидное и пожимаю плечами. Ведь хотеть не вредно. Я уже начинаю идти дальше, но Билли мягко останавливает меня и тянет к тому самому тиру. Он представляет собой высокую деревянную стойку и стену с огромным количеством мишеней разной величины, выполненных в форме лесных животных, птиц и даже рыб. Это что, имитация подводной охоты? Где же тогда акваланг и маска? Те мишени, что побольше, светятся зеленым цветом, среднего размера — желтым, а совсем мелкие — ярко-красным. Кажется, от этого зависят призы. Около минуты я наблюдаю за тем, как девушка долго прицеливается под аккомпанемент подбадриваний подруги. За это время она не успевает сделать ни единого выстрела, и мне хочется надеяться, что у нее осталось хотя бы меньше половины попыток. Иначе, кажется, нам придется здесь ночевать. Девушка наконец спускает курок, и пуля со звонким звуком заставляет завалиться назад желтого оленя. Но радости попадание не вызывает. Винтовку от участи быть переломленной пополам, кажется, спасает лишь то, что выглядит она слишком крепко и дорого. С нарочитым пренебрежением девушка отдает оружие инструктору — мужчине неопределенного возраста с выражением лица тибетской лисы. Он никак не реагирует, и она резко разворачивается с явным намерением гордо удалиться. Ее взгляд мельком проходится по мне и явно задерживается на Билли, а потом губы растягивает милая улыбка, сильно контрастирующая с ее поведением секунды назад. В груди остро укалывает. «Он меня за руку держит, какого хрена, подруга?» — Тоже хочешь попробовать? — прочти пропевает она, тыкая пальцем за спину, в инструктора, занятого перезарядкой винтовки. — Удачи. — Спасибо. Билли вежливо кивает ей, но не проявляет заинтересованности. Несмотря на это, девушка удалиться не спешит — лишь отходит в сторону, освобождая для нас место перед стойкой. Ее подруга сразу начинает ей говорить что-то на ухо громким шепотом. Мне неуютно. Ясное дело, что я — не стенка и подвинуть уже тем более меня несложно, но не в моем же присутствии этим заниматься. — Какую хочешь? Я вздрагиваю и поднимаю голову. Билли отпускает мою руку, берет винтовку и смотрит на меня так же выжидающе, как и осуждающе-нейтральный инструктор. Заметив это краем глаза, я немного тушуюсь, а потом мой взгляд замечает то, из-за чего мы здесь оказались. — Ту мышку. Я указываю пальцем, хотя жест бессмысленен — она там одна, и делаю несколько шагов в сторону, чтобы не мешать. За спиной раздается хихиканье пополам с неразборчивым шепотом. Передергиваю плечами и неожиданно для себя выпрямляюсь — ну пусть смеются, если есть над чем. — Красные мишени. — Инструктор оглядывает Билли сверху вниз и добавляет: — Для перевертышей минимум девять. — Я только с Двурукого рейнджера. Может, хотя бы маленькую поблажку? — Нет. — Жаль, — Билли цокает языком и прижимает приклад винтовки к плечу. На прицеливание он тратит считанные секунды и после каждого выстрела раздается характерный щелчок, с которым заваливается мишень. Девушки позади меня удивленно охают, а я затаиваю дыхание. Первый, второй, пятый. После шестого попадания безразличное выражение лица инструктора неуловимо меняется. — Можно опереться на стойку, — внезапно говорит он, будто бы пытаясь сбить. Билли не отвлекается, глубоко и ритмично дышит и после очередного выстрела неожиданно опускает винтовку. Я с опозданием понимаю, что дается всего десять пуль. Лишь одно право на ошибку при стрельбе по малюсеньким красным мишеням на расстоянии в тридцать футов. Драконьи условия, конечно. — Можно, — с улыбкой пожимает плечами Билли и кладет винтовку на стойку. — Но не обязательно. Инструктор в ответ усмехается и, сняв со стены