Заложник

      …Александр усмехнулся, пошевелил словно затекшей шеей над бесцветно-голубой рубашкой и кивнул ближайшему к себе громиле. Тот сделал шаг к Тиллю, а точнее к сумке, которую тот нес на вытянутой руке. Линдеманн ответил таким же зеркальным шагом; они встретились у края тротуара, недоверчиво смотря друг другу прямо в глаза — со стороны смотрелось забавно, словно, два здоровых мужика приглашали друг друга на странный танец с утяжелением в виде плотного хозяйственного пакета с ручками. Охранник сухо кивнул, доведя схожесть с танцем до абсурда. Тилль краем сознания отметил, что все вот это: адреналин, резкие ситуации, опасность и дерзость, ради которых он по юности и пошел в учебку, чтобы вымещать силу и агрессию, — совершенно перестали приносить кайф или заводить. Не то, чтобы он хотел сейчас лежать дома на диване, но как странно, все-таки, меняются предпочтения одного и того же человека в зависимости от обстоятельств, места и времени. Он так долго жил «по накатанной», что сам не заметил, где и когда нужно было свернуть в сторону, и теперь обычная в прошлом ситуация ничего, кроме раздражения не вызывала. Даже страха не было, одна тупая решимость как-то максимально быстро все закончить.       Тилль медленно разжал руку, громила подцепил сумку пальцами, не разрывая зрительного контакта. Линдеманн странно хмыкнул углом рта, окончательно отпустил ручки и зачем-то нагло двинулся дальше, вперед, словно, хотел обойти всю композицию сбоку и приблизиться к Майбаху. Охранник от такого странного плана вскинулся, быстрым движением вытащил из кобуры забавно маленький в его грубых ладонях пистолет и выставил перед собой. — Спокойно, спокойно, — Тилль аккуратно поднял руки вверх и послушно отодвинулся в другую сторону, ближе к минивэну, словно показывая, что ничего плохого ввиду не имел, просто ищет куда бы приткнуться и где остановиться, чтобы не мешать. С иронией отметил, что идти на дело с крохотным восьми зарядным советским Макаровым — это, прямо, какой-то верх смеси неуважения к противнику и архаичной самоуверенности. Даже понадеялся, что второй бугай вооружен как-то помасштабнее — понять бы, как и чем, но тут же осекся: он-то сам вообще без оружия, поэтому, чем тупее и непредусмотрительнее эти ребята, тем больше у их странной компании шансов выйти целыми из этой истории.       Охранник, держа Линдеманна на прицеле, протянул сумку коллеге; тот грузно подошел, взял, под одобрительный кивок Кайнца-старшего сел на пассажирское сидение Майбаха ногами на улицу, и углубился в пересчитывание и изучение купюр.       Повисла долгая пауза, во время которой Джон не отрываясь смотрел на отца, а тот, напротив, изучал все вокруг: напряженного Тилля, забор, небо, колеса своей машины — словно, все вокруг ему было ново и интересно.       Мимо на парковку прошелестела еще одна машина и так же, как и первая, исчезла под шлагбаумом: Линдеманн отметил, что более тупого места для бандитской «стрелки» просто невозможно придумать — здесь так и будут все время шастать автомобили жильцов, и хорошо это, или плохо — вообще не ясно. — А вы, я смотрю, все не успокаиваетесь, — Александр кивнул Тиллю. — Упорство двигает горы. — И разрушает жизни, господин Линдеманн. В нашем мире больше ценятся гибкость и корректность, я вам скажу. Но в вашем возрасте уже не перестроиться.       Тилль сплюнул на асфальт и сделал едва заметные полшага вбок. «Сука, словно мысли мои читает».       Счетовод буркнул нечто, не внушающее оптимизма и явно на русском, и протянул под свет фонаря грязную-перепачканную в соусе пятидесятифунтовую купюру. Кайнц-старший ее принял, с улыбкой прокрутил в пальцах и брезгливо кинул на тротуар. — Ай-яй-яй, сынок. Обижаешь. Я за тебя не платил грязными деньгами.       Джон сглотнул: — Все, что тебе не понравится, мы сейчас заменим. — Ой ли? А есть чем? А то мне кажется, что у нас тут опять спектакль из серии «Папа-дурак». Мы, вообще, так не договаривались, сын мой.       Охранник выкинул на мостовую еще с десятка два «некондиционных» купюр, уже на свой вкус. Встал, направился к багажнику, открыл его, по очереди принялся загружать пачки в, очевидно, лежавшую там машинку для пересчета денег. В воздухе раздался специфический механический шелест, холодный и резкий. — 882 тысяча… тысячи пятьсот, — голос с акцентом басовито подытожил свои подсчеты, неуверенно выговаривая цифры и пытаясь не ошибиться в склонении. Александр хмыкнул. — Половина? Тебя в Оксфорде даже считать, что-ли, не научили? И за что я только вообще платил? Не, ну, прямо фу… — Кайнц-старший театрально покосился вбок и рассмеялся. — Нет, дружок, так дела не делаются. — Сейчас я отдам остаток. Полностью. Все хорошо. Покажи, где Рихард, пожалуйста. — Давай. Отдавай, — Александр вытянул в воздух руку и прокрутил ей странное сальто, явно приглашавшее немедленно приступить к активным действиям. — Где Рихард? — Ай, слушай. 