Лунная соната

Над моей головой звенит колокольчик, и лицо обдает теплом, сладко пахнущим корицей, свежесваренным кофе и ванилью. — Добро пожаловать! — Милая официантка встречает нас широкой улыбкой. — Как обычно? — Привет, Шерон, — кивает Билли и, не дав мне приземлиться на ближайший свободный стул, мягко подталкивает меня вперед. — Да, спасибо. И карамельный латте. Девушка салютует свободной рукой и сразу спешит к единственным гостям кафе. Билли же, игнорируя все свободные столики, идет к дальнему углу помещения, и мне не остается ничего другого, кроме как следовать за ним. Оказывается, там тоже есть столик. Его я замечаю уже когда подхожу впритык: высокое раскидистое комнатное деревце прикрывает его с одной стороны, а тонкая деревянная перегородка — с другой. Самое подходящее место для того, чтобы спрятаться от посторонних глаз даже в полупустом кафе. Я стаскиваю с себя куртку, оставляю ее на удачно находящейся рядом вешалке и чуть ли не падаю на удобный мягкий диванчик. Ноги гудят. Наверно, впервые за последние несколько месяцев я гуляла пешком без остановки несколько часов. Слишком огромные для меня нагрузки. Я на мгновение прикрываю глаза, но, когда ощущаю, как слева прогибается сидение, резко их распахиваю. Билли садится рядом, наши бедра практически соприкасаются, а я снова смущаюсь. Почему-то мне казалось, что он расположится напротив. Не то чтобы меня что-то не устраивало в том, что происходит, даже наоборот — всё слишком хорошо, чтобы быть правдой, но… сегодня он странный. Предложил сбежать с уроков (хотя вряд ли это для него нечто из ряда вон выходящее), игнорировал почти все входящие звонки, которые разрывали телефон, а на те редкие, что принимал, быстро выдыхал «я занят» и сразу же сбрасывал. Впервые он такой рассеянный и несосредоточенный, со слабо заметными темными кругами под глазами — то ли от недосыпа, то ли из-за стресса. Во время прогулки, когда мы слонялись вдоль набережной, говорила больше я, и почему-то мне кажется, что какую-то часть моих слов Билли точно пропустил мимо ушей. На вопрос, хорошо ли он спит, он отшутился. Меня это не убедило, но требовать откровенности я не стала. Несмотря на это, время провела прекрасно и ни секунды не пожалела, что прогуляла занятия. Едва ли у меня будут какие-то проблемы из-за того, чтобы я пропустила меньше половины учебного дня, а может, моего отсутствия и вовсе не заметят. Внезапно, как черт из табакерки, появляется официантка Шерон и ставит на стол две чашки — с латте и обычным черным кофе. — Что-нибудь еще? — дружелюбно осведомляется она, обращаясь ко мне. Кажется, Билли бывает здесь настолько часто, что она прекрасно знает, что нового от него ничего не дождется. — Нет, спасибо. Шерон кивает и, услышав звон колокольчика у двери, выглядывает из-за растения, чтобы поприветствовать очередного посетителя. Я делаю маленький глоток из своей чашки и щурюсь от удовольствия — идеально сладкий нежный латте. Единственный любимый вкус кофе. Но в этот раз заказывала его не я. Подозрительно кошусь на умиротворенного Билли, удобно откинувшего на спинку дивана. — А откуда ты знаешь, что я пью только латте? — Ты сама мне об этом говорила? — то ли отвечает, то ли уточняет он. — Нет. — Значит, угадал? Он подмигивает, и я не могу не фыркнуть. — А ты, оказывается, хранишь много секретов. — Разве? — Еще как, — я начинаю загибать пальцы. — Помимо этого, не отвечаешь, хорошо ли спишь, скрываешь что-то за формулировкой «срочные дела», даже не думаешь хотя бы обмолвиться о том, почему ты ждал год, прежде чем заговорить