От лица Автора…
Середина октября 2022. Москва — Западный Административный Округ — ЖК Фили Парк. 3:02 a.m. Просторную, достаточно теплую для середины, столь дождливой, осени, которая одарила город грязными лужами и сплошным унынием, в которое постепенно, сами того не замечая, погрузились и сами жители, но такую до ужаса неуютную, комнату, освещает лишь, поблескивающее, мерцание от ветхого уличного фонаря, которое с легкостью пробирается через преграду в виде, почти что прозрачной, легкой, тюли, аккуратно украшенной, едва ли заметным, узором, которая вовсе не справляется со своим предназначением — скрывать тот внутренний мирок, который существует в этой небольшой квартирке, от посторонних глаз. Сложно сказать почему, вполне возможно, из-за непредвиденных скачков напряжения в электросети, которые иногда случаются по всему кварталу, а может, дело в том, что лампочка фонаря уже отслужила своё и держится на последнем издыхали, трепетно ожидая своего заветного упокоя, все еще пытаясь быть удобной, только вот свет уже не такой яркий, как иронично, да и распределяется неровно, а иногда и вовсе пропадает, приводя, тем самым, прохожих в ужас, от чего горожане по этому переулку почти не ходят, и, кажется, квартал постепенно становится безлюдным и вымирает, но это только на первый взгляд. В конце концов, ничто не вечно, и с этим нужно жить как-то дальше, и я сейчас не о лампе. Только вот молодая девушка, стройное тело, которой прикрывает мягкое теплое одеяло, облаченное в пододеяльник цвета стали, чья рука сжимает корни своих спутанных темно-каштановых волос, совсем не пугается ни темноты, ни устрашающего фонаря. Ее сосредоточенный взгляд, глубоких темно-шоколадных очей, устремлён на оконную раму, где в ночном полумраке она пытается разглядеть сияющие, в черноте этого вечера, звезды, но ни одной яркой белой или золотой блестки на темном полотне ночи нет, и она, как никогда, чувствует себя одиноко. Дрожащей, толи от холода сегодняшней ночи, толи от накатившей горькость обиды, подступившей к самому горлу, хрупкой ладонью, она, почти незаметно, тянет на себя кусок теплого одеяла, посильнее укутываясь в него, чуть выше натягивая на свои, чуть выпирающие, обнажённые, подрагивающие от, устроивших забег на коже, мурашек, плечи, и немного неловко оборачивается в противоположную сторону, вызывая своими движениями тихий скрип кровати, смущенно оглядываясь по сторонам, чувствую себя какой-то мелкой воришкой. Её бегающий взгляд, теряется от, застилающего глаза, потока горячих соленых слез, и только после их падения на одеяло, ловко фокусируется, и шатенка, накручивая на палец длинный локон своих шоколадных волос, разглядывает широкую мужскую спину, где красуются ровно восемь кровавых полос, и скорее всего, весьма болезненных, оставленных ее ногтями в порыве страсти еще пару часов назад, учителя, который, лежа в одной постели с ней, мирно продолжает смотреть свои сновидения, уделяя особое внимание его татуированным рукам. Валентине до слез досадно от одной только мысли о том, она не может, просто не имеет никакого права, прикоснуться к нему, такому близкому, и в то же время, далекому. Для юной девушки, это — не просто игра. Но, тем не менее, она сама во всем виновата и даже не отрицает своей причастности, в конце концов, она прекрасно знала, на что шла и знала, что все так и будет, поэтому тяжко вздыхать от горечи неоправданных ожиданий сейчас нет смысла. И даже поэтому в данный момент ей не остается никакого иного выбора, кроме, как засунуть, как можно подальше, те чувства теплоты, разливающейся внутри по всему телу, покрывая кожу бешеными мурашками, которые он пробуждает в ней одним только взглядом или прикосновением, которые она испытывает к столь желанному, но в то же время, запретному, для неё, мужчине, и девушка понимает, что сделать это нужно, причем, как можно скорее, ведь так будет лучше именно для нее самой. В идеале ей бы не помешало запрятать эти чувства в такие глубинный недра ее сознания, подкорку головного мозга, чтобы нельзя было откопать даже на сеансе у психолога, не то что, собственноручно, например, от безделья, когда еще раз сможет быть, такая чертовски уединенная и холодная, но не от температуры за окном, ночь, от чего хочется выть на луну, словно одинокая волчица, какая выдалась и сегодня, а после нужно не забыть включить мозги, ведь так будет лучше. Не только для неё, и даже не для обоих, а для всех. А вот для нее будет лучше, как можно скорее, свыкнуться, с тем фактом, что их связывает только лишь секс и ничего более. Валентина сжала свои пухлые губы в тонкую белеющую линию, прижимая ладонь ко рту, чтобы подавить, так и не вырвавшийся из уст, крик, чувствуя, как, подступающие к глазам, слёзы, тонкой соленой пеленой заслоняют взгляд, от подкатившего к горлу комка обиды. Сейчас она чувствовала себя, как никогда, омерзительно от самой себя, словно использованной по своей же воле и по ее же желанию, грязной, да ещё и это его табу, вскользь упомянутое однажды, но так ловко в одночасье, разбившее ее хрупкое сердечко, о том, что он терпеть не может прикосновения и ее чрезмерную тактильность, после которого девушка на какой-то, достаточно продолжительный, если признаться, период времени потерялась сама в себе, и теперь, находясь в одной постели, они могут прикасаться друг к другу только во время физического сближения и никогда больше, и это табу натурально сжигает дотла её изнутри, не оставляя после себя даже пепла, только огонь, уже опаливший и поджегший ее крылья, спускает юную мечтательную девушку с небес на землю, болезненно напоминая, что чудес не бывает, и единственное, что ждет Валентину в любом исходе так это догореть, как спичка. Только вот она даже и