Сумеречная камелия

Тома бы с удовольствием подставил лицо проливному дождю, что сейчас пускался с небес. Ощущение, что само его сознание уже пылает, было отвратительным. Управляющий опирался на свое копье, смотря куда-то на дрожащую листву, что прогибалась под массивными каплями. Столь же стремительно, как пустился этот ливень, Аято покинул поместье. Тома лишь успел перехватить его локоть одной рукой, второй удерживая поднос с теплым отваром для Аяки. Тогда взгляд господина и слуги пересеклись всего на мгновение, но глава все же обернулся. Такой идеально собранный, такой решительный. Именно тот Аято, за которым могут идти люди. Именно тот Камисато, который темной тенью оберегает Аяку от проблем, управляя кланом решительно. Эта напускная вежливая улыбка, эта родинка под губой, чарующий взгляд из-под светлых ресниц… — Тома, будь добр, присмотри за Аякой, — мужчина накрыл его ладонь на своем локте своей, крепко сжимая. — Чтобы не случилось сейчас и в будущем, присматривай за ней, хорошо? — Только этим и занимаюсь же, мой господин, — немного нервно отшутился Тома, но от настроя мужчины его пробрал холодный озноб. — Я скажу это лишь раз, Тома. И только тебе, — они пересеклись как раз в коридоре перед сёдзи, что вели в покои Аяки. Тихий шепот на грани иллюзии коснулся уха. Тома мог грудью ощущать грудь своего господина. Руки опустились сами собой, так что поднос рухнул на пол, а чаша отвара опрокинулась, теряя свое содержимое. Оно лужей растекалось по древесине, скапывая потёками на ранее идеально чистый пол. Аято отступил на шаг, теряя свою миловидную улыбку. Лицо его приобрело те черты холодной решительности и собранности, от которых даже у самой Кудзё Сары подкашивались колени, а ведь эту леди из комиссии Тенрё не пугает даже собственная смерть. С таким лицом глава покидал поместье в те моменты, когда мирные переговоры Аяки не несли особого смысла. Потому Тома сглотнул, тихо осознавая, что доверительный шепот на ушко не очередная проверка на верность и на вшивость. — Я иду с тобой, — Тома и не думал отнимать рук, но Аято сделал это самостоятельно. — Аято, послушай меня! Я не сомневаюсь в тебе, но подумай сам. У нас двоих больше шансов на… — Тома, — этот тон не терпел никаких пререканий. — Я не геройствую, ты же знаешь. Я рассмотрел множество вариантов, но, беря во внимание вещи, что я не могу озвучить, уверяю — оставайся с ней. Я не знаю, как это начнется, когда, и кому предстоит это все. Я буду искать, а ты оберегай ее. Если что, сигнальные огни дома Наганохара при нас. Тома вновь вцепился в дорогие одежды чужой формы. Слишком импульсивно, но… — Я понял. Я понял тебя, мой господин. Я уберегу Аяку до твоего возвращения, так что лучше поторопись. Ему хотелось быть наивным. Хотелось верить, что Аято сможет преодолеть даже это. И эти объятия, крепкие, такие горячие и нужные, будто бы крыльями сомкнулись за спиной старшего Камисато. Тома умел благословлять на удачу лучше, чем все призраки предков великого клана. Сейчас, вдыхая свежий дождевой воздух, Тома прикрывает глаза. Он инстинктивно сильнее сжимает пальцы на древке своего копья, кусая губы и грозно щурясь. Стражники безмолвными статуями стоят у ворот, у главного кабинета. Слуги тенями снуют коридорами. Все поместье будто бы ощущало бурю, что надвигалась со всех сторон и грозилась начаться в любой момент. Управляющий не был удостоен подробных объяснений. Аято сказал ему размытое «Ради Аяки я намерен убить Вестника Бездны». Это ничего не объясняло, но вызывало одновременно и тревогу, и трепет. Душа все еще порывалась броситься следом за мужчиной, но в чем-то глава был прав. Оставлять Аяку одну — нельзя. Кто его знает, может враг уже давно был под носом и только ждет, дабы дочь клана Камисато осталась совершенно одна. Стражники хороши, но не настолько, как глава и его верный слуга. Будь Аяка в форме, она бы и сама дала более чем достойный бой, чтобы защититься самостоятельно. А так… Тома бросил осторожный взгляд через плечо, где в сером сумраке металась в беспокойном сне юная госпожа. Ее страдания разжигали в сердцах знатного господина и его верного слуги ту ненависть, которую оба поклялись запрятать как можно глубже.

