***
Аято поправлял на плечах и груди полы легкой голубой юкаты. Он не опускался до того, чтобы сидеть в кабинете за своим столом лишь в спальных одеждах. Просто любил иногда сменять строгий белоснежный костюм на что-то менее официальное. Несколько слоев тонких рубах, а Аято уже начал забывать, каково это быть без огромных широких рукавов. Он все еще опасался задеть ими чернильницу, запоздало понимая — нечем. Тяжелый вздох последовал за тем, как мужчина скручивал потрепанный свиток. Ветхая бумага отправилась обратно в деревянный ящик в крышке книжного комода, что стоял по левую руку от ширмы за спиной. Мысли мужчины путались, одновременно цепляясь одна за другую, но с тем же разбегаясь, подобно муравьям в разрушенной колонии. В своем сознании старший Камисато раз за разом возвращался к состоянию Аяки. Нельзя сказать, что с недавних пор Аято не ожидал изменений в их семейном гнездышке, но к чему-то столь стремительно развивающемуся и темному, увы, не был готов. Даже для него все стало подлой неожиданностью, сродни кинжалу в спине от самого ближнего. Это все лишь красивые речевые обороты, которые мужчина привык использовать. Однако, будь он простым человеком, выражался бы в разы прямолинейнее и клял весь свой род, всех своих предков, на ком стоял их мир. Аято сложно сказать, что заставило его зайти в дальнюю часть резиденции клана Камисато. Когда-то он приказал оставить пустые покои отца и матери нетронутыми, как и его кабинет. Для маленького мальчика это была святая святых. Сказать, что свой собственный кабинет он обставил практически идентично тому — ничего не сказать. Более современная копия, что хранила в себе память о том, как отец усаживал его к себе на колени, как рассказывал, что значит быть главой целого клана и не только. Для ребенка все было столь неизвестно, но и важно, что с годами укрепило его дух и тягу к познанию всего нового. Мужчина приходил в кабинет отца в те моменты, когда нуждался в совете. Он не искал призраков прошлого, отнюдь. Просто садился за его стол, брал в руки старые кисти и методично выводил иероглифы на пыльной поверхности. Все как при их жизни… Это умиротворяло. Это помогало придаться глубокой медитации, отбрасывая все лишнее из своего сознания… И в один из таких визитов молодой глава, изнуренный долгими приготовлениями к фестивалю в честь самой госпожи Сёгун и его проведением — уснул. Уснул вот так вот сидя, немного клонясь вперед, сложив руки на груди. Проснулся Аято уже глубокой ночью. В желании вернуться в свои покои, он попытался подняться. Однако ноги, что успели онеметь от сидения в одном положении, дрогнули, и молодой глава вынужден был схватиться за старый книжный комод. Предмет был не очень-то и хлипким, однако все равно знатно так покачнулся, принимая на себя вес взрослого и достаточно крепкого человека. Ширма с тихим шелестом упала вперед, а книги с грохотом начали выпадать из полок, грудой оседая на пол, раскрываясь и перепутываясь между собой. Аято не видел особого смысла в том, чтобы возвращать их на место в строгом порядке. По сути, как такового, его здесь никогда и не было. Отец просто знал, что и где, всегда мог найти. Но сейчас, в дрожащем свету свечей, Аято со вздохом собирал все потрепанные книги и свитки. Для такой мелочи не нужно даже звать Тому, ведь у того появится острое желание убрать всю пыль, проветрить помещение… Слишком много суеты этому месту ни к чему. И в таких мыслях молодой глава возвращал книги на свои места, пока не потянулся рукой внутрь полок книжного комода, дабы просто поправить их расположение. В дальней стенке пальцы нащупали странную щель. Видимо, деревянная панель отошла от пазов после неожиданной встряски, что нехотя устроил мужчина. Вновь книги пришлось вывались на пол, дабы добраться до того, что скрывалось в недрах неожиданного тайника. Аято любил секреты и тайны. Любил хранить свои и обладать чужими. И сейчас, вернувшись за отцовский рабочий стол, поставив свечу поближе, в свете ее дрожащего пламени он открывал деревянный тубус. Защелки поддались легко, как и крышка. Внутри хранилось несколько листов ветхой бумаги, скрученной на подобии свитка. Молодой глава с