800 тысяч — это сорок процентов от нашей договоренности, сообщаю тебе, коль скоро ты счету не обучен. За сорок мятых процентов я могу предъявить тебе сорок процентов мятого Рихарда. Хочешь сорок процентов?       Джон тяжело опустил плечи и стал похож на пятилетнего ребенка. Тилль понял, что надо как-то вступить в диалог, иначе тот заходит в очевидный тупик. — Все нормально, сейчас будет остальное. Все нормально. Джон, зови Пауля. Сейчас наш друг Пауль все принесет.       Джон медленно поднял к лицу телефон — охрана напряглась. — Привет, Пауль. Мы передали первую часть. — Я уже близко. Поставь меня на громкую связь, пожалуйста, — Пауль был странно серьезен и спокоен. Кайнц-старший ехидно нахмурился. — Здравствуйте… — голос Ландерса в трубке замялся. — Александр, — подсказал Джон. — Здравствуйте, Александр. Я сейчас привезу вам миллион девятьсот. Вместе с теми деньгами, что вам уже передали — это гораздо больше, чем вы просили. Мне нужно еще буквально несколько минут, чтобы доехать. Вы ведь можете подождать несколько минут ради почти трех миллионов? — Чего? Это шутка что ли? — олигарх сухо и искренне хохотнул. — Простите, очень сложно достать такие деньги всего за один час и ночью, — было слышно, как Пауль резко надавил на клаксон, очевидно, пытаясь объехать неторопливого водителя. — В качестве компенсации за ожидание… и за неудобства… — еще несколько резких гудков. — В качестве компенсации… У меня есть компания, конечно, небольшая, понимаю, это не ваш уровень, но миллиона на еще три-четыре активов потянет. Я прямо завтра утром могу переписать все документы на вас. Это хороший, стабильный бизнес… Собственное помещение… Можете продать его, или закрыть, или что хотите…       Александр искренне-весело хрюкнул и хлопнул себя ладонями по бедрам: — Ай, черт, рассмешили вы меня, честное слово. Ладно, повеселились и хватит, у нас был уговор на 12:15 и два миллиона, сейчас уже скоро час ночи, а я вижу только 800 тысяч, которые даже в банк не примут, и какой-то дешевый развод. — Я буду через 30 секунд, подождите 30 секунд. — Не буду я ждать 30 секунд. — Да мать вашу, — было слышно, как в трубке взвизгнули шины, отдавшись грустным воем где-то совсем рядом. Гул усилился, перемешался со странным древесным хрустом, и джип-паркетник неловко подпрыгивая на кочках, проехал прямо по красивой клумбе, ломая кусты, и криво остановился посреди дороги.       Пауль очень быстро выбрался из машины, уверенно прошел к пассажирскому сидению, вытянул — в лучших традициях фильмов про гангстеров и бандитов — две объемные спортивные сумки и положил их к ногам Кайнца-старшего, даже не посмотрев на охрану, пистолет, или других участников мизансцены. — Опаньки, — Кайнц аж присвистнул и довольно сощурился. — Это чего у вас там? — Деньги. Миллион девятьсот ровно, — Пауль быстро присел и расстегнул молнии на обеих сумках; они ощерились острыми боками разномастных денежных пачек. Тилль сделал еще один, едва различимый, шаг вперед, словно, желая рассмотреть все получше.       Александр устало скосился на часы на запястье, вздохнул, нагнулся, с сомнением оглядел сумки и кивнул охраннику. Тот, что с пистолетом — продолжил стоять на стреме, тот, что считал — подошел и забурился в одну из сумок, перемешивая деньги, словно, копался в куче грязного белья в поисках пары носков. Выудил странную пачку, показал ее на вытянутой руке. — Вы, что, детскую копилку разбили? — Кайнц сочувственно покачал головой, брезгливо, двумя пальцами цапнул деньги, повертел и бросил на асфальт, где легкий ветерок растаскивал ранее забракованные банкноты. — Это, что, доллары? Мне их как в фунты переводить прикажете? По какому курсу? Вы тут до утра надо мной глумиться собираетесь? Ой, какая фигня. Все, расходимся, ребята. Заканчиваем цирк.       