не догадывалась, что находиться с ним в его хоромах, в его постели — уже большая привилегия, которой не удостоилась ни одна девушка, кроме нее, ведь вот уже больше, чем два, а может и три, года никто не спал с ним, а тем более не оставался в одном ложе на всю ночь. Только задумайтесь, ни одной не предоставлялась эта, как мы уже узнали, уникальная возможность — вкушать аромат его терпкого и сильного, как и он сам, запоминающегося одеколона, с соседней подушки стального цвета в цвет к пододеяльнику, чувствуя каждое его движение в постели, затаив дыхание, слушая его размеренное сердцебиение, но Карнауховой этого было чертовски мало. Кто знает, возможно другим этого с лихвой хватало, потому что они не любили его? Но что тогда происходит с Валентиной, у нее ведь есть Саша? Почему же ее душу так нещадно царапает этот, на первый взгляд, полностью противоположный ей, человек? Так почему же, какой-то историк оставляет глубокие шрамы внутри, а она сдается ему, почти что, без боя? С каждой пролетающей секундой истерика все быстрее приближалась и уже даже показалась на горизонте, а сердце забилось все сильнее и сильнее, предупреждая о неожиданной панической атаке, от которой сегодня девушке никак не отделаться. Сдержаться, чтобы не зарыдать в голос, стало граничить со словом невозможно, становилось просто невыносимо, словно весь мир сжался до размеров этой спальни, а весь воздух вдруг испарился и некуда больше бежать. Но только вот грудь все туже сдавливала обида, оказавшаяся сильнее ее уязвимых слабостей, сердце, словно бившееся под ребром, истошно кричало, надеясь стать услышанным, умаляя сбежать, наконец, из этого места, из ее личного Ада и Рая, поэтому спустя пару минут раздумий было принято решение — уйти. Просто молча взять и уйти. Кареглазая одним ловким движением бесшумно выбралась из теплых объятий одеяла, в которое была завернута со всех сторон, словно в кокон, и приняла вертикальное — сидячее положение, на кровати, матрас которой немного прогнулся под весом тела из-за смены положения, и в этот миг любой бы, даже самый недалекий, или упрямый, да и вообще любой, мужчина с одно только лишь взгляда понял бы, что так чертовски сильно манит его в ней. Осиновая талия, идеальные изгибы накаченной ровной спины, чувствительная пышная, вздымающаяся, грудь, которая приковывает к себя взгляды, и шелковистые натуральные темно-каштановые, блестящие, как в рекламе шампуней, которую постоянно крутят по телевизору, волосы, которые струятся по позвоночнику, доставая до очертания бедер. Но может это не всё? Может историка манит, как магнитом, к ней не только из-за яркой конфетной обертки? Может его больше интересует содержимое этой самой конфетки? Может он безмолвно утопает в этом столь влекущем омуте её бездонных карих глаз, и даже не сопротивляясь, идет ко дну; может, он тает от её нежной белоснежной улыбки, которую он в последнее время так редко может лицезреть; может его слух ни нарадуется, когда она так задорно и заразительно смеется, радуясь всяким мелочам и прочей чепухе жизни; может, он каждый раз бьётся в конвульсиях, скрываясь за дверьми своего кабинета и запираясь на ключ, только от того, как она так неосторожно, и невероятно влекуще, закусывает свою пухлую нижнюю губу, смущенно прячась за ладонью на глазах у общественности, делая то, что предназначено только для его взгляда, или от того, как спокойно, без угрызений совести, заигрывает с ровесником, имя которого Егор так и не удосужился запомнить, в школьном кафетерии, попивая кофе из трубочки, которую обхватив нежными, обычно накрашенными блеском, губами, она сама того не зная, сводит с ума мужчину; может, Егору каждый божий день приходится подавлять приступы агрессии, заполонившей рассудок, вытесняющей здравый смысл из головы, когда кто-то, кроме него, в особенности, какой-то незрелый сопляк, ведь именно так учитель называет каждого школьника, прикасается к ней, представляя этого смельчака вместо боксерской груши? И все эти может, так и останутся, этим самым, мучительным, душераздирающим и многозначительным:«Может…»
Но тогда, как гласят все великие книги, авторов с громкими именами, написанные о не умирающей теме, которая касается всего человечества, которая не оставила ни одного человека, даже самого маленького, еще казалось бы ничегошеньки не принимающего, человечка, равнодушным, о теме всепоглощающей любви, дурманющей голову, заполняющей разум, напрочь вытесняя собой здравый смысл, в одночасье разделяющей жизнь на до и после, это вовсе не то чувство, которое порождено от неистового желания притягательного молодого тела. Это нечто большое. Неземное. За гранью возможного. Девушка, чьи длинные волнистые волосы, еще пару минут назад были разбросаны по всей подушке, так тяжко вздохнув с некой долей разочарования, с трудом отрывает себя от мягкой и теплой, такой манящей, кровати, и по нежному, поддрагивающему от осенних вихрей, шумящих за окном, кружащих опавшую, октябрьскую желто-оранжевую, листву в легком танцем, телу пробегают сотни-тысячи мурашек, зябких и колких, так неприятно сводящих колени между собой, как только ее вечно ледяные ступни встречаются с, не менее, холодным паркетом. Но даже не смотря на это, уверенно поведя обнаженными плечами, до хруста сводя между собой их, Валентина, всё так же обнаженная, на какие-то доли секунды, затянувшиеся на почти что на минуту, замирает на месте, через плечо, с нескрываемой хрупкостью нежности, вперемежку с, пронзающей душераздирающей, болью, оглядывая все еще спящего Егора Николаевича, и с трудом оторвав взгляд, наконец поднимает свои, хаотично разбросанные в разные части спальни в порыве страсти, вещи и, практически, бесшумно натягивает их, ощущая себя «не в своей