***
Устремив взгляд прямо, парень полностью концентрируется на увиденном и совсем не шевелится, только моргает да изредка щурится, демонстрируя тонкие складочки около глаз, когда пытается разглядеть детали. Не слышит посторонних звуков, не чувствует открытыми участками кожи вечерней прохлады, от которой совсем скоро выступят мурашки, но все это неважно, когда перед ним свинцовое небо с желтовато-розовыми облаками, песчаный берег и речная гладь. Справа высокий холм с густым лесом, где обрисовываются силуэты неизвестных строений, ближе — стоящие почти у самой воды, покинутые деревянные лодки, но вокруг ни души и слияние стихий остается неиспорченным большим количеством людского присутствия. Можно приметить лишь устремившиеся вдаль судно с сизым дымом, символизирующие, что место не забыто, а оставлено на время. Вместо голосов прислушивается к завыванию ветра и ощущает оголенными ступнями уже остывший песок, заменивший стельку обуви. Безмолвие сумрачной панорамы расслабляет и заставляет утопать в абсолютной отрешенности. Но все это забито в темную деревянную рамку с фигурными краями, расписано маслом на натянутом полотне и подвешено на стену. По-прежнему на фоне звуки работающего холодильника, над головой люстра, рассеивающая теплый свет по кухне, а за окном морозный декабрь. — Давно тут эта картина висит? — отзывается первым и, поджав губы, берет в ладонь холодную бутылку Бланка, а сам язык хочет вырвать, чтобы больше ни слова, ни звука не издавать. Зарылся бы в панцирь, спрятавшись от этой повисшей неловкости в молчание. — Не-а, — оборачивается и, поправив очки, осматривает холст. — Только позавчера с работы принес. Она раньше у начальника в кабинете была, но он себе другую купил, мол, эта надоела. Сказал, что кто хочет — может забрать, а я и не отказался. Руки, кстати, только сегодня до нее дошли, до этого на полу в коридоре прямо у двери стояла, отчего я чуть не испортил ее, когда выбегал из квартиры. — Понятно, — пьет большими глотками только быстрее бы во рту осталась горечь, чтобы суметь концентрироваться хоть на чем-то, кроме пронизывающего неудобства. — Может, расскажешь что-то про работу? — Больше нечего. Но могу сказать, что ты полный придурок, Тох, — с плеч каменная глыба падает и скатывается с возвышения, оставляя за собой след из отколотых кусков, и Шасту дышать становится в разы легче, ведь вместо него начали этот разговор. — Нет, серьезно, как тебе это в голову пришло? — Ну, — мнется, прячет лицо за изящными кистями, потирая глаза до плывущих цветных узоров, — бля, — в горле не только пивной привкус, но и затаившееся раскаленные слова, что после оставляли волдыри на лимфоузлах. — Послушай, я, конечно, не твоя баба чтобы трахать мозги, но ты просто не представляешь, насколько сильно я стрессанул из-за всего это, — Позов смотрит пронзительно, открывая свои переживания и снимая оковы с чужих. — В участок, вон, даже бегали с знакомым твоим. Больницы, морги, в общем… — У меня проблемы со здоровьем, Дим, — его всего наружу выворачивает от этого взора и поникшего голоса, который с каждым новым воспоминанием в памяти, ломался. И он готов выдать себя с потрохами, только бы взамен наложить пластырь на недавнюю рану. — Что? Пряча за спиной согнутую в локте руку, с покоившейся на предплечье сатиновой тканью гранатового оттенка, официант шествует вглубь ресторана к самому скрытому столику, освещаемого лишь приглушенным светом настенных панелей. У него рубашка белоснежная, идеально выглаженные графитовые брюки со стрелками и до блеска натертые классические туфли, что, если приглядеться — на мысках разглядеть отражение можно. Безупречный святой несет на подносе самый порочный изыск, спрятанный под металлическим клошем. Поставив блюдо на стол, он берется за небольшую ручку и приподнимает завесу тайны — подано сердце на мелкой тарелке. Выбрана прожарка с кровью, под аортой рубиновая лужица, а прямо на правом желудочке лежит прямоугольная карточка-записка, и Антон озвучивает написанное с зияющей дырой в груди: — У психотерапевта был и мне диагноз поставили. Депрессия средней тяжести. Таблетки выписали, терапию предлагали, но я отказался, — говорит все как на духу, снимая оболочку для летящих остриев; личинки падальных мух выбрались из организма по дыхательным путям, вдоволь насытившись остатками гнилой лжи. Его исповедь началась в пять минут восьмого. — Я же не слепой, видел, что с тобой что-то случилось, но не думал, что окажется так, — немного помедлив, он отвечает, кладя свою руку Шастуну на плечо, сминая под пальцами мягкую ткань худи в ободряющем жесте. — В любом случае, много людей с этим сталкиваются, и ты не один такой. Я читал когда-то, на это много факторов влияет. — Да знаю, знаю, — кивает пару раз и еле заметно улыбается, ведь по-настоящему рад, что свалившийся камень, пронесенный через десятки дней, не доставил той ожидаемой боли, когда желудок в тугой узел скручивается, а острия оказались не заточены и не вонзились в оголенную плоть. — Но поступок все равно хуевый, как бы там ни было. — Извини, — он готов вымаливать прощение целую вечность, наблюдая каждые сутки за сменой солнцем луны; связать случайную фигуру из своих артерий, добавив следом контрастирующую синеву вен. — Брось, за тебя уже светлое нефильтрованное