Иримэ

Лес в предгорьях — светлый, сосновый, лишь изредка встречается ельник. Казалось бы, хорошо просматривается. Но как бы не так. Там ложбинка, здесь овражек, подальше — каменная глыба или густой кустарник. Земля в предгорьях неровная, изломанная, совсем недалеко от леса до отвесных скал, а кое-где торчат они из земли, словно огромные поросшие мхом зубы древнего чудовища. Хисиэль идет по лесу тихо-тихо, так, как эльфы ходить научили. У них всех шаг легкий, так что и тоненькая веточка под ногой не хрустнет, и палые иголки не зашуршат. А человеку надо учиться. Но девочка Хисиэль, внучка разведчика и дочь партизана, учится быстро. Ей едва исполнилось тринадцать лет, а ее уже отпустили в разведку, следить за соседним селением. Не одну, конечно, с Сильвирином. Но Сильвирин уже пошел к схрону, а она решила прогуляться. Недалеко и неопасно, вот и отпустили ее. А Хисиэль идет себе вверх, в горы, туда, где среди скал берет начало река, чистая и холодная. А над источником стоит Старая Крепость, такая белая, что сияет, будто снег на вершинах. Говорят, в копоти она была да в крови, но дожди давно вымыли ее дочиста. Сюда не суются ни прислужники Врага, ни вастаки, считают ее проклятым местом. Никого здесь нет, разве что зверь пройдет или устроится на ночлег такой же бродяга, как и сама Хисиэль. Крепость давно пуста, ворота ее разбиты, а стены проломлены, но она до сих пор хранит эти земли, и всякая темная тварь бежит от нее. Вастаки шепчутся, будто не покинули Старую Крепость ее обитатели, что стоят на стенах призрачные стражи, а дух эльфийского государя поднимается на главную башню и трубит в свой рог. На самом деле нет здесь ни государя, ни его воинов: души погибших эльфов уходят далеко на запад, а души людей — еще дальше. Кано Иримэ смеется, когда кто-нибудь рассуждает о призраках. Смех у нее красивый — звонкий и злой. И сразу все глупости вылетают из головы, и не боишься уже ни людей, ни орков, ни того, чего глазами не увидеть. А еще рассказывает она о древних временах так, что заслушаешься. И девочку Хисиэль она любит и бережет, правда, иногда слишком уж сильно. Два года назад в Гавани ее хотела отправить — но Хисиэль не в обиде, она знает, что это не оттого, что не нужна, а оттого, что о ней заботятся. В том числе ради кано девочка и пошла к Старой Крепости — собрать королевский лист, особую траву, которая прогоняет тьму. Если тварь какая укусит, если дрянным темным оружием тебя ранят, королевский лист пригодится. А кано Иримэ без этой травы спать не может с тех пор, как с севера сбежала. Она мало, кому об этом говорит, но Хисиэль умная и внимательная, она все знает, а еще проследила за Феалосом-лекарем, какие травы он заваривает. Мешочек для королевского листа у Хисиэли заготовлен заранее — и не зря. Только покажутся разбитые белые камни среди скал — пробивается из земли скромная, неприметная зелень, и много ее здесь. Знай только, срезай стебельки да складывай аккуратно, чтобы не измять. Хисиэль собирает немного, а потом сидит и слушает тишину. Не двигается, даже дышать старается тише, вбирает в себя суровое безмолвие древней твердыни, смотрит вокруг, пытается представить Старую Крепость неразрушенной. Затем идет дальше, по дороге к воротам, могучие створки которых валяются на выщербленной мостовой. Стальные засовы и петли сорваны, надвратная башня обрушена и превращена в груду камня. Но представить крепость обитаемой легко, и Хисиэль понимает, откуда взялись слухи о призраках. Делаешь шаг — и кажется, будто через минуту тебя окликнут дозорные, или выйдет из ворот воинство в сияющих доспехах и с небесно-синими знаменами, как в старые времена. Старая Крепость оставлена, изранена, но не мертва. Души мертвых уходят, но эльфы учили Хисиэль и другому — что всякое творение несет в себе частицу своего создателя. Не ушла из камней та сила и решимость, с которой возводили твердыню в виду Ангбанда — как щит, как вызов, как напоминание. И теперь кажется девочке, что сквозь живую, хрупкую тишину крепость вот-вот заговорит с ней. Между плит проглядывает королевский лист, и Хисиэль нагибается, чтобы срезать еще. «Трое строили нас, — шепчут стены, — старший похож был на светлую сталь, средний — на горный ветер, а младший — на камень. Помним мы их руки, заботливые и