Тёмное сердце

К вечеру разразилась страшная буря. Каэдэхара сломя голову нёсся по опустевшим улочкам Инадзумы. Громыхание доносилось почти отовсюду. Дождь колко хлестал по щекам. Свирепый порыв срывал ветки с деревьев и спутывал волосы. Увядший цвет сакуры застилал лужицы и маленький пруд. С крыш слетали куски черепицы, а несколько праздничных вывесок поломались и безжалостно трепались ветром из стороны в сторону. Лужи, грязь, холод и грозы — похоже, наиболее ненавистное сочетание условий погоды для странника. Всё потому, что Кадзуха почти всегда не знал куда подеваться, даже когда перед самым носом оказывался какой-нибудь жилой миленький домик с небольшой семьей, уютный и тёплый… Невыносимо смотреть, как это — иметь свой собственный дом. Вот так с ничего врываться и приставать к кому-то с наглейшей просьбой приютить — сложно. А особенно, если ты весь потрёпан, в побоях, забрызган грязью и кровью, да и в целом представляешь из себя кое-что… мало чем на безобидного странника походящее. Как не хотелось бы, такие следы дождевая вода так просто не смоет. Впрочем, никто особо и не желал видеть в деревнях самураев. С мечом. Сёгунат утратил над ними какую-либо власть и теперь каждый сновал при своих взглядах и помыслах; как же догадаться, кто станет другом, а какой из них разгромит хижину в ответ за радушный приём? Да, так и случалось. Кадзуха не раз встречал на пути разграбленные деревушки и… всё больше и больше захлёбывался в гневе на Трикомиссию. Ведь тем, кто закрывал на это глаза и позволял кайраги чинить беспредел, а порой убивать жителей, была Тэнрё. Поэтому с Томо они оставались в заброшенных храмах, лачугах, бывало и вовсе ночевали под старыми соломенными сооружениями хиличурлов. Под шалашом ни от ветра ни холода не укроешься, да и мокли они в сильнейшие ливни просто превосходно. В таких обстоятельствах слечь от простуды — очень легко, а вот встать потом на ноги трудно. Но Каэдэхара вставал и поднимал Томо множество раз. Вместе они преодолевали все неприятности на пути. Однако теперь им предстояло расстаться. Бам! У носа пролетел увесистый кусок черепицы. Слетел прямиком по изогнутой крыше… вот так перед самым лицом и разбился в дребезги, повстречав землю. Повезло — не задело. Поспешив наконец забраться в укрытие, самурай устало вздохнул, оправив на себе взмокшие ткани. Как назло, хаори ещё плотнее прилипло к груди. Кое-где хлопнуло створкой. Не разобравшись отчего щекочет нос, Кадзуха тихо давится чихом, издавая даже немного пугающий звук — кажется, простеньким жаром ему не отделаться. К горлу ощутимо подступает тошнота, и от очередного рокотания за стеной голова отзывается тупой болью. Только бы всё успокоилось побыстрее. Перспектива просидеть ночь без сна нисколечко не радует душу, но кое-что… Слышится очередной грохот. Весьма необычно. Почему никто не разобрался с проблемой? В доме почти нигде не горят лампы — так странно. Неужели все так рано уснули? Как бы не так. Каэдэхара оставляет взмокший свёрток на столике и обнажает клинок. Медленным шагом ронин исследует помещение, выдавая своё присутствие страдальческим скрипом сухих половиц. Тихо — только сквозняк гулко носится сквозь щели и приоткрытые сёдзи. Самурай заглядывает из комнаты в комнату, встречая посреди лишь пустые футоны и сложенные комплекты белья, пока, добравшись в самый дальний уголок домика, не подмечает мерцание тусклого свечения по ту сторону. Затем слышится странное бормотание, но Кадзуха не узнаёт владельца этого голоса. Свет гаснет в разукрашенном фонаре. Дверца открывается с жалостным плачем. Каэдэхара сперва никого не замечает, поэтому в голову начинают прокрадываться мысли, что он попросту сходит с ума. Бывало, Кадзухе слышались голоса — разные: детские, мужские и женские… старческие и совсем не человеческие. Не понятно лишь, когда они были реальны, а когда с ронином игралось его же дурацкое воображение. Но из темноты вновь доносится шуршание ткани и неразборчивый шепот ломкого голоска — значит, не чудится. — Акио… это ты? Всхлип. Кадзуха делает шаг. Половица мягко оседает под гэта. — Куба-а-авара… куа-а-а! — гремит раскатисто, отчего