тарелке», находясь в своей же одежде, ставшей какой-то удушающей, при этом, смертельно холодной, перед тем, как уйти. Неужто ли в этот раз окончательно и бесповоротно? Как ни крути, как бы неистово она не страдала от беспощадной боли, съедающей ее по чайной ложечке, от которой нигде ей не найти спасения, которую она ощущала каждой клеточкой своего тела, после этих встреч, как бы она не пыталась этого отрицать, но только во время них её организм вырабатывал такую дозу эндорфина, так необходимого ей, какую девушка не получала за год отношений с Сашей; а её хрупкое, как стекло, сердце, которое мужчина, так неосторожно держит в своих ладонях, бьется в унисон с его, и чувство, что она никогда больше не сможет испытать подобных чувств, все крепче закрепляется у нее под коркой. Несмотря на всю горечь недосказанности и его вечные тайны, которые Карнаухова воспринимает за полноценную ложь, она всей душой любила бывать тут, в его небольшой двухкомнатной квартире в центре Москвы. Только здесь, в этом, тайном от всего мира, уголке, она могла позволить себе быть настоящей, такой какой она есть, не притворяясь тем, кем она не является. За собой Валя плотно закрыла железную дверь, которая оставила после себя только короткое напоминание о присутствии девушки, в виде несильного сквозняка, длившегося от силы всего-то пару минут, и около четырех часов утра силуэт юной школьницы затерялся среди многочисленных, горящих во тьме чернеющей ночи, многоэтажек города, что раньше казался ей никогда не спящим, но сегодняшняя осенняя ночь в глубоких потемках города, ставшего ей родным, встретила девушку пустынностью и спокойствием, несвойственными для столь популярного среди молодежи мегаполиса.т-и-ш-и-н-а
Тишина — это не только верное героическое спасение от сдающих нервов, которое работает беспроигрышно и всегда выручало девушку в трудные моменты ее жизни, но и просто легко и незамысловато, достаточно романтично, если так посудить. Вале определенно именно такое время суток приходилось по вкусу, когда на улице ни души, есть только она, свежий, отрезвляющий разум, промозглый, но чертовски холодный, ветерок, который портил чудесную картину раннего утра, насквозь продувая, дрожащее от озноба, тело девушки, прозябшей до костей, заставляя ее, тем самым, вышагивать по абсолютно пустой улице еще быстрее. Не оборачиваясь по сторонам, она только лишь считала проделанные шаги, желая поскорее оказаться в своей родной теплой постельке, укрывшись с головой под одеялом, прячась от всего мира. Тихо закрывая за собой входную дверь на несколько оборотов ключа, наконец пробравшись внутрь, Валя вздохнула с облегчением, верно говорят «дома и стены помогают», и стянув с дрожащих ног тяжелые массивные кроссовки, которые, только что, рассекали грязные серые лужи, сохраняя ее ноги в тепле, она на носочках зашагала наверх по лестнице, замирая на мгновение на ступеньке, оглядывая то первый, то второй, этажи, убеждаясь, что все жители этого дома спят беспробудным сном, и шанс встретить родных стремится к нулю. Семья слепо верила девушке на слово, полагаясь на ее слова, считая, что она у Гаврилиной. А сама же Юля в это время смотрела свои прекрасные сновидения о розовых единорогах и принце на белом коне по имени Даня, не думая ни о чем, она ни сном ни духом не знала о тайных проделках своей лучшей подруги, которая так нечестно в тайне от нее использовала ее же имя в качестве отмазки, и продолжает так беспардонно вытворять это за ее спиной, ведь к счастью для Вали после парочки первых ночёвок за просмотром слезливого девчачьего фильма, лежа в кровати, усыпанной носовыми платками, в обнимку с баночкой мороженого и светловолосой, Василий и Исламия перестали обрывать трубки домашнего телефона дома Гаврилиных, и собственно, благодаря столь удачному стечению обстоятельств, ночь там, да и саму, немного сумасбродную, но всё же самую лучшую в мире, подругу, в любой непонятной ситуации всегда можно использовать в качестве железобетонного алиби, без каких-либо угрызений совести, на случай, если вдруг в сердца родителей прокрадутся какие-никакие основательные сомнений. Но стоит только Вале изнутри закрыть за собой спальную дверь, и, одной рукой разминая, до спазмирующей боли, затекшую шею, скатиться по шершавой поверхности стены, позволяя себе выдохнуть из легких весь воздух, и вобрать порцию нового, ощущая себя подбитой птицей, которую он не спасает, как она почувствовала в паре метрах от себя губительный, но все же ароматный, запах табачного дыма, вперемежку с вишневым оттенком, напоминающим ей какой-то летний свежевыжатый напиток, как ей мгновенно пришлось вскочить на ноги, от болезненного осознания, ударившего ей по вискам, ощущая легкое головокружение от резкой смены положения. Братец то не спал. Игорь, удобно расположившись, своей пятой точкой на мягкой подушке бирюзового цвета в тон к тканевому изголовью кровати, сидел на холодном мраморном подоконнике, опираясь одной ногой, согнутой в колене, о весьма теплую батарею, и спокойно, явно глубоко думая о чем-то своем, почти что до конца выкуривал тонкую, вредительную для его здоровья, сигаретку в открытое, на форточку, окно, с которого совсем неощутимо дуло, очевидно получая от этого процесса ощутимое удовольствие, о чем говорили его, почти что, плотно закрытые глаза и блаженная улыбка на устах. — Ты чего не спишь? — наблюдая за каждым движением парня, сидящего на ее подоконнике, чья голова отвернута от нее в сторону окна, куда он скидывает тлеющий пепел сигары, тихим, с трудом разборчивым, полушепотом, в котором слышится настороженная опаска, спрашивает младшая Карнаухова, так и не решаясь подойти ближе, застывая в дверях в свои же апартаменты, недоумевая, как