Лунная соната

— На верхней полке — второй год, на нижней — третий. Нужно рассортировать по именам, по датам и по темам. Как закончишь, оставь, пожалуйста, на партах, я потом всё уберу. Спасибо тебе, Карлотта, ты меня сегодня спасла. С меня причитается. Мисс Дженсен, учительница английской литературы, заливисто смеется, накидывая на плечи пальто, а я пытаюсь выдавить из себя улыбку. Не получается — уголок губ неприятно дергается, категорически отказываясь подчиняться хозяйке. Поэтому я только рассеянно киваю в ответ на щебетание учительницы, которая продолжает давать инструкции и всё никак не уходит, несмотря на то, что собирается на важное свидание, на которое нельзя опаздывать. Вслух мисс Дженсен ничего подобного, конечно, не говорила, но это очевидно — в противном случае она бы и не искала, на кого можно делегировать часть своих неотложных дел за чисто символическую благодарность. Но мне это и не нужно. Я вызвалась только для того, чтобы не идти домой. Чтобы не видеть маму, в присутствии которой мне физически трудно находиться. Чтобы не вспоминать тот разговор, который раз за разом повторяется в голове, стоит лишь оказаться в прихожей, гостиной, даже в своей комнате. Будто бы весь дом впитал отзвуки тех слов. Я выдыхаю с облегчением, когда мисс Дженсен уходит. Наконец-то. Папка с эссе студентов третьего года — огромный пухлый талмуд, больше походящий на древний манустрипт с потрепанными временем краями. Другая ощутимо меньше. С нее и начинаю. Перед глазами мелькают работы по произведениям Шекспира, Диккенса, Джейн Остин, Уальда, а руки двигаются монотонно и размеренно. Когда я отвлекаюсь, рассортировав добрую половину папки, за окном уже темно. Неосознанно проверяю телефон — обычно мама пишет, если у меня не удается вернуться домой засветло. Но сегодня чат пуст. Еще утром я написала, что задержусь в школе допоздна, да и Летта, не сумев навязаться и остаться со мной, пообещала, что повторит маме, что я абсолютно точно одна, не вру и вообще пора бы помириться. С того дня мы с мамой не обменялись ни единым словом. Мне смотреть на нее тяжело, даже думать о ней — не то что говорить. Поэтому я всеми правдами и неправдами избегала ее, общаясь либо записками, которые оставляла по утрам на кухне, либо в чате. То, что она не устраивает скандалы в ответ на то, что я стараюсь как можно дольше не возвращаться домой, можно было бы назвать признанием своих ошибок и попыткой взять свои слова назад, если бы не одно «но». Билли Фицджеральда сейчас нет в городе. А значит, и переживать, что твоя дочь нарушает запрет, не нужно, так что пусть шляется где хочет, главное — что одна. На самом деле мне дико повезло. На следующий день после рокового разговора я не пошла в школу — просто физически не смогла встать с постели. А вечером Билли, которого я настоятельно просила не приезжать, убедив, что приболела несерьезно, написал, что уезжает на несколько дней по «своим секретным делам». И я обрадовалась. Он не увидит сейчас моё состояние, мне не придется ему ничего объяснять, не нужно вступать в конфронтацию с мамой, возможно, проигрышную, ведь я — не Летта. Мне сложно противостоять тем, кого люблю. Прошло пять дней, но конфликт так и не сдвинулся с мертвой точки. С мамой меня не заставит заговорить даже угроза смертной казни, Билли ничего не знает о произошедшем, хоть и, кажется, что-то подозревает (не зря ведь несколько раз во время созвонов спрашивал, всё ли у меня в порядке), а я всё еще не представляю, что делать дальше. С этими грустными мыслями я заканчиваю сортировку папки второго года и тянусь всем телом. Спина громко и немного болезненно хрустит, а предплечья сводит слабой судорогой из-за монотонных однообразных движений. Бросаю взгляд в окно: в свете фонарей кружатся маленькие недолговечные снежинки, которым суждено растаять, ведь в начале декабря еще слишком теплая погода. И почему-то при мысли об этом на глаза наворачиваются слезы. В последнее время я готова разрыдаться из-за любого пустяка. Не остается уже никаких сил на