Тёмное сердце

Устланная россыпью звёзд, пелена ночного неба мягко искрилась. Акио неустанно глядел вверх, запрокинув голову. Мелкие отблески ласково задевали радужку тёмных глаз, загадочно отражаясь — у самой горы Ёго слышалось гулкое громыхание. Безмолвие на лице поражало. Ранее Кадзухе не предоставляло особых усилий отгадать о чём таком размышляет мальчишка, пряча лицо в ладонях да ушками своими краснеющими сверкая из-под волос — он пред пытливым взором самурая был самой открытой книгой. Однако сейчас… Каэдэхара, казалось бы, утопал: в томном истязающем любопытстве, необъяснимой тоске, в этом пустом взгляде и… трепете собственного жара в груди, беспокойного, странного; терялся в смутном предчувствии, что пробирало осязаемым холодком до самых костей — сердце выскакивало от одного только ощущения близости, заходилось в несдержанном ритме, стоило Акио лишь заговорить своим нежным голосом. Ещё немного и можно было распрощаться со здравым рассудком, затерявшись во всём безвозвратно. Кадзуха поднял взгляд — мрачные тучи над ними сгущались. Они остановились у деревенских ворот. Маленькая деревушка Конда растянулась у равнины Бякко. С десяток старых домиков прятались в разросшейся листве, выглядывая через невысокие ограды и заполненные обильной растительностью грядки. До недавнего времени деревня была весьма оживлённой, расцветала в богатстве и достатке. Кадзуха частенько прогуливался мимо, встречал торговцев и простых странников на пути, но никогда не заглядывал к жителям. Теперь же это место ничем не отличалось от обыкновенного посёлка острова Ватацуми: такое же позабытое и неприметное. Видимо, строгие ограничения сёгуна имели своё влияние и на уроженцев Наруками. Бумажные фонарики скучающе колыхались на порывистом ветру. Издали слышался тихий шум протянувшегося на здешних окрестностях ручья. Акио был так измотан: молчал всю оставшуюся дорогу, только кивал изредка на обеспокоенные вопросы Каэдэхары, не волнуйся, мол, я в порядке, можем продолжить наш путь. Однако, когда Кадзуха поведал о том, что намеревается попросить у деревенского старосты пристанище на ночь, мальчишка вдруг всполошился и запричитал слёзно, едва ли не в ноги бросаясь: — Нет! Кадзуха! Нет! — одёрнули за накидку. — Пожалуйста, не нужно… — Каэдэхара хмыкнул удивлённо. Он знал, что за этим последует, из-за чего только вздохнул устало, сказав: — Акио, нам нужно остановиться и отдохнуть. Мальчика не без усилий отцепили от кленовых одежд, сжали плечи и встряхнули хорошенько, авось воздух свежий к поджаренной на солнце головушке быстрей доберётся. — Но я не хочу! — отчаянно простонали. — Я-я… и здесь спать смогу… — Кадзуха окинул взмокшие одежды скептическим взглядом. — Всё не так уж и плохо! — раздалось недовольное хныканье. — Почему ты не слушаешь меня? — Потому что ты — бессовестный лгун. — Я то?! — мальчик хотел было возмутиться, но тут же съежился от промозглого порыва ветра. — Тц, — нахохлились, отвернувшись. Их приютила милая пожилая пара. Старики были рады гостям. Единственный сын совсем недавно оставил родительский дом, запропастившись невесть где: ни слуху, ни весточки; а потому щедро разливая грибное рагу в чаши, хозяева обидчиво жаловались на непутёвого сынишку да предлагали остаться на подольше — вдруг приглянется деревушка. Молодых ребят для помощи совсем не хватало. Мальчишке, по всей видимости, в такой компании не было уютно. Поначалу за спиной Кадзухи ошивался, то