со мной об истинности. И сама не замечаю, как вываливаю ему всё, а когда понимаю, что уже всё сказала, пути назад уже нет. Билли выглядит удивленным и даже, кажется, теряет дар речи, а потом со смешком трет пальцами переносицу. — Видимо, мне стоит объясниться. — Я буду только рада. Он ставит чашку на стол, садится полубоком, так, чтобы смотреть мне в лицо и располагает локоть на спинке дивана, рядом с моей головой. Молчание постепенно затягивается. И когда мне уже кажется, что он передумал мне что-либо рассказывать, он наконец начинает говорить. — Я не ждал. По крайней мере осознанно. — Его губы растягивает слабая усмешка. — Да, еще прошлой осенью, в самый первый день, когда перевелся, я почувствовал отчетливый запах и сразу понял, что он значит. Но я не знал, что это именно ты. Когда находишься в окружении сотни людей и перевертышей, невозможно сразу понять, кому принадлежит конкретный запах. Нужно потратить время, отследить его. Тогда я не стал этого делать. — Почему? — Я встречался с другой девушкой. В груди почему-то остро укалывает. — У нас всё было прекрасно, и я подумал: к черту судьбу, не пойду у нее на поводу, — Билли забавно морщит нос, словно та мысль была одной из самых глупых, что приходили ему в голову. — А потом мы с Ванессой расстались. Я не говорил ей о том, что моя истинная рядом, просто наши отношения подошли к логическому завершению. Это произошло в феврале. Тогда же я отследил твой запах. — Ясно, — вставляю очень «важный» комментарий. Ладно, не год, а меньше. Но сильно ли это меняет дело? — То, что ты человек, я понял сразу же, как увидел тебя. И меня это поставило в тупик. Пойми только правильно, не в плохом смысле, — он смотрит на меня виновато и оправдывается быстрее, чем я успеваю заметить в его словах что-то обидное. — Перевертыши ощущают истинность одинаково, а люди и ведьмы — нет. Как именно? А вот черт его знает. Поэтому я решил присмотреться и понять, какая ты, прежде чем бросаться в омут с головой. А потом долго думал, как рассказать тебе об истинности, какими словами, но мозг отказывался работать. Шли месяцы, а я молча наблюдал за тобой издалека. Ну не мог же я просто взять и без какой-либо подготовки вывалить тебе то, что ты моя истинная. — Ты буквально так и сделал, — напоминаю я, немного хмурясь. — Да, я буквально так и сделал, — со смехом подтверждает Билли. — В тот день Джер очень много говорил о своем поступлении в колледж. А я смотрел на тебя, и мне в голову внезапно пришла мысль: начался последний год. После окончания школы ты уедешь учиться в Риверстон, а я останусь здесь, в городе, в стае. И возможностей нормально поговорить, встретиться станет в несколько раз меньше. Клянусь тебе, Лот, я очнулся, когда уже признался, а вокруг стояла звенящая тишина. — Откуда ты знал, в какой колледж я планирую поступать? — задумчиво уточняю я, не сводя с него глаз. — Ты сама мне об этом рассказала? — Уильям. Его полное имя в той самой интонации, которую так не любят Лиам и Летта, срывается с моих губ. Вместо того, чтобы продолжить шутку, Билли прячет лицо в сгибе своего локтя. Я вижу только часть щеки и ухо, которые постепенно приобретают подозрительный оттенок. Особенно сильно краснеет ухо. — Я наблюдал за твоей жизнью через соцсети, — после небольшой паузы тихо говорит Билли, не поднимая головы. — Читал все твои посты, даже подписался на Лоуренса, потому что он периодически отмечал тебя на фото. Ты писала про Риверстонский колледж летом. Я внимательно рассматриваю его красное ухо и борюсь с непреодолимым желанием до него