***

Камисато не знал, куда ему точно держать путь. Но бывают в жизни моменты, когда ты чувствуешь, что вот что-то да случится. Вот звенела в воздухе эта надрывистая нота волнений и тревог, что вот-вот лопнет, разорвется буйством неуемного пламени. Сейчас молодой глава мог полагаться лишь на свою собственную интуицию и глаз бога. Элементальный амулет был очень чувствителен к любым колебаниям энергии. Аято никогда не ошибался, когда отдаленно улавливал глаз порчи, что присуще иметь большей части фатуи. Потому и сейчас была надежда на то, что гидро амулет сможет ощутить что-то, что связано с Бездной. Лес Тиндзю никогда не казался Аято каким-то уж больно страшным или коварным местом. Когда-то они все втроем — он, Аяка и Тома — носились здешними тропинками. Неугомонные наследники всегда мочили ноги в прохладных речных водах, а слуга лазил на деревья в поисках спелых закатников и сочных фиалковых дынь. Матушка никогда не порицала такое поведение своих детей. Наоборот, женщина испытывала огромное материнское удовольствие от того, что те могут так искренне радоваться простым мелочам, пока их детство в самом разгаре. Тома приносил Аяке пышные букеты из прекрасных сияющих цветов, а та, в свою очередь, под его чутким присмотром, училась плести венки. Тонкие стебли часто ломались, но девочка не плакала, а лишь хохотала, заставляя Тому заканчивать все самостоятельно. Слуга же создавал замечательные украшения, что потом целый день юные наследники носили на своих головах. Сейчас же Аято медленной поступью ступал по этому самому лесу, прикрывая голову элегантным красным зонтом. Тяжелые капли барабанили по его поверхности, пока мужчина спускался каменными тропами, минуя поросшие мхом статуи тануки. Голос леса приглушенно отдавался в ушах, как и звук собственных шагов. Камисато остановился, вдыхая полной грудью эту влажную свежесть. Взгляд устремился на бурный поток, что ключом преодолевал камни, стремясь закончить свой путь в обрыве водопада. Тяжесть на сердце не давала увидеть сейчас мимолетную красоту. Аято покрепче сжал пальцами древко зонта, возобновляя легкий, размеренный шаг. Он торопился, но с тем же оставался рассудительно собран. Глаз бога молчал. Не с чем было ему резонировать здесь. И будто бы в насмешке, краем глаза он замечал химерные мордочки тануки, что будто бы насмехались с его человеческих потуг найти то, что не показывается просто так. Безжизненный камень оставался на своих пьедесталах. Хладные капли скапывали с голых голов и соломенных шляп статуй. Аято отвернулся от них, стремясь быстрее покинуть это место. Оно лишено спокойствия. В гуще аралий лишь хвойный аромат смешивался с грозовой свежестью, и это все еще не приносило облегчения. Камисато бросил долгий взгляд за плечо, но уже не видно было ни ступеней, ни далеких стен родного поместья. Сияющие цветы будто бы померкли, опуская свои бутоны низко-низко. Тяжесть дождевых капель действительно была столь велика. На каменных тропах лежали грязные, раздавленные лепестки сакуры. Их ошметки вот-вот да смоет беспрерывным потоком. Ступня Аято оставляла на лужах мимолетный отпечаток, что разлетался брызгами и волновал без того беспокойную рябь. Перед его глазами вновь предстали величественные тории. Деревянные врата во вспышках молний выглядели грозными сооружениями, что темным силуэтом дополняли унылый грозовой пейзаж. Статуи тануки были и здесь. Каменные фонари потухли давно, а амулеты на маленьких алтарях болтались промокшими жгутами тонких веревок. Но замысловатые тропы вели его лишь вперед: мимо озера, на котором периодически любили появляться слаймы, мимо полян, где