и дело пряча лицо, а когда хозяева, восприняв того за девчонку, начали засыпать всевозможными вопросами, интересуясь, откуда же такая красавица родом и почему путешествует вместе с ронином одна, и вовсе подавился, заходясь хлипким кашлем. Каэдэхара чуть палочку не согнул. Некоторое время все ели тихо. Акио молчаливо уплетал крупно нарезанные кусочки фиалковых дынь, а затем, взявшись за онигири, начал запихивать за обе щеки всевозможные вкусности, вовсе не замечая на себе любопытные взгляды. С жутковатыми синяками под глазами его можно было бы спутать с проворным пухляшом-тануки. Маленькие ёкаи в деревенских легендах прославлялись доверчивыми, чудовищно неудачливыми, но очень милыми созданиями. Изредка Кадзуху дёргали за рукав, настойчиво давая понять, дабы тот поторапливался. Самурай лишь кивал виновато в сторону Акио, памятуя, что обещал помочь подготовить угрей на пару, пока хозяин добродушно подливал саке в чашу — вот уж кто натурой более походил на настоящего любителя выпивки и всевозможных насмешек. Стоило упомянуть, после настойчивых уговоров Каэдэхаре всё же удалось добиться согласия Акио остаться здесь на ночь. Конечно, при условии, что спать они будут вместе и Кадзуха, по прибытию в Инадзуму, обязательно угостит его наилучшей вяленой рыбой. В убыток себе, но всё же маленькая победа была достигнута, что заставило Каэдэхару расслабиться и вздохнуть наконец с облегчением. Предложить в ответ за радушный приём старикам было нечего, а потому, пропустив чашечку-другую, самурай, поблагодарив за кров и еду, взялся за любезно предоставленную ими работу. Во влажном воздухе витали приятные отголоски жаренной рыбы и каких-то пряных ароматных специй. Шелест отоги чарующе ласкал уши. Посёлок в это время уже тихонько дремал. Мальчишка уселся у самых ступеней и наблюдал внимательно издали, чем это Каэдэхара таким эдаким занимается, согнувшись в кустах, усердно пыхтя да выдёргивая сорняки один за другим, всё подливая в грядки воды. Мотыльки хаотично кружились у маленького фонарика, забавно стукаясь о бумажные стенки. Когда вдруг жучок-светяшка опустился на руку, Акио, испугавшись, завизжал, почти что фонарь не скинув со стула — белёсая макушка встревоженно вынырнула из-за кустов и уставилась, приглядываясь, не случилось ли чего страшного, а затем, не подметив ничего необычного, Кадзуха устало вздохнул, пробормотал что-то неразборчивое под нос, вытер со лба пот и с тихим шорохом юркнул обратно. Мальчик только языком цокнул раздосадовано — в самом деле, не маленький же он ребёнок. Насупившись, он поднёс ладонь к лицу и прислушался к странным щекотливым ощущениям на коже, с интересом всматриваясь в светящееся брюшко насекомого, что тихо подрагивало и безобидно трепетало крылышками, подбираясь к кончикам пальцев — и вовсе не страшно, подумалось. Довольно хихикнув, мальчишка протянул светлячка к свету, позволяя тому взлететь, чуть не впечатавшись в колыхнувшийся фонарик, и затеряться средь остальных светящихся букашек. Листва внезапно задрожала от резкого дуновения ветра. Волосы полезли в лицо. Едва только свет около Каэдэхары потух, Акио подозвали поближе: тот неуверенно ступил в грядки, пробираясь меж раскидистых кустов и колющейся травы-сорняшки. Смущенно потупил взгляд и протянул самураю старый фонарь: — Я тоже помочь хочу… можно? Кадзуха посмотрел проницательно. — Хм… Ты не устал разве? — мотнули головой. — Уверен, что справишься? — активно