почти глухой плач срывается на протяжной визг. Что-то шуршит вдали. Темно, но Каэдэхара подмечает какое-никакое очертание человека, уже успевая подумать, что в их дом пробрался какой-то ребёнок, потерялся и вот теперь сидит — плачет, забившись в неприметном местечке да спрятавшись от грозы в одеялах, боясь вылезать из-под укрытия. Потому меч ронин всё же решает до поры, до времени запрятать от глаз. Не хватало ещё спугнуть. Неприятности ему не нужны — это точно. Оказывается, в тканях запутались и сжались как-то… очень непонятно. Каэдэхара, честно сказать, и не знает за что хвататься, чтобы распутать дрожащий комок одеял. Ещё и лампы под рукой нет… Однако в какой-то момент бессвязные рыдания вдруг утихают — должно быть, присутствие Кадзухи замечают, поскольку верхняя часть тела вытягивается и… смотрит? Прямо на него. Каэдэхара слышит, как глубоко втягивают воздух — хотят закричать. Поэтому, прежде чем чужое нытье вновь заставит содрогнуться все стены, ронин одним рывком сбрасывает одеяло и… — …К-кадзуха? — опухшие глазки почти не моргают. — Что ты здесь делаешь? — Ох… Акио хлюпает носом, поднимает заплаканное личико выше и пялится. — Что важнее, куда все вдруг подевались? — М-м… Они ушли. Мне не сказали почему, но я здесь остался. Тебя ждать. — Хорошо, — кивает Каэдэхара. — Тогда почему ты плачешь? — Я… плачу? — Акио дотрагивается пальцами к щекам и сминает покраснения, задумчиво оттягивая в разные стороны. — Мне было страшно. Просто… э-э… н-началась гроза… а это плохо! — Это ведь ничего. В Инадзуме всегда грозы. Кадзуха спокойно вздыхает. Похоже, ничего серьёзного им не грозит. — Но такой… такой давно не было! Я знаю, она гневается, — ронин и рот раскрыть не успевает, мальчишка бубнит так быстро, что слов почти не разобрать, — но заклинание не помогает! Я с-столько… столько уже произношу, а всё без толку! — отчаянно хнычут. — Что за заклинание? — не скрывая интереса любопытствует, аккуратно подсаживаясь немного поближе. — Оно волшебное… — поясняют тихим вкрадчивым тоном. — Об этом мне рассказала Госпожа. Если произнести его, гроза прекратится! Каэдэхара, кажется, никогда прежде не слушал столь глупую ересь с таким вдумчиво-вникающим выражением на лице. — Хм… — тянет ронин, не сдержав нежной улыбки. — Может, она обманула тебя? — Нет! Госпожа не станет обманывать… Это просто я бестолковый, — мальчишка стукнул себя кулаком в лоб. И ещё раз, и ещё, аж пока Каэдэхара не сумел перехватить запястья руками. — П-подожди! — негодующе восклицает, не позволяя никак извернуться. — Скажи мне, что это за заклинание? Акио пугливо ойкает, когда вновь громыхает. Однако глазами с устрашающим взглядом всё же встречается. Тёмный блеск боязливо трепещет. — Но я… я не могу… — тихо вздыхают. — Что, если Госпожа не хотела бы, чтобы кто-то ещё об этом узнал? — Тогда я просто не скажу об этом никому больше, — настаивает самурай. — Ты согласен? — М-м… — нерешительно кивают. Мальчик приподнимается, чтобы поближе наклониться к ронину. Тихий шепот чувственно задевает кожу теплом: — Кубавара-кубавара. — О? Холодные искры сверкают, желая заполучить поскорее ответ. Кровь волнительно стучит по вискам. Дождь затих, и теперь звенящую тишину тревожит лишь распалённое дыхание в миллиметре напротив. Кадзуха молчит, позволяя себе минутную слабость — всего немного. Он разрешит себе насладиться моментом. Тьма мерцает и плещет о щеки запретным лихорадочным жаром. В тусклой тени лица почти-что не разглядеть. Только очертания едва заметны: гладкая мягкая кожа, ровные линии скул и аккуратный изгиб тонкого носа… маленький, острый. Слишком прекрасно. Сквозное дуновение заставляет чуть вздрогнуть и, может таки с запозданием, но очухаться от жадного пожирания взглядом чужих обворожительных глаз. — Кажется, я понимаю почему у тебя не получается. Я тоже знаю его. — Правда? — загораются тёмные радужки. — Почему? Неровное дыхание огревает лицо. Так близко. Ещё немного и сердце заполнит до краёв неутолимым жарким огнём. — Всё потому, что ты неправильно его произносишь, — хмыкает Кадзуха, касаясь чужих сжатых губ. — Нужно сказать Кубарава-кубарава. — Кубарава-кубарава? — Всё