От лица Валентины…
Середина октября 2022 года. Университетская гимназия МГУ имени М.В. Ломоносова. Пулей вылетая из кабинета, так бурно имитируя срочный телефонный разговор просто президентской важности, я, километровыми шагами рассекая коридор, не оглядываясь по сторонам, направилась в, парадно украшенный, актовый зал, где уже во всю шел показ, и под бурные аплодисменты, которыми взорвалась публика, на сцену вышла одна из дебютанток, и всё еще и за всех сил пытаясь пытаясь совладать с собой, я отхожу назад, оставаясь никем незамеченной и замираю на лестничном марше, ощущая себя в шкуре нашего взрывоопасного Булаткина. Кажется, впервые за свою, почти что восемнадцатилетнюю, жизнь я каждой, даже самой незначительной, крупинкой своего тела ощутила, как злоба и раздражение в моём организме, смешиваясь, создавая сумасбродный коктейль, закипают в крови. Я словно пропускаю через себя насквозь, эту подсознательную неприязнь, задерживая ее в недрах головного мозга так, что слова этой выскочки эхом разносятся в голове, что приходится столь отрезвляюще прикусить зубами внутреннюю стенку щеки, чтобы не закричать от собственной озлобленности, что сейчас разрывала меня в клочья. Я, и правда, в первый раз в своей жизни, ощутила эту всепоглощающую ненависть, впервые что-то сумело настолько сильно пошатнуть меня, выбить из колеи. Но Вероника не имела, не имеет, и никогда не будет иметь, никаких прав на учителя и быть его личной игрушкой тоже не может, потому что эта роль уже занята и по праву принадлежит мне и его это устраивает. И меня это тоже устраивает. Судя по всему. Но историка она не получит. Не заслужила. Один движением пальцев за ухо заправляю, выбившийся из низкого хвоста, волнистый локон своих темно-каштановых волос, шумно обреченно выдыхая из легких весь воздух, осознавая, что осталось продержаться совсем немного, и прохожу в, битком забитый, актовый зал. В голову со всех сторон моментально ударяет оглушающе громкая музыка, доносящаяся из больших колонок, расположенных по самым краям сцены, которые по громкости могут обойти, как выяснилось, только бурые овации и аплодисменты от собравшихся здесь людей, которых явно не интересует сей мероприятие, поскольку взору предстают их маски вместе живого лица. Все они до ужаса однотипны, будто бы их только что выпустили из дубликатной фабрики, каждый из улыбается, кто шире, кто мимолетнее, кто-то натянуее, кто-то поискреннее, но все они улыбаются только потому, что в нашем обществе принято давить улыбку и притворяться тем, кем ты не являешься, скрывая свое истинное обличие за горой масок и от этого натурально выворачивает наизнанку. И я не могу, да и право, даже не пытаюсь скрыть своего изумления, как только среди этих наштампованных, как под копирку, зрителей замечаю светящееся так, что видно за километр, личико своей многоуважаемой матушки, которая, чуть ли не в обнимку, сидит с матерью Александра, с которой вдвоем они что-то так упоительно обсуждают, явно наслаждаясь обществом друг друга. Что весьма-весьма порожает. Давненько она не наведывалась в сей учебное заведение просто так, а если быть вернее, не для того, чтобы узнать мою успеваемость, понимаете ли распечатку предварительной аттестации с оценками, которую в дневник каждого ученика вклеивают раз в три недели, в какой-то момент им с отцом показалось недостаточным, а электронным дневникам, которые давно уже не в новинку, они не доверяли от слова совсем. Ненароком задеваю локтем школьного фотографа, который себе под нос пробубнил какие-то нецензурные выражения, адресованные, очевидно, мне, и стараюсь не брать это в голову, осматривая заполненный зал, в который все еще продолжают прибывать немного опоздавшие гости, и краем глаза будто бы непроизвольно ищу среди сотен одну пару бездонно голубых очей, и наконец замечаю их обладателя, который явно не тосковал, находясь в компании молоденькой учительницы — классной руководительницы одного из младших классов. Меня словно шприцом прямо в самую грудь колит это мерзкое чувство, которое носит название ревность, обычно несвойственное мне, но всё когда-то случается впервые, и даже ревность, распространяющая умертвляющий яд по всему сердцу, но я старательно запихиваю эти мысли в недры головного мозга, обнимая себя руками, от напавшего ощущения безнадежного одиночества и пораскинув мозгами, переключаюсь с одного предмета воздыхания на другой, начиная глазами искать борца, решая, что это самое разумное, что я могу только сделать. Обнаружив его светло-русую головушку в шестом ряду, и пустующее место прямо рядом с ним, которое парень так любезно и продуманно занял специально для меня, я, тяжко вздохнув, предвещая протест окружающих, по возможности осторожно начинаю пробираться через сидящих, немного загораживая им видимость, попутно произнося слова извинения и выслушивая их тихие, чтобы не прерывать мероприятие, но все-таки раздраженные недовольства, которые они бормочут будто бы сами себе. В крайний раз окидываю быстрым взглядом зрительный зал, мимолетно пробегаясь глазами по притворно улыбающимся лицам, в глазах которых нет ничего, кроме абсолютной бездонной пустоты, среди которых мое внимание к себе приковала одна из немногих, кто вел себя естественно, или почти что-что, учительница бизнес-Английского, которая прикрыв рот ладонью что-то нашептывает в самое ухо биологу, а тот, раскрыв рот от удивления, с выпученными глазами разносит какие-то сплетни дальше, передавая информацию на первый взгляд суровой женщине средних лет — математичке, я долго наблюдаю сей картину, прежде, чем усесться на колени к своему парню. Для нашей miss-English такое весьма нетипично, и я бы даже сказала, для нее сплетничать является табу, но, кто знает, может, недавно выскочившая замуж, ее единственная дочка наконец, забеременела, ведь, как сама она любит говорить, часики-то тикают, и этой белокурой женщине, что все так же продолжает свой рассказ, не терпится поделиться столь радостным в её скучной, ни кому неинтересной, жизни, событием. Или же в её маленькой квартирке, сравнимой с комнатушкой, травят крыс, да тараканов, и ей просто необходимо излить душу коллегам? И таких «или» может быть бесчисленное множество, да и какое мне до этого дело, так ведь? Стараюсь поудобнее устроиться на коленях у Саши, пока он сцепляет в замок две холодные руки у меня на животе, я пытаясь найти удачное место для своих ног, где они могут быть вытянуты, и