заблудшие кайраги и ронины порой находили свое последнее пристанище. Тропы вели его выше, к непримечательному храму у подножья горы Ёго. Статуи тануки здесь сменялись лисицами, что смотрели своими каменными глазами с бесконечным всезнающим пренебрежением и осуждением. Давно потухшие от дождя свечи выглядели какими-то неуместными обрубками, когда Камисато подошел поближе к одной из статуй на пьедестале. На каменном теле лисицы все еще не потускнели фиолетовые линии вычурных рисунков. Именно с этого места началось его не самое радушное знакомство с хитрой лисицей под личиной человека. Как же давно… Аято прислушался к своим ощущениям — пусто и тихо. Глаз бога и здесь не находил никаких неуместных отголосков темных сил. В скромном святилище не было времени находить пристанище от дождя. И не важно, насколько уже промокли ступни. Однако, Аято все равно поднялся на крыльцо, хоть на несколько минут выпуская зонт из рук. Прогнившие доски пола противно скрипели от каждого шага. Ладони, обтянутые темной тканью форменных перчаток, коснулись запертых ставней святилища у подножья. Мужчина лбом прикоснулся к влажной, грязной древесине. Тяжело… Уже несколько часов пути не приносили никаких результатов. Аято то и дело поглядывал на небо, боясь увидеть там сигнальные огни от Томы. Он понимал, что… Не успеет. Случись что в поместье, глава просто не успеет добежать даже самыми тернистыми окольными путями. Шум дождя… Тяжелые капли барабанят по ветхой крыше, ветер воет сквозь щели. Мужчина отряхнул руки и вытянул их из-под крыши, набирая в ладони прохладную воду. Плевать, что перчатки теперь второй мерзкой кожей прилипли. Абсолютно неважно. Аято все равно поднес воду к своему лицу и омыл его, с нажимом проводя ладонями по коже. Неприятно… Омерзительно… Камисато старался собраться с мыслями, веря в крепкость своих убеждений и духа. Его ждут. На него возлагают надежды. Не призрачные, продиктованные приличием и статусом. Личные надежды Томы и призрачное присутствие Аяки — вот что важно. Сейчас его добрый друг точно сидит у ее покоев, прислушиваясь к каждому шороху… Аято утер влагу с лица длинным рукавом своих верхних одежд. Тяжко прикрыв веки, он будто бы увидел картину того, как управляющий вновь обнял его. В каком-то забвении мужчина обернулся, боясь увидеть Тому за спиной. Или может все же ожидая? Что за глупости. Что за малодушные глупости. Аято готов был смеяться с самого себя. Уверяя себя, что все уже решено, он гнал мысли о том, что умирать… жалко. И горько. И неуместно. Тома бы сказал, что смерть — самое последнее, что есть в списке обязанностей молодого главы. Камисато как-то сокрушенно улыбнулся своим же фантазиям, подхватывая красный зонт вновь… Ближайшими тропами путь мужчины лежал до самого Арауми. Он не мог объяснить принцип своего маршрута, просто… Прямо. Камисато шел действительно туда, куда его глаза глядят. Его тянуло туда: к старым руинам, к обломкам стражей руин, к цветущим юмэмиру. Дождь немного утих, оставаясь где-то в воспоминаниях мужчины. Сложенный красный зонт был крепко зажат в руке. Арауми… Аято когда-то любил это место. Любил нежной детской любовью. Сейчас, когда он проводит ладонью по холодному камню руин, так трепетно сжимается сердце от воспоминаний. Здесь он когда-то собирал лепестки сакуры матушке на чай, а отец приводил его для тренировок и медитаций. Именно в этих развалинах он с Томой когда-то отрабатывал свои техники и мечтал о своем… об их будущем, о клане, о комиссии… Это место было в каком-то плане даже достаточно памятным, чтобы в момент смуты Аято изредка уединялся с небом, природой и водными