закивали. — Я быстро учусь и очень старателен! — воодушевлённо заулыбался Акио и опустился на корточки рядом. Каэдэхара задумался на некоторое время, а затем отдал фонарик обратно. — Тогда… придержи для меня свет. Мальчишка снова кивнул и глаза внимательно выпялил, ожидая дальнейших указаний. Однако Кадзуха отвернулся и вновь начал срывать сорняки, старательно отдирая вьющиеся стебельки от рассады томатов. — Это всё? — неудовлетворённо поинтересовался Акио, выглядывая из-за спины. — Да. — Но… — самурай вздрогнул, когда мальчик прижался подбородком к плечу. — Кадзуха… разве нет работы позанятней? — Боюсь, что нет. Работа — не развлечение, — Акио вновь раздраженно фыркнул, обдав холодком шею. — Если не хочешь, можешь идти. Тебе нужно выспа– — Кто сказал, что я не хочу? — перебили грубым тоном. — Я всё сделаю. Мальчик тихо вздохнул и отстранился. В конечном счёте он не мог по-настоящему злиться. На Кадзуху — никогда. Каэдэхара не был виноват в том, что Акио уж очень хотелось доказать свою значимость. В чём же измеряется человеческая ценность? И к чему тогда он Кадзухе такой бездарный и ни на что не способный? Не сказать, что мальчишка мешался. Управиться с одним тусклым свечением, что вздрагивало от малейшего движения и несильного ветра, было весьма сложновато, у самого ведь фонарик погас, а потому Кадзуха не смел возникать, но после того, как Акио всё же тайком сорвал несколько ростков томатов вместо вредоносных корешков, истоптал парочку несчастных стебельков, оступившись, у самурая даже глаз начал дёргаться. — Ты чего это носом клюешь? Говорил же, что не устал, а сам дай только что подложить под головушку и с ног тут же свалишься?! — от столь резкого голоса у Акио чуть фонарик из рук не выскользнул. — Н-нет! Всё не так! — встрепенулись. — Просто мне… странно. — Странно? — изогнул бровь Каэдэхара. — Верно. Я себя плохо чувствую. Каэдэхара приподнялся и притянул следом мальчишку за локоть. Обхватил ладонями личико, наклонившись слегка, и прижался губами ко лбу. — Кадзу– зашипели сипло, напрягаясь. — Мнх. Лицо и правда горело. Должно быть, проявлялись последствия той самой неосторожности. Удивительно, что у Акио после всего произошедшего до этого момента никаких странностей не возникало. От перегрева на солнце и не такое случается, этому же — чертовски повезло. — Похоже, у тебя жар, — проговорил Кадзуха, всё ещё удерживая румяные щечки руками. — Это… плохо? Мы сможем продолжить? — поинтересовались будто бы невзначай. Что он себе думает? Каэдэхара вздыхает тяжело: — Тебе нужно отдохнуть… Не стоило мне слушать тебя и позволять утруждаться. — Нет! — тревожится Акио и за запястье хватается, теперь уж не позволяя ладони от разгоряченной мордочки отлепить. — Всё в порядке! — отчаянно убеждают. — Если честно, мне уже намного лучше… Кадзуха едва не прыскает со смеху. Такая уверенность ему не к лицу. — Разве? Кивок. — За дурака меня, значит, держишь? Чтобы совсем уж деспотом не показаться в столь преданных глазах, Кадзуха решил просто сопроводить бедолагу к ручью, пока тот был способен раздеться самостоятельно. Самурай указал на широкий деревянный таз у ступеней и велел набрать воды для купания, а заодно развешать их ещё влажные от морской воды вещи — к утру бы подсохли. Сам же пообещал подолгу не задерживаться и, не забыв напомнить об осторожности, ободряюще помахал рукой вслед. Полуночная прохлада пронзает босые ступни. Обтрёпанные занавески