при этом никому не мешать, постоянно ерзаю с места на место, от чего сзади сидящие люди начинают недовольно цокать от того, что я не только заслоняю собой представление, но и мешаю его просмотру, от чего приходится сидеть смирно, несмотря на значительные дискомфорт. Приятное, согревающее изнутри, тепло разливается по всему телу, от того, как Саша, предельно аккуратно, кладет голову мне на плечо, острием подбородка упираясь мне в ключицу, и пытаясь больше не двигаться, я откидывать все мысли подальше прочь, устремляя внимательный взор карих глаз на сцену, по которой с широкой, но все-таки взволнованной, что не скрывается от моих глаз, улыбкой, в такт с музыкой вышагивают друг за другом походкой от бедра наши красавицы, словно самые настоящие модели на показе какого-нибудь всемирно известного дома моды. Показ затягивается, то ли девушек оказалось гораздо больше, чем было на репетиции, то ли так на мне сказывается усталость, но силы постепенно покидают меня, тяжко вздыхая, я разминаю рукой ноющую шею, и даже несмотря на боль, атаковавшую меня, не могу сдержать улыбки, как только под светом софитов на подиуме появляется причина ради которой я сейчас нахожусь здесь — Юлия в своём изумительном лазурном платье. Девушка будто бы светится изнутри и этот свет не скрыть нечем, а её поэтапно залакированные голливудские волны, которые я делала на свой страх и риск, до последнего переживая, а не развалятся ли они до ее выхода, большего шарма которым придает лак для волос с блестками, которые сейчас переливаются по всей длине в тон к прожекторам, плавными градиентами меняющими свой цвет, которые направлены на будущую победительницу, по крайней мере, я в этом не сомневаюсь ни на грамм. Всё же, я не вижу в ком-то из присутствующих претенденток достойную конкретнку для Гаврилиной, и дело даже не в том, что она моя лучшая подруга и я не могу трезво оценивать ситуацию, как раз наоборот, у неё есть все шансы победить в этих выборах школьного президента, ибо не зря же мы тратили целую неделю на подготовку платья, а главные цели её политики мы выбирали еще с прошлого года, когда в середине десятого класса она так загорелась этой идеей, но так и не решилась ее осуществить. Так из-за чего? Из-за мерзкого паренька, который только и делал, что пудрил ей мозги и накрывал стол из пустых обещаний, а потом и вовсе смылся за океан. И как ни странно, что в течение всей этой недели помимо усердной подготовки к сегодняшнему дню, который явно оправдал все усилия, приложенные к работе, моя жизнь, по идее, наладилась, эти недо-отношения с историком постепенно шли в гору, да и со Стоуном не сказать что бы падали, даже учитывая то самое чудовищное свидание в новом китайском ресторанчике, в самом центре Москвы, где я не смогла впихнуть в себя и пары ложек фунчозы, всё время ковыряясь в тарелке деревянными палочками, пытаясь сделать вид, будто бы я ем, по итогу сломав эти треклятые палочки, отчего пришлось попросить нормальные, уже привычные, столовые приборы, и провести остаток вечера, который должен был стать нашим с Сашей, прижимая кулак к щеке, придерживая свою потяжелевшую, от бесконечных мыслительных процессов, голову, утопая в собственных думах да мечтах, что принадлежали лишь мужчине с небесно-синими глазами, который сам того не зная, стал причиной моей недельной бессонницы. Невольно, сама не понимаю зачем, но упорно смотрю на обладателя тех самых глаз, из под полуопущенных черных густых ресниц, думая, что так я смогу остаться незамеченной на горяченьком, но мой план с треском проваливается, когда наши взгляды встречаются и на доли секунды я попадаю в какую-то космическую невесомость, в чарующую ловушку его, ставших уже такими родными, глаз, что заставляет крайне смутиться, отчего Егор, очевидно, ожидавший от меня подобной реакции, сверкнув алмазными очами, самодовольно усмехается, откидываясь на своем кресле, явно не заботясь о комфорте соседей, сидя на близлежащем ряду, в окружении остальных членов преподавательского состава, которые вразумительно просят его вести себя приличнее, но мужчины это не колышет и он продолжает сидеть, как и сидел, теперь уже бегающими глазами поглядывая на меня. Боже, какая же я предсказуемая и слабая всегда предстаю перед ним. Мне неловко, дико неловко, сердцебиение учащается, ощущение, что за этими переглядками сейчас наблюдал весь белый свет, уж точно не меньше, отчего я утыкаюсь носом в плечо парня, неумело пряча, раскрасневшиеся, до одури горящие, щечки, да и Стоун остается от этого действия вполне доволен, и его ладонь спокойно, как ни в чем не бывало, и так некстати пробирается на моё бедро, заставляя вздрогнуть от неожиданности и неприемлимости данного действия со стороны Александра, что желудок будто бы выворачивается наизнанку и тошнота комом подкатывает к горлу. Стараясь не подавать виду, я улыбаюсь уголками губ, несмотря на то, как кошки скребут на душе, и немедленно скидываю руку русоволосого парня, не позволяя ей задержаться ни на секунду, пользуясь удачным моментом, Александр в растерянности решает ничего уточнять, пока зал взрывается аплодисментами. Показ, ради которого мы с Юлей не спали ночами, закончен, результаты обещают объявить совсем скоро, и на удивление это не все, на сцену выходит Вероника Золотова и я, закатывая глаза, не могу сдержать раздраженного цока языком. Даже здесь она пытается вылезти на первый план, затмив других девушек, которые ничуть не хуже, а наоборот, даже лучше, ее самой. — Смотри-смотри, вся из себя, так важничает, а напыщенная, как индюк, — достаточно эмоционально шепчет мне на ухо Саша, забавным притворным голосом, и я тихо, все так же в его плечо, посмеиваюсь, прежде чем отстраниться, поворачивая голову, в поисках той самой, о которой он и говорил, предполагая, что этой той могла бы быть Веро, такое поведение присуще именно ей, но на себе я ловлю только тяжелый разъяренный взгляд голубых очей историка, который не сводит с меня глаз, чем ни на шутку пугает, бросая в дрожь и всё тело бьет легкая судорога, я нутром ощущаю весь спектр эмоций, который он — ледяная глыба — переживает сейчас, от чего сердце будто бы замирает я не могу выдержать этого напора, — Ты замерзла? — как-то странно спрашивает парень, привлекая к себе внимания, отвлекая от, неприлично затянувшихся, переглядок с учителем, гладя меня по ногам, оставляя свою ладонь намного выше положенного, что я игнорирую, лишь нервно