то, чтобы сдерживаться, а потому я принимаюсь за папки третьего года обучения с мокрым лицом и шмыгающим носом. За работой быстрее успокоюсь. А то так и вечно саму себя жалеть можно. Слезы постепенно иссякают, и я останавливаюсь, чтобы посмотреть на часы. Время позднее, вряд ли в школе остался кто-то, кроме меня и охранника, поэтому я решаюсь на дерзкую вылазку в туалет. Кожу лица уже стягивает от подсыхающей влаги, а в глазах будто тонна песка. Вслепую продолжать сортировку я не смогу даже если очень сильно захочу. Дорога в туалет проходит без сюрпризов. Я умываюсь, стараюсь не смотреть в зеркало, но всё равно успеваю заметить, что выгляжу как идеальный кандидат в массовку для фильма о зомби-апокалипсисе — бледная, полуживая, с красными болезненными глазами и искусанными в кровь губами. Дышать становится легче. На обратном пути я слышу голоса тех, кто идет ко мне навстречу. Первый мой порыв — забежать в ближайший класс, но все они заперты. Поэтому я опускаю голову и только лишь надеюсь, что не встречу знакомых. Но, кажется, сегодня моё везение заканчивается. Мне удается прошмыгнуть мимо, но в спину внезапно летит удивленное: — Лот? А потом властное резкое: — Черри! А ну стоять! И я останавливаюсь. С Уиллоу Фицджеральд, голос которой я сразу узнаю, станется броситься за мной вдогонку. Обхватываю плечи руками и оборачиваюсь. У Джереми на лице выражение искреннего беспокойства, она даже делает шаг навстречу. — Что-то случилось? — Всё в порядке. На удивление мой голос звучит ровно и безэмоционально, а не жалко хрипит, как раненное животное. — Разве? — Джер хмурится и дотрагивается до моей ладони. — Хей, Лот, скажи правду, мы ведь можем тебе помочь. «Мы»? Уиллоу выглядит раздраженной тем, что человечка брата снова доставляет проблемы. Уж от кого, но от нее мне участия уж точно не дождаться. Я качаю головой и отстраняюсь. — Всё нормально, Джер. В ответ он резко выдыхает и упирает кулаки в бока, становясь похожим на сварливую женушку. — А Билли в курсе, что у тебя «всё в порядке, всё нормально»? — Не дожидаясь ответа на свой риторический вопрос, запускает руку в карман и говорит: — Я напишу ему. — Нет, — мы с Уиллоу говорим одновременно. Но продолжает только она: — С ума сошел? Его нельзя сейчас выводить из равновесия. Ты и сам не знаешь, из-за чего она ревела, может, посмотрела грустный фильм, а Билли вообще вообразит, что у нас тут разверзлась Геенна огненная, и точно совершит что-нибудь необдуманное. Припрется сюда, например, наплевав на всё. Ты этого хочешь? Убери, твою мать, телефон. — Это я-то с ума сошел? — шипит в ответ Джер. — Билли нам головы отгрызет, когда поймет, что мы знали, но ничего ему не сказали. А если случилось что-то действительное плохое? — Тогда она сказала бы. — Ты так в этом уверена? — Да, — Уиллоу закатывает глаза. — Я же не предлагаю забить на нее. Мы можем проследить, чтобы с ней всё было хорошо. И если проблема реально серьезная, то мы, конечно, расскажем Билли. Постфактум. Когда они с папой всё закончат и вернутся в город. А пока — закрой пасть, Джереми. — Мне это не нравится. Она и так последние несколько дней сама не своя… — Именно поэтому мы пока что останемся с ней. Я слушаю их диалог молча, но в груди поднимается волна возмущения, злости и протеста. Какого черта в моей жизни все и всё решают за меня?! — Хватит обсуждать это так, будто меня здесь нет, — говорю тихо, но твердо. Они замолкают и смотрят на меня: Джер — пристыженно, Уиллоу — с вызовом. — А что предлагаешь? Говорить, что случилось, не хочешь, а сама, судя по виду, рыдала так, будто кто-то умер. И после этого хочешь, чтобы тебя проигнорировали? — Ага. Избавь меня от своей компании, Фицджеральд. — Перевожу взгляд с покрасневшей от возмущения Уиллоу на Уинтерса. — Без обид, Джер. Я хочу побыть одна. Пожалуйста. Ничего серьезного не случилось. И если Билли что-то не понравится, то пусть злится на меня, а не на вас. Джер покорно кивает и удерживает за локоть Уиллоу, готовую броситься в драку. Видимо, мои слова ее задели. Плевать. Уже