Сон Элессара

Они спустились к реке, и Наставник осторожно промыл его ссадины. Потом они попробовали отстирать его одежду от зеленых разводов и бурых пятен («не будем огорчать твою маму», - сказал Наставник, и он с ним мысленно согласился). Отстирать удалось далеко не все. Солнце пригревало, досушивало влажную ткань у него на плечах. Мальчик, прищурившись, смотрел на реку и представлял, как вода поднимается огромной пенной волной и захлестывает берега, скалы, деревья и его вместе с ними. Он знал, что тот, кто сидит на берегу рядом с ним, способен это сделать. И знал, что делать он этого не будет. – Слова ранят глубже и больнее, чем стрела или меч. Но это не значит, что ты должен сам бросаться им навстречу, – говорил тем временем Наставник. – Твой друг не хотел тебя обидеть. Его устами говорила скорбь расставания. Мальчик откинул со лба просохшие волосы. – Не хотел, но обидел же. Зачем он сказал, будто я не пойму? Потому что я – человек, а не эльф? Потому что я хуже, чем вы? – Ты человек. И ты не хуже нас. Ты – другой. И устроен иначе. Тут ничего не поделаешь. Но мы можем помочь друг другу. Помочь понять. Спрашивай. – Вам правда не больно вспоминать? – Наша память не картинка в книге, а дверь, которая всегда открыта. Мы делаем шаг и оказываемся в прошлом. В любом мгновении. И там будет все – звуки, запахи, свет и тень…цвета и прикосновения. и наши близкие. Когда мы вспоминаем о них – они с нами. Действительно с нами. – Как наяву? – Именно. Как наяву. – Здорово! – Ты еще не понял. Мы помним все. Каждое мгновение. Например, твой друг знает, что был несправедлив к тебе. Это значит, что каждый раз, когда он будет вспоминать ваш разговор, он переживет его заново. – А забыть… – А забыть он не сможет. Эльфы не забывают ничего. Мы просто этого не умеем – забывать. – Я тоже помню все. Почти все. – Этого можно было ожидать. В тебе ведь есть и эльфийская кровь. – Но я помню только плоские картинки. Жалко. Если бы я был эльфом, я мог… я бы мог… Мальчик замолчал. Он представлял себе улыбающуюся маму – когда-то она ведь улыбалась от радости, он помнил! Представлял себе высокого человека – как однажды (единственный раз!) он подхватил их с мамой на руки и закружил, смеясь от счастья. Представлял, но не мог дотянуться до них в своей памяти. А потом он вспомнил то, что очень старался забыть – и знал, что не сможет. Сломанный меч. Он поднял голову, встретил взгляд Наставника и поспешно отвел глаза. Уткнулся взглядом в собственную исцарапанную коленку. Сегодняшние ссадины больше не кровоточили, они уже начали подживать, но касаться длинных вспухших полосок по-прежнему было неприятно. – Значит, вам тоже бывает больно, – пробормотал мальчик. – Только ваша память не заживает. Никогда? Наставник покачал головой. – Пойдем. Гилраэнь беспокоится о тебе. Они молча дошли до галереи, которая вела в крыло, где жили мальчик и его мама. Наставник поднял руку, прощаясь, и ушел не оглядываясь. Мальчик присел на мраморную ступеньку и опустил голову на руки. Так он просидел до почти до вечера. Когда заходящее солнце заглянуло ему в глаза сквозь листву, мальчик встряхнулся и вошел в дом. У них были очень красивые комнаты. Красивые и пустые. Мама, как обычно, была в самой дальней. Сидела у стрельчатого окна, глядя на закатные пики. Рядом стояла лютня с красивым резным грифом. Сколько мальчик себя помнил, мама никогда не играла и не пела. По крайней мере, при нем. В углах постепенно собирался сумрак. Услышав его шаги, мама обернулась и коротко ахнула. – Эстель… Он подошел к ней и остановился, покаянно опустив голову. Мама молча достала две шкатулки. В одной – он знал – были снадобья, в другой – иголки и нитки. Она бережно осмотрела и смазала его щеку, локти, колени. Нежно пригладила растрепанные волосы. Он уткнулся в нее лбом и обхватил руками. Крепко-крепко, изо всех сил. – Эстель, – шепнула ему мама. – Не будь таким неосторожным. Кроме тебя у меня никого нет. Он судорожно вздохнул и сжал зубы, чтобы не расплакаться. Потом тихонько высвободился и сказал, показывая на разорванный рукав: – Покажи, как его зашить, пожалуйста.