Заложник

      Рихард хитро прищурился и выпустил плотную струю сигаретного дыма. — Ты же завязал. — Завязал. Это… Это не работа. Это… Личное… — Тилль по другую сторону мраморного обеденного стола неуверенно пожал плечами и уставился на свои пальцы с неожиданно грязными ногтями. — Просто надо… побеседовать с одним типом… — Побеседовать с типом под транквилизатором? Интересный у вас разговор будет. Я б послушал, — Рихард воткнул бычок в переполненную пепельницу, взъерошил и без того стоявшие торчком темные волосы и по-хозяйски развалился на стуле. — Ты чего-то пиздишь. Рассказывай. — Рих, нечего рассказывать, не лезь в детали. Ты же врач, вот просто дай препарат. Я все сказал: надо, чтобы человечек ничего не заметил, быстро заснул, потом проснулся, поговорил со мной и… опять… поспал. И вернулся домой. Что не ясно? — Тилль начинал нервничать. Точнее, продолжал нервничать. Несмотря на то, что они с Рихардом знали друг друга почти всю жизнь, прикрывали друг друга по юности не единожды и вообще… Рихарда все равно нельзя было назвать надежным типом, как и любого врача-наркомана в завязке, да еще и с полукриминальным прошлым.       Хотя, почему с полу. Прошлое у Рихарда было вполне себе цельным и многозначительным, и Тилль хранил в себе детальное знание обо всех его подробностях. Хранил хорошо. Друзей не кидают. А вот кидают ли друзья? Ха. — Как быстро нужно заснуть? — Вот прямо сразу. — И спать нужно сколько? — А сколько можно?       Рихард вопросительно изогнул бровь. Тилль вздохнул и попытался что-то посчитать в уме, шевеля губами. За окном свистели птицы и теплый весенний ветер шуршал ветками, загоняя в просторную кухню пушинки. Они плясали в луче солнца на краю стола. — Можно часов восемь-десять? — Сколько? — Рихард хохотнул и достал новую сигарету. — И где все это время будет твой… собеседник? — Ну, в машине. Потом в комнате. Потом опять в машине. Это, что, важно? — Охренеть как важно! Друг, ты Декстера пересмотрел? Мы не в кино. Не бывает, чтобы человек моментально отрубился и спал полсуток без последствий. Нужна премедикация, если колоть в вену. Ты умеешь колоть в вену, кстати? Можно, конечно, маску, но тогда раз в 20-30 минут проводить до-дозировку и… монитор нужен… И как бы, ну, содержательной беседы у вас скорее всего, по итогу такого трипа не получится.       Тилль поднялся и нервно заходил по просторной кухне, машинально переставляя и трогая предметы. — Надо, чтобы получилось, Рих. Прямо надо. Ты меня знаешь, я все что угодно для тебя… сделаю. — Сделает он, блять. Мне угодно не сесть в тюрьму, можешь такое сделать? Ты же знаешь мое положение и сколько я отдал, чтобы ни за что в него не возвращаться, — Тилль отвернулся и покрутил в руках солонку. — Не трогай мои вещи. — Рихард перестал мерзко улыбаться, подсобрался, встал, вытянул солонку из грубых пальцев, звонко шмякнул ее о мрамор столешницы, приосанился, деловито вернулся за стол. Достал телефон и закопался в нем, моментально мимикрировав из развязного стареющего плейбоя с замашками наркодилера неопределенной ориентации в серьезного врача. — Я помогаю тебе последний раз. Ты понял? И только потому, что поклялся Марике. Больше с такими просьбами здесь не появляйся. Никогда. Слышишь? — Тилль грустно кивнул. — Вес клиента. Возраст. Хронические заболевания. — Что? — Что «что»? Мне как дозу рассчитать?       Тилль окончательно сгорбился и отошел к окну.       Засунул руки в карманы и уставился в слепящее солнцем небо. Все начиналось хреново. То, что так хреново начинается, просто не может закончится хорошо. Хотелось сплюнуть — во рту скопилась горькая слюна и Тилль понял, что его почти тошнит. Выдохнул. — Девятнадцать лет.       Рихард картинно присвистнул и отметил, что Тилль, конечно, сдал в последнее время, но все еще не настолько плох, чтобы ему давали только в бессознанке. Повисла тяжелая пауза, которую неловко заполнила гудением жирная зеленая муха под потолком. Рихард пожал плечами, дескать, «может оно и к лучшему, у молодых организм крепкий, глядишь и оклемается». Тилль сжал в карманах кулаки, потому что понял — еще одна шуточка и он Рихарду врежет. Выдохнул еще раз, пытаясь успокоиться. — Вес точно не знаю. На вид килограмм 80, не больше, может, чуть меньше даже. 75. — Какая-то очень сочная школьница, — ехидно заметил Рихард. — Это мужик. — Упс. Ну, 75 килограмм в 19 лет это не мужик, а дрыщ.       «Дыши, просто дыши». — Ладно, — Рихард хлопнул ладонями по столу и сменил тон на вполне примирительный. — Хочешь — выпей кофе или съешь чего-нибудь, а то ты весь аж зеленый. И собирайся. Поехали. — Куда поехали? — Ты думаешь, у меня тут милый домашний уголок драгдилера? В клинику поехали, нацежу тебе списанных анестетиков и чего смогу полезного по мелочи. Покажу, что как смешивать. Молись, чтобы у «мужика», — Рихард изобразил пальцами в воздухе кавычки, — не было астмы, или аллергии, или осложнений от ковида, или еще какой хрени…       Тот день въелся в память Тилля во всех деталях. Как Рихард развязно вошел в клинику и лично диктовал девочке на ресепшене данные на «очень важного пациента Линдеманна». Как подмигивал медсестрам (интересно, есть здесь хоть одна, с которой Рихард не спал? А среди медбратьев?), как заполнил карту («У меня лекарства под учетом, есть пациент — есть назначение. Нет пациента — ну, ты понял. И страховку свою дай. Да, не ссы. Будешь у меня лечить травму… застарелое нужно что-то… плеча? Точно, ты же профессионально плавал, плечо в самый раз»), как расставил перед Тиллем в прохладе белого запертого кабинета штабель ампул и баночек, два раза проверил выключены ли камеры и несколько часов очень подробно объяснял как смешивать, как колоть, как проверять дыхание, сатурацию («А ты чего думал? Игла в сердце и все танцуют под стильную музыку?»), как вывел его из клиники на вечернее солнце, остановился у входа, серьезно посмотрел Тиллю прямо в глаза и совершенно спокойно произнес: — Если все это меня хоть как-то заденет. Или мою клинику. Я. Тебя. Убью.       …Теперь эта фраза гудела в ушах, вместе со словами «асфиксия», «остановка сердца», «удушение рвотой» и прочими приятностями, которыми Рихард сдобрил свой рассказ о возможных последствиях. В темной комнате лицо Тилля освещал только голубоватый экран ноутбука: на нем виднелась аскетичная комната с деревянным столом и простой кроватью, на которой в одной позе, на рекомендованном «боку» лежала худая фигура в джинсах и толстовке.       По всем возможным расчетам парень должен был очнуться часа два или даже три назад. Но время шло, ничего не происходило и Тилль уже в одиннадцатый раз выходил из «кабинета», шел по узкому коридорчику, отпирал массивную железную дверь, заходил в комнату с лежавшем на кровати человеком и проверял дыхание, пульс, зрачки, не пахнет ли изо рта ацетоном или еще чем странным, снова дыхание, снова пульс — ровно.       Тихо.       Спит. Но не просыпается, черт знает почему.       Тилль закрыл лицо руками, собрал седеющие волосы в кулаки и, словно, попытался их вырвать. От боли легче не стало. В голове не находилось никаких утешительных мыслей. Только словосочетание «я мудак».       Всё и вся к чему он прикасается дохнет и превращается в прах. Если первую часть дела, — выследить парня, незамеченным подловить его, обездвижить, посадить в машину и провезти через границу на пароме, — он просто не мог запороть — сложно ведь облажаться в том, чем занимался без малого тридцать лет и что планировал почти четыре года, хотя и тут, конечно, есть варианты, — то дальше задуманное сыпалось трухой и рвалось по швам.       Машина застряла в сугробе и он 40 минут толкал ее на ледяном ветру по снежному склону.       Парень — Джон — не приходил в себя. Половина камер в бронированной комнате не хотела работать.       Бойлер сдох и в домике на склоне горы никак не протапливались комнаты — хорошо, что он продумал отдельный котел для комнаты Джона, иначе парень мог сдохнуть не только от препаратов, но и от воспаления легких.       «Я — мудак» еще раз заключил Тилль и уже было собрался в двенадцатый раз проверять дыхание, как силуэт на экране пошевелился, завозился и неожиданно резко сел.