Несколько месяцев спустя
Держась за широко раскинувшееся дерево, Мона стоит на одном из холмов Ли Юэ и пытается откашляться. Хриплое дыхание прорезает тишину Долины Гуйли, заставляя янтарных бабочек испуганно взмыть над травой. Девушка хватается за грудь и сгибается вдове, кашель не отступал уже несколько минут, полностью перекрывая всякие попытки задышать нормально. Кора яшмового дерева больно впивается под ногти, но волшебница только рада этой боли, что служила хоть каким-то напоминаем о том, что она все еще не задохнулась. Боясь потерять последнюю связь с реальностью, пальцы вцепляются еще крепче, будто бы за спасательный круг. Место, в котором она сейчас находилась, воспринимается однородной сферой, без ясного направления. Ни земли, ни неба, ни севера, ни юга. Мегистус чувствует себя пылинкой, брошенной в открытый космос. Горло сковывает спазм и, впервые за последние месяцы, облегчение наступает неожиданно. Мона жадно глотает воздух, которого ей так не хватало все это время. На языке горечь, и астролог думает, что вместе с кашлем из нее вышел желудочный сок. Пальцы правой руки наконец-то выпускают несчастную кору. Вокруг — тишина, не слышно даже беззаботоного чириканья зябликов. Тревога начинает накрывать нарастающими волнами, приближение чего-то неминуемого сковывает движения, не давая открыть стиснутые веки. Через неимоверные усилия, Мона заставляет себя разомкнуть глаза. Вокруг — ничего необычного. Все тот же холм, на котором ее накрыл очередной приступ кашля, все то же дерево, что послужило ей спасательным буем. Небо наверху, земля снизу. Солнце все еще не закатилось. Будто наевшись листочков полыни, горький вкус во рту возвращается с новой силой. Круглая золотистая конфета находится на ощупь и за секунду закидывается в рот. С тех самых пор, как кашель стал неотъемлемой частью жизни, привычка везде и всегда носить медовые леденцы появилась сама: все что угодно, лишь бы отбить тошнотворное послевкусие лечебных настоек. Правда был ли от них какой-либо толк, Мона сомневалась. Недавний приступ служил подтверждением ее догадок. Мона устало протирает лицо и пересаживается на выступающий из земли камень. Когда-то, еще в самом начале болезни, она терпела до посинения, порой, в прямом смысле. Отвлекаться на болезненное состояние не входило в первоначальные планы, а после, когда под влияние попал здоровый сон, было уже поздно. Барбара ругала и качала головой, предлагала различные виды медитации, чтобы хоть как-то отвлечь от боли в горле. Блондинка чувствовала себя виноватой, что не могла никак помочь астрологу с ее недугом. Поджимая губы каждый раз, когда целебная магия не срабатывала, Барбара корила собственные силы, а отправляя Мону в Ли Юэ, еле сдерживала слезы и отчаянно просила поспешить, тараторила что-то про плохое предчувствие и подсовывала так очертевшие Мегистус саше с травами. — Не забудь! Хижина "Бубу", с порога проси Бай Чжу, он точно должен знать, какой недуг с тобой приключился! Заставляя астролога улыбнуться от умиления, Барбара деловито сводит брови и пытается вспомнить, не забыла ли передать еще что-то. — Мона, прошу, будь аккуратна. Тогда Мона лишь гордо подняла подбородок и сказала не беспокоится, «в конце концов, я одаренная Мона Мегистус!». Беспокойство подруги не передается астрологу, она воспринимает эту болезнь как затяжную простуду, да повод навестить новые книжные лавки, мало ли какие редкие экземпляры по астрологии могли заваляться в далекой Гавани. Предчувствие Барбары, как потом не хотя замечает девушка, не были неоправданными, и Мегистус, наверное, впервые в жизни, пытается нарушить главное правило астрологии — увидеть свою судьбу. Но звезды скрыты под густой дымкой; один лишь намек на сильное отклонения от предначертанного пути читается с трудом. Подобное гадание забирает невероятно много сил и волшебница еще не скоро возвращается к более простой работе. Да, она действительно недооценила таинственную болезнь.***