так. — Но… — мальчишка боязливо сжался — молния вспорола небо напополам, — гроза не утихла! — Не сразу же она вдруг исчезнет! — как само собой разумеющееся восклицает ронин. — Я думаю, нужно ещё немного подождать… но утром обязательно появится солнце. — А ты… откуда об этом узнал? — спешит удержать внимание на себе Акио, хватаясь за край кленового шёлка, когда самурай отстраняется. — Просто догадка, — подмигивает Кадзуха и поднимается на ноги. Акио произносит что-то невнятно и прячется в одеялах. Вот так всегда. Что не скажешь — без промедлений поверят… и станут же дожидаться лучиков солнца в очевидную непогоду, хотя Каэдэхара и знал прекрасно, что бросаться лживым трепом в лоб не очень красиво и даже чуть грубо… но кто же осудит? В какой-то немалой степени, признаться, это даже забавно. Наблюдать за тем, как глазки удивлённо выпячиваются — вот оно, то самое наслаждение — то, как неверие и озадаченность сменяется довольным кивком или вдумчивым «мгм», побуждает повторяться снова и снова. За стеной в который раз свирепо грохочет и яркий всполох на мгновение рассекает непроглядную тьму. — К-кадзуха… Ливень усиливается и стучит звонко о крышу. Так шумно. — Кадзуха, — повторяется шепот. Голова трещит по швам от пустой мешанины из ничего. — Я чудовище. — Чт… Каэдэхара недоумевающе оборачивается. Послышалось? Ему точно послышалось. Одеяла вздрагивают и поджимаются так, будто желают исчезнуть, но все попытки заведомо обречены на провал. — Чт-что ты… что ты такое говоришь? Ему послышалось. Вот и всё. — Ты не понимаешь… я-я… — голос снова ломается под тяжёлым давлением нескончаемых слёз. Холод теснится и вьется вокруг, окутывая тело незримыми путами до самых костей. От этого как-то и способность владеть собой исчезает. Кадзуха замирает немым каменным изваянием и снова не знает как себя повести. Он просто молчит. Жалкий ноющий плач отчетливо режет по сердцу. Почему всё вдруг так по-странному обернулось? Он не заметил чего-то или посчитал не нужным брать во внимание? — Я недостоин… меня не д-должно было… м-мнх… Акио сипло хрипит — не разобрать слов. Почти задыхается. Всё говорит о том, что мальчик точно-преточно пожалел, что вообще сумел открыть рот. С Каэдэхарой так вот и происходит всегда. Поначалу старательно игнорирует, а потом слишком поздно приходится разгребать все-все проблемы и неприятности. Ронин уже давно прозвал себя самым безнадёжным утопающим, однако сил всё недостаёт изменить положение, что очень досадно. Отвечай. Не молчи. Сделай уже что-нибудь! Действуй. Но что он должен сказать рыдающей бесчувственной кукле? Кадзуха хватается за плечи и пытается встряхнуть мальчишку, однако тот только гуще заливается плачем. — Акио, пожалуйста, успокойся… — Я не хотел! — кричат глухо, задушено. — Не хотел! Самурай старается привести ткань в порядок, Акио дёргается, избегая прикосновений. Воздух стремительно разряжается. Густеет и тяжелеет. Мальчишка всхлипывает и лепечет охрипло: — Почему она т-так поступила со мной? И утыкаются личиком прямо у сердца. Одеяла плавно сползают с лица, открывая взору сияние чистого аметиста. — Почему я не смог!? — А-акио… — с протяжным рокотом отзывается гром. Прямо над ними. — Акио, прошу… Как же болит от всего голова. — … убьет… Она убьет меня… Кадзуха… Убьет. Убьет. Убьет… Чужое дыхание почти неощутимо касается кожи. Акио дрожит, похоже, пытаясь обуздать истерику, но только давится своими же всхлипами и соплями, мелко содрогаясь в руках. Свет сияет яркими вспышками в закрытых глазах. Кадзуха не вынесет очередной грозы, будь эта Сёгун неладна. Ногти впиваются в кожу так сильно, что Каэдэхара почти не чувствует собственных плеч. Дождь барабанит о голову, отчего даже в глазах немного плывёт. Но это всё ничего — уже проходили. Самурай глубоко вздыхает. Уста размыкаются будто по волшебству. Всё, что Кадзуха может выдавить из себя, кажется, обливается ледяным потоком на взлохмаченную макушку тёмных волос: — Глупости говоришь. Мальчик шумно сглатывает. Два разгоряченных аметиста смотрят безмолвно, непонятно чего ожидая и требуя. Каэдэхара прикрывает ладонью лицо и произносит