От лица Валентины…
Октябрь 2022 года. Университетская гимназия МГУ имени М.В. Ломоносова.
По прошествию трёх уроков, прошу заметить
первых трёх уроков, мы с Гаврилиной за ручку шагаем по коридору, цокая каблучками туфлей, как самые настоящие лучшие подружки-лесбиянки, как их любят представлять в американских High School фильмах, направляясь к стенду, на который ежедневно вывешивают школьное расписание, да, это определённо глупо и весьма наивно, ведь мы знаем его, как свои пять пальцев, успев выучить каждый день недели наизусть всего за полтора месяца учёбы, однако всякий раз подходя мимо, мы не приберегаем возможностью взглянуть на него вновь. И изо дня в день мы тешим себя несбыточными надеждами, что там что-то изменится и причём в лучшую сторону. Вот и сейчас я не смогла сдержать разочарованный вздох, вернее даже и не пыталась, изучающим взглядом, серьезных карих глаз, в которых сейчас читалась вся боль еврейского народа, окинув расписание, которое свидетельствовало о ещё целых пяти предстоящих уроках, и констатировало самый страшный факт, осознание которого окинуло меня холодным потом, предмет, который буквально гласит — Самый ужасный предмет, который только существует на всем белом свете, по моему скромному мнению, сегодня для нашего класса стоял в предпоследней — шестой графе. Разглядывая буквы, не могу прийти в себя, всё ещё стоя на месте, как вкопанная, кажется, в сотый раз перечитываю по слогам, а позже и вообще по одной букве название предмета, выведенного крупным чёрным печатным шрифтом, ощущая холодок, табуном пробегающий по всей коже, с головы до пят, искренне от всего сердца желая, чтобы эти буквы растворились, как по волшебству. Начинаю судорожно моргать, хлопая ресницами, в надежде, что картинка перед глазами наконец измениться, и окажется, что это я по своей невнимательности смотрела расписание, кого-то другого 11В.
Да-да, их же в нашей школе много…
И-С-Т-О-Р-И-Я
Но эта горькая истина заключается в том, что сегодня мне придется идти на урок, всеми правдами и неправдами, хоть и в расписании стоит пометка, что это не совсем обязательное занятие, а элективный час, но я сейчас не в том положении, чтобы позволить себе такое роскошество, как прогул, как бы сильно я не желала этого, обратного пути уже нет и все мосты сожжены дотла.
Хоть и признаться честно, желание видеть учителя или Веронику, которая с этого года начала посещать со мной и Юлей некоторые дополнительные часы,
в основном, конечно, именно Историю, нет от слова совсем, а вместе него есть какой-то ком, или недосказанности, или наоборот излишней информации, в горле, и вновь открывшаяся кровоточащая рана на сердце, которая, как мне показалось, только затянулась, за то время, когда я так бесцеремонно прогуливала уроки Егора Николаевича. Но всё началось по новой, это как замкнутый круг, в который меня вновь без спросу насильно втянули, но Егор этого не понял. Егор до сих пор не понял одной простой истины. Он начал копать мне яму с момента нашей первой встречи тем теплым июньским вечером, начал подталкивать меня в неё
нашим летом. Только вот яма-то пропастью оказалось, и он нещадно тянул меня за собой в бездну.
— Валь, всё в порядке? — выводя меня из раздумий, доносится до ушей хриплый глухой голос, будто бы из пустоты, или из скафандра, и блондинка легонько бьет меня кулачком в плечо, желая привести в чувство, на что в ответ я вздрагиваю, озираясь по сторонам, и немного удивленно смотря на неё.
— У кого? У меня? А! Да-да! Я просто чуточку задумалась, так мы идём на экономику? — в ответ подруга только скудно улыбается лишь уголками губ, недовольно прищурив глаза, как очевидно, предпочитая поверить мне на слово, а не допытываться до правды. Она просто ждёт того момента, когда я расскажу ей обо всем, что меня тревожит, сама, поэтому Юле остаётся только упорно молчать и терпеливо ждать, к сожалению, увы, боюсь, того дня, что никогда не наступит, но я-то её знаю, как облупленную, поэтому с точность могу сказать, что она чувствует, что есть что-то важное, давящее и просто разрушающее мою жизнь, что я скрываю, но также
я не дура,
упс,
не настолько дура, чтобы не понять, что моя, как оказалось, единственная искренняя подруга возненавидит меня до конца своих дней, если узнает всю нелицеприятную правду о парочке моих тёмных листов из книги жизни. Что может быть хуже этого? Хуже только, если она негласно начнет относиться ко мне ровно так, как я отношусь теперь к Золотовой.
Живя где-то в своём мире, я всё же принимаюсь прокручивать в своей голове всевозможные вариации событий, которые могут произойти, если вдруг каким-то чудом я осмелюсь рассказать своей единственной подружке о секрете, омрачающим мое настроение каждый Божий день, пока мы поднимаемся по новой лестнице, которую мы красили своими руками в июне этого года, на третий этаж, в то время, как Юля безрезультатно пытается набрать кому-то сообщение в телефоне, но всё время попадая мимо нужных букв, на что она издаёт некое подобие раздражённого рычания, из-за чего передние пряди её волос, слишком короткие для пучка, в который сейчас закручены её длинные наращенные волосы, то взлетают вверх, то падают обратно на лицо Гаврилиной, к которой я разворачиваюсь только после того, как преодолевала самую последнюю ступеньку, ведущую наверх, внимательно наблюдая за тем, как эта чудо-женщина каким-то образом умудряется преодолевать одну за одной ступеньку, параллельно поправляя недлинные волосы, мешающие ей, но не настолько, чтобы отвлечь её от столь важного занятия такого, как печатать это многострадальное сообщение, на что в ответ на свои умозаключения, я недовольно цокаю языком, не задумываясь о том, что я всё ещё стою на ступеньке, закатываю глаза и неуклюже, как медведь, разворачиваюсь в полуоборота, неожиданно врезаясь в чью-то сильную мужскую грудь, не успев даже поднять глаза на своего спасителя, но прекрасно зная, кто он, ощущая его будто бы нутром. Сильные руки мужчины, покрытые тёмными татуировками, сейчас скрытыми за длинными рукавами официальной рубашки, которая всё равно просвечивается, позволяя мне рассмотреть рисунки на его предплечьях, буквально за считанные секунды до моего возможного поцелуя с лестничным маршем, обхватывают меня за талию и предотвращают этот «поцелуй», не давая упасть назад, а меня моментально кидает то в жар, то в холод, как только до носа доходят самые первые легкие нотки аромата нового одеколона, которым историк, как очевидно, стал пользоваться недавно, по крайней мере, уже после моего ухода из его жизни, тем дождливым днём в двадцатых числах августа. Несмело поднимаю свой взор, устанавливая зрительный контакт, не в силах оторвать взгляд от этих прекрасных голубых глаз, всё также находясь в ловушке из его цепких пальцев, где я рассыпаюсь на кусочки, как карточный домик, а мои руки в то время неторопливо, словно в замедленной съемке, ложатся на его, быстро вздымающуюся, грудную клетку, где сердце бьется, как птица, которой только отвязали, уже затёкшие, крылья, и я не смею совершить даже малейшее движение, желая продлить сей момент и прожить его полностью, насытиться им. Я не спешу что-либо делать, не тороплюсь ни извиняться, ни выходить из ступора, ни переставать смотреть на него, как заворожённая, едва ли дыша, а
он, кажется, в точности как и я хочет быть здесь и сейчас, поэтому не отпускает меня, судорожно прося прощения, а некрепко сжимает руки на моей талии,
теперь я понимаю, что чувствовала в тот момент, когда все бумаги разлетелись по коридору, наша Miss English Literature. Мой мир перевернулся, и кажется, что как раньше больше ничего и никогда уже не будет, я стала зависимой от него до такой степени, что можно сравнить с наркоманией, у меня складывается впечатление, что я, наконец, получила столь желанную сладостную, но в то же время губительную, дозу его всего, и самое тяжелое, что может случиться со мной сегодня, то что стоит огромного труда и самоконтроля, чтобы побороть свои порывы нежданных страстных вихрей от, всех пережитых мной, сердечных страданий и эмоциональных качелей, так это не кинуться в эти жизненно необходимые объятья, дарящие мне второе дыхание, и позволяющие вновь услышать его равномерное сердцебиение, которое навряд ли можно всколыхнуть чем-то. Блондин ближе наклоняется ко мне, хотя куда еще сильнее, пока я, придя в чувство, осознав масштаб проблемы, стараюсь по максимуму отодвинуться от его груди, но до этого просто сильная хватка теперь превращается в стальную, не позволяющую даже пошевелиться лишний раз.