сейчас вразумительно объяснить свое столь ране-позднее появление? — Покурить захотелось, — задумчиво пожимает плечами брат, делая глубокую затяжку никотиновой тонкой палочки, после чего выпускает сероватые кубки дыма через нос, закрывая глаза от удовольствия, которое ему доставляет сей пагубный процесс, — Ты же не дома, так что забираться на самую верхушку к своим верным подданным его и её высочеству нет смысла, — уголки его губ вздымаются вверх от точности приведенного им комичного сравнения, которое идеально описывает их повседневную жизнь, после чего парень тушит тлеющий окурок сигареты, даже не глядя куда, выбрасывая в открытое окно, после чего с грохотом захлопывает его, смотря сквозь предметы невидящим взглядом, пока Валя предельно внимательно, не сводя глаз, наблюдает за тем, как на идеально выкошенный зеленый газон летит догорающий кусочек табака, завернутый в бумагу, и парень поворачивает голову в сторону сестры, сводя брови на переносице, замечая серебристые слёзы, стоящие в в уголках её чарующих глаз, так и норовящие вот-вот скатиться по пухлым щечкам, — Ты же была не у Юли, — русоволосый парень задумчиво тянет, изучая понимающим взглядом её тело, замечая маленькое пятнышко в районе плеча, а потом еще одно на шее, уже значительно больше, спрятанное за копной каштановых волос, — Ты была у него, — глубокие темно-карие глаза, обрамленные густыми черными ресницами, изумленно распахиваются, и их обладательница чувствует себя загнанной в угол, искренне не понимая как быть, — Ты была у историка, — подводит итог он, вздыхая куда-то в сторону, опаляя своим горячим дыханием вперемешку с табачным дымом, окно, выводя подушечкой пальца, на запотевшем стекле, какие-то непонятные узоры, — Ну и? Как давно это у вас? — Как? — еще минутой ранее равномерное, дыхание напрочь сбивается, как будто Валя пробежала марафон, а кровь в буквальном смысле забурлила по венам, своими сильными приливами ударяя в виски, от чего ее ноги подкашиваются, кажется, что ещё совсем чуть-чуть, и она упадет, — Как ты узнал? — Малышня, ну-ка не ссым, прорвемся, — он как-то чистосердечно и по-доброму усмехается, уголки его губ расплываются в душевной улыбке, стремительно взлетая вверх, сползая с пыльного мраморного подоконника, который он уже протер своими домашними серыми спортивными штанами, на девичью постель, — Родакам не скажу, конечно, но, если окажется язвой сибирской или обидит, то сам голову ему с плеч снесу долой. А теперь рассказывай и желательно так, чтобы я понял всё без лишних вопросов, но и неприличные подробности мне даром не нужны. Можно начать с Сашка, — усмехается он, потирая рукой шею, прямым текстом намекая сестре, тотчас же проснувшейся сияющего засоса, и как бы ни ломалась младшая Карнаухова, как бы не пыталась что-то отрицать это нечто очевидное, всеми правдами и неправдами оправдаться, но это оказалось абсолютно пустым делом, лишенным какого-либо смысла, но как бы то ни было, выложить пришлось всё и предельно честно. Коротко стриженный русый парень, сидящий в позе по-турецки, тем самым, напоминающий какого-то мудрого йога из старого фильма, слушал её предельно внимательно, переспрашивая и уточняя какие-то фигурирующие лица, и какие-то из них он знал не понаслышке, о каких-то услышал впервые, наиболее интересующие его моменты, в особенности те, где ему казалось, что сестрица увиливает, он настойчиво переспрашивал и она знала, что за этим пытливым любопытством стоит лишь братская любовь и что он никому не посмеет выложить ее секрет, открыть миру ее скелеты в шкафу, и в глубине души своей девушка прекрасно знает, что единственное, что ей так нужно было это выговориться, ведь необходимость в этом она чувствует нутром, каждой фиброй своей души, впрочем, как и Игорь. Конечно же, оба знали, что та самая тончайшая ниточка доверия, связующая их братско-сестерские узы, в одночасье ускользнула от них, но для Вали и вовсе порвалась, когда после одной, на самом деле, бессмысленной ссоры из-за какого-то ничтожного пустяка, случившейся пять лет назад, когда малышке было двенадцать, и брат довел, в такой непростой переходный возраст, ее до слезной истерики, после которой на нежных запястьях впервые появились красные кровавые полосы, никуда не девающиеся и сейчас, только ставшие темно бордовыми, что говорит о давности их происхождения, и с тех незапамятных времён, в самых отдавленных глубинах её чувств продолжала храниться и процветать горькая обида, но они всё так же продолжали делать вид, что все замечательно, как и полагается в их семье, и даже в сердце негласно любить друг друга и оказывать, такую незаметную, но весьма ощутимую, поддержку, впрочем, неважно, что по большей части именно мысленно, но всё-таки извиняясь друг перед другом, давая обещания друг другу все также мысленно, они держались вместе, да и выбора другого не оставалось: в одиночку держать отпор от натиска родителей — равносильно нереальности. После последних, так негромко и стыдливо прозвучавших в стенах этой уютной комнаты, слов девушки, он до неприличия долго и мучительно молчал, предельно накаляя, и без того горячую, обстановку, что теперь казалось, что они оба варятся в адском котле, не сводя глаз, глядя одну и ту же точку на выбеленном потолке в комнате сестры, так по-хозяйски развалившись на ее кровати, занимая большую ее часть; она не смела даже просить его понять её, это обещание итак оказалось бы пустым и несдержанным, и каждый из них знал об этом. Но всем сердцем просила не упрекать, всё еще надеясь на что-то, чего он, как оказалось на деле, тоже не смог обещать, — Валя, ты, черт возьми, хотя бы осознаешь, что теперь ты — шлюха. Пускай ты и не спишь с Саньком, но однажды это случится, рано или поздно, но