Ли Юэ встречает солнечной погодой и многочисленными тележками, что вереницей выстроились на проверку. Мона держит лицо, но раскинувшийся перед глазами вид вызывает детское восхищение и она не в силах сдержать улыбку. Девушка входит в город и теряет дар речи во второй раз: улицы заполнены людьми, маленькими палатками, из которых доносятся совершенно новые ароматы, и на каждом углу продают воздушных змеев, кажется, если ей не изменяет память, их придумали именно здесь. Астролог стоит посреди шумной толпы, не в силах сдвинуться с места, и наслаждается живым городом, который настолько сильно отличался от привычного Мондштадта — даже воздух здесь был другим. Неимоверная энергия проходит сквозь нее, заряжая желанием жить. Мегистус поднимает голову и тут же теряется в витиеватых лестницах, связывающих две стороны дороги. По ним хочется взобраться, посмотреть на буйство теплых красок с высоты, заглянуть в павильоны, спрятанные от глаз простых прохожих. Выходя из восхищенного оцепенения и пробравшись через толпу, волшебница поднимается по одной из таких лестниц, сразу же попадая в один из местных ресторанчиков, занимающий бо́льшую часть платформы второго этажа. С определенного угла можно было увидеть лазурное море и прибывшие на торговлю корабли. — Господа, желаете отобедать? — Нам как обычно, и, дорогая, попрошу подальше от толпы. — Как пожелаете. Мона отвлекается от разглядывания раскинувшийся перед ней гавани и оборачивается на звук позади, встречаясь взглядом с милой официанткой, терпеливо выжидающей пока ее заметят. — Мисс, вы одни? Мона неопределенно кивает и слепо следует за ярко улыбающийся девушкой. Мора, а точнее недостаток этой самой моры, подсказывала, что волшебница была в состоянии потерпеть легкий голод, однако отказаться от местной кухни иных причин не было. На платформе, между двух мостиков, прямо над тележкой с игрушками, оказывается небольшой круглый столик на одного. Мона присаживается, мысленно готовясь заказать самую дешевую в меню позицию. Вода, как ей радостно сообщила все та же официантка, подавалась бесплатно. К ее утонченному вкусу, не разбалованному большим количеством специй, заказанное блюдо оказывается слишком острым, а принесенной воды недостаточно, чтобы успокоить пылающий язык. Хрупкая рука взмывает вверх, чтобы обратить внимание персонала, но все мысли мгновенно перекрывает нарастающее в горле давление. По поднятой ладони неожиданно шлепают, звонко отдавая «пять». Громкий голос над самым ухом добавляет: — Приветик! Мегистус непонимающе поднимает голову и встречается взглядом с высоким рыжеволосым парнем. У того дерзкая улыбка до ушей и ядовитые смешинки в глазах, а еще волосы растрепаны, будто он только что вылез из драки победителем. — Мы... знакомы? — Теперь, да! Чайлд, к вашим услугам, миледи, — он наклоняется и, не долго думая, прикасается к ее щеке, смахивая хлебные крошки. Мона не терпит подобной фамильярности и грубо шлепает по мужской руке, отбрасывая ту как можно дальше от своего лица. Она рассержена и раздражена, то ли из-за наглого парня, то ли из-за сковывающего горло давления. — Даже не думай прикасаться ко мне, наглец! — астролог шипит в самое лицо, так, чтобы соседним столикам было не слышно. Выше всего волшебница ценила правильные манеры, поэтому подобное бестактное отношение выводило ее за считанные секунды. Кончик носа вздергивается, а на языке начинают собираться все ведомые ей проклятия. Но Чайлда эта ситуация, напротив, веселит. Он наигранно громко смеется и наклоняется еще ближе, желая испытать нервы девушки на прочность. — А ты милашка. Не успевает девушка возразить, как знакомый до боли в легких голос врывается в их разговор. — Заканчивай свои идиотские игры, Чайлд, у меня нет на это времени. Скарамуш появляется из-за высокой ширмы, расписанной местными мотивами, и бросает нечитаемый взгляд на своего спутника, после чего лениво переключает внимание на сидящую за столом Мегистсус. Его безучастный вид мгновенно сменяется смятением в глазах, будто тот уличил собственное зрение в измене. Не в состоянии выдавить из себя и звука, Мона раскрывает рот от удивления. — Ну же, закрой ротик, а то залетит большая стрекоза, — рыжеволосый задорно смеется, хватаясь за бока. Выражение лица этой девы