нет никаких сил на то, чтобы оставаться вежливой в ответ на ее выпады. Прощаюсь с Джером и, развернувшись, быстрым шагом ухожу в класс литературы. Благо, за мной никто не бросается вдогонку и не доказывает, что мне необходима компания. Вернувшись к папке третьего года, я стараюсь не думать ни о чем, кроме того, в каком порядке раскладывать эссе и насколько же сложно мисс Дженсен проверять работы Лиама, написанные таким корявым почерком, что лично я не разбираю ни слова. В какой-то момент добираюсь до своих работ и даже их перечитываю, пробегаясь взглядом по строчкам. Работа идет быстро, пока мне не попадается эссе Билли. У него размашистый изящный почерк, четкие уверенные линии и тезисы, удивительно схожие с моими. Как же я хочу его увидеть. И одновременно боюсь, потому что совершенно не понимаю, что мне делать дальше. Я дочитываю последнее эссе Билли, когда телефон неожиданно вибрирует. «Где ты?» Мои брови удивленно приподнимаются, и я несколько раз перепроверяю, в каком именно чате появилось новое сообщение. «Я приеду». Внутри вспыхивает желание ущипнуть себя. Почему-то кажется, что мой разум играет со мной и создает иллюзию того, чего происходить в реальности не может. Потому что буквально несколько минут назад Уиллоу и Джереми говорили так, будто Билли глубоко и надолго в своих секретных делах в другом городе, а значит, он совершенно точно не может сейчас писать мне, что приедет, как бы этого ни хотелось. И всё же он это делает. «Не нужно так шутить». От нас до Шайнвилла три часа хода. Ну что еще за «приеду», даже если Джереми не сдержал свое слово? Горькая болезненная шутка, встающая комом в моем горле. «Ну нет, Уильям, ты достаточно умен, чтобы не бросить свои дела и не сорваться в дорогу только из-за того, что кто-то тебе сказал, что я не в своей тарелке». Внезапно телефон начинает сильно вибрировать, и я едва его не роняю. Входящий звонок. От Билли. Я принимаю его, прежде чем задумываюсь о том, что ему отвечу и сумею ли скрыть дрожь в голосе. — Я не шучу, Лот, — в его низком бархатном голосе сквозят нотки усталости и спокойствия. — Где ты? — В школе, — я не могу не ответить ему правду. Кусаю губы и смаргиваю подступившие слезы. Нет, он абсолютно точно не мог сделать такую глупость из-за меня, несмотря на то, что сейчас я желаю этого больше всего на свете. — Так поздно? — Помогаю мисс Дженсен с эссе. — Ты в классе литературы? — Да. — Останься там. Дай мне пять минут. Я покорно угукаю, и Билли отключается, оставляя меня невидящим взглядом смотреть на потухший экран смартфона. Пять минут? Либо я пропустила всё на свете и за последние несколько дней мировое сообщество наконец-то смогло создать телепорты, либо непробиваемый Билли Фицджеральд на самом деле абсолютно сумасшедший. Даже не знаю, какой из этих вариантов более правдоподобный. Чтобы время не тянулось как бесконечная жвачка, я закачиваю сортировку эссе, после чего нервно поправляю каждую получившуюся стопку и даже проверяю, всё ли правильно разложено. В общем, делаю всё, лишь бы не размышлять о происходящем. Когда раздается звук открывающейся двери, я вздрагиваю и резко вскидываю голову. Руки деревенеют, мертвой хваткой вцепившись в одну из папок, а мозг почему-то отказывается вопринимать как объективную реальность то, что видят глаза. Будто у меня действительно галлюцинации, вызванные длительным стрессом. Билли замирает в дверях — наверняка шокированный моим внешним видом. В груди болезненно щемит, а я смотрю на него и никак не могу поверить, что он прямо сейчас здесь, передо мной, именно в тот момент, когда мне даже дышать удается с трудом. Глаза мгновенно наполняются слезами, и я прячу лицо в ладонях. Ну нет, Лот, не смей плакать! Только ни при нем. Билли оказывается передо мной на коленях в ту же секунду, мягко, но настойчиво отводя мои руки в стороны. Я позволяю, несмотря на то, что прекрасно понимаю, насколько паршиво сейчас выгляжу — зареванная, уставшая, неадекватно реагирующая горькими слезами на то, что вызывает радость и