случится. Валя, ты хоть слышишь меня? Он, черт бы его брал, твой парень. А историк твой тебе дать ничего, кроме секса, не сможет, как и ты ему. Ты — просто влюбленная безнадежная дура. Жизнь это не фабрика по исполнению желаний: он никогда, слышишь? Никогда не полюбит тебя. Поматросит и бросит, Валя, открой глаза, наконец, — произнося эти ядовитые слова, которыми он буквально плюет в самую душу, оставляя на, и без того безжалостно растерзанном учителем, сердце, безобразно рваный уродливый шрам, он поднимается с кровати, даже ни разу не оглядываясь на сестру, в диагонали пересекает комнату, замирая напротив двери, но кто скажет ей правду, если же не он? — Сказок не бывает, — напоследок произнося эту до боли правдивую истину, он оставляет её совсем одну. Совсем одну наедине с этой всепоглощающей болью в, обливающимся кровью, хрупком сердцем, в глубину которого словно вонзили острие ножа, окончательно ломая его на несколько частей, помогая с этим делом Егору. Оставил ее совсем одну наедине с глухим, тянущим ее прямо на дно, запоздалым горьким осознанием, что её просто-напросто использовали, и не более того, так еще и по ее же собственному желанию; совсем одну наедине с этими теплыми чувствами к мужчине, которые сейчас отдают где-то область грудной клетки, ничем не прикрытой, нескончаемой, болью, совсем одну наедине с желанием исчезнуть раз и навсегда.***
7.12 a.m. Это же самое, только уже не такое раннее, но более пасмурное и дождливое, утро, встретило Валентину гордым одиночеством. Пройдясь по всему второму этажу, несмотря на столь ранний час, о котором напоминало лишь время на часах циферблата и всё так же темнота за окнами в пол, она не сумела застать никого: Исламия и Василий Карнауховы к этому времени уже покинули свой дом ещё до того, как принцесса соизволила покинуть свою мягкую, но чертовски неуютную, одинокую кровать, нисколечко не укрывающую ее от всех невзгод этого жестокого мира. Её очаровательные глаза, цвета горького шоколада, притягивающие к себе пристальное внимание окружающих, распухли от непрошеного водопада из ночных соленых слёз, скатывающихся градом по пунцовым пухлым щечкам, ведь прошло слишком мало времени, чтобы извещения, напоминающие об этой бессонной ночи, бесследно исчезли. Юная красавица провалилась в неглубокий кратковременный сон, длившийся от силы в лучшем случае полтора часа, если же не меньше, после чего, ползком, опираясь о перила лестницы всем телом, спустилась на кухню, где не застала ни родителей, ни горничной, впрочем, как и готового горячего завтрака, на который так рассчитывала Валя, однако все-таки встретилась с братом, который, кажется, без каких-либо угрызений совести, которой, как очевидно, у него нет, поедал свой авокадо тост с омлетом, подушечкой пальца листая сводку новостей в своём телефоне, и выглядел весьма бодрым, в отличие от нее самой. — Ты чего еще не в институте? — безразлично, абсолютно без какого-либо интереса, явно не интересуясь ответом, спрашивает длинноволосая шатенка, стоя на носочках, доставая с верхней полки резного посудного шкафа, свою любимую деревянную миску, до которой ей оставалось совсем немного дотянутся, с чем ей и решил помочь брат, чего впрочем, девушка ее оценила, по итогу самостоятельно достав точно такую же тарелку, только стоящую еще дальше, чем предыдущая, на что парень, стоящий за ее спиной, лишь тяжело вздохнул, отходя подальше, выпуская Валю, за спиной которой стоял. — Тебя жду, в школу хочу завезти, вчера я был чересчур прямолинейным и резким, мне стыдно, — на это девушка лишь безразлично повела плечом, демонстративно выказывая свою не заинтересованность в данной беседе, хмыкнув, как ей показалось про себя, но это «про себя» оказалось слишком громким, но наплевав на это она развернулась, наливая в кружку горячий кипяток, который она по совету матери постоянно пьет перед приемом пищи. Он, конечно, может извиниться, даже не может, а обязан, но разве, когда вонзаешь гвоздь в деревянный забор, а после вырываешь его со своими извинениями, то там не остаётся следа? А если это не гвоздь, а обида? А если каждый раз, когда мы раним человека словами, в его душе остается такой же след, такой же шрам. И даже если мы потом извиняемся и «вынимаем гвоздь», шрам все равно остается. В заплаканных, до пугающей красноты, от лопнувших капилляров, ее больших глазах-зеркалах царила глубокая горькая обида, проникнувшая в душу девушки, поселившись с бессрочной пропиской в самом центре разбитого, на сотни острых кровавых осколков, которыми она сама и поранилась, сердца, и Игорь прекрасно понимал это, ровно так же, как и то, что он ничего уже не в силах исправить, и наверное, имей он возможность отмотать время назад, в лучшем случае, он сменил бы гнев на милость, сдержав обещание, а в худшем, тайком бы выбрался из девичей спальни, да, он бы оставил сестру один на один с этой жестокой реальностью, но он и не стал бы добивать ее окончательно, до последнего издыхания, что теперь она не в силах даже смотреть на него без боли и разочарования, на пару разъедающих грудную клетку, оставляя после себя лишь бездонную щемящую пустоту внутри. Только вот, слово не воробей и единственное, что остается это вновь залечь на дно, откуда она меньше двух недели назад, начала постепенно всплывать на поверхность, и вновь сдерживать себя, чтобы не взвыть, как одинокая волчица на луну, тихо зализывая саднящие раны, которые он нанёс, но разве это только его рук дело? Разве ему никто с этим не помог? Атмосфера, стоявшая в кожаном салоне автомобиля Игоря, буквально давила на виски, пронзительная напряженность так и витала в воздухе, остриями копьев убивая любую отрезвляющую мысль, спасающую из этого Ада, а дорога до