— Будь осторожней, принцесса, меня могло и не оказаться рядом, только не беги на своих каблуках, а то убьёшься, — раздаётся томный шёпот прямо на ухо, проводя кончиком носа по очертанию хряща, он буквально на секунду задерживает дыхание, а после чего громко вздыхает, а я лишь прикусываю нижнюю губу, ощущая на зубах немного матовой помады, прикрываю глаза, в попытках избавиться от этого вожделения, которое затуманило мой разум, в тот момент, пока Егор постепенно убирает свои руки, но всё равно проскальзывает открытыми ладонями по талии и животу, прежде чем отойти на пару шагов и продолжить своё невозмутимое шествие мимо и только я, кажется, не могу даже сделать глубокий вдох или издать звук, в моих силах только лишь провожать учителя тем же томным взглядом, каким он смотрел на меня, в то время, когда я ещё исправно посещала его уроки, но сейчас сам Булаткин, взъерошив волосы, оглядывается лишь раз с лёгкой улыбкой на устах.
— Что это было? — выделяя каждое слово значительной паузой, ошалело спрашивает Юля, удивлённо смотря, то вслед уходящему учителю, то прямо мне в глаза, и я не могу не расслышать в её ангельском голосе, который прекрасно соответсвует такой же внешности светловолосой, острую сталь, вот это одна из самых неприметных черт характера этой девушки, которая скрыта под маской мягкосердечности, но мало-помалу она иногда проявляется, причём когда ты этого совсем не ожидаешь, поэтому всегда нужно быть начеку, — Ты и он, — блондинка тыкает указательным пальцем левой руки мне в грудь, а большим пальцем правой руки, направленной себе за спину, через своё плечо, указывает на спину отдаляющегося историка, — Вы оба, —девушка возвращает руки на место, чтобы расположить указательные пальцы сбоку параллельно друг другу, будто бы пародируя нас, где указательным пальцем одной руки была я, а другой Егор, после чего она начала резво ударять их друг об друга, имитируя наше столкновение, — Вы так смотрели друг на друга, словно сейчас накинетесь и съедите, как какие-то дикие звери, вот точнее и не скажешь, — с широко раскрытыми глазами констатирует факт она, скрестив руки на груди, очевидно ожидая каких-то оправданий или хотя бы объяснений, но я лишь только оборачиваюсь назад под ее странные частые моргания, а потом и вовсе напрочь отворачиваясь от её, уже подозрительно прищуренных, выжидающих глаз, чувствуя, как кровь подливает к щекам, заставляя лицо загореться алым пламенем в такой неудобный момент, а желание избавиться от лишних и ненужных вопросов в разы превышает моё стремление быть честной, поэтому отмахнувшись от подруги какими-то нескладными доводами, что ей просто показалось, приходится наплевать с высокой колокольни на то, что я только что впервые соврала Юле.
До этого я только умалчивала, но она же не спрашивала, значит это не ложь, верно? Верно.
На занятии по одному из самых нудных, на мой взгляд, уроков, который только присутствует в репертуаре нашей школы, — экономике, я как и весьма ожидаемо, после сегодняшнего коридорного инцидента, физически нахожусь в кабинете, сидя своей пятой точкой на стуле, но ментально я где-то очень далеко, просто витаю в облаках, абсолютно не обращая никакого внимания на нашего седовласого учителя с бакенбардами, покрашенными в черный, как смола, цвет, которые сильно контрастируют с его светлой головой, где сверкает блестящая лысина, заметная ещё за пару метров, который никогда не скрывал от учеников, да и от коллег по цеху или начальства, своего пристрастия к спиртному, особенно к пиву. Как иронично, но я прекрасно помню, что первый раз попробовала пиво именно с его фляжки на спор с ним же, который я, как очевидно, проиграла, да и первую затяжку одноразовки я сделала на каком-то субботнике в начале июня тоже благодаря ему. Но весь сегодняшний урок, посвящённый какой-то очень важной, впрочем как обычно, теме, по которой будет контрольная работа, я хлопаю, и ушами, и глазами, уже смирившись, что сегодняшний день
пошёл по пизде был омрачён утренним столкновением с Егором Николаевичем, от чего всё, что в моих силах на настоящий момент — рисование столь наивных сердечек на полях моей тетради, которая за первый семестр обучения, которое должно было быть упорным, и было бы таковым, если бы кое-кто не устроился на работу в школу, как и происходит во всех этих слезливых, ненавистных мне от всего сердца, мелодрамах, которых я из-за моей сентиментальной Юли успела насмотреться вдоволь. Моя тетрадь заполнилась всего лишь на пару листов, причём с учётом размашистого и небрежного почерка, а на большее я, увы, способна не была. Я уже сбилась со счёту в какой раз перелистывала исписанные листочки в тетради, насчитывая только четыре листа, и то голубая паста присутствует меньше, чем на половине последней страницы, тяжело вздыхая, возвращаясь в реальность, поднимаю свой взгляд на учителя, лишь только, когда он забирается на наш с Юлей стол и начинает пафосно топать ногой, пошатываясь на месте, я подхватываю заразительный заливистый смех одноклассников, отбрасывая ненужные мысли в сторону на какое-то время.
Под растерянный взгляд учителя, всё ещё стоявшего на парте, где он ещё пару мгновений назад что-то яростно пытался до нас донести, звенит долгожданный звонок с урока, после чего, буквально через секунду от Гаврилиной поступает предложение сходить в столовую, которое я, не задумываясь, с радостью принимаю, кажется, впервые за весь день искренне улыбаясь, в надежде хоть за ланчем выкинуть из головы все спутанные мысли, как нити в клубке, развязать который сейчас мне представляется непосильным трудом, которые только об одном.
О историке. Будто бы на нем свет клином сошёлся. Как говорится:
« … И с глаз долой — из сердца вон … », в конце-концов им давно пора кануть в лету и что другое, как ни еда поможет в такой ситуации? Но успев только перешагнуть порог помещения, я пожалела о своём решении, аппетит пропал мгновенно. Наш ненаглядный Егорушка, повинный в моем потерянном состоянии, в котором я пребываю далеко не первый день, обедал в окружении молоденьких учительниц, которые всё время широко улыбались ему, так, что только посмотрев на их лица можно было почувствовать, как стянуло губы и щеки, посмеиваясь друг за другом, они так и норовили лишний раз прикоснуться к нему, стреляя глазками. От сей представления в моей голове возникает один единственный вопрос, ответ на который я, увы, не нахожу: вокруг него, такого блондинистого красавчика с голубыми глазами и отменным чувством юмора, столько красивых девушек, просто на любой вкус и цвет, готовых на всё, чтобы заполучить один лишь его долгий взгляд, чего уж говорить тут о том, чтобы быть с ним, и зачем же он, при таком выгодном для него положении, тогда обратил внимание на меня и теперь никак не хочет опустить из своих цепких лап?
Рассуждая об этом, всё также пытаясь найти ответ на интересующий меня, наверное даже больше, чем нужно, вопрос, я подхожу к школьному буфету, едва переплетая ноги, под его, внимательно изучающим, неотрывным взглядом сапфировых глаз, дрожащими руками заправляя выбившуюся прядь волос за ухо, я отмечаю про себя, что сейчас меня трясёт, как каштанку.
Почему лишь я сопротивляюсь столь запретному желанию?
Почему другие могут без сожаления и дальнейших размышлений наплевательски отнестись ко всем моралям и устоям, а я нет?
Аппетит так и не приходит ко мне, видимо решая игнорировать мои человеческие потребности, явно желая, чтобы в этот раз я устроила Detox-Day, на что я покорно соглашаюсь, покупая себе только большой холодный Мокко и сажусь за стол, возле Юли, где кроме нас двоих никто больше не сидит. И только я было решила открыть рот, чтобы попытаться рассказать блондинке чуточку больше о своих переживаниях, видя её до боли обеспокоенный взгляд, направленный исключительно на меня, как к нам подбегают парни, кажется, они ходят с нами на английскую литературу, не помню точно.