отмахиваясь, что-то невнятноe щебеча себе под нос о том, что всё в порядке, вновь оглядываясь назад в поиске тех самых глаз, которые сами моментально находят меня, — Выйдем? — как-то настойчиво предлагает парень, приподнимая мой локоть, находившийся на подлокотнике сидения, и тем самым неожиданно сильно тянет меня вверх, вынуждая встать вслед за ним, лишившись возможности отказаться, мы вместе направляемся к выходу из зала. Поворотливо и торопливо, чтобы не доставлять лишний дискомфорт окружающим, преодолеваем, сидящих в зале, гостей, так неприлично вытянувших ноги, которые еще и бросают в наш адрес не самые приятные колкие словечки, но я не успеваю даже извиниться, как русоволосый тянет меня в тот самый темный угол, где я, прижавшись разгоряченной кожей спины к холодной плитке, наплевав на все принципы и морали, напрочь забыв про существование своего парня, еще совсем недавно зажималась с учителем истории. Стоун впечатывает меня спиной в ледяную, от чего тело неприятно пощипывает судорога, плитку, в которую уложена стена, вжимая в нее всей массой своего тела, а его дрожащие губы прокладывают мокрую дорожку из поцелуев по всей длине шеи, которую он удерживает рукой, притягивая к себе до непозволительного близко, чего впредь никогда не было раньше. Его ладони нескольким рваными неаккуратными движениями, отвлекающим маневром гладят мою спину, параллельно пробираясь под тонкую вязку платья так чертовски быстро, что я не успеваю даже сообразить, несильно задирая его вверх, оголяя дрожащие бедра, мышцы которых сводит, но не от делания. Мне до одури неловко, от того, что происходит сейчас это именно с ним и острым уколом чувство вины заполоняет каждую клеточку моего тела, смешиваюсь с кровью, и так мерзко и противно, даже просто от осознания факта, что я ничего не чувствую сейчас, кроме душераздирающего страха, полностью захватившего рассудок, от которого меня бросает в жар, и я впервые чувствую острую границу и разницу между пожаром внутри от исключительного исступления и от инстинктивного страха, перекрывающего поток кислорода в лёгкие, — Сделаем это? Никто даже не узнает, — не теряя и секунды времени, он вновь пылко впивается в губы поцелуем, прикусывая до крови и оттягивая нижнюю губу, не давая и малейшей возможности возразить, от чего я ногтями впиваюсь в его мускулистые плечи, сжимая их в тиски, желая привести в чувство, ощущая, как его кровь играет по венам под моими пальцами. — Саша, притормози, пожалуйста, — из последних сил пытаюсь достучаться до его мозга, готовая взмолиться всем богам лишь бы он услышал, но понимая, что русоволосый совсем не в том состоянии и, скорее всего, даже не отдает отчет своим действиям, я отчаянно пытаюсь оттолкнуть его, непозволительно близко прижатое к моему, тело, вжимающее меня в стену, но ни одна из предпринятых попыток не увенчалась должным успехом, — Стоп, — крик сам собой врывается из уст, когда я из последних сил стучу борца по спине, находясь на грани, чтобы не сорваться на истошный плачь, на что он не реагирует от слова совсем, словно меня для него вовсе не существует, и мертвой схваткой цепляется за мою кожу, до боли сжимая ее в тиски, оставляя после себя горящие пунцовые отметины от пальцев, где будто бы изнутри ощущаются его отпечатки, в то время, как его губы, небрежно скатываясь с шеи, проходятся по всему предплечью, оставляя после себя холодок по коже, — Нет, ты меня слышишь? Отпусти, мне больно, — вырываюсь из замка его рук, расставленных по обе стороны от моей головы, после чего мгновенно ощущаю его ладони, бродящие по телу, от чего бьюсь практически в истерике, чувствуя себя безвольной игрушкой или марионеткой в его руках, которая не может сопротивляться, у нее просто не нет сил, и единственное, что остается, это взвывать к его разуму, ощущая, как на душе паршиво от моего же бессилия и жестокости этой, казалось бы нереальной, ситуации, в которой я оказываюсь не по своей воле. Страх охватывает своими медвежьими лапами, сжимая в железные объятия, сил сопротивляться больше нет, нет от слова совсем, как и нет желания, чтобы он позволял себе прикасался ко мне так, как может только Егор, — Я прошу тебя, — ещё толчок ладонью, сжатой в кулак, который приходится ему прямо в грудь, отчего он пошатывается, отступая лишь на полшага. — Зарубин, Карнаухова, значит грязные делишки проворачиваем? Так какой это похабной срамотой вы тут занимаетесь? — дверь в санузел настежь открывается, резко стукаясь об туалетную плитку, от чего в комнате теперь стоит знойный гул и грубый голос преподавателя настигает нас через пару секунд, после его появления здесь собственной персоной, и парень, наконец, отскакивает от меня, отшатываясь, он неловко поправляет воротник белой рубашки, даже не смотря на меня, и я спешу незаметно стереть непрошеные капельки горячих слёз, которые медленно скатываются по румяным щекам, смешиваясь с тональным кремом и бронзером, когда я провожу рукой по коже, — Школа — это вам не бордель, и, уж тем более, не притон, какого черта, я должен лицезреть такое зрелище? Тогда снимите себе номер, раз так приспичило, но, вы же еще подростки, живущие за счет родителей, так что, сойдет только хостел, — злобно цедит сквозь зубы, буквально выплевывая эти, до ужаса мерзкие, слова, играя сжатыми, выступающими, скулами и сверкая своими алмазными глазами, где виднеется разгорающееся синее пламя, куда с каждым новым, острым, как кинжал, словом, он собственноручно подкидывает дров. Он злится. Очень злится. Саша, будучи виновником сегодняшнего происшествия, очевидно ощущая накал страстей, молча, не глядя ни на одного из нас, торопливо уходит, даже не оборачиваясь, скрывается за дверью женского туалета, будто бы поджав хвост от страха, сбегая, оставляя меня один на один с учителем, даже не удосужившись оправдать нас обоих, хотя как тут, на самом деле, оправдаться, а я, не вижу смысла сдвигаться с места, понимая, что меня нигде не ждут, и на какое-то время остаюсь, просто молча рассматривая профиль историка, оперившегося обеими руками о керамическую раковину, — Что это, мать его, было, Валя? — Молодой человек жаждал воссоединиться со своей девушкой, — не желая что-либо объяснять, по сути чужому, мужчине, который никогда и не был моим, небрежно бросила я, хотя прекрасно понимала, что такой ответ не только не устроит историка, но пошатнет его, годами отточенное, мастерство, которое носит название — равновесие, но