каким-то снисхождением ожидал увидеть, что это любовные стихи его отца к матушке, а может наоборот. Возможно даже это могло быть частью личного дневника, какие-то старые договора между кланами. Аято не строил теорий заговора. Ведь то, что хранится в кабинете его отца, что-то да значило. Когда фитиль догорел до расплавленного воска, что плескался в широкой чаше, и огонек потух, оставляя по себе лишь тонкую извивистую струю дымочка, Аято даже не заметил этого. Он вглядывался в помятые листы, что еще недавно шуршали от прикосновения его пальцев. Кромешная тьма не настала. Бумажные сёдзи пропускали приглушенный лунный свет, но даже в этих серых потемках уже не увидеть даже кончика собственного носа, что уж говорить о тексте старыми чернилами. Распахивать сёдзи полностью Аято все еще не желал, но пришлось. На мужчине практически лица не было, когда он резко развел в разные стороны дверные створы, выходя на лунный свет террасы перед отцовским кабинетом. Это были… не стихи о любви… не юношеские байки о своих мечтах… не тайные переписки с доверенными ниндзя. Личные заметки, собственные мысли… В тонких пальцах Аято оказалось то, что нормальный человек счел бы за неудачную шутку или проблески паранойи, что рано или поздно присуща всем людям, которые занимают высокие должности и имеют вес в обществе. Отец Аято не был параноиком. Он являлся достаточно разумным и уверенным в себе человеком, и никогда бы не опустился до сочинения таких бредней. В личных заметках речь шла о странных совпадениях и трагедиях, которые сопутствовали всем дочерям клана Камисато. Не важно, пробуждался у наследницы клана глаз бога или она оставалась обычным человеком. В ровных строках, что были выведены идеальным почерком прошлого главы, прослеживалось одно: женских наследников клана не встречалось в истории рода, что были бы старше восемнадцати лет. Если прослеживать родовые записи, то и официально их было не так уж и много. Этот клан не славился привычкой порождать на свет множество детей во избежание любых горестей и бед. Напутствуя себе записями отца, несколько дней Аято не покидал свой личный кабинет и покои. Разве что запирался в семейной библиотеке тоже. Отказывался от еды, от купальни, от любых бесед и встреч. Заметки так взволновали его неспроста. Отец проводил параллели с тем, что у него родилась дочь. Первая девочка за два поколения. И тут даже Аято разделял его беспокойство, исследуя родовые записи клана. Такаюми Камисато была дочерью их прапрадеда. Девушка получила анемо глаз бога после смерти матери в день собственной свадьбы. В возрасте семнадцати лет девушка ослабла настолько, что даже лучшие целители их земель не смогли спасти ее молодую жизнь. В записях гласилось, что в какой-то день она просто… ушла. Это было единственное слово, которое казалось почти что вырванным из контекста. Юкисаку Камисато — одна из детей клана. Не обладала глазом бога, но в возрасте тринадцати лет ушла к морю и не вернулась. Считалось, что в дождливый день ее могли унести страшные волны или же та упала со скалы в темные глубины. Сиюри Камисато — одна из детей клана. Пробудила в десять лет пиро глаз бога, будучи на охоте со старшими братьями. В семнадцать лет ушла с важным письмом для наследника другого клана и не вернулась. Считалось, что она, в преддверии свадьбы, желала убежать. Норико Камисато и Гинко Камисато — дочери Шиничиро Камисато. Не обладали глазом бога, но в шестнадцать лет пропали из своих покоев. Аято действительно нашел слишком мало женских имен среди истории всех наследников клана. У сыновей все было более-менее хорошо, кто-то становился главами, кто-то их подспорьем или уходил на собственные жизненные пути. Ничего необычного. Но, как гласилось в заметках отца, ни одна дочь не расцветала, подобно цветку величественной сакуры. Он сделал огромную работу, изучив в свое время достаточно семейных записей, чтобы сопоставить странные явления, что окружали девушек из разу в раз. По наблюдениям других членов семьи, уходу девушек сопутствовали многие события. У обладательниц глаза бога в какой-то момент начиналось отторжение собственного элемента. Непонятное резонирование первое время