Лунная соната

Как бы я ни храбрилась, найти время и возможность для разговора не получается день за днем. Наедине с собой я с легкостью могу сформулировать мысль, плавно подвести к нужной теме и даже спланировать по пунктам теоретическую беседу, но стоит Билли оказаться рядом и в очередной раз улыбнуться, как все мысли превращаются в подтаявшее крем-брюле. Но и наплевать с высокой колокольни не могу. Да и вопрос не тот, который можно без проблем задать в переписке. «Целый год, Уильям. Чего ты ждал?» Наверно, я наконец-то научилась не заморачиваться. Ведь это беспокоит меня не так часто, как бывало с любыми другими несущественными, не стоящими переживаний вопросами. Лишь изредка внутренности царапают подозрения: возможно, Билли так долго взвешивал за и против, решал, стоит ли игра свеч именно из-за того, что его истинной оказалась я, один из худших вариантов на всем белом свете. И мне стыдно, что я периодически думаю так, несмотря на то, что каждым своим действием, каждым своим словом он раз за разом доказывает: ему совершенно плевать, человек я или перевертыш. Возможно, даже будь я ведьмой, он отнесся бы к этому философски, несмотря на давнюю вражду. Билли вообще, насколько я успела заметить, предубеждениями не скован. И всё-таки этот промежуточный год между фактической встречей истинной и самим признанием не дает мне покоя. Я буквально заставляю себя не додумывать, обещаю, что вот сегодня у меня точно получится заговорить об этом, перед каждой встречей с Билли, которых, к слову, после знакомства с Редгрейвом стало ощутимо меньше. Билли часто занят «срочными делами», и в последнее время у меня даже чешутся руки заставить Лиама говорить о том, что происходит. После того, как я «нагло проигнорировала все советы и предупреждения», он поклялся, что я больше никогда в жизни от него не услышу ни слова про стаю. Также есть вариант написать Уиллоу, но что-то мне подсказывает, что в лучшем случае она посмеется, в худшем — пошлет меня далеко и надолго. Еще, конечно, можно задать вопрос напрямую Билли. Однако если я в ближайшее время не выработаю иммунитет к его особенно очаровательным улыбкам и легким поцелуям, мне никогда не удастся сформулировать в его присутствии хоть одну мало-мальски четкую мысль. В последнее время мы видимся только в школе: сталкиваемся в коридоре или кафетерии, перебрасываемся парой фраз, Билли даже руки за спиной удерживает, будто бы боится ко мне случайно прикоснуться, и расходимся каждый в свой класс. У нас не совпадает ни одного занятия. Поэтому, когда сегодня у меня отменяется занятие английского и впервые в истории моей учебы советуют всем где-нибудь тихо отсидеться до следующего урока, мне становится до чертиков обидно. Я так хочу видеть Билли. Но желания часто не совпадают с реальностью, так что мне приходится коротать время в библиотеке в компании кучи подготовительной литературы, которая в меня сегодня вообще не лезет, и плюющего в потолок Лиама, который прогуливает свой урок. Я честно пытаюсь сосредоточиться на «Основах юриспруденции», впитать знания, которые точно понадобятся при поступлении в колледж, но мои мысли постоянно витают в совершенно других плоскостях. Наверно, вот что имела в виду мама, постоянно говоря про то, что мальчики и учеба несовместимы. — Тошно на тебя смотреть. — Ну так отвернись. Я не обижаюсь на выпад Лиама и даже специально не уточняю, что именно ему неожиданно не понравилось в моем лице, но от подробностей это не спасает. — Такое мечтательное лицо, что аж противно, — продолжает он. — Сразу понятно, о чем думаешь. И зачем здесь сидишь тогда? Ушла бы со своим Фицджеральдом ворковать в какое-нибудь уютное местечко и не мозолила бы мне глаза. — Он мне не ответил, — честно признаюсь я. А смысл отнекиваться? Лиам всё видел, всё знает и всё