шепотом: — Закрой глаза, ладно? Акио слушается, прикрывая веки, и затихает. Промозглый ветерок носится в комнате, слоняется и бездельничает, тревожа терпким холодом кожу. Кадзуха накрывает тёплые сомкнутые губки своими и обнимает крепко, побуждая Акио расслабиться и тихо-тихо выдохнуть, чуть приоткрыв рот. Однако жар так же невесомо вдруг исчезает, оставляя только мягкое ощущение опьяняющей ласки. Чужие ресницы трепещут. Мальчишка морщит носом так, будто Каэдэхара был острейшим блюдом на вкус, политым такими же горькими специями, отчего только падать в обморок, давиться слезами да извергать изо рта жгучим ужасающим пламенем. — Это самое отвратительное, что я когда-либо пробовал! — Чт… — Здесь! — пальцем грубо въезжают в правый уголок губ. — Этот перец… блять, как же ужасно… — Кадзуха так и язык едва не проглатывает. Мальчик прикрывает чуть вспухшие губы рукой и надсадно шипит. Да, помнится, Ёимия действительно угощала Кадзуху традиционным гюдоном, но не сказать, что всё было настолько прям остро… Может слегка? Самурай и не распробовал толком ничего из предложенного — так, лишь малость риса за щеку взял и отгрыз кусочек тушеной говядины, а когда увидел, что дождь немного утих, сразу же сорвался спешить по делам, ведь до того, как он сможет вернуться, стоило ещё кое-куда заглянуть. — Поцелуй ещё раз, — тычутся наобум куда-нибудь в грудь. Рука замирает на макушке, всё ещё перебирая меж пальцев потухающий аметистовый свет. Кадзуха не знает как отвечать. Конечно, он поцелует. Сколько влезет. Сколько не попросят, он исполнит неприхотливую просьбу, но… Существовало то самое «но», которое с того самого разговора о загадочном мальчике беспокойно томилось, ждало и разрасталось колкой смоляной гущей. «Но» царапалось и обливалось кровью в груди, презрительно и громко нашептывало, убеждало и умоляло прислушаться… поверить, уступить и избавиться. «Но» было повсюду. Не умолкало и не позволяло порой сомкнуть век. Вместе с шелестом листвы и шумом прибоя, с уличной болтовней и тихим молчанием ночи, вместе с мыслями и когда в голове было пусто. «Но» повторялось и злобно кричало. Снова и снова. Чудовище. Не человек — кукла. Он лжет в лицо и не способен на чувства. Бессердечен и пуст. Отвратная оболочка. То самое «но» крепло и разрасталось, плесневело и растекалось по крови сырым вязким тленом. Сжирало кое-что и навязчиво ластилось у сердца. Прекрати уже притворяться. В груди жгло. Что, если сейчас он вдруг откажет? Что, если спросит… — не стоит. Кадзуха бережно цепляет за острый подбородок вспухшее красное личико и тянет к себе, заставляя мальчишку прильнуть чуть поближе, едва не заваливаясь всем телом на самурая. С мягких вздрогнувших губ срывается приглушенный надрывистый всхлип и Каэдэхара, будучи не способен более вытерпеть и миллиметра томящей пропасти между желанием и желанным, прижимается к устам первым. Взмокшие влажные ткани нетерпеливо сминают в руках, поддаваясь и позволяя брать ведущую роль. Поначалу Акио только вкушает нежные ласки, жмурясь и удовлетворённо мурлыча, словно пушистый зверёк наслаждается тёплыми лучиками восходящего солнца. Вертлявый язычок поддается напору и мягко ласкает в ответ, чуть неумело, но чертовски распаляемо и открыто. Кадзуха скользит медленно, неспеша, дразнясь и играя — хочет прочувствовать и насладиться сполна безрассудностью и горячей нетерпеливостью. Изводит и томит, покусывая губы, хватается зубами за юркий кончик языка, отчего только лишь стонут и жмутся пахом к бедру. — К-ка-а-адзум-м-мх… — Акио отстраняется и тяжело-тяжело дышит. — П-под-дожд-ди… Я…я-я… я ещё н-не… п-подожди, я… — мямлят, содрогаясь, и растерянно бегают тёмным пламенем по лицу. Обжигают чертовски. Кадзуха снова тычется в тёплые уста, предварительно подставляя под затылок ладонь. Акио едва ли не обзаводится шишкой, когда как ошпаренный влетает головой в стену. Каэдэхара хихикает и шепчет с лёгкой улыбкой: — Это последний. Правда последний. Больше не стану. Глазами хлопают молчаливо. Сопят и хмурят бровки. Злятся? Похоже, только слегка. — Пойдём поедим сладостей. К несчастью или великой удаче фестиваль Наганохара