игрушку, протягивает ее мне. В первую секунду я растерянно моргаю, не веря своему счастью, а потом всё-таки беру мышку — мягкую, гладкую, тактильно приятную. Моя первая игрушка, привезенная из парка аттракционов. Мне нужно время на то, чтобы осознать это. Хотя стоп! Это же не я ее выиграла. Я уже открываю рот для того, чтобы поблагодарить за подарок, как вдруг за спиной раздается восторженный возглас: — Это было круто! — к нам подходит та же девушка и с восторженным блеском в глазах смотрит на Билли, полностью игнорируя моё существование. — Часто бываешь на стрельбищах? Я с трудом сдерживаю желание закатить глаза и с силой прижимаю к груди мышку. И с чего бы мне злиться? Она ведь имеет полное право подкатывать к нему, мы же не встречаемся — и всё-таки мне неприятно думать, что он сейчас ей искренне улыбнется и поддержит разговор, отодвинув меня на второй план. — Типа того, — равнодушно отвечает Билли и едва удостаивает ее взглядом, а потом слегка приобнимает меня за талию, подталкивая вперед. Грудь греет непрошенная радость. Проходя мимо девушки, краем глаза я замечаю ее обиженно-непонимающее выражение лица и раздраженный взгляд, которым она бросает на меня. Так и тянет обернуться, показать язык, но я давлю в себе этот ребяческий порыв. — А ты, оказывается, бываешь и холодным, — бормочу, когда мы наконец добираемся до колеса обозрения. — Вот как? — смешливо уточняет Билли. Его ладонь едва ощутимо проходится по моей спине, из-за чего меня пробирает дрожь. Слава Богу, он вовремя отстраняется и наверняка не замечает этого. — И какой же я обычно? «У меня слишком много прилагательных, которые характеризуют тебя, Уильям, но произнести вслух хотя бы одно из них было бы неловко». Я нервно потираю пальцами маленькую тканевую лапку игрушки, но мой голос звучит ровно и даже немного иронично. — Ну если идти от противного… — Понял, не продолжай, — прерывает Билли, очаровательно хмуря брови. Я не удерживаюсь от смеха. Время ожидания пролетает быстро, и наконец подходит наша очередь. Билли галантно придерживает передо мной дверцу кабинки, склоняясь в шутливом полупоклоне, и я, громко фыркнув, проскальзываю внутрь. Он входит следом и расслабленно разваливается на месте напротив меня. Мой взгляд невольно скользит по его телу снизу вверх — мне лишь самую малость стыдно — и плавно двигается дальше, задержавшись на виде, который открывается из окна. Кабинка успевает подняться примерно на несколько десятков футов. Это еще даже не половина оборота, но пейзаж уже дух захватывает. Закатное солнце постепенно скрывается за горизонтом, и его грязно-оранжевый свет в последний раз играет на всех отражающих поверхностях. На земле люди снуют туда-сюда, превращаясь в маленькие бесформенные точки и скорее напоминая огромную орду муравьев. Почему-то выглядит настолько забавно, что мои губы сами собой складываются в слабую улыбку. Я поворачиваю голову к Билли, чтобы поделиться с ним наблюдением, но спотыкаюсь на полуслове, когда замечаю, что он, скрестив руки на груди, смотрит на меня. Не отрываясь и, наверно, уже долгое время. Впрочем, к его взглядам я уже привыкла настолько, чтобы не пытаться сейчас забиться под скамейку и спрятаться. — Что? — продолжаю улыбаться. Билли подается вперед, одной рукой оперевшись на сидение слева от меня, а второй — снова заправляет выбившийся локон за ухо. На этот раз прикосновение долгое — он ведет костяшкой вдоль линии моей челюсти и останавливается на подбородке, слабо придерживая его большим пальцем. Я замираю, как кролик перед удавом. Почему-то у меня нет ни малейших сомнений, что сейчас он приблизится и накроет мои губы своими. Но на