Пауль хотел что-то сказать, но Кайнц-старший зло цыкнул, подошел к багажнику Майбаха, добыл в нем плотно набитый рюкзак, кинул к ногам Джона. — Твои вещи, — затем сухо щелкнул пальцами и кивнул в сторону минивэна. Задняя дверь мягко отъехала в сторону, показав очертания Рихарда, сидевшего с руками за спиной и довольно напряженно всматривавшегося в происходящее подпухшими глазами. Рихард попытался улыбнуться Паулю, вышло жалкое подобие усмешки, и Тилль, который о состоянии друга только слышал, а сейчас вот только в первый раз самолично увидел, внутренне чертыхнулся — вечно ухоженный красавчик Круспе сейчас ни то, что не напоминал самого себя, но даже и на тень собственной тени не тянул. Жаль, что настолько плачевное положение дел не было известно ему раньше — Тилль бы первый забил тревогу еще утром, точно зная из многолетнего опыта, что Рихард скорее сдохнет, чем решится ходить по городу в подобном виде. Ладно, мы все сильны задним умом, когда это уже никому не надо.       Тилль аккуратно сделал еще полшага вперед, всматриваясь во внутренности минивэна.       За головой Рихарда явно маячил второй силуэт, и Линдеманн с ужасом понял, что, собственно, происходит: медленно — словно во сне или в перемотке — и одновременно невероятно быстро на шею и висок Рихарда опускаются чужие крупные ладони. О том, что случится через секунду, Тилль имел четкое и яркое представление, поскольку наблюдал подобное не раз: сейчас руки утвердятся на своих местах, обхватят голову Круспе хорошо и удобно, сделают одно ловкое выкручивающее движение, раздастся очень специфичный, тонкий и неприятный хруст хрящей, который можно в шутку сымитировать, если ломать и сжимать пальцами пластиковую бутылку, а потом голова мягко качнется и неестественно повиснет на сломанной шее, а тело обмякнет и откинется на сидение.       За спиной раздался резкий и нетерпеливый гудок — красивая лакированная Ауди с широченными колесами, манерно выкрашенная в переливчато-стальной цвет, остановилась перед джипом Пауля, перегородившим проезд к шлагбауму. Звук вышел резкий и истеричный, и вся компания невольно, на сотую долю секунды, перевела внимание на его источник. Одновременно с этим из глубины двора, деловито засунув руки в карманы и гаркнув: «Эй!», показался охранник из дома Рихарда, явно привлеченный резким, шумным и неграциозным появлением джипа на частной территории.       Тилль поразился тому, насколько пластично, странно и бесконечно растянулось время, и как же легко обвести человеческий мозг вокруг пальца, и заставить видеть и ощущать в совершенно ненормальном режиме — руки все еще тянулись к Рихарду, воздух все еще продолжал дрожать от бесконечного гудка, Линдеманн все еще делал легкий шаг вперед, успевая при этом краем глаза зацепить и напряженного Пауля, беспомощно смотревшего на Круспе и даже Джона, явно начинавшего какую-то фразу.       Лишь бы давно нетренированное тело не подвело — Тилль обругал себя и за то, что залежался в больнице, и за то, что вообще давным-давно забил на себя ко всем чертям. Сделал еще один — уже большой и уверенный шаг, поравнявшись, наконец, с мордоворотом, державшим ствол. Тот смотрел на Ауди, медленно переводя зрачки на охранника из подъезда, Тилль резко выбросил руку вперед, схватился за пистолет, четко вмазывая свободным кулаком бугаю в то место, где полагалось быть солнечному сплетению. Удар вышел слабее, чем хотелось, но пистолет гражданин выпустил.       «Ложись!» — заорал Линдеманн прямо в лицо Рихарду, краем сознания надеясь, что тот не до конца проспиртовался и сохранил хоть какие-то навыки из их полицейской истории.       Рихард медленно начал клониться вперед.       Тилль вскинул пистолет, привычным движением снял с предохранителя и отправил два шумных выстрела аккуратно за плечо Круспе, в темную глубину минивэна.       В ушах загудело.       Еще один выстрел — почти наугад — развернул в сторону возможного водителя. Тут же резко выкрутился и выстрелил четко в лицо громиле, у которого и отнял оружие. Следующие два выстрела пришлись во второго охранника, потянувшегося к своей кобуре. Шаг вперед — и новый выстрел оставил ровный круглый красный след посереди лба Кайнца-старшего. Тот странно-удивленно моргнул, шатнулся и, словно доска, принялся рушиться на спину.       Из Ауди донесся жуткий женский визг.       Тилль заметил, как Рихард, потеряв от резкого наклона всякое равновесие, тяжело падает на асфальт, не имея возможности славировать — и руки, и ноги у него оказались связаны, — в то время, как Пауль пытался подбежать и схватить его — не успел.       