был отменён из-за обстоятельств погоды и перенесён на более благоприятный для важного праздника час. О подробностях все отстранённо помалкивали, даже Каэдэхара не успел уловить и краем уха никакой новости до самого ухода из ресторанчика. Поэтому так вот они с Акио и остались дожидаться всех ко столу, пускай тайком и слопали целую миску пухлых наваристых данго. Позже пропавшие без вести ронины таки завалились шумной, но скромной компанией в домик, однако почему-то все мигом разбежались по комнатам, так и не почтив вниманием Кадзуху. Стало быть, сегодня без ужина — подумал самурай и вернул взгляд на мальчишку, который с присущим ему любопытством разглядывал светлый струящийся шёлк, восхищенно вздыхая. Акио то крутился с юкатой в тени, то выставлял её против света, завороженно глядя, как мягкая полупрозрачная ткань переливается на свету тёплым насыщенным тоном. Сам же мальчишка уже непойми какой день шатался в изорванных по краям, неопрятных, испачканных чем только не приходилось обносках. Одежды истрепались и растянулись в локтях. Ткань хаори увяла и потускнела, блеклый узор был невидим и стар. Цветы на ней будто бы так и застыли навечно — невзрачные и беспомощно угасающие. — Это… мне? — с неверием изгибают тонкие брови, не переставая любоваться аккуратной росписью ткани. Цветочный скромный узор украшали серебристые нити и вставки каких-то необыкновенных маленьких камушков. Самое главное — светилось всё и сверкало — не оторвать глаз. По истине стоящая своих денег вещица. — Где ты нашёл… так красиво… Мне очень нравится! — Рад это слышать. — А я могу надеть это? — осторожно мнут края роскошной юкаты. — Для чего же я её взял? Ресницами восхищенно хлопают и кивают радостно, встряхнув челкой. — Хорошо, — греют душу мягкой полуулыбкой. Хаори слетает так быстро, что Кадзуха только лишь жмурится, прикрыв рот ладонью. Кто ж знал, что свою вторую шкуру, с которой мальчишка готов в огонь, в воду и на страшную казнь, скинет не прогнав его прочь, без промедлений и… ладно, Акио отвернулся, а значит, Каэдэхару никто не словит с поличным. Это только на деле сражений воин читает с лица и знает прекрасно, какой тактике последует враг, но здесь… правила игры не написаны и детальному изучению не подлежат! Сколько не старайся, он безнадёжен. — Не смотришь? — всё же интересуются, сменив тон на строгий. Каэдэхара уверен, что это всего лишь ради приличия. Кадзуха мотает головой, вспоминая, что стоило бы отвернуться, пока его не искромсали в клочья режущим взглядом. — Я бы ни за что! — почти честно. — Не лги мне. Знаю, что смотришь. Самурай мученически вздыхает. Пытался задобрить злющего пса куском свежего мяса, а его в ответ всего обкусали! Конечно, ронин под предлогом чего-либо смог бы просто сбежать от опасного искушения, но кое-что почему-то заставляло Каэдэхару оставаться на месте в этой самой комнате, спиной к спине с… ним. И всё бы славно да почти как обычно, но страдальческое пыхтение и фырканье уже начинало знатно поддевать нервы. Акио возился долговато. Шуршал тканью, ворчал подобно Горо и языком цокал постоянно, даже картина соответствующая вырисовывалась: со злобным оскалом и перетягиванием поясков одними зубами. — Что такое? — осторожно интересуется самурай. — Ты одет? — Не совсем. «Не совсем» не обозначает «не смей оборачиваться, иначе я изобью тебя вон той большущей подушкой». Поэтому Кадзуха всё же позволяет себе взглянуть на… ох… Впрочем, реальность не так уж сильно разилась от представлений. — Мне нужна помощь. Я… запутался, кажется, — подают тихим голосом. Юката была кое-как подвязана-перевязана страшноватыми узлами, часть ткани выпирала наружу, а другая стелилась по пыльному полу. Ронин готов поставить миллион моры и всем сердцем обожаемый меч покойного деда на то, что сделай Акио шаг, второй секундой падал бы на пол. Это только если не получится утянуть за собой и Каэдэхару, тогда бы, конечно, Кадзухе пришлось исполнять в этом всём непотребстве скромнейшую роль футона. Ронин наклоняется, чтобы присмотреться к довольно таки необычной технике плетения, однако настолько крепкой — так просто и не распутать. Что самое