#16_kisses

Юкичи казалось, что после побега от самого себя, приведшего к бесконечным медитациям тет-а-тет с тишиной, он нарастил такую броню самоконтроля, пробить которую невозможно. Если уж даже слова друга детства едва-едва чиркнули по забралу этих доспехов и легли на лицо трещинами вокруг усталых от ночных бдений глаз, то Мори-сан с его суховатым шуршанием иголок в смехе должен был оставаться вполне безопасен. Людям свойственно ошибаться, не правда ли? Огай редко подолгу курил: по-настоящему опасался утратить ловкость рук из-за тремора, однако... Улица корчилась и дышала жаром фейерверков, гремела пятками сотен людей в честь нового оборота вокруг солнца, орала тысячами радостных голосов, а доктор, ссутулившись, дымил вовсю, точно отгораживаясь зыбкой раздражающей завесой от мира. Работы, как ни странно, выдалось мало: город замер в ожидании праздника, многие группировки залегли на дно, хотя их карманники, наверное, вовсю орудовали в суете. Пропажи завтра найдутся, возможно, но, скорее всего, просто обнаружатся. В клинике так тихо, что стали слышны удары старинных часов из холла. Маятник покачивался над душой и врезался под грудь с тупым звоном, пронизывавшим от макушки до пяток, достаточно долго. Кто знает, почему ещё Юкичи — не Фукудзава-доно — в кои-то веки снова заварил чай и вышел с чашками в закуток, отгороженный от мира стрекозиными крыльями перил. Мори — странный: маска у него смешливо-праздничная, но под ней, под слоем трещащей от хохота штукатурки, сидит кое-кто гораздо старше Питера Пэна, навечно подчинившего себе светлоголовую фею. У него, сказочного персонажа, весьма дурная слава, но мечник, не читавший историй о нём, не помнил, почему. Хирург, услышавший не шаги, а звон фарфора, медленно обернулся. — Ах, это всего лишь Вы, — улыбнулся он. Уголки маски осыпались почти сразу. — Идите под крышу, — поёжился Фукудзава, чуя в воздухе запах пороха. — Не хочу. Если уйду, значит, они победили, — Огай усмехнулся нервно, как-то изломанно, неестественно. — Воспоминания всегда побеждают в конечном счёте. У одного американца в новеллах безумный араб утверждал, что смерть может умереть в вечности. Фактически мы все умрём раньше, чем то, что случилось с нашими поколениями, — пожал плечами Юкичи. — Откуда в Вас столько фатализма? — Огай потушил сигарету и, кивнув в знак благодарности, принял чашку и блюдце. Телохранитель тихонько отмыл найденный в запасах прежнего владельца клиники сервиз и привёл его в приемлемое для эксплуатации состояние. Несколько целых чайных пар ещё долго вызывали улыбку медика — тот, как выяснилось, многое мог перетерпеть, но, если терпеть не обязательно, предпочитал жить комфортно. Юкичи пожал плечами, изгоняя из головы картины изрубленных на куски безо всякой системы тел и мутно-кровавые сны, из которых, кажется, вязко подтекало на домашнюю юкату железом по утрам. На ум сразу пришёл Гэнъичиро. Тот с войны-то вернулся, да не весь: разучился нормально спать, ел, что не приколочено, риса дома держал мешка четыре, хотя редко там бывал, и вскидывался от любого лязганья, а ещё ненавидел тишину так сильно, что трещал без умолку. Гэнъичиро вроде тоже смеялся, но что-то у него глубоко внутри сломалось, и звук выходил с заеданием и скрипом, как у повреждённой музыкальной шкатулки. Юкичи понятия не имел, чем мог помочь, а хотел, но, похоже, своим присутствием делал только хуже. Так они и разошлись. Эти двое были отчаянно похожи, хотя вместо риса Огай хранил табак, который не курил сам. — Всякое видел, — скромно повёл плечами мечник. — Я-то думал, Вам нет дела до этого, а наши беседы прерывают Вашу благословенную медитативную тишину, — поддел его Мори. — Верите, нет, я так долго мнил себя совершенно невыносимым засранцем, что, кажется, на старости лет им стал. — Вы только заметили? — приоткрыл Юкичи один глаз. — Ну как так, здесь же должен быть комплимент! — всплеснул руками Мори, и тут с неба грохнуло особенно сильно. С отчаянным звоном разлетелась чайная пара. Огай бросился к земле и в угол, как бы за лестницу, прикрыв голову руками. Осознав, что натворил, он с сожалением посмотрел на осколки и с чувством выругался, впрочем, не вставая. Юкичи должен был растеряться, но нет. Он тихо спустился по ступенькам, присел рядом, накинул на раздосадованного Мори край накидки, растянув ткань по ним обоим, и протянул вторую чашку. Руки бывшего военного слабо подрагивали, и дно нервно звякало о блюдце. — Вы в чём-то правы. Сколько лет, как война кончилась, и всё равно лезет, — устало усмехнулся Мори, глядя на кисти. — За операционным столом ни разу не случалось, но стоит отвлечься... Ещё, как на грех, все потенциальные пациенты попрятались. За работой всегда легче. — У Вас прозекторская на весь подвал? Есть хотя бы один относительно тёплый угол? — Юкичи зябко повёл плечами опять, прислушиваясь. Всё стихло: готовили новый залп. — Да, на весь, но есть чулан под лестницей, правда, туда давненько никто не заглядывал, — кивнул Огай и очень удивился, когда Фукудзава поманил именно туда, а потом помог устроить поверх клеёнки на паре узких, нестандартных матрасов, предназначенных на чёрный день, когда не хватит коек, покрывало и несколько подушек в застиранных наволочках. — Предлагаете ночёвку? — Мори слабо улыбнулся. — Да Вы коварный соблазнитель! — Куда мы денемся? Только отсюда не видно неба, а звонок телефона или стук в дверь сложно не услышать, — кивнул Серебряный Волк. — Вы, я, мешок риса. Бутыль воды. Ведро. — И надо просто пережить ночь, как тогда? — кивнул Мори, устроившийся в своей половине гнезда на застеленном плёнкой полу под старым столом. — Да. Утром станет лучше, — Фукудзава лёг рядом, отгородив его от двери. — Та стена прочная, она может выдержать обстрел. За спиной у Вас — я. Переживём, да? — Да, — врач развернулся на другой бок, вжавшись лопатками в грудь телохранителя, и прикрыл глаза. С улицы послышались взрывы, но здесь, в импровизированном убежище, собранном на скорую руку с расчётом на обрушение потолка, было относительно спокойно. Огай в какой-то момент почувствовал, насколько медленно и неохотно расслабляются плечи: после праздничной канонады эта часть болела чаще всего. Он смог наконец-то вытянуть ноги и даже спихнуть с себя рабочие туфли. На границе сна, накатившего от тепла тела за спиной, Мори поймал фантомное ощущение касания на шее, над воротником. Сначала, кажется, губы, потом — пальцы. Аккуратно-аккуратно, совсем легко. Юкичи не знал, зачем это сделал, потому устыдился своей несдержанности, Огай не понимал, зачем тот остановился, если уже так рискнул. Правду никто не торопился озвучивать, но та нависала над ними и грохотала, как набат в висках, как салюты в небе. Истина же была проста. В темноте никто из двоих не заметил: кровь прилила к скулам соседа.