могло доводить носительниц до безумия, до депрессии и состояния глубокой апатии. В какой-то момент каждая дочь начинала искать возможности почаще уединяться где-то за пределами своих покоев. Описывались случаи, когда девушек находили в таких неприступных местах, что в пору задаваться вопросом, как ребенок мог забраться туда самостоятельно, ведь не каждый рослый мужчина сможет. Истощение, как моральное, так и физическое, наступало неожиданно, будто бы кто-то вытягивал жизненные силы из молодых тел. Описывалось особое состояние тревожности, когда в определенный момент наследницы начинали прятаться даже от своих родных. Где бы то ни было, но их что-то пугало. Это тревожило как и родителей, так и слуг. Много чего еще выделял отец Аято в своих записях. Но самым первым тревожным звоночком для Аято стало то, что недавно, в одну из безлунных ночей, сестрица постучалась в его сёдзи. Вопиющее поведение младшей, скажут люди. Такая взрослая, а заплаканная приходит в комнату старшего брата, который уже несет на своих плечах долг главы. Тогда они спали вместе, как когда-то в детстве, но Аято преследовало чувство ответной тревоги. Будто бы тьма бугрилась за его спиной. Но тогда старший Камисато списывал это на собственную усталость, так что просто обнимал Аяку покрепче, стараясь уснуть побыстрее. Изучения всей ситуации, что длились несколько недель, приходилось совмещать вместе со своими обязанностями главы и клана, и комиссии. Камисато с огромной тяжестью на сердце в какой-то момент переступил «порог» храма на горе. Но личная неприязнь к этому месту и ее главному обитателю затмевалась решимостью. Если ради Аяки ему придется протянуть леди Гудзи руку для пожатия — протянет. Братская любовь была губительным проявлением семейных уз. Она столь сильна, что заставляла мужчину творить безумства у всех под носом. Яэ Мико… И пары фраз без неприкрытой иронии не проронила. Аято не лучше. Пришел по важному делу, а затевает полемику о былом. Но настоятельница будто бы что-то да знала. Будто бы в этот момент видела то неприкрытое-братское, что сочилось вместе с сиянием его глаза бога. Камисато никогда не скажет ей в лоб «Помоги, подскажи…». Ощущение, что леди Гудзи не та, кем кажется, не покидало его с малых лет. Может с того самого момента, как он отчетливо увидел розовый хвост женщины, когда маленьким мальчиком забрел к храму у подножья? И сейчас именно чувство, что она «не такая», привело сюда. — Господин Аято, — женщина привычно прикрывала лицо ладонью, пока они прогуливались по бесконечным ступеням горы, спускаясь все ниже и ниже. Без лишних слов, но они пытались скрыться от любопытных глаз монахинь. — Как далеко может зайти такой человек, как ты? Аято тогда немного даже удивился такому вопросу, но виду не подал. Привычная нежная улыбка-маска заставляла Яэ Мико тянуть свою лисью улыбку в ответ. — Никто не знает своих пределов, леди Гудзи, — уклончивый ответ был лучше самых честных. Аято пойдет на все. Зайдет он в Ад или дойдет до садов Селестии на своих двух, если того потребуют обстоятельства. Ради Аяки — даже самостоятельно. — Ваш клан всегда был для меня чем-то непостижимо-смешным, — хитрый прищур глаз не скрывал векового интереса. — Когда-то, ради защиты всех, вы могли отдавать самое родное. Сейчас же, ради защиты самого родного, ты готов отдать всех. Они остановились на ровном клочке земли, оба смотря куда-то вдаль. Каждый думал о своем, и спустя долгие минуты Аято уже готов был распрощаться, как настоятельница проронила тихое и вкрадчивое: — Я презираю вас за контракт, но ты выглядишь как глупец, который готов ненавидеть свой род не менее сильно. У Яэ Мико нет понятия «жалости». Она была мудра и хитра и знала, когда настанет время для чего-либо. И у Аято не осталось сомнений — понимает. Он лишь раз упомянул имя своей сестры при начале беседы, а та будто бы угадала, в чем корень проблемы. Сейчас здесь стояли не глава комиссии Яширо и не настоятельница великого храма Наруками. Ночь опускалась на остров густым полотном. Сейчас рядом находились человек, желающий сохранить свою сестру, и женщина, которая видела больше, чем кто-либо иной. — Контракты с Вестниками