облегчение. — Лот, что случилось? Кто посмел? Найду — горло перегрызу. Его голос звучит взволнованно, но тихо и твердо. От последней фразы, того, насколько буднично она сказана, и прямого, серьезного взгляда Билли у меня даже мурашки по коже бегут, и я нахожу в себе силы выдавить из себя несколько слов. — Никто… — в глотке неприятно першит. — Не нужно никого искать… У Билли такое выражение лица, будто ему больно, и меня тянет разгладить пальцами морщинку, появившуюся между бровями. Я бы, наверно, так и сделала, если бы не пыталась стереть влагу с щек. — Ты разбиваешь мне сердце, мышонок. Пожалуйста, перестань плакать, — выдыхает он, подхватывая меня на руки, легко, как пушинку. Я тихо взвизгиваю от неожиданности и инстинктивно хватаюсь за его шею, хотя в глубине души прекрасно знаю — он меня не уронит. Билли садится на соседний стул, а меня располагает боком на своих коленях, обнимая так, что у меня в первую секунду перехватывает дыхание. Его ладони успокаивающе поглаживают мою спину, посылая по телу волны тепла. — Всё хорошо, я с тобой, — шепчет он, едва дотрагиваясь губами до стыка между моей шеей и плечом. Я ничего не отвечаю, только жмусь сильнее, крепче, ближе. Утыкаюсь носом в его волосы и дышу так глубоко, насколько получается. Впервые за последнюю неделю мне тепло, уютно, спокойно и совершенно не хочется остаться одной, чтобы не показать свою слабость. А еще мне совершенно плевать на абсурдные мамины запреты. Пусть переворачивает всё вверх дном и срывает голос, крича на меня. Зато я наконец-то ощущаю себя живой и настоящей, а не переломанной надоевшей куклой. Я успокаиваюсь быстрее, чем обычно, но отстраняться не спешу. Дыхание Билли щекочет мою шею, его широкие ладони блуждают по спине, изредка спускаясь к бедру, а тело твердое, как у мраморной статуи, и горячее, как лесной пожар. Могла бы я подумать неделю назад, что без малейшего смущения буду сидеть у него на коленях и думать лишь о том, как бы остаться вот так подольше? Нет, конечно. Но почему-то сейчас для меня абсолютно нормален такой откровенно близкий телесный контакт. Мое дыхание окончательно приходит в норму, и Билли, прочитав меня в очередной раз как открытую книгу, тихо спрашивает: — Что случилось, мышонок? Я не отстраняюсь, наоборот — прижимаюсь ближе. — Поругалась с мамой, — шепчу в ответ. Его рука не прекращает гладить мой бок. — Из-за чего? — Из-за… нас. Его ладонь замирает на моей талии, а потом, надавив на плечо, деликатно заставляет меня немного отодвинуться. Я подчиняюсь. — Рассказывай, — серьезно просит Билли, внимательно вглядываясь в мое лицо. Я на секунду прикрываю глаза, пытаясь сформулировать мысль кратко и четко. — Понимаешь, проблема не конкретно в тебе. Проблема в том, что ты… ну, мужчина. Внезапно Билли смешливо фыркает, а я даю себе мысленный подзатыльник. Начинать нужно определенно не с этого. — У мамы был очень тяжелый брак. Из-за него она разочаровалась… — Не договоривая, сразу поправляю саму себя: — Нет, не так. Из-за него она ненавидит мужчин. Всех до единого. И когда она увидела нас вместе, то накричала и запретила мне к тебе приближаться. Я знала, что вряд ли можно надеяться на какую-то другую реакцию, но мне казалось, что в моем случае она отнесется более спокойно. Прикусываю губы, а в груди опять что-то щемит. — Но разве всё так серьезно? — уточняет Билли, потеревшись щекой об мое плечо. — Если ничего не путаю, у твоей сестры есть парень. — Да, — горько усмехаюсь. — Отвоеванный в долгих и обширных боевых действиях. Летта сбегала из дома, ругалась до потери пульса и била посуду практически каждый день на протяжении месяца. А я так не смогу. — Почему не рассказала сразу? Вы поругались с мамой именно в тот день, когда мы прогуляли уроки, я прав? — Да, — не вижу смысла отрицать. — Я не знаю, почему не рассказала. Наверно, не понимала, как именно об этом рассказать. Не хотела беспокоить из-за пустяка. — Из-за пустяков не плачут, Лот, — Билли оглаживает большим пальцем тонкую кожу под глазом, еще влажную от пролитых слез. — Ты — так уж точно. Так что давай договоримся. Не скрывай ничего от меня, особенно если это напрямую касается нас. Если у тебя проблемы, не стесняйся дергать меня в любое время дня и ночи. Беспокой меня столько, сколько тебе понадобится. Он замолкает, давая мне медленно переваривать свои слова, от которых меня почему-то пробрал больший жар, чем от непрекращающихся круговых поглаживаний спины. Мне неловко и до одури приятно. — Хорошо, — наконец отвечаю. — Прости меня. — Тебе не за что извиняться, мышонок. И у меня ток бежит по венам от того, с какой интонацией он произносит это глуповатое прозвище. После Айленд-парка он периодически называет меня так, и я каждый раз пропускаю мимо ушей. Но сейчас у меня сердце болит от теплоты и нежности, которые он вкладывает в каждый звук. Его лицо так близко, что я ощущаю его ровное дыхание на подбородке и замечаю, что узор из темно-синих крапинок в глазах отличается. Никто не подается вперед, чтобы наконец соприкоснуться губами. Я не могу решиться, а Билли, который обычно берет на себя роль инициатора, не двигается. Вместо желанного поцелуя он легко похлопывает меня по ноге и спрашивает: — Ты закончила с эссе? Я удивленно моргаю, сбрасывая с себя флёр его естественного очарования. — Да. — Тогда поехали домой. Мне нужно познакомиться с твоей мамой. — Это еще зачем? — я буквально ощущаю, как мои глаза чуть не вылетают из орбит. — Я не буду заставлять тебя воевать с собственной матерью из-за себя. Возможно, она немного оттает, если поймет, что намерения у меня серьезные. — Нет. — Абсолютное «нет»? — уточняет Билли. Я киваю. — И всё-таки я попробую, — посмеиваясь, он встает со мной на руках и осторожно ставит на ноги. — Она обещала, что отрежет Адаму яйца, если он хоть раз посмеет попасться ей на глаза. Билли задумчиво смотрит на меня сверху-вниз, явно проникшись маминой угрозой, но потом с улыбкой качает головой. И я понимаю, что от своей идеи он не собирается отступаться. Внутри растекается тягучее тепло. Я быстро перепроверяю стопки: третий год вправо, второй влево. Потом захожу по дороге в туалет, чтобы умыться и хоть немного привести себя в порядок (неожиданно отмечаю, что выгляжу я получше, чем несколько часов назад), и отдаю охраннику ключи от кабинета. Билли следует за мной по пятам, и его присутствие рядом я воспринимаю как само собой разумеющееся ровно до того момента, как мне в голову не ударяет мысль, о которой позабыла, стоило ему ко мне прикоснуться. Я подозрительно кошусь на него с пассажирского сидения, когда машина выезжает со школьной парковки. — Что ты здесь делаешь? И он без пояснений понимает, что я имею в виду. — Сегодня мне написала Прескотт — называла чертовым куском дерьма и спрашивала, что я такого тебе сделал, что ты уже несколько дней ходишь по школе еле живая. Ну, выражения она, конечно, выбирала покрепче. — И ты ей поверил? Прескотт? Серьезно? Была готова удавить меня за один только факт того, что Билли на меня посмотрел, а теперь вместо того, чтобы злорадствовать, наезжает на предмет своих воздыханий из-за какой-то человечки? Завтра точно будет сильнейший снегопад, в этом мире определенно что-то поломалось. — Конечно, — Билли бросает на меня короткий взгляд. — Во-первых, как я уже убедился, она не соврала. Во-вторых, я подозревал, что что-то не так. Вроде говорила ты как обычно, но он, — пальцы отбивают привычную чечетку на груди, а потом возвращаются на руль, — с ума сходил, словно действительно чувствовал. Поэтому я здесь. Ведь, давай откровенно, Лот: даже если бы я прямо спросил по телефону, ты бы не призналась. Опять сказала бы, что всё в порядке, и попыталась бы съехать с разговора. Или я не прав? — Прав, — покорно соглашаюсь. — Но… — Ты важна для меня, Лот, — он перебивает меня, будто прекрасно зная наперед, что я хочу сказать. — Так же, как и стая. А еще я умею расставлять приоритеты: встреча будет завтра утром, а у тебя проблемы прямо сейчас. У меня еще целая ночь впереди для того, чтобы успеть вернуться в Шайнвилл. — А твой отец? — Что? — Он разве