должны ли тонкости его душевного состояния меня волновать? Ведь мои переживания у учителя явно не вызывают и доли сочувствия, что уж говорить о понимании, да и по сути, оправдываться перед ним я не должна, как и он передо мной, у него нет на меня никаких прав. Я не его девушка, и возникает главный вопрос, а была ли я ей? Кем я была для него? А ведь нас связывает лишь секс и с этим давно пора бы и смириться, всё-таки он не принц на белом коне, который в корне изменит мою жизнь, и заберет с собой в прекрасный замок. Он не обещал мне сказочной любви. Он не обещал мне ничего. Да и так было всегда, поэтому сожалеть не о чем, а спать можно и с двумя. Ведь итак, от того, что я ровным счетом изменяю обоим, и не спешу что-то в этом изменить, поскольку всем нутром ощущаю, что не в силах отказаться ни от одного из них, по крайней мере, сейчас, отчего, если снять на мгновение розовые очки, я превращаюсь в самую настоящую шлюху, так почему бы не перестать сопротивляться и не ускорить, уже запущенный и необратимый, процесс? Глаза наполняются соленой влагой, которая щиплет радужную оболочку, застилая обзор и я уже даже не пытаюсь рассмотреть его лицо, в котором все равно не могу ничего прочесть, кроме бешеного буйства красок и оттенков одно единственного чувства, которое поглотило его полностью, — гнев, — Я — не твоя, Егор. Перестань относиться ко мне как к собственности, как к дешевей игрушке. У тебя нет и никогда не было никаких прав на меня, так оставь же меня, наконец, — отталкивая его теплые руки, которыми он сжимает мои плечи, поглаживающим движением скатываясь на локтевой сгиб, пытаясь прижать к себе, не давая дистанцироваться должным образом, я застаю его врасплох и убегаю прочь, даже не смотря куда меня несут ноги, но в конечном итоге, скрывшись за поворотом, я дожидаюсь, пока Булаткин, покрыв трехэтажным матом всех на свете, спускается со второго этажа школы, и как-то оказываюсь в той самой многострадальной дамской комнате, где на всякий пожарный, закрываюсь на два оборота, что было весьма вовремя, так как в помещение кто-то нещадно ломился, так и норовя сломать ручку, от чего сердце в груди замирает, но всё же я решаю поспешить умыться, чтобы никто не видел моих слёз, ведь где бы это видано было, чтобы Валентина Карнаухова вела себя, как размазня, как тряпка? Холодная вода окутывает лицо, размазывая остатки декоративной косметики, но хуже уже не будет, и я пытаюсь понять, что же я творю. Стуки прекращаются. Шум воды стихает. Скатываюсь спиной по стене, несильно стукаясь головой об стену, желая отогнать, как можно дальше от себя, навязчивые мысли, от чего то до одури мечтая, ощутить прикосновение губ историка на своих, прижимая пальцы у губам, ощущая их пульсацию от одной только мысли о нем, но тяжко вздыхаю, прежде чем принять одну простую истину.Меня невероятно сильно, будто бы магнитом, тянет к Егору, но и с Сашей я расстаться не могу, иначе я буквально развалюсь на части не без помощи историка, конечно, и в результате окончательно сойду с ума, от неописуемого желания быть с учителем рядом и за пределами отношений, касающихся исключительно секса, и при этом каждую ночь буду вершить строгий само суд за свои собственные желания, которые совершенно расходятся со здравым смыслом. А Саша — единственная адекватная частичка, которая удерживает меня, от этого рискованного шага.
Выхожу на улицу и свежий воздух наполняет легкие, создавая какой-то отрезвительный эффект, который оказывает моментальное воздействие, друг от души как-то отлегает, и какой-то невидимый груз падает с плеч, нос щекочет осенняя прохлада, и спускаясь по школьной лестнице, я замечаю, компанию, что-то бурно обсуждавших, одноклассников, уже ожидающих меня, под дубом, откуда доносятся разные возгласы и заразительный, немного истерический, смех, которым заливается почти каждый подросток. Среди знакомых лиц, которые я изо дня в день, уже как одиннадцать лет, могу лицезреть в стенах школы, я уделяю особое внимание двум — самым родным: Гаврилиной и Зарубину. Они оба в одну и ту же секунду поворачивают головы в мою сторону, и на лице девушки, очевидной победительнице в этих выборах, прическу, покрытую лаком, которой взъерошил Милохин, образуется счастливая улыбка, я чувствую, что ее действительно распирают эмоции от сегодняшнего дня, и, несильно толкнув локтем в ребро квотербека, подруга, сунув, новому кавалеру в руки, свою сумку и переносной мини-чемоданчик, который она притащила ради этого мероприятия, вприпрыжку направляется ко мне навстречу, заливисто смеясь и хватая за руки. Не могу не смеяться в унисон с ней, всё-таки это же моя дорогая Юля, но чем ближе мы оказываемся к ребятам, тем фальшивее становится улыбка, а смех мой умолкает вовсе. — Зая, ты прости меня, перегнул палку, — целуя в щеку, русоволосый парень, незаметно для окружающих, очень тихо, еле разборчиво, шепчет на ушко, пытаясь приобнять одной рукой, которая задерживается на моем плече, пока я, сама не понимая от чего, снисходительно киваю, а в голове крутится один вопрос: «Перегнул палку? Теперь это так называется?» Одним ухом продолжая слушать разговоры одноклассников о предстоящем мероприятии, которое совсем скоро, правда когда именно я не знаю, ведь успешно прохлопала ушами, устраивают родители Германа, который так отчаянно просит каждого обязательно прийти и не бросать его в гордом одиночестве в такой сложный вечер в его жизни, на что кампания заливается смехом, и кто-то даже обещает тайком пронести с собой пару бутылочек спиртного, а я, тем временем, вглядываясь в даль школьного сквера, где у проезжей части припарковано два мотоцикла, ярко-синий и блестящий чёрный, я замечаю, что одном из них, точнее на синем, во всей боевой готовности восседает брюнет, который, как мне кажется, торопится покинуть это учебное заведение, но всё же выкуривает сигарету с заинтересованным лицом, слушая второго мужчину, а на другой мотоцикл, скорее всего только отполированный, судя по его сияющему блеску, облокачивается наш преподаватель истории, который тоже усугубляет свою жизнь, наполняя лёгкие губительным никотином, и с хитрым прищуром небесных глаз и чрезмерно наглой ухмылкой на устах, что-то вещает своему товарищу, по выражению лица которого явно видно заинтригованность в рассказе блондина. Своей буйной компанией, которую слышно на весь сквер, мы коллективно принимаем решение сходить в кофейню, как никак нужно отпраздновать