лице Билли мелькает разочарованно-растроенное выражение, и он отстраняется, отпустив меня. — Хотел бы я сказать, что ничего. И от этого заявления я почему-то впадаю в больший ступор, чем от его прикосновений. Билли шумно вздыхает, с силой проводит ладонями по лицу и упирается локтями в колени, глядя мне в глаза снизу вверх. Я не отворачиваюсь — только сильнее прижимаю к груди игрушку и краем сознания жалею, что она недостаточно высокая и не может прикрыть моё лицо. Атмосфера незаметно меняется. Я впервые вижу игривого расслабленного Билли таким серьезным. — Ты считаешь меня своим другом, не так ли? — он подпирает голову сцепленными в замок ладонями. — Да, — удивленно моргаю я. Уж точно не этого вопроса ожидала. — А зря. Я — самый хреновый друг для тебя, Лот. Потому что так, как я думаю о тебе, о друзьях не думают. Потому что каждый раз, когда ты улыбаешься, смеешься, дотрагиваешься до меня, он, — Билли грубо постукивает пальцами по собственной диафрагме, — с ума сходит. Даже сейчас, Лот. Ты не представляешь, как сильно он хочет… Он внезапно осекается. А во мне наоборот, как приливная волна, поднимается непонятно откуда взявшаяся смелость. — Хочет чего? — Много чего, — Билли кривовато усмехается. — И еще больше того, что сложно назвать приличным. — О, — невольно вырывается из моего рта, а щеки вспыхивают румянцем. — Каждый раз, когда ты улыбаешься, ему — нам обоим — так сильно хочется к тебе прикоснуться. Но стоит мне поддаться этому желанию, подумать, что ты не против, что даешь мне зеленый свет, как твоя улыбка мгновенно испаряется. Будто ты меня боишься. — Это неправда, — тихо возражаю, а в груди пылает и трещит огромный безжалостный пожар. Кажется, если что-то упорно игнорировать, оно всё-таки не пропадет само собой. — Откуда мне знать? Ведь я совершенно не понимаю, что ты думаешь обо мне, о нас, о том, что происходит между нами, — Билли качает головой и выпрямляется, снова начиная возвышаться надо мной. — Лот, ты помнишь, что я сказал тебе в тот день? «О, Уильям, такое вообще возможно забыть?» — Помню, — выдыхаю я, морально готовясь к тому, насколько неловким будет то, к чему он сейчас ведет. — Да, я тоже. И особенно хорошо помню то, что обещал тебе тогда, но, кажется, переоценил себя, — он откидывается на спинку сидения. — Прошел месяц, Лот. Я ведь не хочу быть всего лишь другом. Если ты не видишь во мне никого другого, то, возможно, лучше и не продолжать. То, что он говорит, меня неприятно задевает. — Ты слишком категоричен. — Нет, всего лишь честен. С каждым днем он, — пальцы отбивают чечетку на груди, — всё сильнее царапает мои ребра, пытается выломать их и выбраться наружу. И когда-нибудь он одержит верх. Я импульсивный, Лот. Очень. Отец с помощью спорта пытался из меня это выбить, но характер так не изменить. Именно поэтому я тогда признался тебе при всех в кафетерии — бывает так, что сначала делаю и только потом думаю. — Билли устало потирает переносицу, словно пытается привести мысли в порядок. — Мне не надоело ждать, правда. Просто я не хочу однажды поддаться своему порыву, а потом услышать, что ты воспринимаешь меня исключительно как друга. Мне будет так больно, Лот, а тебе, уверен, неприятно из-за того, что я позволил себе лишнего. Он переводит дыхание, а я сильнее сжимаю в кулаках бока плюшевой мыши, прикусывая внутреннюю сторону щек. Во рту металлический привкус, в голове звенящая всеобъемлющая пустота. Билли замолкает, не отводя от меня взгляда, и я не могу ни отвернуться, ни сбежать. Знала бы, чем закончится этот вечер — не отказалась бы, конечно, но уж точно потратила бы неделю на подготовку, чтобы потом не обнаружить, что