школы казалась нескончаемой и какой-то чужой, не такой обыденной, словно не этот путь Валентина проделывает каждый день вот уже одиннадцать лет подряд, да и складывалось ощущение, что едут они уже целую вечностью. Может всему виной напряжение, отравляющее воздух, которым уже невозможно дышать? Так не обмолвившись и не единым кратким словечком за всю поездку, которое могло бы исправить обострившуюся горечь обиды, постепенно, по чайной ложечке съедающей изнутри обоих, брат с сестрой разбежались по разные стороны, даже не обернувшись друг на друга. Точнее… Девушка, пулей вылетев из машины, не глядя куда несут ее ноги, даже не обернулась вслед брату, изумлено застывшему на парковке, так пристально, с неким разочарованием в зеленых глаз, смотрящему ей вслед. Только его голова болела о другом: о девушке, с которой этим днем он будет вежлив лишь в последний раз, несмотря на кровоточащее сердце, что разбила она, несмотря на на те невидимые узы, что связывают их уже больше трех лет, несмотря на всю боль, неожиданно подливающую в душу вместе с притоками эндорфина, когда он только думает о ней, несмотря на всю его чистую и бескорыстную любовь к ней. А ведь он всё еще продолжает так по-детски искренне любить ее от всего сердца, что она втоптала в грязь, а она… нет, именно поэтому все случится в последний раз… Как бы драматично это не прозвучало, но сегодня он раз и навсегда отпустит ее. Валентина, глядя сквозь предметы не видящем взглядом, наполненным солью, абсолютно бездумно рассекала школьную аллею, усыпанную, опавшими желто-оранжевыми, листьями, будто бы километровыми шагами, с каждой секундой все быстрее приближаясь к школе, к последнему месту на земле, где она хотела бы сейчас оказаться, трезво понимая, что неизбежно ждет её в стенах этого здания. Встречи с ним ей неподвластны. Так теперь уже и школу пропускать нельзя никак, просто не под каким предлогом, ибо познай директор об этом, родителей вызовут на профилактическую беседу, а там гляди и недалеко, что всплывет вся неприглядная правда о её отношениях с Егором Николаевичем, если же это можно было назвать так. Валентина, вновь так глубоко погрузившись в себя, терзается душераздирающими сомнениями, теряясь в своем личном виртуальном мире, задумчиво и чертовски медленно шагая по полупустому, из-за столь раннего часа, коридору, и казалось бы, даже не думает о том, чтобы вырваться из параллельной Вселенной и вернуться в реальный мир, пока за руку её не хватает, признаться честно, смазливый, но тем не менее приятный, русоволосый молодой человек, притягивая шатенку к себе, сокращая расстояние между ними, на доли секунды соприкасаясь своими, немного обветренными от осеннего холода, губами с её, в несколько слоев намазанными липким блеском, который он так ненавидит. Тем временем, пока одиннадцатиклассники, на первый взгляд с таким упоением, наслаждаются обществом друг друга, по другую сторону коридора, неспешными шаркими шагами, идет статный, немного заспанный, мужчина, чьё настроение было напрочь испорчено сегодня с самого что ни на есть утра. Мужчина, всем сердцем желающий скрыться за дверью в свой кабинет, подальше от всего живого, как-то потерянно перебирал в руках стопку рефератов, вглядываясь в титульные листы, читая темы и имена учеников-задолжников, буквально «с поличным» схвативших его по обе стороны на входе в школу, но в мыслях у него была лишь одна ученица, которая появилась у него перед глазами, стоило ему только оторваться от школьных папок, и вот незадача: эта ученица была не одна. Увидев на горизонте влюблённую, воркующую пару, вокруг которой буквально витают звездочки да сердечки, и прочая розовая подростковая чушь, Булаткин, сам того не замечая, неосторожно скручивает в руках рефераты в трубу, невольно сжимая ладони в белеющие кулаки, каждой клеточкой своего тела ощущая, как злость закипая в жилах, медленными, но уверенными шажками, подступает к нему, захватив в свой капкан, ему чертовски хочется свернуть шею этому незрелому сопляк, что смеет прикасаться к его и только его девочке. Учитель завернул за угол, где находится одно непристойное место, которое носит название, которое знает каждый уважающий себя ученик: «женская курилка», а женская она именно потому что находится сбоку от дамской комнаты, в попытках совладать с собственным эмоциями, накрывшими его с головой, он неожиданно поймал себя на мысли, что он не помнит, когда в последний раз ему так просто сносило крышу, а ведь и правда, сложно хоть как-то потревожить такую ледяную глыбу, которую не задевало ничего от слова совсем, плывшую в своем темпе посреди целого Атлантического океана, а ведь сейчас эта девушка только была рядом, но не с ним, и теперь он просто сходит с ума, ощущая себя с ней таким же подростком, у которого внутри все кипит, который не в силах контролировать себя, который, возможно, впервые испытал во всей красе ревность. Так что же это? Лихорадка? Помутнение рассудка? Стоит Вале наконец распрощаться со своим парнем, с которым она миловалась все время, что оставалось до начала первого урока, перед уходом честно-честно пообещав ему скорую встречу за обеденным перерывом, и завернуть за угол, как сильная, покрытая темными татуированными рисунками, рука историка схватила тонкое запястье девушки, и силой потянула её в тёмный угол всем известной школы. Историк был вне себя от бешенства, от того, как чертовски сильно ему хотелось разорвать её в клочья за то, что она сбежала от него ночью. Ему хотелось отчитать, как маленькую, провинившуюся девочку, ту, чье хрупкое тело он сейчас сжимает в своих руках, потому что она даже не задумалась о том, что он не сомкнул глаза, за всю оставшуюся ночь, обрывая ей телефон, в попытках дозвониться. Она