Тилль поравнялся с Майбахом, нагнулся, чтобы выстрелить в водителя, но тот не стал дожидаться своей судьбы, взвел стартер и резко ударил по газу: тяжелая машина загудела, подпрыгнула на ноге второго охранника, пролетела метров двадцать, хлопая открытой пассажирской дверью, врезалась в забор, дернулась задним ходом и, задев красивую Ауди и снеся ей бампер, с визгом исчезла за поворотом.       Наступила странная тишина, в которой искаженное эхо выстрелов еще некоторое время мячиком плясало от стены небоскреба в небо и обратно, и которую разорвало злобное шипение Рихарда: — Не, не, не, Солнце, только не шевели меня, я колено расхерачил… Бля-я-я-ять… — Я вызываю полицию! — испуганно пискнул вдали охранник подъезда и, пригнувшись, побежал назад, придерживая фуражку. Ауди тоже пришла в движение и быстро, скребя и царапая асфальт отвалившимся бампером, дала задний ход.       Тилль проверил водителя минивэна: все-таки попал. Устало сел прямо на бордюр и выдохнул. Пистолет в руке был горячим и маленьким. В голове звенело. Думать ни о чем не хотелось. Да и не моглось.       Пауль кое-как примостил шипящего и чертыхающегося Рихарда к колесу минивэна, обнял, поднялся и обошел всю сцену: три трупа на асфальте, два — в машине, остолбеневший Джон, словно продолжающий смотреть в то место, где ранее стоял его отец. Опять куча рассыпанных денег — как там говорится про повторяющуюся историю? — сначала трагедия, потом фарс. Тут, кажется, у них акты пьесы качественно поменялись местами.       Понурый Тилль смотрел в асфальт. — Вам не нужно сейчас отсюда уйти? — зачем-то поинтересовался Пауль не очень ровным голосом и получил в ответ только взмах руки, дескать, пофиг. — Я вызову скорую. Я же могу вызвать скорую? — еще один взмах.       Через шесть минут воздух разорвался от визга сразу трех полицейских машин и четырех скорых, приехавших одна за другой. Как, если бы этого было мало, вскоре к ним присоединился большой и такой же шумный черный «воронок» из убойного отдела, реанимобиль, и парочка «гражданских» авто со следователями, которые напрочь заблокировали весь въезд. Дворик наполнился гулом, люди повысовывались из окон, кое-кто даже спустился вниз и принялся снимать.       Рихарда, наконец, развязали и он, продолжая проклинать все вокруг, требовал обезболивающего, курил, наотрез отказывался ехать в больницу или в участок, и, не отпуская, держал Пауля левой рукой за ладонь. — Я знаю все процедуры. Я сам завтра приеду в участок и дам показания. Я сам завтра сниму все повреждения и все оформлю, и привезу за подписью свидетелей. Я сам все сделаю. Да, дайте я подпишу. И дайте мне фентанил уже, мать вашу. Блять, я пострадавший или кто? А сейчас я пойду домой. Или поковыляю, но все равно домой.       Тилля и Джона рассадили по разным машинам. Полицейский с камерой долго ходил и снимал все вокруг, пока его коллеги натягивали черно-желтую ленту и очерчивали специальным баллончиком положение тел. Грустная женщина в форме таскалась с большим черным пакетом и собирала в него длинной палкой с щипчиками на конце разбросанные деньги, предварительно фотографируя положение каждой купюры. Рихарду наконец-то вкатили сразу два шприца с прозрачным раствором, отчего он счастливо запрокинул голову, закрыл глаза, затянулся очередной сигаретой и, наконец-то, замолчал. — Давай ты все-таки съездишь в больницу? — аккуратно предложил Пауль, почему-то глупо улыбаясь. — Нахуй, — Круспе отмер. — Все завтра. — Отпусти руку? — Рихард удивился. — Мне машину надо отогнать, а ты меня держишь так, что кости сейчас сломаешь, — Круспе неуверенно посмотрел на Пауля и только сейчас, кажется, понял, что продолжает сжимать его руку последние минут сорок, как минимум: — Ты меня потом до квартиры дотащишь? Пожалуйста. — А есть варианты? Тебя же оставишь на секунду, а ты опять исчезнешь.       Рихард грустно усмехнулся.       Пауль отогнал джип и вернулся как раз к тому моменту, как Рихард подписал все бумаги. Попробовал встать — правая нога откликнулась тупым и мерзким ощущением, прибитым лекарствами. Ландерс осторожно перекинул руку Круспе себе через плечо, приподнял, кивнул «спасибо» медсестре, после чего они медленно поплелись к подъезду под косые взгляды соседей. — Что ты вообще здесь делаешь? — тихо спросил Рихард. — Как что? Психую, нервничаю, тихонько головой ебу даю. — За меня выкуп, что-ли, попросили? — Как бы, да… Но нет. Потребовали у Джона вернуть два миллиона. — И где ты взял столько денег? — Сам не знаю. Поднял всех на уши. Изнасиловал банк. Тебе повезло, что я на дом копил. И что я сотрудникам зарплату выдавал в понедельник. Как выдал, так и собрал обратно. И разорил бывшую жену, она теперь вся на нервах. Это всё хоть вернут, как думаешь? — Вернут. Но не сразу. После описи. Я завтра вытащу со счетов и отдам, что смогу. — Разберемся.       