приводило его в полный восторг. — Одиннадцатый, закрой пасть, — Скарамуш не дает себе времени даже разобраться в ситуации. Подчиняясь вспышке гнева, слова выскальзывают беспрепятственно. — Ну-ну, зачем так грубо? Это простое радушие. — Возвращая внимание ко все еще ничего не понимающей красотке, парень продолжает: — Неужели я тебе наскучил? Мону хватает лишь на: — Не то слово. — Помедлив, добавляет: — Ты действуешь мне на нервы. Чайлд обиженно складывает руки на груди и закатывает глаза, никто еще его так жестко не отшивал. Но не успевает он посетовать на свою тяжкую судьбу, как ему в грудь прилетает тяжелый кулак, заставляя вынырнуть из затянувшегося спектакля. — Займись делом — оплати счет, — Шестой Предвестник сдерживает максимально холодный тон, ясно показывая, что отказа он не потерпит. — И не возвращайся. Чайлд хочет возразить, но общая атмосфера, сложившаяся около столика, не способствует невинному флирту, а раз старший в момент не располагал большим терпением, то лезть на рожон он пока не собирался: спина еще помнила прошлый раз, когда у его невинного на вид коллеги синим пламенем загорелись последние нервные клетки. — Ухожу! — руки взлетают в примирительном жесте. — Надеюсь, мы еще встретимся, девчуль, и ты скажешь мне свое имя. Он игриво подмигивает и радостно вышагивает прочь. Мегистус проглатывает горькую слюну и судорожно начинает бегать глазами, ее вот-вот накроет новый приступ, а место, чтобы прийти в себя, не мешая другим, нигде не находилось. Скарамуш же молча стоит над ней, собираясь с мыслями. Ему стоило, наверное, извинится за Одиннадцатого Предвестника, с которым их столкнул долг по службе, но по поджатым женским губам становилось понятно, что слышать об этом рыжем недоразумении девушка более не могла. — Давно не виделись, Мегистус, — парень все же решает сесть на табуретку. Мона приветливо кивает и прочищает горло. У нее должно быть еще несколько минут до начала следующей волны кашля. — Ха-ха, да. Как поживал? Они перекидываются парой дежурных фраз, когда Мегистус замечает, что этот Скарамуш сильно отличается от того, каким она его запомнила в последнюю их встречу. Ей с ним не комфортно, возникает навязчивое желание уйти, будто вот-вот случится что-то непоправимое. Ловя себя на этой мысли, девушка непроизвольно хмурится. Подобные предчувствия слишком часто стали накатывать на Мону, заставляя сомневаться в своих силах, неужели после всех этих месяцев у нее начала развиваться паранойя? В скором времени они покидают ресторан, неторопливо следуя по одному из мостиков, ведущих к другим зданиям. Девушка пытается найти предлог, чтобы поскорее улизнуть, но не успевает проронить и слова, когда дыхание резко прерывается, а в горле застревает что-то по-настоящему крупное. — Мона...? Скованная спазмом, астролог отходит в угол балкона и пытается откашляться. Слезы заливают глаза, и Мона понимает, что в этот раз дела обстояли намного хуже, чем с утра. Опускаясь на колени, она хватается за ворот накидки и оттягивает как можно дальше, в итоге срывая материал к чертям. Дышать легче не становится, но то, что застряло в горле, сдвигается чуть выше, давая надежду на спасение. В это время Шестой Предвестник прогоняет детишек, которые играли на этаже, и присаживается рядом с подругой, загораживая своим телом от редких прохожих. Он кладет руки на ее плечи и тихонько хлопает, пытаясь успокоить, в первую очередь, самого себя. Чувство бессилия приходит с холодным потом. Что за черт с ней происходит? Мону почти что рвет от перенапряжения мускулов, в мозг закрывается смутное подозрение, что это конец. Но в итоге она только успевает накрыть губы ладонью, как ловит что-то мокрое и невесомое. Кашель прекращается, ему на место приходит тяжелая отдышка и ощущение полнейшего изнеможения. Голова сильно кружится, однако проходит относительно быстро, разрешая сфокусироваться на насущном. Придя в себя, насколько это было возможно после подобного приступа, Мона начинает хаотично двигаться, пытаясь отыскать медовую карамельку, надеясь хотя бы так успокоить нарастающий стыд. А он уже окрашивает уши в розовый, и