смешное, Каэдэхаре по итогу таки приходится последовать своему же воображаемому сценарию, неплохо дополнив картину. Вгрызаться зубами в узелки — дело плевое. Но только не тогда, когда эти самые узелочки находятся в непозволительной близости к паху. Кадзуха и сам не прочь узнать, как выглядит его лицо в сантиметре от выпирающего возбуждения… Что ж он, простите Архонты, сделал не так в этой жизни и какими такими заслугами этого заслужил? Победно вцепившись в оби зубами, он вскакивает так резко, что даже в голове на мгновение становится пусто и тяжело. В лицо смотреть стыдно — знает, там всё залито оттенком самых сладких закатников с рынка. Как и его. — Юкату нельзя запахивать левой стороной к телу. — Почему? Вопрос твёрдо игнорируют — конечно, здесь бы справится побыстрее и скрыться из виду. Пускай только он снова подумает ввязаться в такую затею! Больше никогда в жизни не станет идти на поводу у своего же безумства. Мало что ещё может случиться! — Нет! — шлёпают по руке, что поначалу Кадзуха даже не осознаёт, что именно успевает произойти. — Не смотри! Доходит не сразу, но ронин понимающе охает и закрывает глаза. Лицо загорается — угрей можно жарить. — Хорошо, я не буду. Самурай не замечает, но мальчишка давит на плечо, заставляя чуть наклониться. Следом взор застилают прохладной тканью и… воздух становится горячее, когда Каэдэхара ощущает на шее чужое дыхание. — Не сильно затянуто? — чувственно ласкают теплом. — Я в порядке, — хрипит почти слышно. Надо же. Так быстро, Каэдэхара? Акио хмыкает и тянет за запястья поближе, давая возможность нащупать костлявые бока, ухватиться за края ткани по обе стороны и закрепить надёжным простеньким узелком на бедре. Кое-как удаётся подтянуть свисающую часть чуть повыше. Каэдэхара сомневается, достаточно ли захватил шёлк, не слишком ли коротко или длинно, но мальчик тихо сопит носом, не жалуясь и даже не влезая под руки. — Откуда у тебя так хорошо получается? — Меня растили самостоятельным, и с четырех лет я стал одеваться без помощи слуг, — разглаживает складки не без довольной улыбки. — На самом деле ничего сложного в этом нет. Повернись спиной, завяжу оби. Мальчишку приходится слегка дёрнуть поближе. Тот ойкает и наступает пяткой на ногу, заставляя челюсти сжаться едва ли не до скрипа зубов. Кто ж так безжалостно станет ещё и топтаться на месте? — Чего ты так долго? — фыркают, пытаясь взглянуть, но Кадзуха удерживает тело в руках, не позволяя ничего предпринять. — Как же я сделаю это быстрее, если не вижу? — цыкает, натянув узлы почти до предела. Кадзуха сдвигает спинку чуть вниз и обхватывает пояс вокруг тонкой талии, затягивая юкату крепким узелком-бабочкой. Запах персика на макушке не позволяет так быстро позволить мальчишке сбежать. Хотя, скорее всего, этого и не собираются сделать, поскольку воздух между ними стаёт многим теплее и тяжелее. Каэдэхару утягивают, не давая возможности совсем ничего толком осмыслить. Накрывают губы, мычат недовольно, когда самурай прикусывает назойливый язычок, так вот и не разрешая никуда после деться — будет знать, как проказничать. Из «объятий» ловко выскальзывают и уже секундой позже Кадзуха протяжно шипит от удара о стену. Небрежно и грубо его вжимают в дерево и кусают за ключицу, впиваясь в нежную кожу зубами. Это жестоко и очень, черт возьми, больно. Точно злющий изголодавшийся пёс. Каэдэхаре вовсе не нравится изображать из себя кость. Он пытается оттолкнуть, но внезапный глубокий поцелуй заставляет сознание помутиться… — Постой, — шепчут с придыханием в губы. — Можешь уже посмотреть, — ткань плавно сползает, падая где-то у ног. — О… — самурай не смеет даже моргнуть. — Что значит «о»? Обычно за словом в рот не заглядывай, а теперь вдруг немым сделался? Ну спасибо, Каэдэха- — Ты очень красив. Глаза вспыхивают. Маленькие искорки разрядов элементальных частиц пробегаются по всему телу, замирая в конечностях и волнительно томятся. Точно предвкушая кое-что особенно важное. — Хм? Вот как… — румянец на щеках становится горячее и даже в темноте это так просто не скрыть. — Самый-самый красивый, — тулится носом в чужой. Акио так шумно