пейзажами. Мужчина в ленивом жесте огладил каменную морду очередной лисицы. Иногда у него было впечатление, что Яэ Мико способна наблюдать из этих статуй за всеми и сразу. Сейчас же Аято желал получить от нее хоть на крупицу больше информации. Она видела вестников, явно знала о чем-то, что так и не сорвалось с ее уст. Камисато сжал каменную морду, в тупом желании раскрошить камень. Но чего уж тут… За плотными тучами не понять, день еще или уже вечерело. Сильный, порывистый ветер заставлял его длинные рукава и полы верхних одежд извиваться за спиной, иногда сметая их левее. Голубые пряди в истинном аристократическом беспорядке спадали на лицо мужчины, когда он устремил свой взгляд вдаль. И будто бы кто-то что-то ощутил, ведь молния извилистой змеей заставила облака вспыхнуть. Каменная арка на краю обрыва… Так притягивала внимательный взгляд. И чем дольше Аято стоял, тем беспокойнее становилось. Вдруг его глаз бога вспыхнул синим сиянием. Камисато накрыл его ладонью, прижимая к бедру покрепче. Его амулет так не бесновался, даже чуя глаз порчи фатуи. Ветер все крепчал, срывая розовые лепестки юмэмиру и заставляя их кружиться вокруг. Но несмотря на изобилие свежего воздуха, у мужчины сперло дыхание, будто бы кто-то цепко схватил его за горло. Он много повидал за время службы, но такого… В центр каменных врат будто бы ударила молния, образуя то ли щель, то ли полноценный разлом, который с каждой секундой расходился в краях лишь сильнее. Сейчас будто бы сам воздух давил на плечи Аято, желая пришпилить его тушу к земле пониже. Разлом все разрастался до момента, пока не достиг поистине нечеловеческих размеров. Камисато когда-то доводилось встречаться с небезызвестным предводителем банды Аратаки, который являлся выходцем из рода красных Они. Но даже размеры демона не равнялись с тем, что сейчас видел молодой глава. Существо, что вышло из разлома, походило более на живой доспех, чем на что-то иное. Черные латы переплетались с изобилием голубых и темно-синих вставок. За грозным шлемом не было видно ни лица, ни даже глаз, но эта темная энергия… Глаз бога Аято бесновался не на шутку, пульсируя на бедре быстрее даже, чем способен разогнаться пульс под кожей. Небеса вновь разверзлись молниями, что паутиной скользили по грузным тучам. В груди Вестника Бездны сиял синий камень, явно не меньше кулака и больше любого глаза бога в их мире. Его обманчиво аристократичная стойка обрамлялась парящими полами витиеватого доспеха, и это, будем честными, захватывало дух. Одного взгляда на это существо хватало, чтобы понять, на что уповал предок, заключая контракт с Вестником. В каждом его шаге, в каждом жесте руки и даже взмахе доспехами скользила сила. Сила, которую человек не в силах постичь даже столетними тренировками. Это то, что называется «врожденная» особенность. Это малая часть того, что Бездна дает своим «детям» и стражам. Аято совладал с собой. Он смог, иного выхода и не могло быть. Секундный трепет просто от одного появления Вестника, смылся дождем и был сорван порывистым ветром. Глава знал, ради чего выискивал это существо и что теперь было поставлено на карту. — Человек? — грубый голос Вестника звучал, казалось бы, чуть ли не из глубин самой Бездны. Камисато понял, что пути назад более нет. Уже нету смысла думать о смене плана, хотя Тома бы явно одобрил такую идею. — Человек, — вторил ему ответом Аято, скучающе рассматривая свой красный зонт. Только после этого короткого действия взгляд светлых глаз главы вновь поднялся на Вестника. — Я искал встречи с тобой, Вестник Бездны. Ведь это твой образ вплетен в историю моего клана, я прав? По