тоскливо колыхаются на ветру. Кадзуха замирает у приоткрытых настежь сёдзи, с интересом засматриваясь. Мальчишка склонился, стоя в деревянном тазе, и скучающе омывал ноги. Волосы то и дело мешались, падая на лицо; Акио лишь фыркал устало, с каждым тяжёлым вздохом становясь всё недовольнее и злее. Каэдэхара хмыкает и опирается о сёдзи, подмечая яркие покраснения на открытых плечах, руках, шее… ножки и те обгорели. Должно быть, болеть вскоре начнёт, а может и вовсе опухнет, покрывшись безобразными волдырями. Слабое свечение чутко трепещет, вздрагивает от пронизывающего сквозняка — кажется, сердце пропускает удар. Руки цепляют пояс хаори, ловко разматывая узелки. Ткань плавно скользит с плеч, сминается, оголяя бледно-молочную кожу, выпирающие косточки позвонков, мягкий изгиб тонкой талии и… ямочки у самых ягодиц. Черт. Он всегда носил это на голое тело? Акио вмиг замирает и бросает полон недовольства взгляд со спины. — Мог бы и отвернуться, — шипят возмущенно. — Зачем? — удивляется Кадзуха. Акио не отвечает — смотрит предупреждающе. Каэдэхару аж озноб пробирает. Листва шелестит непрерывно. Мурашки табуном пробегаются по спине, раздражая острым холодом кожу. Кадзуха знает: неподалёку льёт дождь. Тёмные омуты будто бы пожирают. Терзают безбожно, пронзая этим своим бесстрастием важным. С невозмутимостью клинка впиваются глубоко в сердце, разрывая в ошмётки остатки грязи в уме. И пускай, казалось бы, сожрёт целиком. Совести этим Каэдэхара себе не убавит. Более того — даже возрадуется. Если такова плата, он готов отплатить за своё неправильное удовольствие сполна. …Всё же он не выдерживает, отворачивается к стене и затихает. Прислушивается. Позади слышится тяжелый вздох и шорох упавшей на пол ткани. Кадзуха мысленно стонет. Всплеск воды и… Гнетущая тишина. Каэдэхара прикрывает глаза, тяжко вздыхает. Затем снова вдыхает прерывисто и… едва не скулит от прибывающих волн тяжести и невыносимого предвкушения. Болезненного чертовски. Хотелось взглянуть. Нет — дотронуться. Притянуть к себе посильнее: так, чтобы сердце сорвалось на волнительный трепет, дыхание сбилось до хрипа, а тело под ним неимоверно мягкое разомлело, оттаяло наконец. Он бы мог зажать Акио прямо у самой стены, тот бы и шелохнуться не смог, волнительно изгибаясь в руках; целовать почти невесомо — ласково, вынуждая прильнуть ближе, вжаться ненасытно, и ножки эти невозможные раздвинуть пошире, позволяя притереться возбуждением меж ягодиц. До безумия желаемых ягодиц. Ох. Он бы врывался отчаянно, глубоко, вкушая каждый неровный вздох, каждый протяжной стон, громкий, несомненно, утомительный, а затем… Снова всплеск. Кадзуха трясёт головой, отгоняя ужасно-сладкое наваждение, и несётся к ступеням, не смея взглянуть. Сдвигает сёдзи и глаза прикрывает замученно. В голову тут же ударяет свежий, слегка задымлённый воздух. Отрезвляет. Немного. Недостаточно. — А ты разве не будешь? — слышится позади. Каэдэхара оборачивается, мысленно преклоняясь пред всеми Архонтами, дабы тот был одет. — М-м? Мальчишка и правда стоит у выхода, укутанный небрежно в смятые простыни или ещё какую ткань непонятную. На лицо с неимоверно милыми краснеющими щеками от солнечных обжигающих поцелуев тоненькими дорожками стекают капельки от волос и встрёпанной, торчащей забавными завитками во все стороны челки, загадочно поблёскивая в тусклом свету. — Вода ещё тёплая… я хотел сказать, мне вылить? — Нет, — вздыхает