дышит, кажется, будто сейчас и вовсе отберёт весь воздух в округе. Что же делать, когда в груди так сжимает, что больно просто вздохнуть? Самурай снова касается губ мягким трепетным поцелуем. Под хаори пробираются неспеша — осторожничают либо же просто медлят, желая растянуть удовольствие на подольше — Каэдэхара не знает. Ткани едва не срывают, пробираясь всё дальше и будоража острым холодком остатки рассудка. Пальцы изящно скользят по разгоряченному телу: ледяные, костлявые, но умелые и почти не дрожащие. Мурашки резво метаются вдоль позвонка и обратно. Казалось, Акио хочет исследовать его всего, поскольку никаких особых усердий это дело не стоит. Каэдэхара и так хочет предоставить всё своё тело. Сколько не требуй и не проси, он всегда готов поддаваться вниманию тёмных притягательных глаз. И Кадзуха рад, что получил это за всего лишь бесценок. Ощутив на языке металлический привкус их смешавшейся крови, Каэдэхара жадно вжимает талию поближе к себе, вкушая губами тихий отрывистый стон. Чужой налитый напряжением член упирается прямо в бедро. Он ощущает влагу через ткань хакама и это кажется чертовски… прекрасно. Приятно. Приятно до головокружения и онемения всех конечностей тела. Слишком хорошо и сладко так… почти как данго или клейкий шарик моти со вкусом сладкой сахарной сакуры… лучший десерт. Акио во влиянии на Кадзуху почти ничем не отличается от крепчайшего алкоголя. Самой насыщенной консистенции. Нет, может, даже похуже. Это не очень хорошо, поскольку, кажется, у него появилась зависимость. А от неё попробуй только избавиться! Вот не хочется совсем, хоть убейся. Язык пылко блуждает по коже, щекоча тёплой влагой и жарким дыханием. Внизу живота всё болезненно тянет и скручивается в томительный клубочек из маленьких пляшущих огоньков. Каэдэхара откидывает голову, позабыв, что позади твёрдая стенка, и тут же тихо скулит, поддеваемый проказливым смешком и лёгким укусом на шее. Чужие руки блуждают по всему телу, сминая вздымающуюся грудь, напряженные мышцы, цепляют завязки неосторожно — хотят пролезть дальше, но Кадзуха не позволит этому так просто случиться… Похоже, будучи оскорблённым, мальчишка в очередной раз вгрызается в шею. Требует уступить — хочет большего… можно ли им сейчас хотеть большего? — Мха-а-ах! — непозволительно громко слетает с губ. Каэдэхара прикрывает рукой рот, но с большим опозданием. Не хватало теперь ещё поутру встречаться с издевательскими улыбками в главном зале за завтраком, обедом… нет, такое даже к позднему ужину останется на слуху. Но больше всего Кадзуха, конечно, предпочел бы не попасться на глаза именно Томо. Вот уж кого прямолинейные шуточки и издёвки он не в состоянии выдержать ни при каких обстоятельствах. Чтобы уж точно обеспечить себе нелёгкий завтрашний день, Каэдэхара вновь срывается на звучный протяжной вздох. Акио незаметно пробрался поцелуями к самой груди и теперь безжалостно вцепился в сосок, жадно оттягивая, вот-вот откусит же! — М-мх! Ха-а… н-н-е… ст-той! А-ах... Стой! — самурай пытается оттолкнуть ладонью чужое лицо, но Акио, похоже, вовсе не намерен так просто оставить начатое. — Что не так? — припухший от изощрений сосок выскальзывает изо рта, оставляя тоненькую нить слюны небрежно свисать. — Э-э… Кажется, нужно остановиться, — хрипит Кадзуха, подмечая, что собственные ноги вовсе не держат. — Тебе было больно? — вздыхают взволнованно. — Нет. — Но… почему– Каэдэхара шумно скулит, кусая губу, когда коленкой проезжаются по члену, аккуратно выскальзывая из сжатых вокруг неё бедер. Опора стремительно исчезает, отчего ронин чуть ли не сползает по стенке, жалко так, брошено. К тому же, удерживает в состоянии подлинной невозмутимости его всего ничего. — Всё в порядке… нам просто не стоит… — язык заплетается и Кадзуха, честно сказать, не знает как найти себе должное оправдание, чтобы объясниться как следует… и вообще по возможности избежать всех этих последствий. — Ладно, — соглашаются… Вот так просто? Быть не может! Серьёзно? — Акио, т-ты… — Всё в порядке. Давай ляжем спать. Нежный порыв ветерка живо растрепал белёсые волосы на лице самурая — спутанные пряди залезли