безоговорочную победу нашей общей подружки, которая просто не может проиграть в этом несчастном конкурсе, и, шутливо толкаясь и смеясь, мы направляемся к выходу, как раз там, где стоят двое мужчин, не обращая внимания на них. Я сплетаю свои теплые пальцы с холодными ладонями Гаврилиной, которая подробнейшим образом рассказывает о сегодняшнем ужасном утре и своей ссоре с младшей сестрой прямо за столом во время завтрака. Александр, на носочках подкрадываясь сзади, обнимает меня за талию, но я, с невозмутимым выражением лица, так бессовестно сбрасываю его руку, делая вид, что ничего и не было, когда мы оказываемся достаточно близко к Булаткину и этому, неизвестному мне, компаньону, который так неприлично рассматривает, как мне кажется, именно меня, но не придавая этому значения, я отбрасываю эти бессмысленные суждения прочь и отвлекаюсь на Юльку, интересуясь понравился ли Алине — самой младшей из семейства Гаврилиных — презент от старшей сестры, в обмен на ее молчание, как вдруг кто-то задерживает меня, перехватывают мою руку, парирующую в воздухе, несильно хватая ее, притягивая к себе, и мужская ладонь располагается на моей спине чуть ниже лопаток, и я даже сквозь кожаную куртку чувствую теплоту его ладони, а этот недокуренный окурок неизменной тонкой сигареты, пепел от которой падает на землю, продолжает тлеть в левой, такой же покрытой татуировками, руке Егора. — Запомни, принцесса, ты — моя, и только моя, и тебе лучше смириться с этим. Если я узнаю, что кто-то, кроме меня, какой-то незрелый сопляк, прикасается к тебе так же развратно, как я, то этому ублюдку не поздоровится, и не жить вам обоим, — шепчет на ухо медленно, и я чувствую дрожь, которая распространяется по всему телу, с головы до кончиков пальцев, — Вспомни, хотя бы, тот случай в кафе, дорогая, — в голове резко всплывают картинки того смеркавшегося летнего вечера, где он проявил себя совершенно с другой стороны, а от холодного образа бесчувственного мужчины не осталось и следа, когда он решил помочь незнакомому, а может и знакомому, парню добить какого-то мутного типа, и делал это, как профессиональный наемщик, и даже сейчас этот же мужчина, в который раз подтверждает свою позицию «вижу цель — не вижу препятствий». Историк скатывается ладонью с лопаток, ненадолго задерживая ее на талии, прежде чем, с этой чертовски наглой ухмылкой на устах, отпустить меня, все еще насильно цепляясь пальцами за мою кожаную куртку, оттягивая момент, когда нам придется разойтись по разные стороны, но отдаляюсь я, все-таки, первой, несколько смущено заглядывая в его небесно голубые глаза, где не вижу ничего, кроме выдержанного спокойствия и уверенности в своих словах, только вот больше ни единой эмоции не промелькнуло. Встречаюсь взглядами с карими глазами, которые немного скрывают черные нахмуренные густые брови, его спутника, удручённо качающего головой, всё также бесстыдно рассматривающего меня с ног до головы, что совсем не нравится мне. И в этом угрюмом брюнете, в чьих глазах читается доля сочувствия и некого понимания, я узнаю второго мотоциклиста, который в теплый июньский вечер и начал с нами разговор в том темном переулке. Ощущая, как кто-то взглядом будто бы проделал дырку в моей спине, я сконфужено оглядываюсь назад, показывая взглядом мужчине, что мне пора идти, не сумев подобрать верных слов, ведь голова отказывалась работать, постоянно прокручивая, словно заевшая пластинка, его первые слова, с которыми он меня встретил, и на носочках разворачиваюсь назад и спешу к ребятам, которые смотрят на меня в изумлении, отчего я не хочу смотреть на выражение их лиц, кажется, будто бы они увидели призрака, а челюсть Гаврилиной отвисла и вот-вот поцелуется с землей. — Не смотрите так на меня. Ничего интересного. Я просто не переписала несколько практических, на которых меня не было, мне угрожали вызовом родителей в школу, — вру, но все почему-то в это охотно верят, и даже вызываются помочь, но я почти сразу жалею о том, что никак не могу держать свой длинный язык за зубами, и отмахиваюсь, прежде чем перевести тему. Ребята не могут сдержать заливистый смех, после того, как я сравниваю поведение нашего историка с детсадовцами, — Вызывать родителей в школу, как оригинально, — поддерживает меня подруга, и наш задорный смех подхватывают абсолютно все, а я, несмотря на то, что смеюсь вместе со всеми ребятами, стараясь жить настоящим, как и любой другой подросток, всё же не могу отогнать от себя навязчивые мысли и абсолютно не понимаю, почему такой мужчина, как Егор, вокруг которого постоянно, просто 24/7, вертится куча девушек, не может выбрать себе другую жертву, и никак не отпустит, а, даже наоборот, держит меня возле себя мертвой хваткой, не позволяя даже вздохнуть полной грудью с облегчением, которое так изредка наступает, когда историк буквально на полшага отпускает меня, и, все равно, в конечном результате я чувствую себя его ручной собачкой на коротком паводке, которую при каждом неверном движении могут моментально приструнить. Почему он считает это нормальным так легко и просто сказать мне, глядя прямо в глаза, о том, что кому-то не поздоровится, если вдруг тот, даже несмотря на то, что этот «тот» — мой парень, прикоснется ко мне так же, как может прикасаться только сам Булаткин? Что за собственничество его накрыло с головой? А ведь я даже не его девушка. Так, просто бесплатная легкодоступная шлюшка, о чувствах которой никто и думать не собирался, потому что она нужна только для развлечений и плотских утех в любое удобное, для него, время. Но и отказаться от него я не в силах, и от одной только мысли о том, чтобы ко мне прикасался кто-то ещё, чего мне не просто не хочется, а меня натурально выворачивает наизнанку, стоит только представить сей картину перед глазами. Никогда не задавалась вопросом, так почему же именно этот мужчина? Может быть потому что он властный, грубый, но одновременно нежный, может от того, что наш историк всегда одет с иголочки, пунктуален, как швейцарские часы, и умеет удивлять? Его сюрпризы всегда до чёртиков приятные и неожиданные, хотя так и должно быть, ведь вся их суть заключается в таинственности, но бывает достаточно просто раскусить человека, но только не его, например, как ту пятницу, когда преподаватель отпросил меня с последних трех уроков под предлогом подготовки аудиторий к школьной олимпиаде по его предмету, а тем временем кабинет истории был усыпан лепестками