В лифте Рихард долго и с отвращением рассматривал в зеркало свое лицо, а Пауль устало привалился к стенке и выдохнул: «Ни хрена себе ты, оказывается, тяжелый». — Очень ненавидишь меня теперь? — Да иди ты на хер, — лифт дзынькнул одиннадцатым этажом, и Пауль снова привалил Круспе к себе. — Я, скорее, себя ненавижу. Дома не шуми только сильно. Надеюсь, Максим не проснулась от этого пиздеца. — Чего? — Я встретил Марго и Максим в аэропорту; они думают, что я у тебя водитель, или типа того. Заработал полтинник на чай, — Пауль саркастически усмехнулся, а Рихард остановился перед дверью и посмотрел на него со смесью благодарности и чего-то, что в прошлой жизни, наверно, было стыдом. — Черт, Пауль, мне так за все это… У меня слов нет. Ты… — Раз нет, так и молчи, — Ландерс отпер дверь, они зашли в темную тихую квартиру. Рихард аккуратно приоткрыл дверь спальни и несколько минут рассматривал в щелку силуэт спящей дочери, после чего заковылял во вторую комнату, опираясь рукой о стену. Сел на край ванной и попытался стянуть пиджак: плечо нудело и рука не хотела вылезать из рукава. Круспе дотянулся до шкафчика, добыл желтую баночку таблеток, закинул в рот сразу две и запил из-под крана. Хотелось не то, чтобы даже успокоиться, — нервничать Рихард, кажется, вообще больше не мог, — а просто накидаться до хоть сколько-нибудь омертвения, чтобы в мозгу перестало жечь стыдом и омерзением к самому себе.       Пауль, неожиданно оказавшийся рядом, с сомнением спросил: — Тебе вот не хватит ли, а?       Рихард пожал плечами и еще раз попробовал снять пиджак. — Дай помогу. — Да не надо. Я воняю, как бомж, по-моему. И выгляжу, как подтухшая отбивная.       Пауль хмыкнул и помог Рихарду избавиться от одеревеневшей от крови рубашки. Включил душ. — Я уже и не помню, как ты выглядишь без синяков. — Смешно. Ладно, Солнце, ты иди, наверное… Дальше я сам, спасибо. — Уймись уже, а. Чего я там не видел? Если ты сейчас после всего, что было, банально навернешься в ванной и сломаешь шею, будет чудовищный фарс, не находишь?       Круспе хрюкнул и, опираясь на Пауля, встал под душ, стараясь не мочить швы на лице. Ландерс осторожно оттирал ему следы крови с шеи, не замечая, как намокает собственная кофта. Помог натянуть спортивный костюм и довел до кровати. На кухне налил себе полстакана вонючего виски и выпил залпом.       Рихард слушал, как в глубине темной квартиры о столешницу постукивает стекло, и странным образом ни о чем не мог думать и ничего чувствовать, кроме какого-то всеобъемлющего чувства вины, которое ни стираться, ни уменьшаться упорно не хотело; напротив, разрасталось и множилось с каждой минутой.       Матрас рядом прогнулся, Пауль осторожно перекинул руку через грудь Рихарда, прижался носом к виску, запустил пальцы ему в волосы и принялся мягко массировать кожу головы. Тихо сказал: — Прости меня, пожалуйста. — Чего?       Ландерс прижался чуть сильнее: — Прости меня, я вел себя как мудак. — Пауль, у тебя шок что ли? Это я тут должен ползать и извиняться. Только я пока немного не могу. — Неа. Я… Я все время думал только о себе, понимаешь? Удобно ли мне, или неудобно. Комфортно ли мне, или некомфортно. Я ни разу не спросил, каково тебе, хотя видел же, что с тобой происходит какая-то хрень. Я ругался на тебя, злился, не брал трубку, как истерик. Ты мне писал, что любишь, а я читал и не верил, и только искал подвох, которого нет. Мы даже ни разу нормально не поговорили. — Пауль, у тебя точно шок. Не то, чтобы мне не нравилось то, что сейчас происходит, но… — Нам просто нужно научиться разговаривать. Мне — научиться слушать, а тебе говорить. Понимаешь? — И да, и нет… Мы довольно много и активно разговаривали, по-моему. — Я не про секс. — Ну, секса, походу, у нас теперь долго не будет, меня словно каток переехал. Оббеседуемся. Готовься. — Ничего, я потерплю.       Рихард почувствовал, как Пауль чмокнул его в висок и зарылся носом куда-то в шею, обжигая дыханием ключицу. — Что там с тобой вообще было? — Эстетическое насилие. — Гм? — Я лежал на леопардовом диване в комнате с вензелями и пил воду по сто фунтов за бутылку. — И все? — С вензелями, Пауль. Золочеными. Разве этого мало?       