Бездны хитрая и опасная вещь. Но кое-что все же да несут. Дочери твоего клана стали платой за силу, которая уберегла когда-то множество жизней, в момент слабости великого архонта. Яэ ради самой себя умолчала то, что в тот момент это было необходимо. Она дала людям подсказку, а те так извращенно ей воспользовались. Тогда, в тот миг, цель оправдывала все средства. — Кажется… Его звали Шиничиро… Он встретился с Вестником и пообещал ему всех своих дочерей, если тот выполнит какую-то работу. Ты вдумайся в формулировку, господин Аято. Всех дочерей. Он, как предок, считается праотцом в роду, как и все до него. Так что… По его мнению, он отдал лишь своих двух дочерей. А по взгляду Вестника, ему пообещали каждую девочку, что когда-либо родится. Кто сильный, тот и прав. Твой предок почил давным-давно, и не имеет более власти в этом спорном вопросе. Глупо спрашивать почему Яэ Мико, зная об этом, ни разу не вмешалась. Это дела клана и Вестника, а не ее. Она не влезает в битву, которой не желает. Настоятельница слишком ярко ощутила, какой силы гидро энергия чуть ли не сорвалась с кончиков чужих пальцев. Аято мог начать дискуссию о многом. Но дела столь далеких лет уже нечего поднимать и оспаривать. Исследуя более тщательно записи клана, он натыкался на интересные моменты, и сейчас, слыша слова женщины, мог сложить лоскуты вместе. — Любой контракт можно разорвать, — спокойно выдохнул Аято, но его лицо не несло в себе тень былой улыбки. — Конечно. Все проще, чем ты думаешь. Нужно лишь убить Вестника Бездны. Всего то. — Если это так просто, почему никто до меня этого не желал знать? — спокойный взгляд Аято выражал тихое пренебрежение и осуждение. — А хоть кто-то обращал на это внимание? Ты слишком ценишь свою семью, вот и ответ. Молодой глава, чей взор не застилает быт клана. У тебя слишком много времени, чтобы тратить его на Аяку, верно? Аято не ответил. Он, соблюдая правила, попрощался и спустился с горы уже самостоятельно. Но уже не увидел, что хитрый прищур лисьих глаз сменился неким… Сожалением? Или она просто устала видеть эту человеческую тягу к саморазрушению? В любом случае, Яэ Мико все еще не вмешивалась, оставаясь нейтральным наблюдателем за течением чужих жизней.***
Сейчас, сидя в своем кабинете, Аято неоднократно прокручивал в голове все, что имел и узнал. Вчера, увидев воочию беспокойные метания сестренки, мужчина ощутил такую неимоверную боль в груди, что малодушно пожелал, чтобы копье Томы оставило на нем свой след. Боль физическую проще обуздать, нежели душевную. Вестник Бездны… О, архонты. Кто бы мог подумать? Существа, что казались происками страшных кошмаров и далеких легенд, так близко… И если бы Аято хоть знал, чего ожидать… Предугадать исход битвы с тем, кого уже встречал, в разы легче. А Вестник… Убить то, о чем ничего не знаешь… Звучит как настоящее самоубийство. — Господин Аято, — Тома уже оказался на пороге, вырывая мужчину из глубоких дум. — Ваш завтрак готов. Управляющий поставил на низком столике тарелочку с яичным омлетом в виде рулета, небольшую мисочку риса и блюдце разноцветных данго. Пока Аято наблюдал за тем, как их общий друг готовит все для трапезы, на какой-то миг ему стало даже легче. Смотря на Тому всегда хотелось… улыбаться. Устало, искренне… Хотелось просто выдохнуть и побыть в заботе и уюте хоть на мгновение дольше… Такая непрошеная мысль, но… Аято понимал, что если он не вернется, но спасет Аяку, за ее благополучие более можно не волноваться. Тома не бросит юную госпожу. Никогда не бросит. Он сможет защищать ее вместо старшего брата… — Господин Аято? — лицо молодого человека явилось совсем рядом. — Хух, вам тоже нездоровиться? — Нет, что ты, — Аято будто бы опомнился, медленно поднимаясь и перетекая из-за одного стола за другой. — Составишь мне компанию? Налей себе чаю и возьми данго. Я не хочу их, — Аято привычно улыбался в своей легкой манере. — С радостью, — Тома улыбнулся все так же светло и открыто, устраиваясь напротив мужчины за низким столиком. Аято впервые хотелось честно признаться, что он уже ни в чем не уверен. Но лишь подхватывал палочками кусочки яичного рулета, пережёвывая каждый с особой тщательностью.