***
Прекрасная черта главы — умение держать всех на нужном расстоянии от себя, воспитывая чувство правильности. Аято позволял Томе быть близко к ним из многих соображений, но с тем же управляющий знал всегда ровно столько, сколько ему позволяли. И в этом рождалась уверенность в каждом новом дне. Старший Камисато был одновременно и осторожным, и рисковым человеком. Кто друг? Кто враг? Кого стоит рассматривать как союзника? А кто станет оппонентом? Аято знал цену людям, иногда приходилось играть чужими жизнями, ради самого удачного исхода. Но ставить на кон кого-то из личной прихоти — никогда. Разъединять личное и то, что касается клана — великая наука. Грехи клана Камисато были локальными, внутренними. Так Аято определял их для себя. Они не затрагивали своими масштабами ни Сёгуна, ни любой из островов Инадзумы, что есть хорошо. Не сказать, что этот кошмар легко управляем, но он поддается обузданию. Не умей молодой глава брать все под личный и всесторонний контроль, они бы с сестренкой скитались бродягами с легкой подачи старшего поколения. Возможно, сейчас Аято было бы куда легче, посади он перед собой Тому и расскажи ему все. Все о том, что узнал, что выведал, что понял или не понял до сих пор. Возможно, ему не хватало свежего взгляда со стороны на все положение вещей. Тома не глупый мальчишка, Камисато знал это, как никто иной. Несмотря на показную светлую наивность, он его глаза и уши, он его руки, когда нужно. Этот человек умеет находить выход из, казалось бы, безвыходных положений. Однако, одна мысль что они оба выйдут против Вестника Бездны… Во имя Электро Архонта, это заставляло кончики пальцев холодеть. Сам Аято не знал, чего ему ожидать и когда, а вести за собой лучшего друга на верную смерть, оставляя юную сестрёнку абсолютно одну… Вот это было в глазах старшего брата по-настоящему бесчеловечным. И неразумным, кстати, тоже. Терять двух отличных воинов разом — глупо. Спустя столько дней после известий о том, что все сводится к смертельному поединку с Вестником Бездны, Аято почти что смирился. Он не настраивал себя на бесповоротное поражение, но с тем же не уповал на молниеносную победу. Его руки дрожали от усталости, а не от страха. Сколько мужчина не спал?.. Прикосновение Томы к его ладони заставило Аято вздрогнуть. Мужчина резко открыл глаза, пытаясь понять «кто-где-когда», как блондин уже распинался в извинениях, и чуть ли не пробивал пол в низких поклонах своим протектором на лбу. Глава приподнялся и ощутил, как от щеки отлепился лист бумаги и с тихим шелестом опустился на стол. Насколько же это… — Чернила, — платком Тома уже утирал небольшое пятнышко на щеке мужчины, старательно оттирая, чтобы не оставить раздражения. — Я вас разбудил… Простите. Хотел забрать кисть, всего лишь ее. Аято отстранился от заботливого прикосновения и перевел заспанный взгляд на стол. Официальное письмо было испорчено. Тома, будто бы и это предвидев, уже забрал лист, комкая его в руках, поджигая, а пепел ссыпая горстью на поднос с пустующими высокими чашами. — Тома… — выдохнул глава, с нажимом проводя бледными ладонями по своему лицу и растрепывая голубоватые пряди, придавая им лишь больший беспорядок. — Сколько я спал? — Часов пять, мой господин. Вас сморило на рассвете, — Тома поудобнее устроился на своих коленях около угла рабочего стола мужчины. Горе с Аякой, дела комиссии… Все тянуло силы и соки из молодого мужчины. Если он и уставал, то никогда этого не показывал. А сейчас заперся в поместье и чахнет вместе с сестренкой, находясь в преддверии и ожидании чего-то. Тома перебрался мужчине за спину, и крепкие ладони управляющего легли на поистине каменные от напряжения плечи. — Тихо-тихо, я хочу помочь, мой господин, — нежная улыбка так и скользила в голосе Томы. — Я собрал письма от гонцов, принес сюда, ни одного не потеряли. Отчеты от ваших людей тоже принял, все на