Ландерс недоверчиво хмыкнул и мягко переместил ладонь Рихарду на загривок, гладя шею и ероша короткие волосы. — У тебя классная младшая. Было бы интересно посмотреть на остальных. И… я купил вам билеты на через неделю на субботу в сады Кью на детский фестиваль. То есть, это ты их купил, а я просто передал. — Только не это… — Все нормально, я там был в прошлом году, — Пауль ощутимо улыбнулся. — Там продают вино в маленьких бутылочках. Будешь сидеть весь красивый под навесом, бухать, злиться и всех ненавидеть, пока дочь развлекается. Вам нужно больше общаться. Она тебя любит очень. Упустишь момент, потом станешь локти кусать. — Пауль. За что ты мне такой? — За миллион и девятьсот тысяч, — Пауль усмехнулся в плечо. Рихард подавил улыбку — от нее шов на губе начинал больно тянуть. — То есть, ты меня не бросаешь? — Рихард, ты реально заебал. — Ты меня бросаешь. Или не бросаешь? — И-ди-от. — То есть, мы пойдем в субботу на твоего ебучего Вагнера?       Пауль просиял. — О, да. Мы каждый день сейчас куда-нибудь будем ходить, чтобы все-все-все увидели твою разбитую рожу. Я куплю тебе костыли и билеты в Королевскую оперу. И на какое-нибудь собрание докторов, у вас же бывают собрания? Чтобы ты везде ходил со сломанным носом, хромал и стеснялся. А завтра я тебя вот так со всеми синяками сфотографирую, распечатаю огромный портрет и повешу у тебя дома в прихожей, прямо напротив входной двери… — Солнце, охренеть. Ты извращенец. — …Продам эту картинку во все твои сучьи клубы, прослежу, чтобы прямо над баром в каждом повесили. И к тебе в офис. У входа.       Рихард заржал и скривился. — Не смеши меня. Сейчас шов разойдется… Бля-я-ять. Как же больно.       Пауль прильнул к щеке Рихарда и аккуратно поцеловал. Добрался до края губ и поцеловал еще раз. — Прости, прости, пожалуйста. Тш-ш-ш. Не ржи, прости. Расслабься. Идиот мой любимый. Прости. Да прекрати ты ржать. — Бляять, да что ж такое…       Они попытались поцеловаться, но вышло совсем уж нелепо и неуклюже, что только принесло новую волну смеха. Рихард застонал от боли, но остановиться не мог. — Так, Рихард, смотри сюда, я сейчас уйду. Ага. Насовсем. Все, успокоился?       Круспе перестал хмыкать и посерьезнел. — Мы можем кое о чем договориться? — Давай попробуем, — Пауль подпер кулаком щеку и смотрел, весело и хитро. — У меня просьба. Ты можешь… Ну, скажем так… Ты можешь пообещать, что не бросишь меня до января, — Рихард развернулся и посмотрел очень деловито. — Понимаешь, у меня крыша едет. Заебал я тебя, или нет. Надоел, или нет. Можно тебе звонить каждый вечер, или нет. После всего, что было сегодня, я и вовсе загонюсь по полной. А до января-то всего, господи, тьфу, полгода. И я буду точно знать, что все хорошо. И я клянусь не косячить. Я очень постараюсь не косячить. Если к январю ты понимаешь, что все одно — херня — просто берешь и уходишь. Но до этого, пожалуйста… Давай попробуем, чтобы ты не уходил. Может быть, привыкнем друг к другу. Уговор? — Уговор, — Пауль весело кивнул и снова пропустил пальцы сквозь волосы Рихарда. — Только я тебе сразу скажу, что меня не будет две недели в сентябре. И на Рождество. И на Новый год мы делаем трансляцию концерта в Германии. Если, конечно, не развалимся после сегодняшнего дня. Обещаешь не обижаться, что меня нет на все человеческие праздники? — Я ненавижу человеческие праздники: на них все отрывают себе пальцы петардами, бухают до белки и внепланово беременеют. Поэтому без проблем. — Договорились. — Договорились.       Они обнялись и еще долго перебрасывались фразами ни о чем. Уже сквозь подступающий сон Пауль спросил: — Что будет с Линдеманном, как ты думаешь? — Без понятия. Завтра как раз обсужу с адвокатом, как выставить все так, чтобы самооборона и спасение товарища, то есть меня, вышли на первый план и затмили пять трупов. Тебе, кстати, тоже понадобится юрист. Я найду завтра хорошего. Все — завтра. — Его могут посадить? — Могут. — Теперь мне еще и за это будет стыдно, — Пауль устало натянул одеяло почти до макушки. — Я столько гадостей ему наговорил, пока мы тебя ждали. Черт меня дернул. А он тебя спас. — Тилль — хороший. С ним тяжело ладить, но он хороший. Жалко их с Джоном. Они хоть как-то сошлись, пока меня не было? — В смысле? — Пауль зевнул в кулак. — Ну, в прямом. Они там ходили друг вокруг друга, как два дебила и каждый по очереди мне втирал, как грустно и неразделенно любит другого, словно я — тайный Санта, блять. Они, что, так и не…? — Однако, — Пауль приподнял голову. — В жизни бы не подумал, что между этими двумя что-то есть. Вообще не ощущается ничего, — Пауль задумался. — Господи, тогда все это еще ужаснее, чем мне казалось… — Два дебила — это сила, — Рихард выдохнул и уткнулся носом Паулю в макушку. — Эт' точно, — Пауль вздохнул, прижался и закопался в одеяло.       За окном занимался рассвет, когда они, наконец, заснули.