девушке становится жизненно необходимо убежать на другой край вселенной. Ей противна подобная слабость. Но не успевает астролог закинуть сладость в рот, как кисть, согнутую в кулаке, больно перехватывают, заставляя раскрыть. Увиденное приводит в ужас. — Как давно? Волшебница непонимающе переводит глаза на мрачного Скарамуша и теряется в догадках. — Отвечай, Мегистус. Как давно появились лепестки?! — Его взгляд — надвигающийся шторм, готовый разрушить все на своем пути. Рука ноет из-за мертвой хватки, которая с каждой секундой становилась все сильнее. Мона возвращается к раскрытой ладони и пустыми глазами смотрит на белоснежные тонкие лепестки, что смотались в клубок. — Я-, — звуки выходят с трудом, причина не ясна: из-за испуга, или из-за цветов в... легких? — Э-это впервые, — в итоге хрипло выдыхает она. Парень выпускает ладонь из захвата, замечая насколько сильно он стиснул светлую кожу. — Крови нет, это хороший знак. Поднимайся. Волшебница с трудом собирается с силами и встает, отбрасывая мокрый комок куда подальше. Ее хвостики наверняка растрепались, а накидка смялась и теперь валялась на дощатом полу. Рука тянется протереть влажные губы. Девушка выходит из оцепенения: — Скара, — тихо зовет Мона. — Ты знаешь, что со мной не так? Тот лишь с нескрываемым отвращением смотрит на нее, принуждая девушку тут же замолчать. У Моны четкое ощущение, что это из-за ее внешнего вида. Она горбится и обнимает себя за плечи, стараясь занимать как можно меньше места в пространстве. От гордой осанки не остается и следа, а в глазах не находится привычного легкого высокомерия. — Кто бы мог подумать, сама Мона Мегистус подхватила такую дрянь. Нелепо. Я был о тебе лучшего мнения. Готовая расплакаться, девушка вскидывает глаза и требовательно смотрит; подступающие слезы царапают нос. — Что это за болезнь? Он молчит, не в силах произнести вслух. Решаться приходится через силу, чужая жизнь — не игрушка. — Ханахаки, — в ответ тишина. — Болезнь цветов, — добавляет он. — Я рада, что у этого хотя бы название имеется. — На этом можешь заканчивать радоваться, — Скара нервно выдыхает и его голос садится, как у Моны минутами ранее. — Это смертельно. Как при предобморочным состоянии, перед глазами появляется серая рябь, загараживая обзор. Снизу раздается крик. Торговец в повозке чуть не раздавил человека и теперь громко спорил с пострадавшим, не желая извиняться. Городская стража вступает в спор, увеличивая количество шума. Мона становится такой же бледной, как облака над головой. — Ты же не- — Я не вру, ведьма, — Скарамуша тошнит от произнесенных слов. Как бы он хотел, чтобы это все оказалось несмешной шуткой, глупым розыгрышем, идиотским способом показать характер. — А, — лишь слетает с женских губ. — Понимаю.***
— Расскажи мне все, что знаешь. Они встречаются поздно вечером, в самом начале Гавани. Прохладный воздух ласкает кожу, ненавязчиво целуя и как бы обещая, что все будет хорошо, что это не прощание. Взбодрись. Астролог была бы и рада довериться дуновениям ветерка, но она физически начинает ощущать усталость от стольких месяцев проведенных в нездоровом состоянии, что глупые обещания оказываются бестолковыми даже для ее романтической натуры. Но девушка с надеждой смотрит на, кажется, единственного человека, кто мог бы ей помочь, и под ребрами отчетливо ощущается что-то обволакивающие и безмятежное, словно стакан персикового молока. Что ей пустые ласки вечно свободного ветра? Им она предпочитает ту необъяснимую связь, что успела появиться между ней и мрачным знакомым, с сомнительной подработкой. Впрочем, может, она единственная испытывала подобные чувства? В конце концов, друзьями их назвать можно с натяжкой, скорее, они оба терпели друг друга, точно брат с сестрой. Теплое чувство сменяется на горечь во рту, и Мона вспоминает, что действительно не живет в сказке. — Впервые Ханахаки описали в Инадзуме, — прерывает затяжное молчание Предвестник. — Болезнь проявляется по-разному, но в итоге все жалуются на сильную боль в горле, кашель, тяжелую отдышку. Затем появляются цветочные лепестки, у каждого они различны, затем