внезапно разучилась составлять из слов осмысленные предложения. Я провалюсь сквозь землю от смущения задолго до того, как начну произносить фразу «Ага, ты мне вроде как нравишься». Билли неожиданно фыркает так, будто каким-то образом прочитал мои мысли, и немного подается вперед, снова упираясь локтями в бедра. — Слышала что-нибудь об эволюции не-перевертышей? Я растерянно моргаю. — Нет. Какая-то теория заговора? — предполагаю по инерции, прекрасно зная, что он любит почитывать подобные глупости и коллекционировать особенно бредовые, вроде той байки, что в какой-то европейской стране правит уже четвертый клон президента. — Да, типа того. Но небольшая ее часть мне неиронично нравится. Суть в том, что внутренние звери существуют абсолютно у всех людей и ведьм. Значит, он есть и у тебя — крохотный, одомашенный, почти незаметный. — Билли протягивает руку и дотрагивается до вышитых белыми нитками зубок мыши, примерно на уровне моих нижних ребер. — Но по сути он такой же, как и мой — знает, чего ты хочешь, намного лучше тебя самой. Мы — те, кому не повезло получить чуть более развитый мозг, чем у других существ — слишком много думаем и сомневаемся. Им, — плюшевое нутро игрушки чуть прогибается под его пальцами, — такое чуждо. Они всегда готовы получить всё, что тебе нужно, без оглядки на чужое мнение. Поэтому, Лот, спроси своего маленького отважного мышонка, которому что русские горки, что Двурукий рейнджер как легкая прогулка: а хочет ли он, чтобы я тебя поцеловал? Билли убирает руку и снова выпрямляется, будто оставляя меня наедине с этим вопросом. Вот значит для чего нужны внутренние звери — для перекладывания ответственности. «Лис ты, а не волк, Уильям». Почему-то перед глазами живо встает картина: продолговатый мышонок, похожий больше по форме на упитанного крота, возмущенно сучит короткими лапками и укоризненно щурит черные глаза, глядя прямо в «камеру». Жаль, что говорить он не умеет. Но я и так прекрасно понимаю, чего он хочет. Того же, что и я. Того самого, чего я ожидала каждый раз, когда Билли наклонялся ко мне, но чего он не делал из-за того, что принимал мои неопытность и смущение за страх. Билли рассматривает меня так внимательно, что кажется может просверлить насквозь. Мне хватало уверенности для того, чтобы не отводить трусливо взгляд, но стоит открыть рот, как весь запал пропадает и я утыкаюсь лицом в гладкую шерсть игрушку, издающую резкий химический запах. — Хочет, — говорю я хриплым едва слышным шепотом, обнимая игрушку так, что удивительно, как она по швам не разошлась, а потом, опомнившись, громко возражаю: — Но не сейчас! А то я умру от смущения. Мой голос звучит немного приглушенно, но голову поднимать я ни в коем случае не планирую. Это решение этой чертовой мыши, вот пусть она и отдувается. — Конечно. Как скажешь, — отвечает Билли без тени улыбки в голосе, без той твердой непоколебимой уверенности, которой обычно разит от него. И почему-то мне кажется: он испытывает те же чувства, что и я — смущение, растерянность, облегчение. Видимо, этот разговор дался ему не сильно легче, чем мне. Мир не замирает на месте, и кабинка преодолевает оставшийся путь до низшей точки в глубоком задумчивом молчании. Хотела бы я, наверно, не показывать лицо, но, к сожалению, дойти наощупь до машины не получится, сколько стараний ни приложи. Я вскакиваю на ноги и первой выбираюсь из огражденной зоны посадки на главную дорожку. Резко торможу только в тот момент, когда понимаю, что это больше похоже на поспешный побег, и запрокидываю голову, вдыхая прохладный влажный воздух полной грудью. Всё самое неловкое уже произошло, хватит. На улице с каждой