дотронуться. Интересно, оно сейчас пылает? — То есть ты следил за мной. — Нет, — Билли резко поднимает голову и смотрит мне в глаза. — Следить за кем-то — это сидеть ночью в кустах около его дома с биноклем в руках. Я же заходил на твою открытую страничку и видел те события, которые ты и сама хотела показать. Больше ничего, честно. Да что такое? Ты уже второй раз подозреваешь меня в сталкинге. Он немного сводит брови на переносице, и в сочетании с покрасневшим лицом он выглядит очаровательно. — Ладно-ладно, верю, — посмеиваюсь я и поддаюсь навязчивому желанию, царапающему диафрагму. Билли прищуривает один глаз и охотно подается навстречу, когда моя ладонь дотрагивается до горячей кожи его щеки, а пальцы скользят по линии острой скулы. Как ни странно, пореза не остается, но кончики все равно простреливает сотнями мелких электрических разрядов. — У тебя лицо пылает, — сдавленно выдыхаю. — Ну еще бы, — фыркает он, накрываю мою ладонь своей. — Это было очень неловко. — И ты всё-таки умеешь смущаться. — Конечно, умею. Как и все. Он улыбается и слабо потирается щекой. В груди разливается такое обжигающее тепло, что больно становится, но я не отстраняюсь, даже наоборот — неосознанно поглаживаю большим пальцем его кожу. — Значит, вот откуда ты узнал про латте. — Ага. Билли прикрывает глаза и чуть поворачивает голову, прижимаясь губами к центру моей ладони. Тело простреливает молнией, и я закусываю внутреннюю сторону губ, чтобы не издать никаких странных звуков. Его поцелуи спускаются к запястью. А потом Билли останавливается и бросает на меня взгляд из-под опущенных длиннющих ресниц. Мы подаемся друг другу навстречу практически одновременно. Его ладони оглаживают мои ребра и остаются за спиной, а лоб прижимается к стыку между плечом и шеей. Мне немного щекотно, из-за чего вздрагиваю, но не отодвигаюсь. Билли стискивает меня в объятиях, крепко и аккуратно, и я ощущаю себя такой маленькой и хрупкой в его руках. Мои пальцы легко пробегаются по его плечами, основанию шеи и осторожно дотрагиваются до волос. Мягкие и густые. И пахнут так же умопомрачительно, как в прошлый раз — терпкий едва уловимый аромат, забивающийся в самую подкорку мозга. Когда-нибудь я спрошу, каким парфюмом или шампунем он пользуется, но не сегодня. И так наговорила больше, чем планировала. Билли глубоко вдыхает полной грудью, и по моей коже табуном бегут мурашки. Практически везде пишут, что альфы обожают запах своей истинной пары, но к тому, что подтверждение этого факта мне доведется испытать на себе, совсем не готова. «Не мне осуждать тебя, Уильям, я занималась только что тем же самым, но поимел бы совесть!» Вслух ничего не говорю, только быстро проверяю, не видит ли нас кто-либо. Слава Богу, нет, наш столик действительно уединенное скрытое место, не просматриваемое ни со стороны барной стойки, ни со стороны основного зала. Я немного ерзаю на месте, чтобы сменить позу на более удобную: вытягиваюсь вперед и смыкаю руки за шеей Билли. Он на секунду напрягается всем телом, а потом расслабляет мышцы, трется лбом и притягивает меня ближе, так, что мое колено располагается на его бедре. Его ухо всё еще красное и, кажется, в ближайшее время не побледнеет. Мое лицо горит румянцем, в животе беснуется одомашненный зверь, раздирая в клочья внутренности. Я прикрываю глаза. Очаровательный, тактильный до ужаса, огромный и сильный, но нежный настолько, что горло сжимает тисками. Может быть, стоит пересмотреть отношение к нашей истинности. Что же я могла сделать такого хорошего в прошлой жизни, чтобы в