твердые, помним их голоса и их шаги. Как жили они, как надеялись и опасались, как соглашались и как спорили. Как строили башни и крепили ворота. Но не минуло и пары лет — и ушел младший на юг искать иной судьбы. Прошли века, и жили мы под рукой старшего, росли мы и крепли. Но пришло пламя, а после пламени ушел старший на север и не вернулся. И минули годы, и поросли сожженные склоны травой, и тогда собирал средний войско — помним мы, как отражались от нас эхом звуки их труб. Обещал средний вернуться с победой — но ушел с войском на север, и нет его боле. И вот оставлены мы, покинуты, и никто из троих не вернется к нам. Как защитим мы теперь землю, что должны хранить?» Хисиэль не знает, то ли правда слышится ей речь, то ли вспомнилась сказка из тех, что слышала она в детстве, да воображение разыгралось. Но и не важно. Она стоит и слушает, а что не расскажешь никому — так ведь и не надо рассказывать. Есть чудеса, о которых и не нужно никому говорить. И вдруг — нарушена тишина, рассеивается наваждение. Хисиэль резко вскидывается и слышит звуки, которых не должно быть здесь. Быстро и бесшумно девочка карабкается по камням, по пролому, который почти так же удобен, как лестница, которой здесь уже нет. Взбирается на первое кольцо стен, бежит по парапету посмотреть. А сбоку и снизу слышится волчий рык, орочья ругань, а еще человеческие крики и стоны. Найдя хорошее место для обзора, девочка видит, как идет через перевал отряд гламхот и погоняет плетьми скованных эдайн — в основном мальчишек не многим старше Хисиэли. Тех, кого вастаки продают на север — за хорошее оружие, за золото, за защиту. И чтобы не сбежали в предгорья, конечно же. Орки напуганы — это заметно по резким движениям, по нервной брани, по тому, что гонят они несчастных людей едва не бегом, а тех, кто падает, жестоко бьют и заставляют снова бежать. Гауры насторожено поводят мордами — они тоже боятся этого перевала. Удивительно, что вообще решились им идти. Не видели гламхот в этих местах — а вот, хоть и с опаской, но уже лезут. Хисиэль стискивает кулаки, прижимается к белому камню. — Помоги, — шепчет она. Но чем поможет пустая крепость? И что может сделать против отряда в пару десятков орков девочка, которой едва исполнилось тринадцать лет? Ничего, разве что на обед к ним угодить. Бессильная ярость напополам со жгучей обидой поднимаются у Хисиэли из сердца и встают комом в горле. — Помоги… — повторяет она одними губами. А потом не верит тому, что видит и слышит. Верхний этаж главной башни обрушен, но среди разбитых бойниц и обломков крыши стоит высокая фигура. Плащ скрывает ее полностью, и не понять — эльф или человек, мужчина или женщина. Незнакомец подносит к губам рог, украшенный серебряными пластинами, которые блестят в свете неяркого осеннего солнца. И звук рога, звонкий и чистый, разносится по горам, множится, отражаясь от скал. И чудится, будто поет в ответ множество рожков и труб, будто собирает эльфийский государь свое воинство. И сами камни отзываются, словно оживают, гадают — кто же из троих вернулся к ним. Хисиэль видит, как орки разбегаются в ужасе. Нескольких пленников успевают убить — просто так, из вечной своей злобы, остальных же бросают на перевале. А что дальше, она не знает, потому что сама бежит без оглядки. Ноги сами несут ее прочь, тайными, никому, кроме партизан, неизвестными тропами к схрону. Она приходит в себя уже совсем неподалеку от убежища и некоторое время ждет, затаившись в овражке. Надо подождать, пока успокоится бешено колотящееся сердце, пока руки и колени перестанут дрожать, но главное — убедиться, что никто не идет по ее следу. Уже дома, в надежно укрытом от чужих глаз маленьком сторожевом форте Хисиэль вспоминает, что улепетывая, обронила мешочек с королевским листом. Жаль, но не такая уж большая беда, ведь кано Иримэ в крепости все равно нет, она оправилась проведать другой схрон — ведь у нее в Хитлуме не одно убежище и не один отряд, и не всегда она сказывается, куда уходит. Иримэ возвращается спустя несколько дней и все так же смеется над рассказами о призраках. И в тот же вечер Хисиэль находит свой мешочек для трав — оказывается, она сама не заметила, как сунула его на самое дно походной сумки. А может, крепость не дала ей его потерять. Или вовсе не крепость.