минутой темнеет все сильнее и сильнее, и рука машинально тянется к смартфону, чтобы проверить время. Несколько секунд на подсчет — и из груди едва не вырывается стон. Лиам меня прибьет. Будем чудом, если я успею вернуться в город к девяти часам. — Домой? Над моим ухом раздается низкий бархатный голос Билли, и я немного поворачиваю к нему голову, глядя на него снизу вверх. И как он умудрился так тихо подокрасться ко мне — с его-то габаритами? — Да, пора бы. И Билли протягивает мне ладонь так обыденно, так естественно, что я не могу не ответить ему тем же. Будто то, что произошло несколько минут назад, то, о чем мы говорили, было сумасшедшим сном, который почему-то мне очень хотелось бы принять за реальность. Так хорошо притворяться ни у кого не получится, даже у Лиама, самого таланливого лицедея из всех, кого я знаю. Если Билли настолько легко и быстро возвращается к своему обычному поведению, значит, все то смущающее, что происходит между нами, его из равновесия не выводит. И скорее всего потому, что он это таковым и не считает. В отличие от меня. Интересно, чем он так не угодил вселенной, что ему, такому спокойному и уравновешенному, в истинные досталась я — нервная, рефлексирующая и пугливая? Да уж, с мышонком он попал в точку, но крупно ошибся, назвав его отважным. Поездка проходит в уютном молчании, нарушаемом негромкой музыкой. Пейзаж за окном медленно сменяется с высоких голых деревьев на такие же сухие кустарники, а потом и на черные воды Болдем-Лейк. Всё это гипнотизирует профессиональнее всемирно известного фокусника. Но стоит преодолеть границы города, как вся сонная нега с меня спадает. Взбучки от Лиама и от мамы отличаются абсолютно всем, но всё-таки, несмотря на то, что друг никогда не сможет прополоскать мозги так же мастерски и чувствительно, как родитель, разноса ни от кого из них получать не хочется. И как назло добраться до дома Лоуренсов дело пяти минут. Когда Билли останавливает автомобиль, я не нахожу в себе силы сразу открыть дверь и выйти. А может, ну это? Ноябрь в этом году не такой уж и холодный, почему бы не переночевать на скамейке в парке? Не знаю, сколько бы я сидела на месте и взвешивала варианты, если бы Билли не вышел из машины и сам не открыл мою дверь. В такой ситуации очень странно никак не реагировать, поэтому я, подавив тяжелый вздох, вылезаю наружу и бросаю короткий беглый взгляд на дом. Во всех окнах темно, будто обитатели дома видят уже десятый сон. Хорошая ловушка. Ложиться спать раньше полуночи не в стиле Лоуренсов. Готова поклясться, сейчас они притаились около двери и внимательно прислушиваются к тому, что происходит снаружи. Я окажусь меж двух гиперактивных огней: ярко-розового «почему так долго, мы с тобой о чем договоривались, трижды я был близок к провалу — звонила твоя мама!» и рыжего «Билли Фицджеральд такой хороший мальчик, как тебе свидание, дорогая, ах, любовь так прекрасна». Подготовиться к такому нереально. Но и избежать невозможно. Поэтому я вынужденно делаю первый шаг навстречу своей незавидной судьбе, но, когда Билли повторяет за мной, резко останавливаюсь. — Я провожу тебя. «Нет, Уильям, ты точно читаешь мысли». — Здесь всего несколько футов пройти. — А еще здесь темно и страшно. Вдруг тебя похитят на пороге? И кто в этом будет виноват? Фыркаю и всё-таки иду дальше. Не поспоришь — Лиам с его-то паранойей первым бросит камень. Стоит мне поставить ногу на первую ступеньку, как фонарь над дверью, реагирующий на движение, загорается ярким белым светом, который сразу бьет по глазам. Я едва не спотыкаюсь и прикрываю ладонью лицо, а потом оборачиваюсь к Билли. Из-за высоты ступеньки, на