белых и красных роз, так как мужчина посчитал неуместным дарить мне букет, когда меня забирал Александр, или его постоянные внезапные неожиданности, которые случаются почти каждый день, такие, как мой любимый кофе в начале учебного дня, миндальный круассан или шоколадные эклеры за нашей с Юлей партой. Его горячие, необходимые мне, как воздух, поцелуи, всегда властные, как и он сам, доводящие до умопомрачения, что находясь в его руках, я теряю как рассудок, так счет времени. В некоторые моменты я просто не могу оставаться собой рядом с ним, мысли о его постоянных тайнах, об определено важных вещах, которые он скрывает от меня, просто лишают возможности быть искренними, как ему, так и мне. Но одно я знаю точно: Мне этот голубоглазый блондин вреда не причинит, а вот люди, которые окружают его? Что за мужчины приходили к нему в школу? Что за странный товарищ является его вечным спутником? Кто такой Егор на самом деле? Долго быть, он сильно изменился? Так почему и кем он был раньше? Что происходило в его жизни до того, как в ней появилась я, и он стал учителем истории в нашей школе? — Валентина, планета Земля вызывает Валю, приём, — нехотя отрываю свою голову, которую все это время подпирала кулаком, чтобы та случайно не отвалилась от тяжести моих мыслей, и не покатилась вдоль того самого небольшого кафе, в котором мы сидели с нашей на тот момент дружной девичей компанией в конце июня, которое расположено рядом с парком, где раньше мы с девочками любили брать яблоки в карамели, и вот спустя три месяца я вновь сижу здесь, уже с абсолютно другими спутниками, а из той компании четырех девушек остались только мы с Юлей, представляю, как бы сильно я удивилась, даже не поверила бы, скажи мне кто раньше, что всё будет именно так, и сейчас, крепко сжимая в руке кружку с фраппучино, я не могу перестать удивляться, как все в корни изменилось за эти три несчастных месяца осени, — Я тебя уже в который раз зову, — щелкает пальцами над ухом, после чего констатирует этот очевидный факт светловолосая, привлекая к себе мое внимание, пока я пытаюсь проветрить свою туманную голову, кажется, мыслями я была слишком высоко в облаках, от чего становиться немного неуютно, я даже не слушала о чем шел разговор, что теперь ощущаю себя не в своей тарелке, — Теперь, когда показ уже позади, остается только верить в чудо, и мы можем начинать подготовку к твоему дню, — я немного поперхнулась своим горячим напитком, который только-только начала потягивать из ярко-желтой трубочки, обжигая язык, каждый год одно и то же, снова она за свое, начинает крутить свою шарманку. Вечная тусовщица Юля… Знает же, я чертовски сильно не люблю эту тему, но всё равно поднимает ее при каждым удобном и неудобном случае. Дни рождения… кто их вообще любит? Посматриваю на время, о котором вещают настенные часы нашего неизменного заведения, а в голове рождается план, — Тебе не отвертеться, это будет самое грандиозное совершеннолетие, о котором должен услышать весь мир. У нас целых три недели на подготовку, я сегодня вечером уже начну планировать каждый наш день — с ярым энтузиазмом вещает девушка, хитро потирая ладони, как делают все хлопни в мультфильмах, пока я посматриваю на время, — По часам, — самодовольно добавляет она, явно всей душой гордясь, в скором времени проделанной, работой, которая, по правде говоря, на сегодняшний день еще не начата. — Знаете, я совсем забыла, что до вечера мне нужно кое-куда заглянуть, так что увидимся у Германа? — я улыбаюсь уголками губ, желая, как можно скорее распрощаться со всеми, не произнося ничего лишнего, и в ответ кудрявый парень одобрительно кивает, запуская руку в свои тёмные волосы, тряся часы, украшающее его свободную руку, это была его немая просьба не опаздывать, которую я безусловно постараюсь выполнить, но результат не гарантирую. Саша на прощание пытается поцеловать меня в губы, но снова мимо, я зачем-то уворачиваюсь и русоволосый промазывает, оставляя свой невидимый отпечаток губ на щеке, а подруга подозрительно хмурится пристально следя за каждым моим движением, однако после долгих крепких объятий тоже отпускает меня восвояси. По ее карим глазам прекрасно видно, что она чувствует, что здесь что-то не то, что я что-то задумала, но, увы, я не могу сказать ей всей правды, о которой, девушка, скорее всего, даже спрашивать не станет, решив дождаться того момента, когда я буду готова открыться ей сама, только вот вопрос заключается в том, а наступит ли этот момент? Решусь ли я когда-нибудь открыться ей? Особенно после моей первой неудачной попытки поговорить с братом, я сомневаюсь, хотя кто знает? Первый блин комом, как говорится, да и Юля это вам не Игорь. Когда-то можно будет попробовать, наверное… С этими мыслями, я в крайним раз окидываю взглядом подругу, натягивая на себя клетчатое пальто, и уверенными шагами покидаю кафе, направляюсь к дому учителя, боковым зрением замечая, как, до этого спокойно сидевшая компанию подростков, сразу после моего ухода, начала что-то бурно обсуждать, глядя мне вслед. Но сейчас это не имеет значения, хочется только поговорить с Егором о том разговоре, который произошёл в сквере пару часов назад, и все эти пару часов не выходил из моей головы даже на перекур, крепко-накрепко засев в глубинах сознания. Промозглый ветер к вечеру разгулялся, до такой степени, что ветви деревьев буквально шатаются из стороны в сторону, и я скрещиваю руки на груди, чтобы хоть как-то согреться, ведь куртка со своей задачей явно не справляется, забегая в подъезд вместе с какой-то бабушкой. На, от чего-то дрожащих ногах, больше напоминающих ватные палочки, гнущиеся во все стороны, я поднимаюсь на седьмой этаж, решая не пользоваться лифтом, и немного запыхавшись, удерживаю палец на звонке нужной мне квартиры, ставшей мне уже совсем родной, слушая мелодичный мотив, который наигрывает домофон. И тут до меня доходит. Меня же никто не звал. И даже не ждал. Я моментально жалею о собственной затеи, а сердце предательски соглашается со мной, сразу же падая в пятки, после того, как краем уха я слышу шум шагов по другую сторону входной железной двери, и с каждой пролетающей секундой давление внутри нарастает, мне хочется бежать, бежать куда глаза глядят, но всё, что я делаю, так это застываю на месте, будто бы врастая в плитку, пока мужчина, в одних лишь серых пижамных штанах, открывает мне дверь, одной рукой сонно потирая глаза, от чего