правде говоря, Аято ненавидел переговоры. Никогда он их не жаловал. Вот у кого язык был подвешен для долгих официальных и светских бесед, так это у Аяки. Его милая сестренка была мастером в этом, как и лицом клана, в то время как истинный глава являлся умом и руками. И сейчас его не прельщает перспектива переговоров с тем, по чьей милости покой милой Аяки в опасности, как и ее ценная жизнь. — Аааааа, — этот протяжный звук олицетворял то, что Вестник ясно понимал, о чем и о ком идет речь. — Отпрыск Камисато Шиничиро. Ни капли схожести. Давно не видел вас. Вестник осматривался. Ну, иначе его движения сложно описать. Вроде бы вертел головой, пытаясь якобы опознать, где именно ступила его нога. — Я уж подумывал, что вы выродились. Такие слабые люди с огромными амбициями долго не живут, как я знаю, — несколько шагов навстречу очередному отпрыску Камисато были почти что «подарком» и жестом некоего предвзятого милосердия на грани со снисхождением. Голубые побеги на его доспехах на какой-то миг стали слегка ярче светиться, как и глаз бога Аято. — Ты желал увидеть меня, и вот он я, Камисато. Действительно… Вот он. Огромный, величественный, опасный… Аято выставил зонт перед собой, упираясь его тупым кончиком в мокрую землю. — Камисато все еще нуждается в моих услугах? За хорошую плату я готов убить даже архонта и пустыни обернуть океанами, бедных богачами, а сильных — рабами, — Вестник поднял одну из ладоней, и синий отросток брони засиял ярче. — Но перед этим, я заберу прошлую плату. Прошлую плату. Аяка, догадался глава. Его младшая сестра являлась простой «платой» за былую услугу. Как бесчеловечно… Аято не мог слышать такое о своей сестре. — Дочери клана, верно? — приторная и всепонимающая улыбка Аято — очередная маска. Маска, за которой прятался его неумолимый гнев, что разрастался с каждой секундой все быстрее и сильнее. — Никто из моих предков не мог тебя увидеть, но нам всегда было интересно, какая судьба ожидает наших дочерей. Не посвятишь, раз уж мы все равно встретились? — Со своим я могу поступать, как того захочу. У мужей Камисато не должно быть интереса к ним более, — грубый тон чужого ответа заставлял зубы чуть ли не скрипеть друг о друга. Аято сейчас было не до обсасывания одной и той же темы, приправленной тонной официальной вежливости. — Клан все же вырождается. Когда-то было много дочерей. А сейчас всего одну чувствую. Но какую сильную. Признавайся, Камисато, в обмен на нее бы хотел чего-то от меня? Как омерзительно. Считать, что он, Аято Камисато, отдаст свою милую сестренку хоть кому-либо за какую-то прихоть! Глубокий вдох, медленный выдох. Аято и не заметил, но его лицо начало медленно преображаться, приобретая выражение если не крайней кровожадности, то чего-то до ужаса близкому к этому. Грань человеческого отчаянного безумия встретилась с аристократическим благоразумием. — В обмен на нее, я хочу получить только твою голову, Вестник, — красный зонт был отброшен прочь, и в руках вместо него уже был крепко стиснут меч. — И я отделю ее от твоего тела, чего бы мне это не стоило. Зонт, подхваченный порывистым ветром, был моментально унесен с глаз долой. Он красным пятном скользнул по воздуху и был навеки утерян своим хозяином. И в новой вспышке молнии и раскате грома, синие линии чужого доспеха стали лишь ярче, а из острых концов на руках появились водяные лезвия. Человек явно обозначил свое желание умереть от руки Вестника, гонимый гордыней и жаждой самоутверждения. И существо великодушно подарит смертному лучший бой, дабы показать, что он не ровня тому, на ком сама Бездна оставила свой глубокий отпечаток.