кровь и целые бутоны. Не известно, имеет ли значение вид цветов, но все кончают одинаково. В итоге — смерть от удушения или пробитых легких. Развивается до последней стадии от пары месяцев до полутора лет, скорее всего связано с чувствами заболевшего. Болезнь не заразна. Скарамуш говорит, словно по учебнику. Факты сами встают перед глазами и их приходится лишь озвучивать вслух. Проще от того не становится. — Чувствами? — Заболевают от большой неразделенной любви, — уголки его губ приподнимаются, но глаза остаются пустыми. — Если отвлекать заболевшего от душевных переживаний, то симптомы будут развиваться медленнее. Мона кивает и больше не смеет спрашивать. От сильной неразделенной любви? Глупости. Какая еще любовь? Но сердце пропускает удар и падает в желудок, лицо того самого человека буквально перед глазами. Дыхание перекрывает, а Мона резко осознает свою ошибку. Объект ее несчастной любви сидел рядом с ней, детально рассказывая, как именно он ее лишает жизни. Мона сглатывает, пытаясь не начать паниковать и сбить без того нестабильное дыхание. Тем не менее кислорода становится все меньше. Это было ясно как день: как бы она не пыталась бежать от собственных чувств, те были быстрее и, догнав, ударили с особой ненавистью. — И нет никакого лечения? — Насчет этого, — парень следит за каждым изменением в женском лице, пытаясь выцепить хоть какие-то подсказки к тому, что творилось у волшебницы на душе. Не смотря на все выше сказанное, девушка не бросалась в панику, скорее наоборот, слишком уж легко все переваривала. Скара продолжил: — Есть два способа. — Говори же. — Первый, получить взаимность. Просто, но так сложно. Мало кому удается вылечиться подобным способом, зачастую болезнь накрывает именно после того, как человека отвергли. Глупым людям не оставляют даже надежды. — Второй, ты сказал, что есть еще и второй способ, — надежда ярким пламенем загорается в ее глазах. — Вырезать цветок с концами. — Операция? Парень кивает, но дальше объяснять не хочет. Это слишком жестоко, слишком больно, слишком эгоистично, и от того невероятно трудно признаваться самому себе, каким человеком он готов стать. — Тогда мне просто нужно найти человека, который был бы готов вырезать этот цветок? Так просто? — Не совсем. Для начала, я знаю только одного лекаря, который мог бы согласиться на ее проведение, и он живет в глуши в Инадзуме. К тому же... Скарамуш замолкает. Изнутри его по кусочкам съедает сожаление, ему не стоит говорить ей про последствия, следующие за уничтожением душевного сорняка. Если астролог узнает, то точно откажется и, скорее всего, испарится из его жизни слишком быстро. Он потеряет ее навсегда, не имея возможности даже видеть родное лицо. Подсознание кричало, что девушка в итоге выяснит все сама, в самое наихудшее время, и тогда ему не будет прощения. Но пока он был готов гнуть свою линию до последнего, отсрочивая признание в гнусной лжи как можно дольше. — К тому же? — Мона прерывает его мысли, заставляя обратить на себя внимание. Она жутко устала за этот день, хотя в планах еще было посещение хижины "Бубу", поиск уютной постели вставал на первое место. — Не тяни, прошу тебя! — Не бери в голову, ты все равно не поймешь, — аккуратные брови летят вверх. — Я — величайших астролог, Мона Мегистус! Каким образом мне могут быть недоступны твои жалкие умозаключения?! — Волшебница восклицает и несильно бьет кулачком по мужскому плечу. Привычное настроение, что, казалось бы, давно утрачено, возвращается. — Забудь, — плечо горит из-за мимолетного сближения и щеки слегка краснеют, но он оперативно отворачивается, чтобы астролог не успела заметить. — Я провожу тебя до лекаря, можешь не сомневаться, не позволю твоей дурной голове сдаться без боя. Скара перерезает свои муки на корню, испепеляя червяков сомнений, не давая им полностью сгрызть себя. Он готов во всеуслышание звать себя эгоистом и до охрипшего горла кричать об этом каждому, кто посмел бы упрекнуть его. Леденящая душу безнадежность ворвалась с первыми увиденными лепестками, после чего, для Шестого Предвестника, назад дороги уже быть не могло.