— Прекрасные дамы, вы сегодня выглядите невероятно, выглядите так, будто хотите забить на все уроки и пойти с нами, чтобы помочь приготовиться к головокружительной, да что уж так, одним словом сногсшибательной, вечеринке, на которую приглашены абсолютно все? Все-все, до единого, — этот парень, которому явно нужно поступать на рекламу, так как язык у него подвешен, кладёт руку мне на, дальнее для него, плечо, будто бы совершая попытку приобнять, на которую я никак не реагирую, спокойно скидывая его ладонь, даже не задумываясь о том, что ему могло быть неприятно, беззаботно делая глоток кофе.
— Я — за, — бодро отзывается кареглазая, сидя напротив меня, заново собирая свои длинные волосы в пучок, который за половину учебного уже успел стать слишком слабым и почти что распался, а я в ответ недоуменно распахиваю глаза, покосившись на неё. Оказывается вот так вот запросто она кидает свою лучшую подругу, даже не посоветовавшись говорит, рассчитывая, что «по умолчанию» мой ответ, как и всегда, будет идентичным. Ладно-ладно, я же оставляла её сидеть на уроках истории одной за нашей партой, куда она никого не пускала на мое место, на минуточку уточню, на протяжении всего месяца.
— Простите, ребят, а я пасс, — не успеваю договорить, а они в ответ гримасничают, сразу строя кислые мины, на что я поднимаю руки в воздух в знак капитуляции, — Я не могу пропустить уроки, иначе родителям сразу настучат, у меня итак одни сплошные проблемы с этой историей, а на вечеринку я приду, обещаю, — улыбаюсь уголками губ, в попытке скрыть своё собственное разочарование, конечно, мне тоже хотелось бы пропустить остаток учебного дня, но сейчас действительно не лучшее время, тем более шестой урок — урок Егор, и они согласно кивают, хватая под руки Юлю, увлекая за собой в сторону выхода, когда она только успевает впопыхах оставить лёгкий поцелуй мне в макушку, а смотрю им вслед, наблюдая за тем, как они быстро затерялись в толпе подростков, после чего перевожу взгляд на учителя,
скоро-скоро мы вновь встретимся, Егор.
И опять в голове вспышками замелькали воспоминания о том, как прошло наше прошлое, такое мучительное для меня, занятие, которое с часу на час должно случиться вновь, будто бы проверяя на прочность мои нервы, которых с каждым разом, с каждой новой встречей, остаётся всё меньше и меньше — эти бесполезные рассуждения накрыли меня с головой, пока я поднималась по ступенькам наверх, не думая ни о чем, из того, о чем мне следовало бы переживать, держа путь к кабинету Мировой художественной культуры, где уже издалека можно заметить столпотворение учеников, стоявших под запертой дверью, поэтому собираюсь замедлить шаг, ведь всё равно некуда спешить, как меня нагоняет до чёртиков злой Саша. В этой ситуации самое странное, что он — человек, который никогда не показывает при посторонних людях, что что-то не так, сейчас даже не скрывает, что прибывает далеко не в самом лучшем расположении духа, а также сегодня он почти целый день со мной не разговаривал, за исключением того момента, когда ранним утром сразу после первого урока мы перекинулись парочкой банальных слов, да и вообще он не попадался мне на глаза, будто бы специально избегая, а сейчас сильно хватая за локоть, разворачивает меня к себе на все 180 градусов так, что теперь я могу заметить, что в его глазах пылает недобрый огонь.
Что-то произошло… Стоун не зол, он просто вне себя от ярости…
— Ты целовалась с Германом? Это правда? — сквозь зубы цедит Саша, хмуро глядя на меня своими прищуренными глазами, из которых буквально вылетают бомбы замедленного действия, на что я, не сумев проронить и слова, вылупляюсь на него, забыв как дышать, понимая, что мои глаза настолько округлились от удивления, что вот-вот выпадут из орбит, а я просто поставлена в тупик его фразой, даже понятия не имея к чему такие вопросы он задаёт пораньше с утречка, потому что за эти два года я ни разу не давала ему даже повода для ревности. Я прекрасно пониманию, что Саша вполне мог заметить мои напряжённые отношения с учителем истории, которые я и не скрывала, просто миллион раз жалуясь ему и Юле на преподавателя, с которым просто невозможно находиться рядом из-за его чрезмерной наглости и самоуверенности, которую с каждым днём всё сильнее подпитывает его самолюбие, которое за последние пару недель, с момента начала его работы в школе, вознеслось до небес, а виной тому наши молоденькие учительницы, только что окончившие вуз, а также не стоит забывать и о старшеклассницах, которые буквально раздевают его глазами, но как мне кажется, Сашу это мало волнует. Он мог заметить какие-то мои странности только с учителем истории, но никак не с парнем, с которым я вижусь один раз за всю шестидневную учебную неделю и почти никогда не контактирую вне школы, за редкими исключениями, например каких-то вылазок всем потоком одиннадцатиклассников, где мы можем с Германом перекинуться парочкой словечек, но не более того.
— Бу, ты чего? Само собой, нет. И как ты вообще до этого додумался? Как ты мог обо мне такое подумать? — я снисходительно улыбаюсь, давя парню на совесть, зная, что с чувством стыда у Саши проблем нет, в тот момент, как его хватка значительно слабеет, а взгляд теряется, его глаза начинают бегать по потолку, и я беру его за три пальца, начиная несильно раскачивать наши руки из стороны в сторону, — Я только твоя, Саш, — тихо шепчу я, не двигаясь с места, замечая на себе его растерянный взгляд, который намертво пригвоздил меня к полу, но когда он хочет обнять меня, притянув поближе к себе, я прерываю эту попытку, свободной рукой легонько толкая его в плечо, создавая между нами небольшую дистанцию, пока он старается прийти в норму, глубоко дыша. Довела называется. Слышу сзади, где-то достаточно близко, как мне кажется, почти за спиной, грубый сдавленный смешок и постепенно разворачиваюсь в руках Саши, чтобы суметь повернуть в голову в сторону, откуда исходит звук. Где облокотившись об дверь, стоит учитель истории, приподняв брови, внимательно наблюдая за сей занимательной картиной, играя скулами.
— Хорошо, прости, пожалуйста, Валь, я доверяю тебе, просто что-то перемкнуло в голове, тогда до встречи на истории, — спрашивает он, приподнимая брови, на что сдержано киваю, в глубине души всё ещё ощущая какой-то неприятный осадок от разговора, и он одним быстрым и лёгким движением целует мою щёку, широкими шагами удаляясь, кинув сосредоточенный взгляд на наручные часы, кивая головой самому себе, теперь уже оставляя меня одну в коридоре с Булаткиным. Прикусив губу и тяжело вздохнув, я разворачиваюсь, чуть сильнее сжимая ручку сумки и, максимально втянув в себя живот и задержав дыхание, прохожу мимо Егора Николаевича, как же нелегко всё это. И не сумев совладать с собой, заглядываю ему в глаза, попадая в чарующий омут голубых очей, которые неожиданно стали намного темнее, где теперь я отчётливо могу разглядеть первозданный хаос, или мне показалось. Нет, в его глазах действительно сейчас виднеется кромешный ад, он что?
Пришёл в бешенство? Ледяная глыба по имени Булаткин Егор Николаевич так умеет? Он умеет злиться?
Как бы ужасно это не прозвучало, но эта, столь удивительная, интересующая меня, мысль об учителе не покидала меня ни на секунду на протяжении всего урока, где вновь витаю в облаках, вместо того, чтобы писать лекцию по астрономии, которая, аллилуйя, раз и навсегда закончится в этом семестре, но однако оценка за неё идёт сразу в аттестат, поэтому мне стоило бы и за ум взяться, и я взялась. Взялась, но не за ум, а рисовать какие-то непонятные узоры на обложке тетради, вперемешку с очертаниями глаза Егора, которые я решила запрятать в середину тетради, на уже исписанную страницу, дабы мое произведение искусства не было замечено.
Впервые за весь сегодняшний школьный день, который по ощущениям тянется словно вечность, на перемене моему взору предстала Вероника, любопытно, что на её лице не просто много косметики, не так, как она, как обычно любит баловаться всякими тёмными тональными кремами с эффектом авто-загара, бронзерами и пудрой, которые вместе в том количестве, что использует девушка, создают внушительный слой штукатурки, который, тем не менее, гармонично и притягательно смотрится на её лице, а действительно ощутимый перебор, что говорит о том, что Веро пытается что-то скрыть, поэтому, набрав в легкие побольше воздуха, словно мне с секунды на секунду перекроют кислород, и окончательно откинув все сомнения пылиться в самые дальние ящики моего сознания, я направилась к девушке, к которой уже успела подойти одна десятиклассница, которая, кажется, занимается гандболом, играя за нашу школьную команду. Оттаскиваю Золотову, которая завидев меня издали, сразу стала пытаться сказать что-то в своё объяснение, в сторону, подальше от посторонних глаз и лишних ушей.