понимает. А еще немного злится на меня из-за того, что я не послушала его советов и спровоцировала его маму снова задуматься о том, что ее мальчик вырос и ему тоже пора бы обзавестись дамой сердца. — Конечно, не ответил. Он же сейчас на выгуле внутреннего зверя. А лапками сложно набирать текст на сенсорном экране, — Лиам даже имитирует пальцами, как бы это могло выглядеть. Мои брови удивленно поднимаются. — Откуда знаешь? — У нас выгулы совпадают. — Но ты на них никогда не ходишь. — Один-то раз был, — он отмахивается и откидывается на спинку стула. Я фыркаю и закрываю книгу, смирившись с тем, что сегодня позаниматься учебой у меня не выйдет. В любой школе смешанного типа для перевертышей есть отдельные занятия, направленные на сохранение единения со второй сущностью. Почти все психологи утверждают, что возможность перекинуться и провести немного времени в волчьем теле очень важна, но из-за плотного учебного графика и городской жизни она выпадает катастрофически редко. В школах, предназначенных только для перевертышей, студенты проводят на двух ногах почти столько же времени, что и на четырех лапах. Там нет проблемы в том, что кто-то решит, что в животной форме ему сейчас удобнее. В месте, где много обычных людей, такое смотрится странно. На самом деле я очень нечасто видела волков, свободно разгуливающих по коридорам или двору. Именно поэтому в школах, подобной нашей, ввели выгулы два раза в неделю. По сути в то время, пока все остальные ученики грызут гранит науки, перевертыши резвятся на свежем воздухе и отдыхают от сложности двуногой жизни. Иногда мне даже становилось завидно. Я тоже не прочь расслабиться и совершенно законно ничем не заниматься в течение часа. Поэтому Лиама, который постоянно прогуливает, не могу понять — лучшие же уроки в мире. — Ты так и будешь тут вздыхать? — страдальчески подняв глаза к потолку, уточняет Лиам. — Они все или в спортзале, или в школьном дворе. Скорее всего на улице, я, кажется, видел, как Прескотт гонялась за Бёрнеллом. Уверен, Фицджеральд где-то рядом околачивается. — И как же я его узнаю? — уточняю я, уже закидывая рюкзак на плечо и подпимаясь со стула. Волки обычно так друг на друга похожи. Сколько ни смотрела фильмов или ТВ-шоу с участием перевертышей, никак не могла научиться их различать, если не было каких-то ярких черт. — Если он ведет себя хотя бы на четверть так же, как и ты, то его давно отогнали как можно дальше. Ищи того, кто сидит в одиночестве и не прекращает скулить. Не ошибешься, — Лиам подпирает кулаком подбородок и с наигранной усталостью смотрит на меня снизу вверх. — А еще у нас перевертышей с похожим на его оттенком шерсти раз-два — и обчелся. Думаю, методом исключения даже ты сможешь выбрать подходящего волка. Или ты уже напрочь забыла внешность Фицджеральда? — Хаха, Лиам, — ядовитым тоном бурчу я. — Что с тобой? Ревность в глаз попала? — Да, — просто отвечает Лиам, и я впадаю в мимолетный ступор от его откровенности. — Разве это честно? Я знаю тебя уже почти десять лет, я твой лучший друг, но стоило появиться какому-то парню, не прошло и двух месяцев, как всё — девочку развезло. И будь он хоть тысячу раз твоим альфой, это же не повод забывать друга! — А ты, я смотрю, идеей истинности совсем не проникся, — фыркаю. — Я же бета, мне не понять. — А если ты чей-то истинный? — Хаха, Карлотта, — и Лиам настолько точно пародирует мою интонацию, что я задыхаюсь от внезапного приступа хохота. — Эй, это моя реплика! Мы оба смеемся. — Не думала, что тебя это так задевает. Ладно, прости. Что насчет вечера кино в эту субботу? Я делаю несколько шагов по направлению к выходу. — Мне не нужны подачки, — Лиам по-театральному драматично отворачивается от меня и складывает руки на груди. — Это значит нет? — Это значит да. С тебя попкорн. Я, смешливо