этой встретить Билли Фицджеральда? Мы оба молчим. Тепло, уютно и так приятно. Я напрочь забываю о том, что в любой момент нас может проверить официантка. Но почему-то меня это не слишком сильно беспокоит. Идиллию нарушает громкая вибрация телефона. Билли раздраженно выдыхает и, не отпуская меня, поворачивает голову к столу, теперь прижимаясь к моему плечу другой щекой. Приоткрыв глаза, я замечаю, как он, коротко взглянув в экран, сразу сбрасывает звонок. Я хмурюсь. — Может, всё-таки ответишь? Вдруг что-то срочное. Билли качает головой, и это ощущается так, будто огромный лабрадор решил потереться об мое плечо. — Вряд ли. Не бери в голову, ничего серьезного. Я хмурюсь еще сильнее и сжимаю в кулаке ткань его толстовки. — Не хочешь быть со мной откровенным? А ведь я твоя истинная. Разве для тебя это ничего не значит? Билли поворачивается ко мне, и его лицо так близко, что я ощущаю его дыхание на подбородке. На губах странная улыбка, а в прищуренных глазах сверкают ироничные синие отблески. — О, мой маленький милый мышонок умеет выпускать коготки? — произносит он умопомрачительно низким глубоким голосом с далекими отзвуками волчьего ворчания. А потом его теплые губы на мгновение дотрагиваются до пульсирующей вены на моей шее, и я задыхаюсь, отшатываясь от неожиданности. Не заваливаюсь на спину только потому, что Билли продолжает удерживать меня за талию. Он не подается за мной, но и не отпускает, смешливо глядя на меня сверху вниз и явно ожидая продолжения моей реакции. «Пытаешься отвлечь меня и уйти от ответа, Уильям?» Я нервно потираю ладонью место поцелуя, но на лице стараюсь удержать недовольную гримасу. Мы сверлим друг друга взглядами какое-то время, и, к моему удивлению, первым сдается Билли. Он фыркает, прикрывая на несколько секунд глаза, и окончательно отодвигается. Даже руки с талии убирает. — Я не могу сейчас рассказать, даже если бы и хотел. Это правда очень секретно, — он коротко смеется и поддевает указательным пальцем мой подбородок. — Обещаю, что ты обо всем узнаешь чуть позже. Хорошо? Я заторможено киваю. Он говорит очень тихо, почти шепчет, и этот звук действует на меня как музыка заклинателя змей: чарует, гипнотизирует и заставляет соглашаться со всем, что бы он ни предложил. Его теплые сухие губы на мгновение прижимаются к моему лбу. — Спасибо, Лот, — абсолютно серьезно говорит Билли, глядя мне в глаза. — За что? — За всё, — просто отвечает он, отпуская мой подбородок. А потом так, будто его и самого смутило то, что он сказал, отворачивается телом к столу и берет свой стакан с кофе. Спустя несколько секунд я неосознанно повторяю за ним. Латте уже остывший, поэтому я допиваю его в несколько больших глотков. Тишина ощущается смущающе комфортно. Я случайно бросаю взгляд на круглые настенные часы: почти пять часов вечера. Мама возвращается с работы около шести, и мне стоит быть уже дома к этому времени, чтобы не нарваться на допрос с пристрастием, который я могу и провалить, если будут звучать правильные вопросы. Я лезу в рюкзак, подсчитывая в уме, сколько у меня денег на карточке и налички и хватит ли их для оплаты. Билли замечает мои телодвижения и, тоже посмотрев на часы, уточняет: — Домой? Киваю. — Я заплачу. — И прежде чем я успеваю возразить, продолжает: — В этот раз. Прекращаю свои поиски. Глупо отказываться, особенно не будучи уверенной, что собственных денег хватит для оплаты, да и предложение звучит как хороший компромисс. До моего дома мы с Билли добираемся через двадцать минут. Я предлагала ему разделиться на полпути, чтобы он