Каэдэхара. — Оставь. Сделаю это позже. Старая половица скорбно скрипит под ногой. — Куда ты? — вскрикивают вслед. — Скоро вернусь. — Там же холодно… — звучит немного…обидчиво? — если ты из-за меня, всё в порядке, я не буду смотреть! — Так я тебе и поверил, — дразнится, улыбаясь. — Кадзуха! — вновь заставляют обернуться. — Возвращайся. Ужин остынет. Кадзуха не спешил возвращаться. Уж точно не с теми мыслями, что побуждали на одни лишь непотребства да пошлости. Поэтому проветрившись час-другой и поумерив свой пыл, Каэдэхара пробрался в комнату и уставился на маленькую темноволосую проблему. Мальчишка дремал с неимоверно опечаленным выражением лица, свернувшись котёнком на футоне. Все простыни к себе загрёб. Этому неумёхе с взлохмаченным безобразием на макушке только ушей да вечно недовольно виляющего хвоста за спиной недоставало. Кадзуха опустился и сдвинул Акио в сторону, стараясь, не потревожив, отцепить из лап немного и для себя чего укрыться от холода. Забрался на отогретое местечко и вздохнул, расслабляясь. В ответ засопели, привычно уткнувшись лбом куда-то в живот. Оставалось лишь надеяться, что подле мальчишки не станет совсем уж невмоготу сдерживаться. Акио нравилось прижиматься поближе, отчего-то всегда бездумно притираясь к тёплому боку, а то и разгорячённому желанием месту. Благо спать это Кадзухе совсем не мешало. Изнурённое годовыми тренировками тело не беспокоили подобные мелочи, чего не скажешь о самом самурае: голова пустела, мысли спутывались в огромный бессвязный клубок, а ещё ставало невыносимо страшно дышать. Поэтому и в этот раз Каэдэхара опомнился лишь когда насупленное горящим румянцем личико намеревалась не иначе как прорезать в нём дыру своими тёмными глазами-омутами. — Ч-что ты… А-а…мхн! — хрипит и хмурится измученно. — Твоя рана, — рука слегка надавливает на грудь, побуждая вновь свести к переносице брови, — снова открылась? Ответа не последовало, из-за чего мальчик только фыркнул недовольно, потянув за ремешки. Холодок шустро скользнул по оголённой коже, заставляя непроизвольно напрячься. Лицо Акио было… необычным. Он несколько раз помогал Каэдэхаре с повязками, но делал это всегда со спины, поэтому Кадзуха никогда прежде не видел его таким внимательным, а уж тем более не находил это… привлекательным. Вот настолько. — Что ты собираешься… Мальчишка губы поджимает сосредоточенно и… облизывает их. Черт. Сердце срывается едва ли не на лихорадочный трепет. Кадзуха чувствует, как стремительно плавится самообладание. — М-м… Я хочу сменить повязки. Кровь гулко колотится в висках. Если Акио отвлечется прямо сейчас и взглянет на него… Каэдэхара провалится прямо под землю со стыда. Нельзя. Ему ни за что нельзя увидеть это жалкое выражение. Не в этой жизни. Чужие пальцы скользят аккуратно и ткань поддевают, похоже, намереваясь… Нет. — Н-не обязательно снимать полностью! Ресницы трепещут предательски, и Кадзуха отворачивается, понимая, что вскрикнул слишком… громко. В конце концов, не прирезать же его пытаются, отчего же так беспокоиться? Правильно ведь? Мальчишка ничего не отвечает. Удушающий румянец всё гуще выступает на лице. Кажется, даже шею пятнает. Акио вздыхает истомлено будто бы, а затем одним мигом плюхается верхом прямо на Каэдэхару, весь воздух изо рта выбивая, ощутимо притираясь на бедрах. Бесстыдник и впрямь. — Что? — вопросительно изогнули бровь, блеснув испепеляющим взглядом. Каэдэхара, кажись, состроил не самую