не будет в ярости? Из тех обрывков слов, сказанных о Джоне Фицджеральде, не мог не сложиться вывод: он требовательный, строгий и в какой-то степени безжалостный перевертыш, который вряд ли будет нежным даже с собственными детьми. — По головке он меня, конечно, не погладит, — беззаботно пожимает плечами Билли, — но точно смягчится, когда я объясню причину. Не беспокойся обо мне, я знаю, как найти подход к собственному отцу. Он находит секунду для того, чтобы отвлечься от дороги и бросить на меня короткий шутливый взгляд, и я невольно улыбаюсь, хоть в душе и укалывает зависть. Кажется, они очень близки с отцом. Жаль, что у меня с мамой так не сложилось. Дорога занимает меньше времени, чем хотелось бы. Когда машина останавливается перед моим домом, я едва сдерживаю желание согнать Билли с водительского сидения и дать по газам, пока мама не успела выглянуть в окно и в очередной раз разозлиться. Мне становится плохо от одной только мысли, насколько ужасно может закончится эта идея. Внезапно чужая ладонь накрывает мои холодные пальцы, слабо сжимая их. — Мышонок, — зовет меня Билли, и я после секундной паузы поворачиваю к нему голову. — Всё будет хорошо. Ты мне веришь? Стискиваю его руку и отвечаю одними губами: — Верю. Билли мягко улыбается и быстро целует тыльную сторону моей ладони. Когда он отпускает меня, я продолжаю явственно ощущать и горячее прикосновение на коже, и поддержку, от которой у меня будто крылья за спиной вырастают. Не то чтобы я готова к встрече с мамой и любой ее реакции, но дышать становится проще. Я смогу пережить это. Билли выбирается из машины, я — за ним следом, и всё то время, пока мы идем к дому, в голове безостановочно повторяется одна мысль «всё будет хорошо». Но когда я отпираю входную дверь и делаю первый шаг внутрь, раздается знакомый звон разбитой посуды и громкий крик: — Просто признай это! На самом деле ты ненавидишь нас обеих — и меня, и Лот! И Летта ураганом вылетает из кухни, убегая в свою комнату на второй этаж. «Так! Отмена операции!» В ту же секунду я подаюсь спиной назад, рассчитывая вытолкнуть Билли на улицу, но по ощущениям будто пытаюсь сдвинуть с места грузовик. Мама уже на взводе из-за ссоры с Леттой. Сейчас из знакомства ничего хорошего не получится. Самый лучший вариант — свалить, пока нас не заметили. Головой я понимаю, что это правда, нужно затаиться и попробовать позже еще раз, но в душе теплится та самая вера, о которой меня просил Билли. Именно она заставляет меня выдохнуть и войти наконец в прихожую. Едва звучит щелчок закрывшейся двери, мама мгновенно оказывается на пороге кухни, из-за чего я замираю с наполовину снятой с плеч курткой. Взгляд, не предвещающий ничего хорошего, сначала сверлит моё лицо, потом резко перемещается выше и будто бы мечет молнии. — Добрый вечер, миссис Черри, — абсолютно спокойно говорит Билли, словно и не замечает гнетущей атмосферы. — Добрый, молодой человек, — отвечает мама, угрожающе прищуривая глаза и сжимая в руках совок с собранными в него осколками стакана. — Лот, принеси тот конспект, о котором мы говорили. Я подожду здесь. Он проводит ладонью по моей спине, и я наконец отмираю. Наверно, не ощущай сейчас себя такой заторможенной, я бы переспросила, что он имеет в виду, или отказалась бы оставлять его с мамой наедине, но я только покорно киваю и направляюсь к лестнице. Стараюсь как можно быстрее прошмыгнуть мимо мамы и не смотреть на нее, но, кажется, всем ее вниманием целиком завладевает Билли. Когда я ставлю ногу на первую ступеньку, то слышу раздавшийся за спиной голос: — Ну зачем же стоять на пороге? Проходите на кухню. Нам есть о чем пообщаться. Последняя фраза звучит настолько зловеще, что я оборачиваюсь. — Конечно, — говорит Билли, а потом смотрит на меня и едва заметно кивает, как бы давая мне понять, что всё нормально. Я быстро поднимаюсь в свою комнату, хватаю со стола первую попавшуюся тетрадку, планируя выдать ее за тот самый «конспект», и нервно хожу по комнате. В груди жжется желание спуститься, попытаться