— Мне глубоко наплевать с высокой колокольни на твои оправдания, или что ты там щебечешь, я не собираюсь стучать директору или кому-либо другому о тебе и Булаткине, не хочу вдаваться в особые подробности, но ответь лишь на один вопрос, только один, — всё время, что я говорила, Вероника молчала, как рыба, нервозно заламывая пальцы, а теперь вдобавок стала оглядываться по сторонам, но в конце концов, она хмурится, тем не менее, кивая, — Он бьёт тебя? — болезненная ухмылка постепенно проявляется на её лице, и невольно я задумываюсь, что она в этой ситуации явно выступает не в роли жертвы, от чего я поспешно прикусываю нижнюю губу до боли, жалея о том, что вообще затеяла этот разговор, который мне по итогу ничего не даст.
— Да, но это я его прошу, представляешь какой это драйв, какие это эмоции, Валюх, когда тебя имеет мужчина намного старше, понятное дело опытнее тебя, да и вообще секс без обязательств, пожалуй, лучшее, что случалось со мной, особенно с таким мужчиной, как Егор, ты себе даже представить не можешь, — широко распахиваю глаза, открывая рот от удивления, постояв ещё минуту и не найдя в себе силы, что-то ответить или просто переварить эту информацию, я молча киваю, будто бы самой себе, а не ей, и не оборачиваясь ни разу, удаляюсь с «места преступления», где, как показалось, я только что стала жертвой жестокого кровопролитного убийства, мне только что вонзили нож в спину, пропустив его через самое сердце, отчего оно, и без того ранимое и многострадальное, разлетелось на маленькие осколки, которыми я же и поранилась. Осколки, собрать которые уже никто не в силах, а я, как истинная мазохистка, прохожусь по ним снова и снова, начав вспоминать наше прошлое лето, с уходом которого и начался весь этот ночной кошмар, ставший моей суровой реальность. Всё, что я услышала намертво засело в памяти, а в ушах словно заела старая пластинка, прокручивая слова Веро, которые с каждым разом звучат всё громче и громче, начиная натурально сводить с ума.
Омерзение — единенное чувство, которое во мне осталось, как бы драматично это не казалось, но это и единственное, что я могла трезво чувствовать.
По иронии судьбы следующим уроком, конечно же, кто бы сомневался, стояла история, соблазн прогулять которую, в виду сегодняшних последних событий, был слишком велик, однако остатки здравого смысла упрямо твердили, что так нельзя, и в конце концов новость об этом прогуле сразу же дойдёт до директора, а следом узнают и родители, а там недолго и всплывёт мое занимательное летнее времяпровождение в небольшой уютной квартире Булаткина наедине с ним, в то время, как я вешала лапшу на уши своим родителям о каких-то необъяснимых проблемах Юли, с которыми только я посильна ей помочь, из-за чего они сжалились надо мной, улетев с братом из Москвы на два последних месяца перед учебой, вернувшись только первого сентября, оставив меня на попечение моей совести, которую я где-то потеряла, так и не найдя, раз каждый телефонный разговор продолжала им врать, поэтому делать больше нечего, и собравшись до кучи, что мне было ой, как нелегко сделать, я всё-таки посетила лекцию Егора Николаевича, где специально, назло историку, села с Сашей, на первую парту перед преподавательским столом, так сказать прямо перед его носом. Парень, которого очень удивило мое решение о нашей сегодняшней рассадке, что нескрываемо читалась в глазах, тем не менее, возражать не стал, а лишь молча сел рядышком, нежно поглаживая, успокаивающими движениями, рукой по моей коленке, завидев ещё на перемене до урока, насколько неожиданно помрачнело моё настроение и похоже даже не догадывался, что такого со мной произошло, что послужило виной тому, что теперь я хожу по коридорам школы мрачнее тучи и если уже на чистоту, то себе я признаться в этом тоже не могла. Ведь всё это нелогично, я упорно пыталась избавиться от излишнего внимания этого мужчины, не податься вновь его обаянию, не совершать безрассудных поступков, чтобы не влюбиться в него вновь, что у меня вроде бы получилось, но почему же тогда так больно? Почему же так мучительно это пережить?
Как сейчас выжить, сохранив при этом в целости своё ранимое сердце?
В конце-концов, принимаю решение сегодняшний остаток дня избегать обоих. И Александра, и Егора, несмотря на то, что ни с одним из них у меня никаких глобальных сдвигов не предвидится, ведь, как ни крути, я сама первой оттолкнула от себя учителя, поэтому наивно рассчитывать на то, что он, на самом деле, скучает и решит сохранять мне верность, а не найдёт себе новенькую старшеклассницу, очень глупо с моей стороны, да и у меня есть парень, о чем я так часто забываю, и раз мы друг для друга никто, то его грязные мутки с Вероникой не должны на меня никак влиять, тем более омрачать мой день, ну а ситуация с недоверием Саши меня изрядно так огорчила, хотя что уж тут огорчаться? Я и вправду изменила ему, только не с Германом и, чего греха таить, на самом деле, не просто целовалась, а позволила себе намного большее, но всё равно осадок от встречи с парнем остался, всвязи с чем я решила добраться домой в гордом одиночестве, не предупреждая о своём выборе Сашу, и пропустить дополнительные, потому что настроение испорчено и видеть запретного для меня мужчину далеко не лучшая идея, решаю впредь больше никак не контактировать с историком, и думаю в этот раз он поймёт что к чему и перестанет искать встречи, тем более, после каждого столкновения с ним мне становится всё сложнее и сложнее от него отказаться, а я уже приняла окончательное решение вычеркнуть его из своей жизни, как один неудавшийся абзац, а может не абзац, а вовсе предложение, но на вечеринку я пойду, хоть и особым желанием я не горела, уговор дороже денег и подводить знакомых будет некрасиво, особенно после того, как я кинула их сегодня с Юлей, да и это хорошая возможность развеяться.
Да, гениально.
Мой план был воистину гениален, но имел небольшой недочёт, о котором я не догадывалась ровно до того момента, пока мама не закричала на весь дом, оповестив, о том, что учитель истории снизошёл до того, что сам пришёл ко мне, потому что я явиться самостоятельно не смогла, и, конечно же, он, как человек понимающий вошёл в моё нелёгкое положение, следовательно, встречи всё-таки было не избежать и мне пришлось принять незваного гостя, который не подумал об одном, мои родители-то дома. Он был просто вынужден сохранять приличную дистанцию, которую ранее, на предыдущем занятии, соблюдать, откровенно говоря, наотрез отказывался, а сейчас даже не принимал никаких попыток коснуться хотя бы руки, вновь объясняя какую-то невероятно занудную лекцию, по одной из тем, которых я прогуляла за первую половину четверти, а всё по простой причине: дверь в мою комнату была открыта, а мама постоянно проходила мимо, притворяясь, что разговаривает с кем-то очень важным по телефону и мало того, так она и достаточно часто заглядывала к нам, посмотреть, как проходит занятие, и признаться честно, сегодня я впервые была благодарна за её неспокойное материнское сердце и паранойю.
— Так что, закончим уже на сегодня, идешь на вечеринку? Предлагаю подвезти тебя, — его голосе звучит, как мне кажется, нескрываемая надежда, заставляющая перевести взгляд с, только что, написаного конспекта, приковав к его, не перестающей удивлять меня, персоне, я от изумления приподнимаю бровь, даже не замечая за собой этого, и оглядываю его идеальный профиль озадаченным взглядом, пока сердце бешено колотится о рёбра, не позволяя сделать ровный вдох.
— Спасибо, Егор Николаевич, но в Вашей помощи я, увы, не нуждаюсь.