даже не задумалась, о том, что она по своей принципиальности заставила его пережить, и том, что он никогда не испытывал ничего подобного и впервые за всю свою жизнь он волновался за кого-то, кроме себя. И единственное, что может побороть его желание размазать её стройное манящее тело по стенке одним только движением, так это ее пухлые губы, в которые учитель моментально впивается страстным и грубым поцелуем, оставляя на нежной коже её губ, достаточно болезненные укусы, зализывая капельки крови, проявляющиеся от его зубов, которые однозначно оставят синяки, но кого бы это волновало. Её щуплые дрожащие руки скатываются с широких мужских плеч, оказываясь на торсе молодого историка и сплетаются в замок за его спиной, притягивая мужчину еще ближе к себе, но всё же сохраняя расстояние. Ураган чувств бушевал внутри, у неё не было сил оттолкнуть его от себя. Ей нужно было это. А руки, покрытые разнообразными рисунками, овили её талию, нещадно притягивая девушку к себе, заталкивая их вместе в небольшую дамскую комнату, не до конца прикрывая за собой дверь, допуская единственную ошибку, которая в дальнейшем может повлечь за собой череду проблем, но голову снесло напрочь, и историк не желал ни на секунду отпускать свою ученицу и разве можно как-то на это повлиять? — Какого черта ты ушла? — разрывая страстный танец, в котором соединяются их горячие губы, он томно шепчет ей прямо в ухо, несильно прикусывая, а после и оттягивая, мочку уха, в которой висит сережка из белого золота в форме цветка, вызывая у девушки тихий стон, который она заглушает, уткнувшись лицом в его плечо, после чего, он пробирается горячими ладонями, под лёгкое, даже слишком тонкое для почти что зимы, платье, очерчивая изгибы ее тела. — Неважно, я ушла недавно, — даже не стесняясь, бесстыдно врёт и они оба знают это, и как можно сильнее зарываясь в него, в попытках сдержать сладкий стон наслаждения, который так и норовит вырваться из приоткрытых губ, как только его дрожащие руки задирают платье тонкой вязки, оголяя не только ноги, но и талию, от чего холодок прошелся по ее коже, заставляя втянуть живот, обнажая ребра, когда кончиками пальцев Егор вырисовывает незамысловатые узоры на её оголенных бёдрах. — В четыре утра тебя уже не было, либо ты говоришь, либо тебе придется за это отвечать прямо здесь и прямо сейчас, — мужчина решил умолчать о том, что знает всё, кроме той самой причины ее ухода, ведь он проснулся сразу после того, как девушка стала ерзать на кровати, принимая решение уйти ей или остаться, а как только входная дверь только приоткрылась, он до дрожжи во всей красе ощутил лёгкий холодок от возникшего сквозняка, пробегающий по его обнаженной коже, частично прикрытой теплым пуховым одеялом. Хоть Валя и спала на другой стороне кровати, сохраняя весьма приличную дистанцию между ними, почти никак, как ей кажется, не прикасаясь к его коже, исключая моменты, когда сонная девушка предпринимала попытки отнять у мужчины его половину одеяла, или закидывала на него свои руки или ноги, которые он не убирал с себя, даже не смотря на то, что это значительно изменяло его привычную позу для сна и будило его, зато каждой фиброй своей души, каждой клеточкой своего тела, он чувствовал её, и это было намного дороже, чем лишние пару часов крепкого сна. Да и прямо сейчас ему было приятно ощущать, как приятная дрожь пробивает ее тело, заставляя содрогаться в его руках, точно зная, что это не от неподдельного инстинктивного страха, а от острого безумного желания быть с ним, быть только его. — У Юльки сегодня показ мод, мы платье ушивали, — она так низко, при этом совершенно неправдоподобно, лжёт, продолжая глядеть ему прямо в глаза из под полуопущенных длинных ресниц чернее ночи, и он знает это. Он знает, что эта плохая девочка пытается его обмануть. Его плохая девочка. Без лишних слов, отбросив все нормы морали и приличия, он подхватывает её под округлые ягодицы, пылающие в его руках, от цепких прикосновений, оставляющих на коже пунцовые следы, оба прекрасно осознают, что прямо сейчас свершится правосудие, и наказание неизбежно. Кажется, или кто-то сегодня бессовестно, впервые за все одиннадцать лет учебы в школе, беспочвенно прогуляет урок обществознания, зажимаясь с преподавателем по всемирной истории в душной узкой кабинке школьного туалета на третьем этаже. Самым острием, до боли сведенных между собой, девичьих лопаток Валю впечатывают в ледяную поверхность стены туалетной кабинки, уложенной в розовую квадратную плитку, которую достаточно сильно сквозит холодная вьюга из открытой форточки окна, и мужчина, тем временем, отвлекает девушку от холода, нежными поцелуями, больше напоминающими слабые засосы, которые он оставляет на открытых участках тонкой кожи, покрытой мурашками, вперемешку с укусами острых зубов, ласкает её утончённую длинную шею, откинутую на его плечо, оставляя после себя заметные отметены, которые еще долго будут напоминать об этом страстном утре, проведенном в объятиях друг друга, в тесной кабинке школьной дамской комнаты. Их пульс повышен, а горячее опаляющее дыхание напрочь сбито, сердцебиение в унисон, движения рваные и до одури неловкие, словно сейчас все случится в первый раз. Одним резким грубым толчком без предупреждения он врывается в молодое, содрогающееся от волнение, стройное тело, заполняя его полностью, заглушая, так и не вырвавшийся, крик школьницы пылким поцелуем, до красных отпечатков пальцев на загорелой коже, горящей ярким пламенем изнутри от его прикосновений, сжимая бёдра шатенки, которая в знак своего недовольства стиснутыми в кулачки руками бьет историка по мускулистой спине. Мужчина вколачивается в её хрупкое податливое тело, дрожащее в его руках, как