прямиком в рисовый поджаристый шарик ан-данго, обильно залитого пастой из красной фасоли. Каэдэхара недовольно нахмурился. Горо же шевельнул ушами и залился громким смехом с Томо на пару. — А это всё потому, что ты спать никому не давал! — радушно подлил яда тот, кого теперь язык не повернётся называть другом. Кадзуха закашлялся, отчего нечаянно встрял в пасту и носом. Акио хмыкнул, отвернувшись, но Каэдэхара всё равно заметил, как раскраснелись кончики торчащих из смоляной шелковистой гущи ушей. — Тебе помочь вытереть пасту? — сверкают с чертинкой в глазах. — Спасибо, я обойдусь, — недовольно бурчит самурай. В самом деле. Чего все пристали? Ладно Акио — Кадзуха привык к тому, что рядом на постоянной основе ошиваются полтора метра ростом с кукольным личиком… и таким же, судя по всему, сердцем, но вот что здесь с утра пораньше забыли эти двое… Они ведь в обычное время дрыхнут до самого обеда, а то и позднего вечера, да так крепко, что разбудить в силе только запах еды из кухни хозяев. Ронин мог лишь строить догадки, что же на самом деле понадобилось сегодня всем от него бедного и уставшего. Но Горо всё помалкивал в тряпочку, а Томо и вовсе делал вид, что ни при чём, да и просто сидит себе здесь, мол, не трогает он никого, чего пялишь в оба? Отдыхаю я, отдыхаю. Расслабься, Каэдэхара. Вечно ты лишнего хочешь придумать. — Надул щёчки, какой же ты милый, — с хрипотцой тянет Томо, опираясь подбородком в ладонь. — И доедать не станешь его? — Нет, — бросает Кадзуха, уже зная о чём заговорят следом, надумывая между делом куда бы смотаться, пока его и вовсе не вывели из себя. Стараются то на славу. А после ходи весь день потом вялой капустой да печально вздыхай. С правой ноги даже вставать утром не нужно — и так кожу сдерут. — Сбежать хочешь? Мы так тебе надоели? — Не хочу. — Тогда почему глаза бегают? — Отстаньте. Не бегают. Томо в ответ хмыкает и поднимается вместе с Горо, дельно переглянувшись. Опять замышляют что-то или Каэдэхаре уже начинает мерещиться? — Ходят слухи, Райден Сёгун мертва, — едва слышно говорит самурай. — Что?! Ты в своём уме так трепаться о ней? — Всего лишь слухи, — пожимает плечами Томо. Ветер ласкает щеки, нежа теплом кожу лица. — Это не может быть правдой, — возмущается Кадзуха. — Как же такое случилось? — Не знаю, но Священная сакура… Взгляни только — вся отцвела. Кадзуха приподнимается и тоже следует за светлыми глазами взглядом — действительно. Солнечный свет болезненно застилает весь взор, но всё же заметно — что-то не так. Нос щекочет касанием маленький лепесток. Цвет кружит, подхватываемый ветром и стелется улицами, кое-где оставаясь на крышах домов. Так… необычно. Никогда раньше Каэдэхара не видел, чтобы Священная сакура вдруг состарилась и увяла. Многим меньше в объемах своего прежнего облика, дерево едва виднелось вдали у самой вершины горы Ёго. Средь Великого храма Наруками Сакуру было сложно заметить. — Это же обычное дерево, — хмурится Горо. — Как оно связано с Сёгун? — Священная сакура особое дерево, — поясняет Томо. — Это святыня святынь! Если с Сакурой случится что-то неладное, Сёгун будет первой, кто поспешит разобраться с проблемой. — Ох… — Горо озадаченно почесался за ушком, встряхнув волосы от надоедливых лепестков. — Разве верховная жрица храма не должна что-нибудь сделать? — Поэтому и стоит заволноваться, — настаивает на своём самурай. — Почему никто об этом не позаботился? Кадзуха вздыхает, встревая в небольшой спор: — Томо прав. Кое-что произошло с Сакурой… К тому же, последнее время грозы в Инадзуме были очень сильны. — Всё так, — соглашается Томо. — Я думаю, Трикомиссия кое-что скрывает от жителей, поэтому праздник Наганохара раз за разом переносят и… — Томо, погоди, — тихо отрезает Каэдэхара, встревоженно завертевшись вокруг своей оси. Горо так же ушки настороженно раздвигает в обе стороны, принюхивается, сморщив носик — хвост вытянулся и застыл на месте, распушившись. Самурай достаёт из ножен клинок и смотрит в светлые глаза растерянно, с отчетливым отблеском страха, отчего даже у Томо знатно тяжелеет в груди, а глаз бога тревожно звякает о застёжку. — Куда сбежал Акио?