радостную мордашку. Оно и понятно. Когда этот… переступал черту, Кадзухе ставало не по себе. Отчасти оттого, что случалось такое весьма неожиданно, а кто уж знает, что потом в этих мыслях промелькнёт… и, конечно же, в такие моменты самураю предстояло держаться, сохраняя ясность ума едва ли не из последних сил, и — ответственность. Ситуация стоила того, чтобы поднапрячься. — Я ведь говорил тебе, не нужно было снимать повязки, — шепчут укоризненно, так будто бы это он маленький нашкодивший ребёнок. И никак иначе. Пальцы сминают край оставшегося бинта нежно, будто ненароком, задевают ранку ноготком и хмурятся, от чего — непонятно. Кадзуха лишь губу кусает, стараясь не задохнуться. — Ну же, ответь мне, — обиженно хлопают глазками. — Ты хочешь, чтобы остался шрам? Сама невинность. — Н-не хочу… — хрипит Каэдэхара, удивляясь собственному голосу. Мальчик хмыкает огорчённо и тянется к своему поясу, ослабляя завязки. — Акио… Тонкий шёлк плавно скользит по телу, постепенно оголяя худощавые плечи, грудь и… Он же не собирается и вправду– Резкий треск ткани заставляет Кадзуху озадаченно приоткрыть веки. Руки умело отдирают продолговатую тряпицу у края хаори, тем самым оставляя длину чуть выше колен. На грудь падают шелковистые волосы, мягко щекоча кожу. Однако Акио это совсем не волнует, пускай и мешают разглядеть всего Кадзуху. Мальчишка поддевает ткань у подмышечной впадины, заставляя приподняться в локтях и вжаться подбородком в изгиб плеча. Шёлк обхватывает грудь, а затем лёгкие Каэдэхары болезненно сжимает — кажется, ещё немного и рёбра сплюнет наружу. Самурай хмурится истощенно, видит: ткани свободной предостаточно, ничего не мешает ослабить повязку, не сдавив при этом все внутренности, но узлы затягивают туго, с отместкой будто бы. Так, чтобы более не вздохнуть и не выдохнуть. Вот же… ребячество. Кадзуха ослабленно падает на футон, пытаясь привести дыхание в норму. Холодный пот стекает со лба. — К чему это упрямое выражение? — Акио склоняется к самому лицу и чмокает ласково в нос. — Складывается впечатление, что я тебя мучаю, — тёплый язык скользит вдоль ниточки сжавшихся губ, прося уступить. Каэдэхара морщится, но многообещающим указаниям следует, послушно приоткрывая уста и… Жаркий смешок в самое ушко. — Не строй из себя умирающего лебедя, не так уж я и жесток. — Разве? — ухмыляется Каэдэхара. — Конечно нет! — вспыхивает Акио, стукаясь кулачками о грудь. Кадзуха чуть воздухом не давится. — Я ведь забочусь о тебе! — О… — хрипит с одышкой. — Похоже, мне стоит отблагодарить тебя за недостаток– Мхм! — мальчик щипает за бок, и склоняется ближе, волосами своими длиннющими ударяя в лицо. — Много болтаешь, — нежно прикусывают за ушком. — В самом деле, ты… слишком-м… — затыкают, влажно лизнув язычком щеку. Рука медленно ползёт по краю распахнутого хаори, слегка задевая кожу, опускается ниже и сминает мягко напряженные мышцы у живота. — П-погоди! Акио неспеша движется обжигающими губами по коже, оставляя совсем лёгкие поцелуи на особо чувствительных местах. Кадзуха лишь мычит протяжно, позволяя делать с собой всё, что этой ненасытной душе заблагорассудится. — Говорил… — обжигают томным пламенем шею, — съесть меня хочешь? — и кусается безжалостно, заставляя Кадзуху нетерпеливо двинуть бедрами, ощущая пахом ответную увлечённость. Акио вздыхает сладко, облизывая оставленный припухающий след, и жмется к члену Каэдэхары задницей своей вертлявой. — С