становится похожим на мишку. — Валя? — широко распахнув свои небесно-синие очи и застыв в изумлении, всё так же держась за ручку двери, спрашивает хозяин квартиры, чьи брови машинально взлетают вверх при виде меня, при этом, он как-то неловко подтягивает повыше сползающую серую материю штанов, после чего вновь проводит рукой под заспанными глазами, улыбаясь уголками губ, — Не думал тебя здесь увидеть. — Впустишь? — несдержанно вздёргиваю одной бровью, которая замирает наверху, будто бы это какой-то нервно-паралитический тик, и до боли свожу лопатки вместе, видя, как историк, оглядывая меня с ног до головы заинтересованным взглядом, молча, сохраняя между нами звенящую тишину, пропускает меня внутрь, спиной облокачиваясь об, только что закрытую на два оборота, дверь, внимательно следя за тем, как я стаскиваю с ног свои разнесчастные, вроде бы еще, белые кроссовки, которые давно пора бы положить пылиться в дальний ящик, до лучших времен, пока вновь не потеплеет, но почему-то у меня никак не дойдут руки до этого дела, и становлюсь ногами, облаченными в тонкие капроновые носочки, на теплый пол его квартиры, — Знаешь, я весь день только и делала, что думала о твоих словах. Ну и, как прикажите это понимать, мистер, как выяснилось, собственник? — Мистер собственник? Ничего не забыла? А как же мистер ревнивец и чертов эгоист? — мужчина улыбается, качая головой, припоминая мне то время, когда я нарекла его данными прозвищами и у него даже не было имени, впрочем это правда было, и было по заслугам, — Неужели я невразумительно изъяснился? По-моему, все ясно, как белый день. Я дал тебе понять, что ни один сопляк, и твой Саша в том числе, никто, кроме меня, не имеет никакого права прикасаться к тебе. Прикасаться к твоему столь юному хрупкому телу так, как могу только я, — произносит это тихо и властно, вглядываясь в мои глаза, наблюдая за реакцией, но ничего из вышесказанного для меня не новость, он — эгоист до мозга костей и даже не пытается это изменить, — И знаешь, что мне льстит? Прямо сейчас, может и неосознанно, но сама ты только подтвердила это мне, так еще и согласилась с моей позицией, не только вернувшись ко мне, но и вернувшись домой, — он улыбается, но как-то по-простому, искренне и без доли ухмылки, бесшумно подходя ближе, одной рукой притягивая к себе, буквально вжимая меня в свое тело, так сильно, что я кожей могу ощутить не только его тепло, но и бешеное биение его сердца, колыхающегося в рельефной мужской груди, незамедлительно сладко целуя в губы, неожиданно заставая меня врасплох, оставляя краткий, кровоточащий, укус на нежной коже, пылающей от его прикосновений. Снова это чувство немыслимой тяги к нему, которой просто невозможно сопротивляться, порождающее теплоту, до мурашек пронизывающую все тело, желание погрузиться в этот влекущий омут его чарующих алых губ с головой. Он целует предельно нежно, абсолютно не так как целовал меня раньше, поглаживая пальцами спину, на удивление не углубляя поцелуй, и даже по-хозяйски не забираясь своими теплыми ладонями под мою кофту, как он обычно любит делать, развратно касаясь моей обнаженной кожи, такое ощущение будто бы в нем что-то изменилось, но не могу понять что именно, — Раз пришла, тогда кино посмотрим, что ли, — он, на самом деле, буквально заталкивает нас обоих в гостиную, где я бывала от силы раза два, и потянув меня за руку за собой и мы падаем на диван так, что я оказываюсь сверху него, а мои волосы, собранные в, уже распавшийся, слабый хвост, спадают на лицо мужчине, но я бы не сказала, что ему это мешает, раз он убирает лишь пару локонов у глаз, оставляя все остальные пряди в творческом беспорядке на своей легкой щетине, — Выбираю я, и даже не смей спорить, просто фильм уже скачен, — вслух ухмыляется Булаткин и я не могу сдержать приглушенный смех, который заглушает его плечо, так удачно находящееся напротив моих губ, а его руки, покрытые разнообразными красочными узорами, притягивают меня к нему, а ладони сцепляются в замок на моём животе. Он и я, мы просто бездельничаничаем, в обнимку валяясь на диване, Егор по самый нос укрывает меня лиловым пледом, который не вписывается в интерьер его квартиры от слова совсем, шепча на ушко забавную историю о том, как случайно это тонкое легкое покрывало оказалось его главной находкой этой осенью и теперь он и представить себе не может, как жил раньше, посмеиваясь над своей несерьезностью в тот день, когда ломал голову над цветом, и утыкается носом прямо в мою макушку, целуя куда-то в волосы, пока я своими пальцами ласкаю его руки, то играясь с ними, то сплетая наши пальцы, то проводя длинным острием ногтя по его венам, стараясь не царапаться, а именно легонько щекотать. Просто лежим в обнимку, сплетая и руки, и ноги, потеряв счет времени, наслаждаясь обществом друг друга, иногда переговариваясь о какой-то бессмысленной ерунде, а на фоне работает телевизор, который показывает тот самый, скаченный историком, фильм. И я не могу даже вспомнить подобного момента, когда я ощущала себя настолько живой, как прямо сейчас рядом с ним, и ведь мне, действительно, никогда не было так спокойно и хорошо, даже в те месяцы теплого Московского лета. Я была слишком далеко от дома, но чувствовала себя будто бы я никуда и не уходила. Так может настоящий дом — это вовсе не место, куда ты возвращаешься по вечерам после сложного дня, а его теплые, сладостные объятья, действующие, как легкий наркотик, отравляющий чистую кровь, делающий меня зависимой от этого мужчины, чего я так бесконечно желаю всем сердцем? Посильнее прижимаюсь к такому нужному мне человеку, потеревшись головой об мужское плечо, чтобы наверняка окончательно и бесповоротно раствориться в этой теплоте, которую порождает этот ледяной блондин вместе с сотнями чувств, нашедшими отдачу в моем сердце. Мы впервые проводим время, ничего не делая: не занимаясь ни выяснением отношений, ни занимаясь сексом, ни изучением истории. Просто лежим вдвоём и рассматриваем уже даже не телевизор, а выбеленный без единой трещинки потолок его квартиры. И почему-то мне до одури нравится это, отчего я невольно прикрываю глаза, обещая себе затянуть это занятие ровно на секундочку, мечтая о том, чтобы этот момент длился ровно вечность и никогда не заканчивался, продолжая наслаждаться запахом терпкого мужского парфюма, которые исходят от его тела, которое согревает меня своими сильными объятиями, куда сильнее, чем это покрывало, и