фыркнув, киваю и бормочу под нос: — Шерстяной манипулятор. — У меня проблемы с обонянием, а не со слухом! — доносится мне в спину, но я уже добираюсь до двери и выхожу в коридор. Лиам всегда демонстрировал яркие замашки собственника, но сегодня он это впервые признал. Когда Летта встретила Адама, он примерно так же реагировал — брюзжал и язвил, но потом всё-таки успокоился. Ему просто нужно время. А еще лучше — немного любви. Боже, я начинаю думать как Летта, хотя раньше все ее рассуждения принимала в штыки. В коридорах тихо и пустынно, лишь в кафетерии находится небольшая компания, чей взрыв хохота заставляет меня подскочить от неожиданности. Я быстро добираюсь до выхода и, накинув на плечи куртку, выглядываю в школьный двор. Никого. Только серое пасмурное небо и желто-коричневый пейзаж, изрезанный зданиями. Я немного прохожу вдоль стены, заглядываю за угол, но, никого так и не заметив (даже одиноко скулящего где-то в уголке волка, как предсказывал Лиам), уже собираюсь вернуться в школу и попытать счастья в спортзале, как вдруг слышу за спиной низкое животное ворчание. Душа в пятки уходит от испуга, и я медленно оборачиваюсь. В шагах трех от меня стоит огромный, ростом мне по пояс, волк с внимательными темно-голубыми глазами. В его густой темной шерсти сверкают красноватые искры, а хвост качается из стороны в сторону совсем как у добродушного лабрадора, который впервые за долгое время встретил любимого хозяина. — Билли? — немного охрипшим голосом зову я. Волк совершенно по-человечески кивает и, мягко переступая лапами, подходит ко мне вплотную. Почему-то я впадаю в ступор, схожий с тем, которой не покидал меня, когда мы только-только начали общаться. Видеть его таким непривычно и смущающе, а еще я не понимаю, что мне делать и как себя вести. Наверно, поэтому руки будто живут своей жизнью и тянутся к мохнатым ушам волка, зарываясь в мягкую шерсть на загривке. Он шумно выдыхает, но послушно подставляет голову. Я веду ладонью от места между стоячими острыми ушами к загривку и по шее вниз, ощущая сквозь густой мех, как под пальцами напрягаются пышущие жаром мышцы. Билли задирает голову, блаженно прикрыв глаза, и я не могу удержаться от того, чтобы не почесать его под подбородком. А потом в мою пустую голову приходит простая, но очень умная мысль: он ведь наполовину человек, какого черта я делаю, какой ненормальный вообще додумается гладить перевертыша на манер домашнего питомца, остается только спросить: «а кто хороший мальчик» и окончательно выставить себя полнейшей дурой. Останавливаюсь и неловко убираю руки за спину. — Билли, — начинаю я почему-то полушепотом, но сразу справляюсь с волнением и продолжаю уже нормально: — Слушай, у меня отменили занятие. Я писала тебе, но ты не ответил, поэтому решила поискать по школе. Может быть, если ты не занят… Хотя ты, наверно, всё-таки занят, Лиам же сказал… Я как-то не подумала… Мой поток сознания прерывает громкий порыкивающий выдох, и я осекаюсь. Билли смотрит на меня снизу вверх нечитаемым взглядом. Обычно я пусть и посредственно, но могу определить его эмоции только на основании мимики и жестов, сейчас же предположить, о чем он думает, невозможно. Я успеваю разглядеть светлые подпалины на шерсти вокруг шеи, прежде чем Билли разворачивается и делает несколько шагов вперед, после чего, оглянувшись, видит, что я застыла на месте, и — могу поклясться — абсолютно по-человечески вздыхает. Изящной трусцой он возвращается, обходит меня сзади и неожиданно толкает меня спиной в бедра. Ноги отказываются сгибаться в коленях, и я спотыкаюсь, едва не полетев в так удачно подвернувшиюся лужу, но всё-таки не падаю. — Мда уж, — бормочу себе под нос. — Понимать без слов — это не моё. Билли фыркает и дотрагивается до моей ладони теплым носом, а потом, пройдя так, чтобы