которой я сейчас стою, наши лица, наверно, впервые находятся на одном уровне. Он немного щурится, но, кажется, быстро привыкает. Я снова тушуюсь из-за того, что он рядом, ближе, чем на расстояние вытянутой руки, и не сразу нахожу слова. — Ну… наверно, пока? — Да, до завтра, — говорит он со странной задумчивой интонацией, но вообще не двигается. А потом целует. Нежно, невесомо, едва касаясь своими губами моих — и отстраняется в то же мгновение. Прикосновение больше похоже на дуновение ветерка, будто он и не дотронулся вовсе, но у меня перехватывает дыхание. Губы остро покалывает, кожа покрывается огромными мурашками, будто меня столкнули в бассейн с ледяной водой. Рука резко дергается к лицу, прикрывает рот, а я круглыми глазами смотрю на совершенно невозмутимого Билли. — Ты разрешила. — Ну ты… — возмущенно бормочу я, а потом расплываюсь в широкой, такой непрошенной улыбке. Почему-то в груди стая бабочек не может найти покоя, хотя скорее, как бы сказал любой уважающий себя перевертыш, внутренний мышонок расценил клетку моих ребер как идеальное место для проведения вечеринки. Мне одновременно хочется и провалиться под землю, и взлететь в небеса. А Билли остается таким же серьезным, только взгляд становится темнее, внимательнее, напряженнее — будто его волк и вправду пытается выбраться наружу. Меня пробирает мелкой дрожью, когда в голове проносится разговор на колесе обозрения — ведь он, внутренний зверь, с ума сходит. Это хорошо? Плохо? Нейтральный факт? Почему я так плохо училась и никогда не предполагала, что курс культуры рас сможет мне пригодиться? — Лот… — хрипло выдыхает Билли. Сейчас он меня поцелует, — понимаю я за секунду до того, как он действительно тянется ко мне, и… убираю ладонь, прикрывающую рот. К черту, я ведь и правда разрешила ему. У него мягкие, теплые губы, кончики моих пальцев случайно задевают гладкую кожу его щеки, а потом всё это исчезает. Второй поцелуй тоже длится одну короткую разочаровыващую секунду. Отстранившись, Билли внезапно улыбается так широко, с таким восторгом, будто только что выиграл в лотерее миллион долларов и готов кричать об этом во весь голос. Но вместо этого он делает шаг назад и говорит: — Мы встречаемся. Утверждает, а не спрашивает. И я не могу — не хочу — найти причины, чтобы поспорить с ним. — Да, ладно, хорошо, окей, — выдаю полностью бессмысленный набор слов, одновременно поднимаясь спиной вперед еще на две ступеньки. Наверно, со стороны мы смотримся как два сумасшедших, которые боятся потерять друг друга из виду. — Мы встречаемся, Лот, — повторяет он с еще большей убежденностью, будто хочет распробовать на вкус эту фразу. В ответ я только киваю, нащупываю ручку двери и буквально заваливаюсь внутрь прихожей. Фонарь снаружи потухает, и в прихожей становится непроглядно темно. Я прижимаю к лицу чертову плюшевую мышь и готова орать во весь голос из-за той смеси разных эмоций, которые бурлят во мне. Так, спокойно. Вдох-выдох. Никаких криков. Я в доме не одна. Вскидываю голову и замечаю очертания двух голов, заинтересованно выглядывающих из кухонного проема. Усталый стон сдержать уже не получается. Да и не хочется. — Милый, зажги свет. Щелкает выключатель, и теперь я вижу мать и сына во всем их сплетническом великолепии. У Лиама такое лицо, будто он съел ящик кислейших лимонов, а у миссис Лоуренс вид возвышенно-воодушевленной дамы, которая только что посетила лучшую театральную постановку в своей жизни. Они всё видели. Если бы я могла сгореть от стыда, то от меня не осталось бы и кучки пепла. — Ох, дорогая, любовь так прекрасна, не нужно этого стесняться, — заламывает руки миссис Лоуренс. — Иди