сама не замечая, я проваливаюсь в далекую страну, где живут только волшебные мечтания и нет места для суровых реалий нашего мира. — А сколько время? — все еще сонно интересуюсь, потягиваясь в кольце из теплых объятий крепких мужских рук, постепенно отходя из царства Морфея, поочередно открывая глаза, и с трудом сфокусировавшись на пейзаже за окном, понимаю, что я бессовестно уснула за просмотром фильма на руках у учителя и компаньон из меня оказался никудышный, однако, несмотря на это, всё время историк так же сильно прижимал меня к себе, не отпуская ни на миг, согревая теплом своего тела, что несомненно грело мне не только тело, но и сердце, в эту осеннюю стужу, однако небо, виднеющееся, в наполовину зашторенном, окне, было слишком темным, что безусловно напрягало меня. — Без десяти семь, принцесса, — невесомым поцелуем он, вроде бы так же вальяжно, но теперь с неким трепетом, оставляет мокрый след на коже, и потом еще один, после чего касается моей пухлой щечки, потеревшись об нее своей, и я ощущаю легкую небритость его кожи, и щекотку, которую она вызывает при любом нашем малейшем соприкосновении, но как только его слова поочередно упорядочиваются в моей голове, я молниеносно подрываюсь с места, вскакивая со столь удобного дивана, на котором, признаться честны, была готова бы пролежать целую вечность, но только при условии компании, которую составил бы этот голубоглазый блондин, и чуть не потянув Егора за собой, пошатнувшись и придерживаясь рукой за стенку, ощущаю так не вовремя накатившее головокружение, от резкого повышения уровня гемоглобина в крови. И чем я только думала? — В чём дело, Валюш? — Мне пора, я итак уже бессовестно опоздала, — сонно шатаясь на дрожащих, еще не отошедших от дневной дремы, ногах, я, оставляя дверь в гостиную открытой, выхожу в коридор и стягиваю резинку с волос, чтобы поправить прическу, находу обуваясь, после чего останавливаюсь напротив зеркала, слыша шаги за спиной, в стеклянном отражении видя, что Булаткин выходит следом за мной, так же сонно потирая глаза тыльной стороной ладони, — Егор, это был изумительный вечер, извини, но мне правда нужно идти, сегодня никак не могу остаться, — учитель, замирает на месте, скрестив руки на груди, с, какой-то непонятной мне, ухмылкой, боком облокачиваясь об стену, с хитрым прищуром, указательным пальцем показывая на свои алые губы. Улыбаясь уголками губ, которые неожиданно взлетают вверх, я натягиваю обувь и трясу ногой, взглядом показывая на пол, всё-таки я уже обулась, как я к нему подойду? Мужчина откидывает голову назад, тряся, уже немного отросшими, волосами, которые теперь спадают ему на лицо, чем моментами дико раздражают его, и раскатисто смеется на всю квартиру, отмахиваясь от меня рукой, словно это сущий пустяк, а я делаю из мухи слона, и я закатывая глаза, принимаю его протянутую руку, и подхожу к нему, беспрекословно исполняя его немой приказ. — Увидимся, — сцепляя руки в крепкий замок на моей пояснице, сверкая алмазными глазами, одними губами, почти что беззвучно, шепчет Булаткин, в ответ лишь хмурю брови, сводя их на переносице, в голове появляется невообразимая куча вопросов, ответы на которые я собираюсь получить от него, но, вспомнив про время, выбираюсь из цепких мужских объятий, в последний раз полной грудью вдыхая аромат его парфюма, взъерошив его копну светлых волос, неожиданно получая чувственный поцелуй в самые губы, от которого подкашиваются ноги, и легонько отталкиваю его, оставляя отпечаток своих губ на лбу мужчине, который явно желал какого-то более стоящего прощания, прежде чем покинуть квартиру учителя, в спешке спускаясь по лестнице вниз, перепрыгивая через ступеньки, осознавая, что, кажется, я засиделась в гостях у историка. Я не придаю и малейшего значения его последнему слову, ибо моя пустая голова начинает болеть от одной только мысли о суровом выговоре, который я получу, если я помимо того, что явлюсь с неприличным опозданием, так еще и не пойми как и не пойми в чем, реалистичная картинка, как родители и бровью не поведут, когда меня убьют и мокрого места не оставят, которая крутится перед глазами, не дает мне покоя, заставляя ускорить шаг, срываясь на легкий бег, теперь главное успеть привести себя в божеский вид.***
Звоню в домофон, оглядываясь назад, наблюдая за тем, как желтое такси, на котором я, только что, приехала, уже скрывается за поворотом в ночной гуще темноты города, калитка автоматически открывается и широкими шагами, я стремительно сокращаю расстояние, приближаясь к двухэтажному дому из красного кирпича, а дверь, ведущую внутрь жилых апартаментов семьи Ларионовых для меня нараспашку открывает, не кто-то из представителей семейства, а Юлия, которая явно мерзнет от холодных потоков воздуха, обнимая себя своими голыми, покрытыми мурашками, руками, жестами подгоняя меня, чтобы я перебирал ногами побыстрее. Я опоздала на целых пятнадцать минут, что для собравшегося здесь контингента, в принципе не только грубо и безответственно, а неуважительно и непростительно, что заведома предупреждает, что моя семья будет крайне недовольна моим сегодняшним поведением. От чего я неуверенно прохожу внутрь, где с порога уже вижу толпы серьезных дядек с большими животами, которые они, за какими-то бурными разговорами, наполняют алкоголем, чувствуя, как отвращение внутри нарастает словно снежный ком, и оттягиваю вниз свое короткое черное платье, которое я зачем-то, не знаю зачем, решила напялить на себя, буквально за пять минут перед выходом, переодевшись, наверное, в сотый раз, ведь моя любимая мама, обещавшая любезно подобрать мне наряд, ненароком забыла об этом и пришлось как-то выкручиваться, находу придумывая образ поприличнее. Девушка молча, прикладывать палец к губам, сразу после чего поправляет золотую сережку с большим изумрудом, висящую в ухе, тонко намекая не сболтнуть ничего лишнего, ведь сейчас в толпе незнакомцев, даже у стен есть уши, и как ни в чем не бывало, с широкой благородной улыбкой на лице, за руку ведёт меня за собой гостиную, где уже и собрались все, приглашенные на приём, гости, как один, натянуто улыбающиеся Доу другу, сквозь зубы. Ничего необычного: мужчины, облаченные в классические костюмы, ведут свои деловые переговоры, налаживая рабочие отношения, а дамы, в шикарных платьях,Нам дана возможность выбора, но не дано возможности избежать выбора.
©️Айн Рэнд
...so stay tuned for further to the continued…