***

      Темнело мягко и долго.       Волны выдались хоть и невысокие, но сильные, резкие и частые. Лодку мотало и, аккуратно, словно на батуте, подбрасывало туда-сюда. Весла жалобно скрипели в уключинах, Тилль иногда подгребал, чтобы совсем не прибиться к пенистому берегу, соленый ветер разметал волосы и сыпал брызгами в глаза. Как ни странно, было не то, что бы тепло, но однозначно не холодно, и обычной брезентовой рыбацкой куртки с толстовкой хватало сполна.       Джон сидел напротив, кутался в короткое пальто, курил, и смотрел то на бледный закат, то на рукоять весла, мучительно дрожавшую под напором воды. Короткие волосы наконец-то отросли в подобие нормальной прически и почти закрыли шрам на лбу. На дно налилось прилично, Линдеманн иногда вычерпывал мутную морскую воду ржавым ведерком и лениво выплескивал за борт.       Несмотря на непогоду, на берег обоим не хотелось. Тиллю — потому, что после месяца за решеткой любые четыре стены казались адом, а любой простор, особенно наполненный ветром, морем и жизнью — просто чудом каким-то.       Джону — потому, что он как-то отвык в последнее время вообще что-либо хотеть. После смерти отца, помимо расследования, вылезло столько говна, долгов, непонятных обязательств, незакрытых проектов и прочих странностей, что голова трещала по швам. Большая часть бизнеса, естественно, расползлась по партнерам отца, доверенным лицам, конкурентам и прочим доброжелателям — Джон туда и не лез, пытаясь для начала понять, почему и откуда накопились долги за дом и как может быть так, что отписанный ему по наследству ресторан в самом центре города битком набит и забукирован на месяцы вперед, но все равно значится убыточным.       Все это вкупе с адвокатами, допросами, юристами, бесконечными бумагами, звонками от репортеров и прочей, невыразимой и невывозимой рутиной за месяц вытащило из Джона любые силы. Как и тот факт, что до двадцати одного года он был обязан принимать решения через официального представителя и опекуна, которым, за неимением лучшей кандидатуры, назначили домашнего юриста отца — женщину умную, но привыкшую все делать по указке. Теперь она боялась всего на свете и любая, даже простая вещь обдумывалась и согласовывалась днями, если не неделями.       Кроме того, Тилля никак не получалось освободить под залог — куча трупов и перестрелка в самом центре города, под камерами и окнами добропорядочных жителей, не внушали судье доверия к суровому персонажу со странной фамилией и то, что она наконец-то сменила гнев на милость и подписала освобождение до суда, казалось чудом, аккуратно подтасованным доктором Круспе. Формально, Тиллю нельзя было покидать Лондон, но Рихард настолько беспокоился за легкие своего несчастного пациента, пережившего целую лавину, что выбил большую и красивую гербовую бумагу с официальным дозволением выйти на волю, и хотя бы до суда подышать полезным морским воздухом. Нормальный, классический и ответственный «туберкулезник», конечно, отправился бы на радостях на воды в теплый Брайтон. Но Тилль под понятие «нормальный» никак не подпадал и был искренне рад, когда Пауль, приехавший к нему в пустой дом с Рихардом и бутылкой извиняться «за грубое поведение и вообще», предложил ключи от своей лачуги в Дандженессе: лодка, берег, ветер и тишина на пару недель казались очень привлекательным подарком.       Порешили, что Пауль отвезет Линдеманна, покажет что и как работает — или, скорее не работает — в домике и уедет. Рихард, прихрамывая, бродил по пыльным комнатам, пока Тилль собирался — или, скорее, делал вид, что собирается, потому что за последнее время вообще отвык иметь какие-либо собственные вещи. — Там комары с твое ухо, — ехидно отметил Рихард, рисуя пальцем не очень приличное на пыльном оконном стекле. Тилль пожал плечами. — И магазинов нет, — назидательно продолжил Рихард, прибавив к рисунку несколько натуралистичных штрихов. — Ну, значит, закупимся по дороге. Мне много не надо, — Тилль нашел в коробке куртку, свернул ее, засунул в рюкзак и, кажется, решил, что сборы завершены. Пауль сидел в углу в кресле, болтал ногой и копался в телефоне, максимально не реагируя на происходящее. — Ты деньги