огнём играешь, — срывается предупреждающе. Отчего, кажется, иступлённые глаза воспаляются пуще прежнего. Самурай ругается. Стонет, жадно глотая дрожащими губами такой недостающий, но необходимый до смерти воздух. Замирает. Акио смотрит сверху вниз чертовски откровенным взглядом. А затем вновь льнёт к устам. Кусается и языком толкается несдержанно в рот, пока руки незатейливо кружат у болезненного возбуждения — дразнится. Пальцы путаются в застёжках, мнут завязки торопливо, должно быть, всё больше узел затягивая. Вот же. В самом деле, проблемы? Акио тяжко всхлипывает, отстраняется, позволяя и Каэдэхаре отдышаться немного. И лицо осыпает поцелуями-лепестками. Нежно. Кадзуха готов душу отдать, только бы справится с этим непреодолимым чувством слабости и безотказного подчинения. Ключицы обдают теплом и ворот отодвигают чуть, царапнув нечаянно кожу. Каэдэхара утягивает шею поближе, жмется послушно щекой о чужую, вовсе не различая чьё тело теперь горячее. В ответ хихикают довольно, целуют то в нос, то в подбородок, а потом со звучным чмоком утыкаются в горящую царапину и ранку зализывают по-кошачьи. Извиняются. Акио томно вздыхает, снова задницей своей невозможной елозит, срывая полувскрик полухрип. И стонет. Черт. В его губы. Каэдэхаре в конец сносит крышу. Он резко двигает бедрами вверх, заставляя Акио с недоумевающим охом подпрыгнуть на нём, а затем, не удержав равновесие, плюхнуться прямо в грудь носом. Пользуясь моментом, Кадзуха захватывает демоненка в объятия, хотя больше это, конечно же, напоминает оковы. Мальчишка вмиг затихает и, кажется, будто бы даже дышать перестаёт. Самурай сжимает застрявшее между их тел запястье и опускает ниже, не позволяя вырвать ручонку. Похоже, выпуклость весьма впечатляющая — Акио вяло дёргается и лицом тычется в шею, но Кадзуха не теряется, толкается в ладонь, притираясь плотнее и шепчет совсем тихо: — Чувствуешь? Акио шумно сглатывает, кивая. — Это то, что ты со мной делаешь, — и потирается вновь демонстративно, получая сдавленный протяжной стон в награду. Чтоб неповадно больше было над ним так бессовестно издеваться. — Ка-адзуха… — жалостно срывается с губ. — А теперь засыпай. — Н-но я… А-ах! — затыкают, толкаясь. — Пожалуйста… — хнычут измученно. Каэдэхара ведёт рукой по спине, очерчивая изгиб позвонка. Хрупкое тело горит, кажись, ненасытно от неутолимого желания — дрожит и выворачивается отчаянно. Кадзуха сжимает талию покрепче и руки опускает чуть ниже на ягодицы, сминая мягкие половинки. — Спи. В ответ бормочут сипло и утыкается горящей мордочкой в шею. Больше не ёрзают. Каэдэхара всё же позволяет одёрнуть руку, но объятия не размыкает — зарывается носом в гладкие волосы и вздыхает облегчённо, вкушая запах своей сомнительной победы. И пусть возбуждение ноет намного сильнее, пока упругая задница удобно умещается меж налитым напряжением членом, Кадзуха слишком устал для того, чтобы думать о чём-либо… даже если в руках у него этот бессовестный раздражитель. Чертовски мягок и приятен на ощупь. На удивление, уснуть получилось. Каэдэхара устало приоткрывает заспанные глаза и тихо вздыхает, подмечая светлеющее небо, что невзрачно выглядывает сквозь пыльные занавески. Грудь отдаёт приятной тяжестью. Акио лежит на нём, щекоча мерным дыханием кожу у самых ключиц. Кадзуха чувствует, как от сего зрелища тёплым трепетом обжигает сердце. — М-макото… — слышится сбивчивый шепот и тяжкий протяжной вздох. Каэдэхара