***
Заявляюсь на сей мероприятие в самый разгар тусовки, а сразу, после того, как перешагиваю порог здания, отвратительный табачный дым доносится до моего носа, неприятно щекоча изнутри, атмосфера царящая на сей мероприятии будто бы давит на меня изнутри, съедая заживо, ведь в действительности я отчётливо осознаю, что опоздание на целый час это слишком много, не просто много, а непозволительно много, тем более для подростковой вечеринке. Это осознание укрепляется в моей голове, как только я замечаю своих смеющихся одноклассников в хлам, придерживающих друг друга, ковыляющих в сторону диванов, держась руками за стенку и всевозможные предметы. Беру в руки бокал, делая несколько небольших глотков, желая поскорее влиться в сегодняшний антураж, пока что несколько смущающий меня.
Делая пару шагов в сторону, чтобы не мешать им в этом, и без того достаточно трудновыполнимом, деле, после чего я замечаю, что на меня надвигаются парочка танцующих ребят и стараюсь обойти их, но оказываюсь в эпицентре танцевальной лихорадки, и кое-как пробираюсь сквозь танцующую толпу, случайно задевая плечом кого-то, я здороваюсь с ребятами, знакомясь с ещё неизвестными мне учениками из параллели, и машу рукой Юле, предпринимая попытку привлечь внимание блондинки, которая явно прибывала в шикарном настроении, заливисто смеясь, находясь в компании обворожительного парня, которого я вижу, как мне кажется, впервые, несмотря на то, что знаю лично почти всю школу. Хорошо, она не теряла зря времени, и нашла с виду неплохого, кавалера на этот вечер, а может и не только этот. Кто знает?
Улыбаюсь своим мыслям, перебирая краешек платья между пальцами, отвлекаясь, я вспоминаю о том, что ещё ни разу за все время, не увидела Сашу, с которым мы договаривались встретиться на вечеринке, и поворачиваю голову в сторону, моментально жалея об этом действии, сжимая в кулаке коромку лёгкой чёрной ткани, которая не достаёт даже до колен, едва ли доходя до середины ляжки. Взору сразу предстаёт единственный и неповторимый учитель, которого я на удивление быстро смогла распознать среди кучки других молодых парней педагогов, преподающих в младшем крыле нашей школы. Булаткин по-прежнему одет ровно также, как и показался передо мной, не сумев усмирить свой пыл и нахальство, которое не знает границ, что не осталось без моего внимания ещё в тот тёплый июльский вечере нашего знакомства, когда ему хватило наглости так бесстыже преградить нам с девочками дорогу, начав вешать очередную лапшу на уши, нежданно-негаданно заявившись ко мне домой: объемная чёрная толстовка с капюшоном и какими-то яркими непонятными узорами на спине, из под которой показывается манжет белой рубашки, и чёрные штаны с ломпасами в цвет к орнаменту на кофте, которые идеально обтягивают, подчёркивая его ноги. По всей видимости, раз столь неправильные мысли пришли мне на ум, то алкоголь нехило ударил мне в голову, занимая всё место в моем разуме, вытесняя оттуда на этот вечер здравый смысл, потому что в следующую секунду я разворачиваюсь на своих высоких каблуках, стараясь идти не просто ровно, но и походкой от бёдра, насколько позволяют мне мои непослушные, дрожащие от пары глотков алкоголя, ноги, и направляюсь к столу с различной выпивкой, подле которого стоит он. Только намереваюсь протянуть руку к бокалу с минеральной водой, дабы хотя бы чуть-чуть отрезвить свою хмельную голову, как ритмичная музыка, играющая в помещении с момента моего появления, сменяется медленным танцем.
— Валентина, не подаришь ли ты мне танец? — хриплым голосом спрашивает Егор, протягивая ко мне раскрытую ладонь, чтобы я вложила в неё свою, — Всего один, — уточняет мужчина, замечая в моих глазах смятение, всё так же настойчиво, протягивая мне свою ладонь, буквально не оставляя другого выбора.
— Конечно, — я ухватываюсь дрожащими пальцами за его сильную руку, без лишних слов следуя за ним, когда блондин ведёт меня прямо в центр скопления веселящихся пьяных людей, а я уже в тот момент почувствована себя тоже опьяненной. Опьяненной его недозволительно близким дыханием, недозволительно нежным бархатным шёпотом, недозволительно необходимыми мне прикосновениями, и пусть гореть мне за это в аду, я уже готова признаться самой себе в том, что уже пьяна, только вот не алкоголем, а им и только им. Его сильные руки ложатся на моей талии, кажется, что чуть сильнее, но на самом деле, заметно ощутимее, сжимая мое тело, притягивая к себе, сокращая расстояние между нами до непозволительно близкого, а мои руки бездумно падают ему плечи, в попытках оторвать взгляд от, приковавшей к себе, синей глубины его глаз. Сначала я поддаюсь этому, неконтролируемому мной, процессу, смотря ему глаза в глаза, погружаясь в омут его чар, пытаясь подавить все свои всплывающие, как во всех слащавых фильмах, воспоминания о том времени, когда я ещё не была вынуждена сопротивляться ему, как ещё совсем недавно, а на деле уже больше двух месяцев назад он заводил меня, до нитки промокшую, под проливным июльским дождём, в глубь своего уютного холостяцкого жилища, доводя до двери в ванную, а позже подталкивал к стене этой же ванной, а в дальнейшем и тесной для двоих, разгоряченной от наших горячих дыханий, душевой кабины, а потом его губы покрывали моё девственное тело, не оставляя и миллиметра без своих поцелуев. И желание повторить это прямо сейчас, даже не задумываясь о правильности, времени и месте, с новой силой охватывает меня, заставляя колени судорожно дрожать, а руки сжаться в кулаки, как напоминание о том, что я всё равно должна бороться с этим. Это необузданное желание явно смахивает на наваждение, ставшее моим главным страхом. Как побороть свой страх? Как говорят квалифицированные психологи: перестать его отрицать, узнать себя лучше, признать свои слабости, перестать избегать объект своего страха. Поэтому я должна, нет, просто обязана, встретиться лицом к лицу со своими страхами, а
он — единственный мой страх.
Татуированные руки Егора плавными поглаживающими движениями, скользя вдоль всей спины, рисуя подушечками пальцев какие-то незамысловатые узоры, очерчивая выпирающие кости, спускаются с лопаток на мою поясницу, сковывая в неком подобии объятий, а моя, уже порядком гудящая, голова, в этот миг показавшаяся мне такой тяжёлой ношей для шеи, неожиданно для меня самой, располагается у него на плече, пока тело без лишних раздумий повторяет его ритмичные движения, давая мужчине шанс вести этот танец, я сильнее обхватываю его плечи, цепляясь ногтями за чёрную материю его футболки, прижимаясь настолько сильно, насколько это было возможно в принципе, буквально кожей ощущая, как сама растворяюсь, словно сахар в чашке крепкого кофе, в столь, будто бы жизненно необходимых, объятиях желанного мужчины. Я позволяю себе окончательно расслабиться, на удивление мне спокойно с ним, будто бы я одурманена, а тепло от его прикосновений волнами разносится по коже, заставляя её гореть, а понимание того, что с ним мне не страшно ничего, даже то, что нас сейчас видят ребята из школы, которых вроде бы не волнует ничего, кроме выпивки, даже то, что мы танцуем посреди импровизированного танцпола, не отвлечёт их, ведь подростки слишком заняты алкоголем, укрепилось в голове.
Ещё теснее и теснее, хотя кажется куда уж больше, прижимаюсь к нему, когда мужчина нежно проводит носом по ушной раковине, а сразу после пару раз покусывает мочку, вынуждая меня напрочь забыть о том, как ещё пару дней назад клялась самой себе о том, что ни за что на свете не сдамся ему, а сейчас просто так по собственной воли поддаюсь на его легкие провокации, ощущая каждой фиброй своей души, как его чарующая близость сначала аккуратно, а затем и грубо и страстно, обхватывает меня, загребая в свои, сводящие с ума, объятия, а сам он держит меня настолько сильно, будто бы боясь моего падения, что я чувствую, как моя грудь с трудом вздымается, так что кажется, я вскоре не смогу даже сделать полноценный вздох и набрать побольше кислорода, но, к сожалению, в скором времени музыка становится всё тише и тише, а позже и совсем замолкает, сменяясь ритмичными басами, доносящимися из больших колонок, и я окунаюсь в глубины океана его глаз, забывая о том, что абсолютно не умею плавать, начиная тонуть, и избавляюсь от объятий блондина, барахтаясь на последнем дыхании, что есть сил стремясь сделать глубокий вдох и всплыть наружу, когда к нам подходит парень — организатор сей тусовки.