кленовый лист на ветру, слушая тихие мелодичные стоны девушки прямо в свое ухо, которые ласкают его слух, а остроты ощущений прибавляет ее сбитое дыхание и сердце, колыхающееся в пышной груди, что бьется, прижавшись к его грудной клетке, где его сердце так же отдает бит. Ощущая, как длинные острые ногти сжимают его широкие плечи, скользя по всему периметру спины, оставляя после себя горящие, возможно даже кровавые полосы, даже сквозь ткань черной водолазки, он ускоряет толчки, понимая, что она только его, именно его, а не какого-то смазливого и еще зеленого паренька по имени Сашка. От одной только мысли о нем, и без того бешеные и рваные движения, становятся еще резче, еще мощнее, не давая и секунды шатенке расслабиться или взять инициативу в свои руки. От осознания факта того, что это происходит в стенах школы, Валя ощущает каждое его проникновение намного острее, чем обычно, и от, захлестнувшего с головой, азарта, не желая, чтобы это закончилось, она откидывает волосы назад, затылком соприкасаясь со стеной, позволяя себе не сдерживаться, в последний раз выкрикивая вполголоса его имя. Но ничем не заменимое чувство долгожданной эйфории, от разливающегося тепла внизу живот, настигает её за несколько секунд до того, как дверь с треском нараспашку открывается и в сортир вслед за парой входит женщина средних лет. Увы, но от её слуха не смог скрыться негромкий приглушённый полустон юной особы, от испуга закусившей зубами нижнюю губу, чей рот теперь перекрывает ладонь молодого учителя, который успел быстро среагировать, краем уха, услышав негромкий хлопок двери, которую не успела придержать за собой дама. Полноватая учительница по новому предмету, введеному в школе с этого учебного года, который называется бизнес-английский и является общеобязательным уроком как для гуманитарных классов, так и для технико-математических, неповоротливо оглядывается по сторонам, досконально осматривая небольшое помещение, желая найти подсказку, которая могла бы выдать с потрохами ту, что прямо сейчас находится в компании историка, ведь в его нахождении в кабинке и причастности к этому интересному происшествию, о котором она готова прощебетать на ушко по секрету всему свету, она не усомнилась ни на секунду, и так внезапно обнаруживая на белоснежном подоконнике женскую небесно голубую сумочку, она прикрывает ладошкой, само собой открывшийся, рот, а над ее головой буквально сложился пазл, возможно Валентине повезло родиться в рубашке, раз женщина без лишних размышлений принимает сей повседневный обиход женского гардероба за собственность учительницы русского языка и литературы, припоминая в ее имидже нечто подобное, и с чувством выполненного долга покидает туалет, напрочь забыв зачем она туда вообще приходила, ведь в ее голове крутилось одно, что в итоге спустя пару минут переваривания всё-таки вырвалось из ее уст и полушепотом прозвучало в одиноком пустом коридоре:Ебучий историк и психбольная руссоведка! Куда катится мир?
Егор, поразительно точно услышав первую часть фразы, уделяя особое внимание обращению к себе, тихо посмеивается, запрокинув голову вверх, смотря в выбеленный потолок, прижимая к себе поближе, хотя казалось бы уже и так ближе некуда, юную девушку и целуя кареглазую малышку, которая чертовски сильно сводит его с ума, в покусанные приоткрытые алые губы. Вполне возможно, что по школе, в особенности среди учительского коллектива, пойдут слухи, но ведь никто не видел Карнаухову, верно? Верно, а в своем соучастии так уж и быть, он готов признаться, а на остальное ему глубоко наплевать с высокой колокольни. Да и здравомыслие сейчас ни у одного из них не вяжется с реальность, из-за невероятного количества выбросов эндорфина в организме, с притоками крови распространившегося по их еще разгоряченным телам с ног до головы.***
Наряженные с ног до головы, девушки, пытаются навести красоту, нервно перебегая с одного конца комнаты на другой, бесцеремонно толкаясь, в одном из самых больших кабинетов школы, который специально выделили и заранее оборудовали для гримерной во время показа, ища какие-то свои личные вещи, которые затерялись под горой разбросанной одежды, или репетируя свою модельную походку, которую они, всего лишь через пару минут, будут демонстрировать на подиуме перед жюри, а вот у зеркал уже выстроилась целая живая очередь. Длинные пальцы шатенки, украшенные несколькими колечками и длинными ярко-красными ногтями миндальной формы, аккуратно застёгивают молнию, после чего приступают пуговице на узорной горловине платья лучшей подруги. Парочка последних ловких движений чуть дрожащих рук и сзади атласного платья в пол цвета лазури появляется шикарный бант, который она поправляет, делая его еще пышнее, чем он был в первозданном виде. Валя, весь день напролет, широко улыбается, обнажая ряд ровных белоснежных зубов, освещая комнату своим счастьем, что искрилось из ее горящих глаз и ни единая душа понять не может её настроения, даже обворожительная Гаврилина, которая сейчас стоит спиной к девушке, дожидаясь окончания «колдовства» над ее образом, всем телом чувствовала и не могла не удивляться этому экстазу, что исходил от шатенки, но вслух сказать, конечно, не решалась и все ее вопросы так и остались немыми. С того момента, как Карнаухова пересекла порог школы она была хмурая, словно грозовая туча, перед проливным дождем, а сейчас светилась ярче звезды путеводной и это не могло не удивлять. После длительного ожидания за дверью, получив разрешение, предварительно постучав в дверь несколько раз, Егор Николаевич немного растерянно заглянул в гримерную, ибо именно его попросили оказать помощь девушкам и конечно же он был не против,...so stay tuned for further to the continued...