по привычке запускает пальцы в шелковистые, ещё влажные волосы, поглаживает успокаивающе и совсем не придаёт значения мелким непонятным разрядам, покалывающим всё его тело. Издали доносится заливчатое звонкое щебетание ранних птиц. Запах сырости хорошенько взбадривает сознание, пускай и голова чуть ли не по швам трещит от вечерних угощений хозяев. Мальчик шевелится лениво, намереваясь отстраниться, ткань сминает и вдруг стонет прерывисто, выбиваясь из рук. — …Акио? Самурай позволяет сдвинуться, вот только Акио утыкается лицом в грудь и льнёт ближе к теплому телу. Дрожит. Каэдэхара прижимает мальчишку к себе и обнимает крепко, ощущая необъяснимый волнительный жар. — Макото… — совсем тихо. – А-а… Мнх! М-мне больно-о… Ма-акото… — искорки, трещат, соприкасаясь с кожей, обдают мягким жжением и сияют, кружась вокруг опавшей листвой. Акио вновь начинает сопротивляться, выбиваться и кричать, срываясь на жалостное хныканье. — Больно! Больно! Больно… пожалуйста… — пальцы стискивают простыни едва ли не до треска, оттягивают отчаянно. Мальчишка трепыхается, словно дикая птица в клетке, и неважно, что прутья жестокие ударяются о хрупкие крылья, терзая плоть до крови, а сил недостаточно, чтобы изгрызть дверцу к свободе, всё это не важно… только бы снова взлететь. Акио шмыгает носом и хрипит измученно, притираясь у шеи. Кадзуха вновь зовёт его, прижимаясь подбородком в макушку. Оглаживает спину и плечи напряженные, утешая. Черт. Его всего трясёт. Акио по-прежнему спит или… неясно — в себя уж точно не приходит. Кончики волос переливаются пурпурными огоньками, сверкают. Искорки подрагивают чутко, разряжаясь от влаги, и кожу обжигают нещадно. До пламенных покраснений. — Аки– Тело вновь пробивает ужасающей дрожью. Мальчишка всхлипывает и кричит, разрывая простыни и ноготками впивается прямо в старую рану. Каэдэхара только охает болезненно, успевая заглушить рваный плач рукой, чтобы не разбудить никого. — Тише… — шепчет Кадзуха, не зная как поступить. — Тише, тише… И щеку целует, влажную, солоноватую от дорожек слёз. Ласково ведёт носом по чужому, тревожа тёплым дыханием дрожащие ресницы и… Глаза распахиваются. Они сияют. Точно аметист. Акио стонет надрывисто, но из уст срывается лишь жалкое мычание, горечью опаляющее чужую ладонь. Мальчик подрагивает весь. Голову запрокидывает. Кадзуха страшится отвести взгляд. — …Мико? — хрипят едва слышно. Под ключицами выступают три завитка, сливаясь воедино в странную метку. Каэдэхара без лишних сомнений узнаёт этот знак — электро. Такой же, как у Томо на его глазе бога. Электро вдруг вспыхивает ярко, усеивая всё тело непонятными нитями. Они плавно движутся вслед артериям, повторяя их замысловатые узоры, рассекают спутывающиеся линии, а затем вмиг исчезают, словно наваждение. Мальчишка обессиленно валится на грудь и размякает. Влажный воздух касается кожи. Солнечные лучи шутливо пробираются сквозь прорези, задевая лицо мягким теплом. Кадзуха всё ещё боится вздохнуть полной грудью. Акио, кажется, затихает понемногу, сопит устало, будто бы и не случалось ничего. Самурай ведёт рукой по спине, задевает острые лопатки и плечи разминает несильно. Ладонь взлохмачивает копну длинных волос, спутывая проказливо, и вновь опускается на прежнее место, поддевает рёбрышки выступающие… а затем замирает. Каэдэхара вслушивается, но в ответ на прикосновения отзываются лишь тихим посапыванием и… Ничего. Выдыхает расслабленно — ничего.