сюда, выпей чай. Вот, твой любимый молочный улун. — Да, спасибо, — обреченно соглашаюсь. Надеюсь, чай сможет привести моё душевное состояние в норму. Мама Лиама, громко охая и борясь с мешающими широкими рукавами своего богемного халата, принимается наливать мне напиток и пододвигать вазочку с печеньем. Я не отказываюсь и, расположив мышку на коленях, угрюмо пью, пока меня рассматривают как диковинную зверушку — с умилинием и непониманием. Лиам глотает энергетик так, будто в банке крепкий сорокаградусный алкоголь, который мог бы помочь ему забыться, а миссис Лоуренс, сложив руки на груди, смотрит на меня влажными глазами и с мягкой родительской улыбкой. Всё в ней: от внешнего вида до манеры себя вести — выдает актрису театра, которая живет своей работой. Некоторые ее реакции и слова могут показаться наигранными, но достаточно хоть немного пообщаться с ней, чтобы понять, что всё ее странности настоящие и искренние. Каждый раз, когда я смотрю на нее, мысленно удивляюсь: насколько же много собственных черт Лиам унаследовал именно от нее. Вроде актерского таланта или безусловной любви к сплетням. — Будто родную сестру на моих глазах целовали, — нарушает тишину Лиам. — Мерзость. — Так отвернулся бы, — вызвериваюсь я, и от того, чтобы швырнуть в него кружку, меня удерживает только то, что чай безумно вкусный. — Не ругайтесь. Это ведь так замечательно, — пропевает миссис Лоуренс, обнимая себя за плечи. — Двуликий никогда не ошибается и соединяет только те души, что созданы друг для друга. Вам так повезло встретить друг друга в столь юном возрасте, только представь, сколько времени предстоит провести вместе, а уж какие красивые у вас будут детки… Я издаю тихий высокий писк — у меня сегодня только первый поцелуй случился, какие еще дети, миссис Лоуренс, пожалуйста, хватит, — но, к счастью, одновременно начинает причитать Лиам: — Мама! Ей сколько лет, чтобы уже думать о детях? Тридцать, сорок? Ты совсем с ума сошла? Она вообще с ним встречаться не должна. — Почему же? — невинно интересуется его мама. — Из-за того, что сейчас происходит в стае, ты же знаешь об этом. — Глупости, — изящно отмахивается она. — Вот видишь, Лиам, — я подбадриваюсь из-за неожиданного союзничества. — Твои теории, может, и имеют право на жизнь, но слишком похожи на гангстерское кино. Шантаж, похищения, угрозы — ну глупости же, правда. — О нет-нет, это как раз-таки реалии жизни. Но любовь крепче и ценнее, когда ради нее пришлось пройти через испытания. Я уверена, вы справитесь. — А, — только и могу ответить я, после чего перевожу взгляд на Лиама. Он жестами просит меня не обращать внимания на ее поток сознания, но она мешает последовать его совету и берет меня за руку. — Ты очень везучая, дорогая Карлотта, — мягко мурлычет она. — Мало кто из всех живых существ может так ярко прочувствовать ту самую связующую красную нить, которая переплетает твою судьбу с чужой. И никак нельзя позволять всяким паникёрам… — Эй! — …мешать тебе любить и жить. Я знаю Уильяма еще с того времени, когда он был пухлощеким большеглазым волчонком, сейчас он стал таким прелестным юношей, а ведь ему еще предстоит повзрослеть и только представь, насколько привлекательным он будет мужчиной… — Мама, он ровесник твоего сына, ты что такое говоришь? — …который весь только твой, поэтому куй железо, пока горячо! — заканчивает она свою речь, не обращая внимания на стенания Лиама. — А если мой сын тебя всё-таки напугал, то послушай старую умудренную жизнью волчицу. Если прислушаться, можно узнать, что некоторые считают Уильяма слишком спокойным и добродушным для того, чтобы занять место вожака. Но они не видят