столе. Выдохните, мой господин. Выдохните все, что вас гложет… Тома был невозможным человеком. Так смело подходил временами к главе столь близко, как никто не осмеливался более. И Аято даже был благодарен. Хоть кто-то не забывал о том, что безупречный глава комиссии Ясиро тоже человек. Умелые руки управляющего так правильно разминали напряженные плечи. Тома с нажимом проводил по хорошо очерченным мышцам, пальцами разглаживая не только складки на одежде, но и заставляя кровь по жилам бежать быстрее. Аято только и мог сейчас сидеть, опустив голову и в стыдливом блаженстве прикрывать глаза. Блондин помнил о своей аналогии с горным прудом и камнем, когда дело касалось брата и сестры Камисато. В своем волнении он чуть ли не совершил страшную ошибку. С Камисато нужно быть осторожным, плавным, как легкий, извивистый листочек, подхваченный ветром. Он, в отличии от камня, не идет ко дну. — Ты так много на себя берешь, — это были слова друга, а не лучшего слуги поместья Камисато. Тома только в особые моменты позволял себе вспомнить былое формальное обращение к этому мужчине. — Ты же помнишь, что я всегда был и буду на твоей стороне, мой господин? Помнил… Аято всегда это помнил…***
На вторую неделю после похорон родителей, Аяка заболела. Долгие зимние ночи и короткие дни пагубно влияли на малышку, которая чуть ли не заливалась слезами от горя утраты. Столь юному дитю такое поведение было простительным. Будто бы еще вчера она приносила к постели отца бумажных журавликов и милые цветочные оригами. Будто бы так недавно матушка обнимала своих детей тонкими, холодными, дрожащими руками, даря нежную улыбку и такие родные поцелуи в детские лбы. А теперь этого всего не было, и Аяка ночами забивалась под одеяло к Аято, боясь, что и тот уйдет следом за ними. Аято не мог позволить себе плакать. Он лишь в тишине комкал ткань дорогих одежд на своих коленях, но молчал. Слишком… резко. Слишком быстро вчерашние друзья стали врагами, верные советники отца — стервятниками, служанки матери — пиявками. Клан Камисато разваливался в одночасье, и никого не стыдило даже то, что палочки благовоний у поминального алтаря не истлели полностью. Прах его родных покоился под могильными плитами, и ни у одного невежды не щемило сердце в память о былом уважении к таким прекрасным людям. Шёпот по углам, косые взгляды на молодого, только что ставшего главой, наследника — резали кожу, чуть ли не сбривая скальпом с мяса. Взрослые смотрели на Аято, как на безмозглого болванчика, который качается из стороны в сторону даже от одного легкого толчка или прикосновения. Аяка была удостоена не лучших взглядов. Старший брат старался укрывать ее собой, держал за тонкую ладошку, не давал слышать сальные разговоры по поводу ее туманного будущего в качестве чей-то невесты да и только. Она тоже была не лучше товара для этих стервятников. Дети — свежее мясо — еле держались. А молодой слуга в дрожащих руках подносил чай и угощения с кухни, где кухарки гоняли его тряпками да лишь чудом не орошали кипятком, такого нерасторопного. Первый сын был стойкий телом. Тяжкие тренировки закалили его мышцы, помогли развить изумительную не по годам усидчивость и острый ум. Но чего все это стоит, когда за какой-то один миг весь мир разрушился? Сколько бы молодому парню не повторяли, что он станет главой, примет весь груз ответственности на себя и поведет людей за собой, но, когда это стало реальностью, будто бы все науки выветрились из головы в одночасье. Аято был растерян. Для всех он лишь хороший мальчик, взращённый в богатстве и уюте, которому пророчили власть без особых усилий. И сейчас десятки рук тянулись к нему из тени, в желании разодрать молодую плоть. Старший Камисато пытался найти ответ, найти силы в себе поднять голову, но каждый раз натыкался на холодные слезы младшей сестры, что хватала его за руки; на загнанный взгляд