нашел? — не унимался Рихард. — Я тебе их в прихожей гвоздиком прилепил. — Нашел. Их кому вернуть? Тебе? — Причем тут я? Это тебе Джон передал, ему, если хочешь, и возвращай. — Сомневаюсь, что Джон захочет когда-либо меня видеть. — С чего такой вывод? — А ты сам не понимаешь? — Тилль повысил было голос, но понял, что это лишнее. — Я у него на глазах застрелил отца. — Ну, я же с тобой разговариваю. — Рих, нашел с чем сравнивать. Ты и не такое видел. — А залог кто, думаешь, за тебя внес? — Да не пизди. — И не думал. Короче, вам реально нужно поговорить. Это, знаешь, полезная, оказывается, вещь. Мы, вот, с Паулем как открыли для себя это занятие, так прямо остановиться не можем…       Тилль сморщился, Пауль сделал рукой жест из серии «только не вмешивайте меня, пожалуйста». — Короче, Джона я тоже позвал. Он приедет вечером, поэтому давай уж выдвигаться, что-ли. — Тогда я никуда не поеду. — Тилль, не дури. — Какой в этом смысл? Меня все равно скоро посадят. Можно, я просто тихо поживу без твоего сводничества и ехидства хоть пару месяцев? К тому же я — обвиняемый, он — свидетель, нам общаться не то, что бы очень верно. — Он тебе адвоката оплачивает. А в этой глуши вас если кто и увидит, так только жирные чайки. А если совсем станет скучно, можете подорвать атомную электростанцию. Там в паре километров Дандженесская АЭС, здоровая такая херь. Готов поспорить, что с вашим везением вы приедете, а она возьмет и наебнется, и вас накроет атомным пеплом.       Пауль вскинулся, встал и стер рукавом свитера каракули на стекле: — Может хватит уже чушь нести? Предлагаю просто взять и поехать.       …По дороге Тилль сухо пересказывал подробности быта в камере предварительного заключения. Они с Рихардом пили пиво, пока Пауль задумчиво рулил. Приехали неожиданно быстро и даже без приключений, чтобы обнаружить Джона на въезде в поселок. Он приехал на такси с аккуратным чемоданом и просто сидел на камнях у дороги, щурясь в закат.       Пока Пауль деловито объяснял Тиллю, как и что включать-выключать, где дрова для камина, куда уходит канализация и прочее бытовое, Джон отозвал Рихарда курить на крыльцо. — Как ваша нога? — Примерно также, как ваши отношения с Линдеманном: одновременно есть и в тоже время — нет, — хмыкнул Рихард и попробовал размять колено. — Ты сам-то как, отходишь потихоньку?       Джон пожал плечами и уткнулся носом в высоко поднятый воротник пальто: — Скорее да, чем нет.       Помолчали. Джон словно обдумывал что-то, и Рихард терпеливо ждал, пока тот решится, или уж не решится. Из домика доносились оживленные голоса и смех — Пауль с Тиллем однозначно нашли общий язык на почве устройства дымохода, а теперь, кажется, шли осматривать лодку и снасти. Рихард не выдержал: — Джонни, чувак, не тупи. Чего спросить хотел? — Гм. Ну, скажем так. Вы сейчас уедете. А мы тут останемся… Как… То есть, с чего было бы правильно начать… — А, — понятливо кивнул Рихард. — Хоть это и странно слышать от меня, но на вашем месте я бы все-таки начал с беседы. Потому что Тилль пребывает в уверенности, что ты его ненавидишь, и все такое… Если беседа пройдет нормально, то вот даже и не знаю, — Рихард саркастически сощурился и оценил взглядом далекую фигуру Линдеманна, снимавшего брезент с лодки. — Тут такое дело, знаешь, проще показать, чем объяснить. Тебе мастер-класс провести? — Ой, нет, спасибо.       Они рассмеялись, и Рихард снизошел до серии простых и практических советов, вызвавших у Джона большую неловкость и завершил речь общей рекомендацией: «К кровати даже не подходить, это пиздец что, а не кровать, если вы поругаетесь, просто отправь Тилля на нее спать на одну ночь и больше ты его не увидишь, он себе хребет переломает».       …Пауль и Рихард срулили где-то через час. Тилль включил котел протопить комнаты. Они с Джоном молча и не сговариваясь подтащили к берегу лодку, и от нечего делать молча качались в ней уже добрый час под шум воды и редкие болезненные крики чаек. Как ни странно, за почти полдня они едва обмолвились парой слов, и это казалось нормальным и естественным, но, все-таки, не способным продолжаться до бесконечности. Джон попробовал заговорить, понял, что голос сел, прокашлялся: — Нам, вроде бы, надо поговорить. — О чем? — Сам не знаю.       Джон ловким движением отправил окурок от сигареты на дно лодки, встал, балансируя подсел к Тиллю и крепко-крепко обнял, зарывшись носом в плечо.       Стемнело, неспокойное море угомонилось и аккуратно прибило их к берегу.