— Ребят, пока все ещё не в стельку, давайте фотку на память, а? — предлагает Дима, пытаясь откашляться, выпуская из лёгких табачный дым после неудачной глубокой затяжки, начиная вглядываться в лица людей, но, кажется не найдя, того, кого искал, парень несколько раз переводит смущенно-изумлённый взгляд на учителя, а потом на меня, прежде чем обратиться: — Валюх, принеси, пожалуйста, GoPro из спальни, — просит он смотря на меня немного затуманенными глазами, делая тяжёлый вздох, обращая дымки от никотина в мою сторону, нотки которого мгновенно ударяют в нос, заставляя поморщиться, на что я судорожно киваю головой, чтобы лишний раз не говорить и слова, — Спасибо, ты настоящий друг, — произносит он, явно не понимая моей реакции, когда я делаю шустрый шаг, напоминающий прыжок, в сторону, — Второй этаж, прямо по коридору и налево, закрытая дверь, одна такая, — смотрю на парня, пару раз кивая головой, а потом на Егора, вновь собираясь так нелепо сбежать от разговора с ним, который я откладываю уже второй месяц. Буквально тяну кота за хвост, ну не дура ли?
— Хорошо, — опять киваю, смотря сквозь предметы, не фокусируясь ни на чем, стараясь не поднимать взор на преподавателя, что так недовольно выдохнул через рот, сжав челюсть и зубы так, что раздался неприятный скрип, и под недовольный взгляд голубых глаз, которые буквально въелись мне в спину, испепеляя изнутри, ни разу не обернувшись, поднимаюсь на второй этаж, где открываю первую попавшуюся дверь, совсем забыв как дышать и застыв на пороге, от удивления ахнув.
На постели, в полураздетом виде, расположился Саша, а сверху на нём девушка, чьё лицо я не могу рассмотреть из-за пелены слез, которая мгновенно застирает глаза, единственное, что я уловила прямо сейчас, это то, что пока что, эта парочка увлечена лишь страстным поцелуем, из-за которого мое появление в стенах этой комнаты осталось незамеченным, но я могу предугадать, но не могу точно знать, да и не хочу, во что перерос бы этот процесс, окажись я здесь парами минут по-позже и рассказал бы мне об этом Александр, не окажись я тут вообще. Парочка замечает мое присутствие далеко не сразу, а после долгого тактичного кашля, который я решила издать сразу, после того, как вытерла накатившие слёзы тыльной стороной ладони, чтобы не предстать перед ними в таком слабом и уязвимом виде, как ни крути, но в любой ситуации, даже такой из ряда вон выходящей, быть тряпкой в чьи-либо глаза я себе не позволю, и с шумом ногой захлопываю дверь так, что кажется, она вот-вот слетит с петель, попутно спускаясь вниз настолько быстро, насколько это вообще представляется возможным в таком состоянии. Ни одна слезинка ещё не упала с моих ресниц, но пелена соли всецело застилает глаза, настигая меня в самый неудобный момент, когда толпы подростков на лестнице чуть ли не сворачивают себе шею, смотря мне вслед, от чего я, как обычно, когда чувствую себя дискомфортно, опускаю голову, поджав под себя шею, выискивая глазами в толпе Егора, совершенно не понимая, почему в этот миг так безумно хочу именно к нему.
— Сбегать после танца нехорошо, Валентина Васильевна, разве Вас не учили хорошим манерам, м? — прямо в ухо доносится такой родной, доводящий до одури шёпот, заставляющий, и без того колыхающееся, сердце, танцевать сальсу, и я разворачиваюсь к нему лицом на носочках, боясь даже взглянуть на его лицо, — Что случилось, принцесса?
— Егор, прошу тебя, отвези меня домой, — буквально умоляю его, представляя насколько жалкой сейчас выгляжу в его глазах, от чего пытаюсь изо всех сил сдержать внутри неконтролируемые всхлипы, которые так и норовят вырваться из груди, и он тут же всё понимает, обнимая меня за плечи, перед тем, как встать чуть спереди меня, заслоняя от лишних взглядом, помогает в два счёта преодолеть, на первый взгляд, обезумевшую ораву явно нетрезвых подростков, ритмично танцующих, на каждом шагу заполонивших собой весь первый этаж, так, что сейчас тут и яблоку негде упасть, громко кричащих слова хита из трендов ТикТока какого-то нового, ещё не такого популярного, исполнителя, который пока что выпустил только одну бессмысленную песню, взорвавшую все стрименговые платформы. Учитель торопливыми шагами, за доли секунд, преодолевает расстояние до входной двери, подводя меня под своим крылом к выходу из дома, и только на улице чуть-чуть замедляет движение, после чего мы почти что неспешно и спокойно, конечно по сравнению с тем, что было минутами ранее, добираемся до его, припаркованной на обочине, машины, и Булаткин открывает передо мной дверь, самостоятельно усаживая мое, до безобразия податливое, «чуточку» пьяное, тело, на переднее сидение своего автомобиля, где всю дорогу до моего дома я молчу, не находя в себе каких-либо слов, чтобы объясниться просто перед самой собой, а не то что перед ним, за этот сумасбродный поступок, лишённый какого-то смысла, ведь своим побегом я ничего не изменю уже, поэтому всё время в дороге мы проводим в тишине, а я старательно пытаюсь сохранить её, избежать разговора, делая вид, что рассматриваю вид за окном, словно впервые вижу этот жилой квартал, чтобы не поддаться непрошеным слезам, которые, увы, мне выплакать будет негде, ведь реветь дома, живя в моей семье, это последнее занятие, которое можно только придумать, но слёзы так и хотят скатиться по щекам, не спрашивая моего на то разрешения, а мужчина в это время внимательно ведёт машину, краем глаза поглядывая на меня, чуть сильнее сжимая руль, заставляя костяшки рук побелеть, а через пару минут и вовсе останавливаясь перед поворотом, прямо около моего дома.
— Может ты, наконец, объяснишь мне уже, что у тебя стряслось? — голос мужчины звучит непозволительно грубо, и раньше я бы даже не обратила на это внимание, ссылаясь на его вспыльчивый нрав, но сейчас, особенно в такой ситуации, когда я по некой необъяснимой причине пришла искать защиты и утешения именно в его руках, его тон еще сильнее давит на меня, заставляя забыть все оправдания, придуманные мной, рассчитанные под каждый его косяк, лишь бы только он оставался в моих же глазах святым, белым и пушистым, а я не понимаю только одного, если Егор видит, что мне плохо до такой степени, что я и двух связанных слов сказать не смогла, то зачем сейчас что-то спрашивать и пытаться выяснять, зачем сыпать соль на ещё кровоточащую, только что полученную, рану, ведь она для меня просто, как нож в спину, как удар ниже пояса, а историк лишь собственноручно добивает меня.
С трудом отрываюсь от окна, которое я гипнотизировала на протяжении всей нашей поездки, пропитанной горькостью ожидания и давящего молчания, чтобы повернуть голову в сторону откуда исходит мой любимый запах, такой родной его парфюм, чувствуя, как начинают трястись губы, но уже непонятно из-за чего, толи из-за предательства Саши, толи всему виной учитель, тягу к которому я контролировать уже не в силах, а малейшие упоминания о нем заставляют всё тело дрожать, как осиновый лист на ветру, и тогда Егор тянет меня на себя, подставляя своё сильное плечо, как это было и раньше, когда на каникулах я умудрялась найти время, чтобы поплакать из-за какой-то ерунды, которая сейчас кажется мне несусветной глупостью, а не достойной причиной для слез, и я утыкаюсь носом ему в плечо, начиная обессиленно плакать, добивая себя воспоминаниями о нашем прошлом лете, которое я по своей глупости омрачала нам сама, когда зачем-то вспоминала нашу первую встречу и его последние слова, адресованные мне, начиная искать подвох во всех его сладких, как тягучий мёд, фразах и поступках, о нашем июле, когда я даже предположить не могла, что эта легкая интрижка, завязавшаяся между нами, сможет перерасти в ступень доверия, так что я смогу лить слёзы при нем, не чувствуя уколов совести. Не лить сейчас слёзы не получается, но хочу признаться, что в последний раз я так плакала только в конце двадцатых числе августа, примерно за пару дней до начала учебного года, принимая решение порвать с блондином, оставляя в прошлом всё то, что между нами было, осознавая, что пошла на измену, но я никогда не думала о такой ситуации, что всё может вернуться мне бумерангом и, что я застану с кем-то Сашу, парня, который каждый день клялся мне в любви, парня с воспитанием старой закалки. Нет, это просто уму непостижимо!