Томы, который старался улыбаться, прикрывая наливающиеся синим побои на руках и животе; на злорадные или сожалеющие шепотки изо всех сторон… И сейчас, сидя у футона своей маленькой сестренки, сжимая ткань тренировочных штанов до побеления кулаков, Аято уже не мог улыбаться. Не мог убеждать младшую сестру, что все будет хорошо. Как может обещать всем светлое будущее тот, у кого самого нет в это веры? Он один… Один… Совершенно один, с Аякой за плечами, которая не заслужила такого горя, будучи самым светлым ребенком во всем мире… — Аято-сама… — тихий голос Томы тогда тоже заставлял дрожать. Еще несколько месяцев назад Аято оживленно рассказывал о своих планах на клан, о том, каким членом комиссии он хочет стать, описывал свои идеалы и стремления. И все, чтобы зеленые глаза единственного друга сияли еще ярче. Чтобы тот верил… Чтобы тоже не опускал головы… А сейчас… Аято самому стыдно. Аяка спит беспокойным сном, потому что жар понемногу спадает. За плотно прикрытыми сёдзи завывает вьюга. Голубые пряди первого сына ровным водопадом спадают на плечи, доставая примерно до середины напряженно сведенных лопаток. Молодой парень чуть ли не скрипит зубами. — Я не знаю, что нам делать, Тома… — шепчет Аято, не поворачиваясь лицом к своему лучшему другу. — Я не то что Аяку защитить не могу от этого, я даже тебе помочь не могу. Она не должна видеть, не должна слышать… Тома рывком отставил высокие чаши с остывающим чаем. А вот толку? Молодой парень все равно не знал, за что ему хвататься. Он упирался коленями в мягкое половое покрытие и пошатывался, будто бы решаясь подаваться вперед или в какую-то сторону. Аято же сцепил зубы лишь сильнее. Импульсивный дух максимализма бурлил в крови, смешиваясь с человеческим отчаяньем. — Мне пророчили большое будущее, Тома. А я… Столько хотел, а толку? Меня не пускают даже на порог отцовского кабинета… Я только и могу что уходить в додзе, чтобы не слышать… Я сижу в покоях для приема, а слова не могу вставить… Ты не заслужил такого, как и Аяка, Тома. Томе казалось, что мир вокруг них одновременно замер и начал вращаться еще быстрее. Это чувство невозможно было объяснить по одному щелчку пальцев. — Я тебя знаю, Тома. И ты правда достоин большего, чем жизнь в клане, что медленно рассыпается на куски. Ты из тех, кто видит, что поставлено на карту, так что, если не хочешь ввязываться, то лучше уходи. Я не могу гарантировать тебе ничего. Я не буду судить тебя за твой выбор, не бойся… Безутешная минута малодушия и слабости была прервана резким выпадом молодого слуги. Мальчишка подался на коленях вперед, хватая своими ладонями пальцы Аято. Только этот неожиданный жест заставил молодого главу обернуться вполоборота и показать миру свои большие светло-фиолетовые радужки с расширенными черными зрачками. Но сейчас зеленые глаза смотрели уверенно вперед, не с вызовом, но с каким-то невозможным теплом и жаром. — Молодой господин! — Тома и сам от себя не ожидал, что повысит голос на друга. Он тоже был напряжен, но не из-за тягот службы под началом старших служанок. Это напряжение исходило из души, которая стремилась поддержать то, во что верила. — Не смейте так говорить! Не сравнивайте себя с грязью на потеху этим тварям! — слугам за такие слова о знатных господах в пору вырывать языки, но никто из двух мальчишек об этом сейчас не думал. — Вы делились со мной тем, что хотите видеть в будущем клана. И я верю в будущее, которое вы можете создать! — грубые пальцы слуги дрожали, покрывая собою тонкие пальцы аристократа. — Я верю в будущее, в котором Вы — лучший представитель и член комиссии! — зеленые глаза этого светлого человека не умели лгать, за несколько лет Аято в этом убедился более, чем кто-либо иной. — Я верю в будущее, где Инадзума будет светлым и свободным местом для всех! — уроженец других земель еще помнил о той «свободе», которой лишился здесь. Он был