подслушать, о чем они сейчас говорят, но в то же время меня не отпускает страх того, что тогда и меня могут заставить принять участие в диалоге. Я этого не хочу до дрожащих от ужаса коленок. — У меня галлюцинации, или перед нашим домом стоит машина Билли Фицджеральда? Резко оборачиваюсь и вижу застывшую в дверях Летту, одетую в куртку и шапку, а значит, готовую, как обычно, после ссоры сбежать на ночь из дома. — У тебя не галлюцинации, — качаю головой, решив не комментировать намерение сестры. Летта выпучивает глаза и хватает ртом воздух. — Он сумасшедший? — она наконец находит слова. — Еще какой, — фыркаю я. — А ты чего улыбаешься, дура? Вызывай полицию, она же его убьет. Меня разбирает нервный смех и не отпускает до тех пор, пока я не начинаю задыхаться. Во взгляде Летты читается «прекрасно, еще одна с катушек слетела», и она раздевается, кажется, решив сегодня остаться ночевать дома. В мыслях проясняется. Я смотрю на тетрадку в своей руке, прикидываю, насколько это нормально — так долго искать какой-то конспект, и в конце концов делаю вывод. Пора. Если их разговор не закончен, что ж — придется вклиниться и отстоять своё право на личную жизнь. Несмотря на непонятно откуда взявшуюся решительность, по лестнице всё равно спускаюсь максимально громко. Голоса, доносящиеся из кухни, резко замолкают, и из дверного проема показывается Билли. Он снова едва заметно кивает мне, не глядя принимает из моих рук тетрадку и прощается. Не так, как обычно, и я вижу в его глазах промелькнувшее сожаление. Неделя без поцелуев, тут и мне уже хочется взвыть. Я краснею, когда понимаю, о чем думаю, но быстро беру себя в руки, и стоит только Билли скрыться за входной дверью, то выдыхаю и поворачиваюсь к маме. К моему удивлению, на ее лице ни тени ярости, только усталость. — Иди сюда, милая, — говорит она, раскрывая руки для объятий. Не отвечаю ей, но подчиняюсь: сажусь на соседний стул и осторожно обнимаю ее, уложив голову на плечо. — Я не ненавижу вас, — она стискивает меня так, что дыхание застревает в горле. — Знаю, мам. — Я люблю вас больше всего на свете и желаю вам только самое лучшее. Я не хочу, чтобы вы страдали так же, как и я. — Секундная пауза, и мама продолжает: — Он тебе правда нравится? — Да, — реагирую не задумываясь. — Ужасный выбор. — Ну мам… — Что «мам», ну вот что «мам»? Этот перевертыш относится к худшему типу мужчин — к имеющим власть и прекрасно знающим, как с ней обращаться. Ему всего восемнадцать, а сколько уверенности в себе… Еще и прямолинейный. Я ожидала, что он будет заискивать передо мной, пытаться втереться в доверие лживыми обещаниями, а на деле… — Что? — не могу скрыть своего любопытства. — А то, что для него значение имеют только твои желания и идти на поводу у посторонних он не собирается. У посторонних! Как он называет мать девушки, к которой смеет прикасаться. — Мам, перестань, — я поджимаю губы. — Хорошо, я перестану, — неожиданно соглашается она, чем заставляет меня затаить дыхание. — Поверю ему. Возможно, слухи правдивы — и природа альфы, для которого нет ничего важнее истинной пары, преобладает над эгоистичностью каждого мужчины. Но пообещай мне, Лот. Если ты почувствуешь хоть толику дискомфорта, страха или давления, не смей игнорировать это. Не смей думать, что станет лучше или что он сделает тебе хуже, если ты уйдешь. Не смей позволять ему то, чего не хочешь. Просто помни, что я всегда буду на твоей стороне. — Обещаю, мам. Только не плачь. Я слышу в ее голосе дрожь и крепко сжимаю в объятиях. Она рвано дышит над моим ухом, пытаясь справиться с собой, а потом на кухню врывается Летта, тоже начинает рыдать и лезет обниматься, случайно ткнув меня несколько раз в ребра. Наверно, я пролила все свои слезы за последнюю неделю и больше их не осталось. Поэтому мне остается только ждать, пока мама с Леттой успокояться, и порадоваться тому, что разъедающая чернильная пустота внутри наконец пропала. И я уже не могу дождаться, когда же снова увижу Билли. «Кажется, кое-кто влюбился. Окончательно и бесповоротно».