Ни разу не думала, ни о том, как себя правильно и достойно вести, и что следует говорить, чтобы остаться в глазах окружающих сильной и независимой девушкой, которой всё ни по чем, которая не будет убиваться и слёзы лить из-за каких-то особей мужского пола, которых в одной только Москве пять с половиной миллионов, ведь в конце-концов он не единственный, а осознание этого дошло до меня лишь сейчас, когда я уже сделала всё возможное, чтобы не видеть и не слышать Сашу — я сбежала, сбежала с собственным учителем, даже не задумываясь, что к утру могут поползти различные слухи и о его измене, и обо мне и историке. Это было очень опрометчивое решение, но я же и вправду не могла ожидать такого от своего парня, а следовательно и острые углы от своей реакции, будучи абсолютно неподготовленной к такой информации, которую мне донесли емко, предельно емко, я сгладить не смогла. Но зато всегда представляла и прокручивала в своей голове исходы событий, что будет, если боец узнает о моей измене, которая случилась намного раньше, чем его, и ни один из этих вариантов не заканчивался хорошо, впрочем как и сейчас.
Всхлипываю носом и отстраняюсь, чувствуя, как мне заметно полегчало на душе от одних прикосновений Булаткина, утирая тыльной стороной соленые слезы, развозя по всему лицу растёкшийся испорченный макияж, даже не задумываясь о том, как ужасно сейчас выгляжу со своими растертыми стрелками и смазанным тоном и контурингом.
— Саша, все дело в нём, — грустно усмехаюсь, покусывая губу, решая стоит ли продолжать или учителю хватит этой пары слов, чтобы всё понять, — Я застала его с другой, — заламываю пальцы до хруста, отводя взгляд в сторону окна, пытаясь подобрать слова, чтобы описать, что сейчас творится у меня на душе, — Прекрасно понимаю, что из нас двоих, первой на измену пошла я и он по сей день даже не догадывается об этом, но я будто бы жила в своём мире и смотрела на всё сквозь розовые очки, и поэтому никогда не представляла, что с его стороны может произойти что-то такое же, подлое и низкое, я не думала, что он сможет опуститься до такого и не знаю, как сейчас повести себя, — стираю пальцами грязные разводы, красующиеся на моем лице, от бывших стрелок, которые смешались с консилером, и теперь выглядят грязными пятнами под глазами, словно мне кто-то поставил парочку наливавшихся фингалов, — И тебе ведь всё равно эту розовую галиматью и бред сивой кобылы, и зачем только я тебе рассказываю, если это просто дохлый номер?
— Пре-кра-ти, — отбивая пальцами ритм по закрытому окну, по слогам диктует он, не скрывая собственного раздражения, которое уже буквально дымит у него из ушей, — Может мне интересно всё, что каким-то боком связано с тобой? Может я просто хочу быть рядом? — от несказанной глупости всех его бессмысленных речей, открываю рот, чтобы возразить и покончить, наконец, с этой, затянувшейся с сентября, драмой, которая мне уже порядком надоела, но он прерывает меня, не дав сказать даже и слова, подставляя указательный палец к моим губам, всё так же не поворачиваясь в мою сторону, — Валя, хватит, думаешь лучше всех всё знаешь? Откуда, а? Просто, откуда, если я сам не знаю почему мне не похуй? Поэтому будь так добра, сделай милость, не решай за меня, — блондин, до этого что-то внимательно высматривавший в лобовом стекле машины, за доли секунды поворачивается ко мне лицом, лишая меня возможности ещё продолжать изучать его профиль оценивающим взглядом, и прежде, чем закончить свою мысль, издаёт пару тяжёлых вздохов, явно жалея о том, что так разоткровенничался, что прослеживалось в его голубых глазах, — Единственное, в чём, в этой жизни, я уверен на все сто процентов, так это то, что я невероятно сильно, просто чертовски сильно, желаю тебя 24/7, а когда мы где-то сталкиваемся лицом к лицу, то мне сносит крышу, а что насчет твоего парня, то мне жаль, можешь мне не верить, но мне жаль настолько, насколько это возможно, если брать в учёт, что мы, ровным счётом, соперники, — пылко признаёт историк, с несвойственной для него эмоциональностью в голосе, одной рукой с силой сжимая руль, до побеления костяшек, — Так, — Егор задумчиво тянет, будто бы не решаясь что-то спросить, а потом и вовсе отпускает руль, гуляя рукой в подстаканнике, даже не смотря, как очевидно, что-то активно ища, — Ты его любишь? — спустя минуты тишины выдаёт он, застав меня врасплох, заставляя почувствовать себя в шкуре зверька, загнанного в угол перед смерью от руки браконьера, теряясь в спутанных несвязных мыслях, сменяющихся друг другом, как ураган, так, что не успеваю и глазом моргнуть, а сердце во всю прыть стучит в груди, я отвожу взгляд, осознавая, что не готова дать ответ, во всяком случае сейчас, ведь слишком много вопросов и ни одного ответа, благоразумие и запретная тяга так и борются во мне, встретившись лицом к лицу в битве, результат которой неизвестен мне самой, а близость учителя окончательно растаптывает меня, не давая здраво мыслить, — Валя, — от холодного стержня его голоса, режущего меня изнутри, как сталь, не могу найти себе места и свожу дрожащие колени, в разные стороны мотая головой.
— Нет, наверное нет, но я не уверенна, всё слишком сложно, — решая, как перевести разговор в другое русло, я откидываюсь на спинку кожаного сиденья, принимая более удобную позу, позволяя себе прикрыть глаза, чтобы хотя бы на пару секунд снять стресс, по истечению которых неожиданно ощущаю прилив злости, — А кстати о желании, если тебе, вдруг, интересно, то я не верю тебе, ни единому твоему слову. Удовлетворить тебя может, безусловно, первая встречная особь прекрасного пола, их внимание ты явно не обделён, и с этой задачей ты прекрасно справляешься, даже переусердствуешь, — под его любопытный взгляд, продолжаю говорить о том, к чему так долго я пыталась подвести разговор, — К слову, актёр погорелого театра, тебе же ничего не мешает спать с Вероникой, — не сумев сдержать вихрь бушующих чувств, точно выплёвываю слова сквозь зубы, рассерженно смотря в ему глаза, пытаясь уловить в них что-то более-менее похожее на правду, но только вот пока в его взгляде читается одно — непритворное, кристально чистое, смятение. Егор явно не ожидал такого, и кажется откинуть тему о Саше мне удалость далеко и надолго, поэтому вряд ли учитель ещё раз попробует затронуть её, но потом он вновь становится спокойным, как удав.
— Меня никто, кроме тебя не интересует, Валь, я никогда не спал с ней, — его ответ звучит крайне сухо и без напряга, будто бы он обьясняет мне какую-то всем известную неоспоримо доказанную истину, которую я, как дурочка, понять не могу, а эмоциональность, которая ещё минуту назад взяла верх над ним, как рукой сняло.
— Так позволь спросить, чем вы занимались? — в конце мой голос срывается на крик, обнажая в глазах Егора мою слабость и уязвимость перед ним же, и блондин резко поднимает на меня свои голубые, но значительно потемневшие, очи, с потрохами выдающие, что, кажется, сейчас не мне одной с трудом удаётся мыслить здраво.
— Правды хочешь? Она сама заявилась на порог моего кабинета пару дней назад с плетью в руках, я её не звал и не ждал. Я не трахаю её, как ты могла подумать, а бью, по её же просьбе, и я ни разу не приносил удовольствие ей. Твоя Золотова каждый раз пулей вылетала от меня, захлёбываясь крокодильими слезами, но каждый день возвращалась и продолжает это делать, хотя я её неоднократно посылал далеко и надолго, — Булаткин раздраженно стиснул зубы, чтобы, как мне кажется, не высказать мне в лицо парочку ласковых, которых я заслужила, ведь даже не удосужилась спросить сама, если мне так интересно, а наоборот заставила его отчитываться. Хотя кто я такая, чтобы передо мной отчитывались? Я обычная семнадцатилетняя школьница.