подобен птице, которой так и не смогли обрезать широкие крылья. — Я верю в будущее, в котором я есть и буду на Вашей стороне всегда! Во время любого вашего шага или решения, я всегда буду рядом! Кто бы что не говорил, мой господин! — Еще не до конца сломленный голос молодого парня звучал искренней твердостью и уверенностью в этом. — Поверьте, мой дом не эти стены, не эти земли, Аято-сама. Мой дом лишь там, где есть Вы и молодая госпожа. Именно вы дали мне то, что многим и не снилось, — Тома ощущал, как часто дышит, пытаясь вдохнуть побольше воздуха от такого откровения, но он желал быть сейчас искренним. Желал, чтобы молодой господин понял… Блондинистые пряди беспорядочно разметались вокруг лица молодого парня. Тот шумно сглотнул, уверенно прищурившись. Ладоней с рук молодого главы Тома все еще не думал убирать. — Отец, мой родной отец, учил меня быть верным и праведным человеком, Аято-сама. И уж поверь, я знаю цену своим словам. Я выбрал себе господина, — Томе было сложно обуздать свои эмоции, но эта решительность в его зеленых глазах не нуждалась в удушающем контроле. — В будущем, которое можешь построить только ты, я буду твоим верным слугой и слугой Аяки. Не только Тома сейчас метался в странных душевных терзаниях. Аято было ни капли не легче. Одну его ладонь сжимал верный друг, который клялся в том, что будет его верным союзником в любых начинаниях, а вторую ладонь неожиданно цепко сжимали тонкие пальчики малышки Аяки. Глава разрывался между ними двумя. Его взгляд постепенно обретал какую-то ясность и ответную решительность. Он не один. Что за идиот. Неподобающее поведение для молодого главы. У него есть его милая сестра, верный товарищ, ради которых стоило сохранить клан и сделать его безопасным местом для этих двух… Аято неожиданно даже для себя переплел пальцы с Томой и Аякой, давая себе клятву, что любой ценой, но он защитит их и вернет клану Камисато славу, которой тот всегда заслуживал. Той зимней, холодной ночью, в потухающем и дрожащем свете свечей, два новообретенных глаза бога демонстрировали всю решимость молодого главы и его верного вассала.***
Сейчас, все еще ощущая крепкие руки Томы на своих плечах, Аято стоял на коленях перед поминальным алтарем своих родителей в их покоях. Палочки для благовоний дотлевали в своих нишах. Их старший сын никогда не молился, но сейчас просил родителей благословить их всех на удачу, в чем бы та не заключалась. Ладони смиренно покоились на коленях, а перед ним на полу лежала верная катана. Аято корил сам себя за малодушие, но сейчас будто бы собрался с новыми силами, вспоминая, что он никогда не был один. Даже сейчас, собираясь духом на важный бой, который пророчила буквально сама природа вокруг них, в его сердце не было страха. Лишь решительность. Решительность, с которой он нес правосудие и свет в этот мир. Решительность, которой он восстановил доброе имя и силу клана. Решительность, с которой он охраняет покой не только Наруками или Сёгуна, но и всей Инадзумы. В последний раз склонив голову в глубоком и уважительном поклоне, глава поднялся на ноги, возвращая оружие к себе поближе и подвязывая ножны к поясу покрепче. — Моя сестра увидит сияние Инадзумы в лучах нового дня, — глава клана Камисато развернулся спиной к алтарю, покидая родительские покои. Аято не ошибался, предполагая, что сама природа дает знак. Поутру безоблачное небо разразилось десятками вспышек молний, а позднее ветер в один момент нагнал густые тучи, что закрыли солнце. Глаз бога Аяки тогда же вспыхнул особенно ярко, украшая инеем не только зеркало, но и всю стену за ним. Тонкие морозные побеги тянулись прямо до постели молодой девушки. В грозовой вспышке молний тень Томы казалась искаженным призраком. Он всматривался в темное, тучное небо, сжимая ладони в кулаки. Если Аято доверился ему, значит и ему остается лишь верить в своего господина.