мог, не делая крюк, сразу забрать машину со школьной парковки, но он настоял на том, что хочет проводить меня до двери. Будто я маленькая девочка. Въедливость — расовая особенность перевертышей? Что он, что Лиам… Шести часов еще нет, значит, я успеваю — мама должна быть уже в пути. Я отпираю замок, и Билли заходит за мной в прихожую, чуть прикрыв за собой дверь. Кажется, время прощания, поэтому оборачиваюсь к нему, прекрасно понимая, что сейчас произойдет. Хочется увернуться и попросить его остаться еще хотя бы ненадолго. Если бы не мама, я бы так и сделала, но, к сожалению, насколько яростной будет ее реакция, страшно даже представить. Нет, еще рано. Поэтому я покорно принимаю последний на сегодня поцелуй и растерянно улыбаюсь, когда Билли, бросив негромкое «до завтра», выскальзывает за дверь, оставляя меня наедине с осознанием событий прошедшего дня. Первая моя связная мысль о Билли — прирожденный хищник. Сейчас я окончательно убеждаюсь в этом. Он в любой момент может сожрать меня с потрохами, не встретив ни малейшего сопротивления с моей стороны, но предпочитает продвигаться медленно и осторожно, будто по тонкому льду. Интересно, по какой причине? Я усмехаюсь про себя и снимаю наконец-таки верхнюю одежду, а когда оборачиваюсь, планируя уйти на второй этаж, то застываю на месте. В дверном проеме гостиной со скрещенными на груди руками и горящими возмущением глазами стоит мама. Так, не нужно пугаться раньше времени. А вдруг повезло? — Карлотта. И от одного ее тона мороз по коже продирает. Она всё видела. — Ты надо мной издеваешься? — Мама сразу идет в наступление, не дав мне и пискнуть. — Тебе нужно сейчас усиленно учиться, поступление на носу. А ты чем занимаешься? Нашла с кем связаться! Перевертыш! Сын вожака Фицджеральда! Серьезно?! Я думала, ты умнее Летты, а на деле? — Мам… — пытаюсь вклиниться, но терплю поражение. Она только сильнее распаляется. — Как только он получит от тебя то, что хочет, то без зазрения совести вытрет об тебя ноги и вычеркнет из своей жизни. Нельзя позволять мужчине слишком много. Им всем нужно только одно, и если он это получает, то перестает относиться к тебе как к личности. Ты становишься для него отработанным куском мяса. Даже для человеческого мужчины, а что может происходить в головах перевертышей — даже думать страшно. — Перестань… Мне хочется зажать уши и не слушать всё, что она говорит, но ноги будто проросли в пол. Я не могу сдвинуться с места. — Мне перестать? — Мама яростно взмахивает руками. — Нет, Карлотта, это тебе нужно перестать. Ты уже позволяешь ему слишком много, а что дальше? В подоле мне принесешь? Он отмахнется от тебя, как от назойливой мухи. Или ты ожидаешь чего-то другого? Он сбежит, как только на горизонте замаячит его истинная, а то и еще раньше… — Я — его истинная, — неожиданно твердо говорю я, перебив ее на середине длинной тирады. — Мам, давай ты успокоишься и мы нормально всё обсудим… — Это правда?! — она смотрит на меня так, будто я только что призналась в убийстве. — Нет, Карлотта, ты натурально надо мной издеваешься. Это что-то хорошее? Тебя радует перспектива попасть в пожизненное рабство? Все альфы — чертовы безумные собственники, повернутые на размножении. Посмотри по сторонам, у них дети рождаются чуть ли не через девять месяцев после знакомства, некоторые даже официально пожениться не успевают. Таким ты видишь своё будущее? К черту колледж, сразу в роддом? Я тебе не позволю! — Мам, пожалуйста… На глаза наворачиваются слезы, но я их сдерживаю, быстро моргая и постоянно сглатывая