мои пальцы проследили чуть ли не всю линию его спины, на несколько шагов опережает меня и уверенно куда-то идет. Мне остается только следовать за ним. Мы обходим здание со стороны спортзала и оказываемся перед неприметной дверью, о существовании которой раньше я и не знала. Билли встает на задние лапы и легко открывает ее, несмотря на то, что ручка совершенно обычная, не предназначенная специально для перевертышей. Я проскальзываю следом, прикрывая за собой дверь, и оказываюсь в спортивной кладовке. Попетляв между матами и ящиками, Билли выводит в знакомый коридор, и я наконец-то понимаю, куда мы идем — в раздевалку. Логично, ведь его мысли я читать не умею, а перекидываться в человека прямо на улице идея не самая лучшая. Потом обвинений в эксбиционизме и непристойном поведении в публичном месте не оберешься. Да и я, наверно, померла бы от сердечного приступа, если бы он сделал бы что-то подобное на моих глазах. Не готова я не то что видеть его голым — даже думать об этом. Билли, бросив на меня короткий взгляд, будто говорящий «жди здесь», заходит в раздевалку и быстро закрывает дверь, толкая ее телом. Кажется, несмотря на то, что человеческие приспособления неудобны для перевертышей, они умеют без проблем с ними справляться. Я прислоняюсь спиной к стене и оглядываюсь по сторонам, проверяя, не идет ли кто. Будет сложно объяснить, что я делаю рядом с мужской раздевалкой в середине урока. Не хватает еще прослыть стараниями нашей масонской ложи извращенкой-вуайеристкой. К счастью, никто не появляется, а Билли выходит спустя пять минут — на двух ногах, привычно высокий, с взъерошенными, не до конца высушенными волосами и слабой улыбкой на губах. Горло почему-то сжимает тисками, а между ребрами моя внутренняя мышь пищит и царапается, будто хочет вырваться наружу. Болезненно и приятно. И ощущение становится еще ярче, когда Билли, не сказав ни слова, преодолевает расстояние между нами, обхватывает моё лицо ладонями и прикасается своими губами к моим. Я цепляюсь за его запястье, немного привстая на носочки. Прекрасно ведь понимаю: секунда — и он отстранится. Но в этот раз ошибаюсь. Он целует меня несколько раз: прямо в губы, в их уголок, в подбородок, чуть выше, и в тот момент, когда я уже едва втягиваю в себя воздух, отодвигается с почти таким же рычащим выдохом, какой он издавал, когда был волком. Но меня не отпускает, и я чувствую его теплое дыхание на своих губах. — Давай прогуляем. Я вздрагиваю и открываю глаза. — Этот урок? — мой голос превращается в тихий шепот. — Нет, все оставшиеся. Пальцы Билли зарываются в мои волосы, отводя их от лица, а я таю как мороженое на жарком полуденном солнце июля. — Хорошо. Он улыбается, напоследок целует меня в щеку и берет за руку. Моё лицо горит. Уверена, сейчас я как вареный рак, но, слава Богу, Билли это никак не комментирует, иначе я бы провалилась под землю. Вот так всегда — вроде уже привыкла, а потом он делает что-то подобное в тот момент, когда меньше всего ожидаешь. И вот снова то же самое — места поцелуев покалывает тысячами иголок, а дыхание никак не успокаивается. Не оборотень, а демон-искуситель. На улицу Билли выводит нас тем же путем. — Не знала, что здесь есть дверь, — комментирую я, когда мы добираемся до кладовки. — Он для перевертышей. Самый короткий путь до раздевалки. Чтобы полы сильно не пачкать, если вдруг на улице грязно, — объясняет он, сначала осторожно выглядывая из-за двери и только потом выходя наружу. И пока мы не покидаем территорию школы, ни на секунды не ослабляет внимания, контролируя, что происходит по всем сторонам света. Я посмеиваюсь про себя, наблюдая за этим. Побаивается, что его поймает Фишборн, и всё равно зовет сбежать с уроков вдвоем. Вместе. Я не должна чувствовать себя настолько хорошо из-за такой малости, ведь так?