Егор, будто бы не задумываясь, потянулся рукой к бардачку, где буквально сияла и манила его к себе начатая пачка сигарет, на которой крупным шрифтом чёрным по белому выведена самая главная фраза, которую я уже устала безрезультатно повторять ему, в надежде остепенить:
«Курение Убивает», но он внезапно пресекся, как в замешательстве, задумчиво глянув на меня, а затем снова на коробочку, прежде чем, сумев перебороть себя, откинул их на заднее сидение машины под мой сосредоточенный взгляд. При мимолетном взгляде на табачное изделие,
теперь моя первая ассоциация это не отвращение, а скорее
наше интересное совместное воспоминание о летнем воздержании Егора Николаевича от сигар и наших бессонных ночах, после которых я долго не могла прийти в себя, а мое тело неделями хранило следы от наших постельных дел, от которых все соседи сходили с ума, постоянно жалуясь на стоны, доносящиеся из квартиры.
Ох, как же было стыдно… До одури стыдно…
— Ты, ты, и ещё раз ты! Ты — Валентина, ты — единственная девушка, которая мне так нужна. Никогда никого я не желал так, как тебя. Твоя близость сводит меня с ума, как и твоё равнодушие, — он порядком злится из-за того, что всё идёт не так, как он хочет, чертов доминант, — Тебя любая может удовлетворить, — имитируя девчачий голос пискливо произнёс он, хлопая ресницами, обидчиво отворачиваясь к окну, будто бы пародируя меня, — Да! Именно поэтому я, как идиот, бегаю за тобой, поэтому я как подросток, у которого не было секса, чувствую, вечное желание, когда ты прикасаешься ко мне, — сердце в груди танцует в сумасшедшем ритме при каждом его слове, хоть и разум упрямо твердит, что Булаткин только вешает мне лапшу на уши, пытаясь получить недоступную игрушку, я не могу контролировать бешено бьющееся сердце, которому в присутствии учителя неподвластно спокойное состояние, а сбившееся дыхание лишь тому подтверждение, и смотря на него расширявшимися глазами, я жду продолжение его сладкого обмана, — Прямо сейчас, я так хочу поцеловать тебя, больше всего на свете, принцесса.
— Так что тебе мешает? Поцелуй, — шепчу я, отдавая бразды правления немного пьяной голове, ведь единственное о чем я мечтаю последние пару недель, так это расслабиться и забыться.
Всё равно это не повторится.
Клянусь сама себе, ведь обещания данные себе же я сдерживать так и не научилась и приходится пускаться во все тяжкие, что это последний раз, когда позволю ему прикасаться ко мне, и блондин пользуясь этим моментом, притягивает меня к себе, насколько это позволяет сидение машины, а его губы быстро накрывают мои, сплетаясь с ними в страстном танце-поцелуе, ощущаю, как табун мурашек пробегает по коже, заставляя её гореть ярким пламенем, затягивая меня в свой коварный плен, куда я с удовольствием добровольно окунаюсь с головы до пят. Егор, проникая языком в мой рот, поглаживая нёбо, напрочь похоронив все не предпринятые мной попытки всё прекратить, запуская руку в мои, и без того растрепанные, волосы, немного взъерошив их, он оставляет ладонь, и ещё сильнее тянет меня к себе, дабы возможность отстраниться стремительно падала к нулю.
Откидывая все посторонние мысли, оставляя их на потом, которое, желательно, не наступит никогда, я фокусируюсь на нем, желая быть в моменте, отвечая на столь необходимый мне поцелуй, стараясь передать весь спектр, недавно пережитых, эмоций и то, насколько сильно я скучала за ним. Мои руки несильно обхватывают его шею, позволяя длинным ногтям очерчивать выступающие венки, немного царапая кожу, напоминая о реальности происходящего, что так важно особенно в тот момент, когда во мне рождается чувство, что это всё сюр и моя иллюзия вот-вот растает, как по волшебству. Впервые за весь этот мучительный месяц, я смогла вдохнуть полной грудью поток свежего воздуха, и как же мне жаль, что это вдох должен стать последним.
Лёгкие начинают привычно гореть, хоть я и не ощущала его губ на своих уже больше месяца, тело помнит всё, и я с трудом отстраняюсь, разрывая поцелуй, пытаясь надышаться, ведь кислорода предательски не хватает, и трусь своими кончиком носа об его, пытаясь успокоить сердце, которое я вновь обрекла на долгие и мучительные страдания по учителю, слушая его учащенное дыхание, которым он опаляет мои губы, даже не смея пошевелиться и раскрыть глаз, боясь испортить сей момент.
Волей-неволей открыв глаза, отстраняюсь, теперь уже боясь отвести взгляд от его глаз, в которых виднеется бесконечность, откуда лучатся голубые сверкающие огни, пробирающие меня насквозь.
Как же это больно. Мои дрожащие, как осенний лист на ветру, руки, плавно перебираются к нему на щеки, поглаживая немного колючую щетину, и я опять еле сдерживаю, накопившиеся слёзы, но уже совершенно не стесняясь плакать при нем. Плакать не от того, что произошло на вечеринке, а потому что он вновь такой близкий, такой родной, и я вновь должна оттолкнуть от селя, что есть мочи, его. Самого желанного моему юному сердцу мужчину.
— Игра не стоит свеч, — с трудом произношу слова, прежде чем болезненный всхлип, напоминая о себе, вырвался из груди, в тот момент, когда я поглаживаю его щёки подушечкой большого пальца, пытаясь запечатлеть в памяти этот, пускай и болезненный, но лучший момент, пока он с интересом смотрит мне в глаза, толи не понимая к чему я клоню, толи имея своё мнение, которое, как всегда, будет противоречить моему, — Все было стремительно, но с тобой я плыла, как по течению, не заметив даже, что течение мое водопадом стало, а после падения, такого же стремительного, как и начала, я ушиблась и в следующий раз вряд ли найду в себе силы встать. Поэтому. Слышишь? Поэтому между нами стоит чёткая грань, которую мы переходить не должны, так что лучше остановиться сейчас, пока всё опять не зашло слишком далеко, в запредельные берега. Да и вообще, начинать это было опрометчивым решением, я ведь тогда и представить себе не могла, что будет так плохо потом, — пытаясь убедить его в правильности своих слов, я замираю, проглатывая ком в горле, образовавшийся от всех этих фраз, которые крутились в моей голове несколько месяцев, которые дались мне слишком тяжело, но самое мучительное я оставила напоследок, — Отпусти только на совсем, Егор, пожалуйста, отпусти, перестань от меня чего-то добиваться, я прошу перестань меня мучать, оставь меня в покое,— закрываю глаза, кажется окончательно прощаясь с рассудком, ведь теперь внутри не осталось ничего: теперь во мне нет ни боли, ни обиды, ни того огонька, ни азарта, нет просто ничего.
Ни-че-го
Только одинокая слезинка скатывается по щеке, напоминая о том, что я всё ещё жива, а в голове крутится один вопрос: почему всё так запуталось и я не могу жить обычной жизнью среднестатистического подростка?
Это всё было ошибкой. Такой сладостной, местами горькой, но всё равно лучшей ошибкой.
Мужчина без промедлений и лишних фраз перехватывает мою холодную руку, когда я хочу стереть с лица уже пролитую слезу, упавшую на подол безобразно короткого платья, и целует всё такие же белесые костяшки, а я жду ответа, не желая произносить и слова, полностью отдавая себе отчёт о том, что если я сейчас открою рот, то явно разревусь, как ребёнок, которого увели из кондитерской лавки, куда он так хотел, без сладостей, и он точно всё поймёт.
—
Нет, — его ответ звучит для меня, как гром среди ясного неба. Он снова взялся доминировать надо мной, даже не попытавшись понять о чем я так упорно пыталась достучаться до него. Он снова и снова обращается со мной, как с игрушкой и если бы эта игрушка была любимой, тогда ещё ладно. Но нет же, он не любит меня. Он просто таким образом пытается развлечься, на досуге он вновь загоняет меня свою ловушку, из которой я только недавно смогла выбраться почти что целой, а теперь уже понятно, что ставка повысилась.
За что? За что он так со мной? Зачем ему я, если я не единственная? — Сейчас я отпускаю тебя, ты можешь идти, Валентина, но запомни, насовсем я не оставлю тебя.
И в этот миг земля уходит из под ног. Я знаю на что он способен, я знаю на что он готов и по иронии судьбы столь долгожданные слова для всех особей прекрасного пола от такого мужчины, как он, болезненным эхом отдаются в моей голове…
Я не оставлю тебя…
И даже, если я не единственная для тебя, ты всё равно на веки останешься моей лучшей ошибкой.
...so stay tuned for further to the continued...