подкатывающий к горлу ком. Унизительно. Я не могу дышать. — Что «мам»? Ну вот что «мам»?! — Она бьет кулаком по стене и переходит на громкий крик, от которого в ушах звенит. — Хочешь оказаться на моём месте, у разбитого корыта, без образования и с двумя маленькими детьми на руках? Не позволю. Ты больше не будешь с ним даже общаться, не то что… дружить организмами. Я тебе запрещаю. Если узнаю, что он к тебе приблизился хоть на милю, переверну всё вверх дном, доберусь до его папаши и сделаю абсолютно всё, чтобы он и пальцем до тебя дотронуться не смел. Иди в свою комнату, Карлотта, и серьезно подумай над своим поведением. И мама, резко развернувшись на каблуках, уходит на кухню, где начинает громко греметь посудой. В первую секунду я не понимаю, что всё закончилось, но потом всё-таки заставляю себя оторвать ногу от пола. Горло сдавливает спазмами, из глаз безудержным потоком текут соленые слезы, а губы, кажется, уже искусаны в кровь. Но боли не ощущаю. Первый шаг, второй — и вот я уже бегом поднимаюсь по лестнице, едва не сбиваю дверь с петель и падаю на колени перед унитазом. Меня буквально выворачивает наизнанку. Освободив желудок, я вслепую нащупываю кнопку смыва и с трудом поднимаюсь на ноги, держась за раковину. Пытаюсь умыться, но из-за крупной дрожи во всем теле и особенно руках вода разбрызгивается на пол и на одежду. Нужно успокоиться. Дыши, Лот, дыши. Получается посредственно: горло сжимается, норовя перекрыть доступ к кислороду, из-за чего мне приходится втягивать воздух маленькими глотками. Я цепляюсь за раковину до судорог, болезненно сводящих пальцы, в мозгу раз за разом повторяются жестокие слова мамы, а слезы продолжают литься, как бы сильно мне не хотелось, чтобы они закончились и место обиды заняла пустота. — Лот… — Нет, Летта, уйди, — хриплю я и дергаю плечом, почувствовав ее прикосновение. Она не уходит. Наоборот — безапелляционно отцепляет меня от раковины, вытирает лицо и руки полотенцем, а потом ведет меня в свою комнату и укладывает на кровать, не переставая поглаживать по спине и шептать что-то успокаивающее. Ну, Летта, можешь порадоваться. Ты оказалась права: ко мне действительно можно нормально относиться только до тех пор, пока я удобна. Эта мысль вызывает еще один приступ рыданий и асфиксии. Хорошо, что желудок уже пуст. Летта превращается в гибрида медведицы и курицы-наседки: взволнованно бормочет у меня над ухом и стискивает в крепких объятиях. Постепенно я успокаиваюсь. Дышать становится проще, но дрожь из тела не пропадает и во рту сухо как в пустыне. Летта гладит меня по волосам, с каждой минутой все менее энергично, постепенно замедляясь, будто бы она проваливается в сон, но всеми силами старается не заснуть ради меня. В груди почему-то щемит от смеси совершенно разных эмоций, и я смаргиваю слезы, скапливающиеся в уголках глаз. — Прости, — мой голос звучит по-старчески хрипло. — За что? — Ты же слышала, что говорила мама… Про меня и Билли. — Слышала, — грустно соглашается Летта. — Не извиняйся. Я же тебя знаю — иногда тебе сложно рассказать о чем-то без пинка. Какое-то время мы обе молчим. — Всё будет хорошо, Лот, — говорит она, поцеловав меня в макушку. «Мне бы твой оптимизм, Летта». Но я ничего не говорю в ответ, прислушиваясь к тому, как ее дыхание углубляется. Она засыпает, и я хочу тоже провалиться в беспросветный темный сон без сновидений, но как ни стараюсь, голова пустой не становится, а только раз за разом прокручивает мамины слова. И я плачу практически всю ночь, изо всех сил пытаясь не разбудить мирно сопящую Летту.