сути. Есть личности, что с близкими, в комфорте — настоящие травоядные, но во время работы, конфликтов, отстаивания своих интересов — кровожадные хищники. Твой Уильям — именно такой. И уж поверь, девочка моя, если кто-то посмеет на тебя хоть косой взгляд бросить, у него хватит ресурсов и запала для того, чтобы скрутить обидчика в бараний рог. Я не знаю, что на это ответить, и могу только застенчиво улыбнуться. Благо, миссис Лоуренс ничего от меня не требует и, крепко обняв меня за плечи, изрекает: — Не слушай никого и следуй зову своего сердца. Допивай чай, а я пока схожу постелю тебе в гостевой комнате. Я киваю и отрешенно потягиваю чай в глухой тишине. Нет, сегодня произошло слишком много, все мои эмоции истрачены и как-то реагировать на то, что сказала миссис Лоуренс, нет никаких сил. Едва у меня появился парень, как об этом узнали сразу два перевертыша, коллекционеры секретов. А ведь мама общается с миссис Лоуренс, вдруг… Я вскакиваю на ноги. Лиам от испуга давится очередным глотком энергетика и выпучивает на меня глаза, явно не понимая, какая муха меня внезапно укусила. — Моя мама не должна об этом узнать. И Летта! И вообще кто-либо до тех пор, пока я не захочу сама об этом рассказать, ясно? — Ладно-ладно, — он смотрит на меня как на умалишенную. — Вот чем опасен обмен слюнями — ты заразилась от него типичной оборотнической вспыльчивостью. — Лиам! — рычу я, из-за чего он быстро ретируется. Громко сказано! Это были самые невинные поцелуи из существующих. Пальцы невольно тянутся к губам, оглаживая контуры, и я будто снова ощущаю чужие прикосновения. По телу растекается теплая нега, и мне хочется улыбаться как полной дуре, раз за разом прокручивая сегодняшний вечер в памяти. Возможно, этим я и занялась бы, если бы была одна. В компании Лиама и миссис Лоуренс мне придется постоянно отбиваться от шуточек первого и восторженных комментариев второй. Поэтому я быстро переодеваюсь в сменную одежду, умываюсь и крадусь в ту самую гостевую комнату, в которой ночую каждый раз, оставаясь в их доме. В какой-то степени она даже стала моей. Лиам заглядывает ко мне в тот момент, когда я взбиваю подушку перед тем, как лечь. — Мама желает тебе спокойной ночи. А еще я с ней поговорил по поводу твоего щепетильного вопроса, — в его голосе звучит шутливая издевка, но, заметив мои недобро нахмуренные брови, он сразу встает на путь истинный. — В общем, она клятвенно пообещала ничего не рассказывать твоей маме или Летте или кому-либо другому. Я тоже. — Спасибо, — выдыхаю я. — Но у меня такое чувство, что с Фицджеральдом мне всё-таки стоит поговорить. — Это еще зачем? — мое благодарное настроение мгновенно улетучивается. — Предупредить, что если вдруг он тебя обидит, я буду вынужден попытаться набить ему морду. — Лиам, — обманчиво тихо и мягко начинаю я. — Если ты что-нибудь подобное вытворишь, я сама тебе морду набью. — Ах, вот значит как? Я о ней переживаю, забочусь, желаю только самого лучшего, а она! — Лиам, — говорю уже устало, и он сразу успокаивается. — Ладно, но если что — я всегда рядом. — Знаю, — слабо улыбаюсь. Лиам фыркает и, закрыв дверь, уходит. Я заканчиваю возню с подушками, забираюсь под одеяло и обнимаю ту самую мышь-подушку — первую игрушку, привезенную как приз из парка аттракционов. Сегодня вообще многое со мной случилось в первый раз. Вжимаюсь в нее лицом и всё-таки издаю короткий визг, который стремился выбраться наружу. Боевой клич моего внутренного зверя — неповоротливого нервного мышонка. Мне кажется, что этой ночью после стольких потрясений уснуть не удастся, но уже спустя несколько минут я проваливаюсь в глубокий вязкий сон без сновидений.