извинилось, — слышно шипение пены и Дима приподнимает свою бутылку, устремив горлышко напротив себя, приглашает присоединиться и выпить еще по одной, но парень отказывается, ведь чрезмерная расслабленность ни к чему. Он спал плохо и сразу по приезде побежал в магазин, на ходу вытягивая из затуманенного сознания предпочтения друга, а стоя еще на Ленинградском вокзале в ожидание сапсана, звонил начальнику с вопросом, может ли выйти на смену сегодня, на что получил утвердительный ответ. Теперь готов работать чуть ли не до изнеможения, закрывая следы своей лжи и клянясь, что нет ей больше места, хоть она была не вскрыта. *** Открытую кожу щиплет морозец, перед глазами мельтешат снежинки, кружась в неназванном танце, а после таят под ногами массивных ботинок; Арсений уже не чувствует пальцы рук и ног, потому ускоряет шаг, продолжая проклинать себя из-за того, что до сих пор не забрал машину со станции техобслуживания и не вызвал такси, решив проехаться на метро. Он перепутал станции и теперь пожинает плоды своей невнимательности, подставляясь под удары суровой зимы. А если холод исходит изнутри, а не снаружи? Ледяной панцирь покрыл его сердце, спрятав под толстой коркой, которую неизвестно, что сможет расколоть. Растопить бы застывшую в венах кровь, согреть окоченевшие конечности, вырастить на месте воспоминаний-ледовиков парочку спатифиллумов и любоваться красотой белоснежных лепестков круглый год. Но вместо подготовленной почвы, у него только кучка сухой грязи и разбитый старый горшок, частями склеенный прошлым. Мужчина сбегал из квартиры с самого утра то в магазин, то выбросить мусор, надеясь, что улица поможет залатать вновь открывшиеся раны, но больной мозг, наоборот, рисовал светящиеся силуэты, надолго прощаясь с душевным покоем. Уже стоя у двери черного входа, Попов стряхивает припавший на шарф снег, топает несколько раз, дабы не оставить за собой дорожку из мокрых следов, и юркает в комнату для персонала. Быстро переодевшись в униформу, приглаживает растрепавшиеся от ветра волосы и заворачивает к бару на первом этаже — Привет, — здоровается, протянув ладонь для рукопожатия и получив в ответ дружелюбное: «Здорова», продолжает. — Как ты? — Да потихоньку все. Вот, готовлюсь к завтрашнему выходному, который проведу в банковской очереди, — коллега невесело ухмыляется и возвращается к протиранию деревянной поверхности, задумавшись о предстоящем дне. — Тебе же вроде на завтра смену поставили, разве нет? — Так Шастун уже вышел, нас и поменяли. Ты, кстати, график посмотри, вдруг тебе тоже дни изменили, — Арс улыбку выдавливает в ответ, тихо говорит, что понял, и прощается жестом, а у самого ноги подкашиваются, когда по лестнице вверх поднимается. У него весь мир — хрустальный шар, давно уже треснувший, с отколотыми частями и стеклянными крошками внутри, но все еще по-большому скрепленный воедино; даже сейчас, столкнувшись с полом, только откатился вдаль, демонстрируя, с одной стороны, свои ровные контуры. Но стоит мужчине подойти ближе и опустится на колени, склонившись, он замечает осколок, который сразу же берет, царапая о неровный край подушечки пальцев, и сам того не ожидая, скрепляет то ли болью, то ли радостью. Починил под светом неоновых вывесок и звуки своего сбитого дыхания, потому с облегчением засовывает в карман-тайник, где предмет мгновенно исчезает. Встает, придерживаясь рукой за столешницу и, устремив взгляд в пустоту, понимает одно: Антон тут, в Питере, вернулся на работу. Живой. Но в голове десятки вопросов, срывающиеся шепотом с пересохших губ. Почему не позвонил или написал, чтобы сказать о приезде? Почему вернулся раньше положенного, неужели проблемы? Быстро проводит тряпкой по черному лакированному дереву, подготавливая бар. А что, если это очередной мираж? Отвлекается на первый заказ, а потом и на сотни последующих, не дающих полноценно сконцентрироваться на мыслях, хоть это и к лучшему. Остаток смены он проводит будто на иголках и успокаивается только когда видит медленно светлеющие сумерки, вдыхая морозный утренний воздух. Попов готов заявиться в самую рань, выслушать кучу ругани в свой адрес, но убедиться, что все в порядке, наплевав на всякие нормы приличия. Уже тянется к телефону чтобы вызвать такси на чужой адрес, как слышит мелодию звонка и не глядя принимает вызов. — Приветик, прости что в такое время тревожу, — по ту сторону отзывается тихий женский голос, и Арсений огорчается на долю секунду, ведь так хотел услышать другой. — Говорить можешь? — Могу, — отвечает, отходя подальше от проезжей части, чтобы шум дороги не мешал собеседнице продолжать. — Что-то срочное? — Да тут такое дело… — она слегка мнется, подбирая слова с чего начать, и после решает рассказать издалека. — Меня на работу срочно вызывают, на носу крупная сделка, начальник наконец-то убедил брать все оптом у нас, понимаешь же, что это значит для компании… — Да-да, понимаю, давай ближе к теме, — неосознанно закатывает глаза в своей излюбленной манере, ибо диалог его малость угнетает своей неспешностью, а времени попусту терять не хочет. — В общем, малого не с кем оставить, а в офисе нужно быть ровно в восемь. Сможешь как можно быстрее приехать, посидеть с племянником? — Хорошо, — говорит, с трудом протолкнув в горле недовольное: «А сразу сказать нельзя?», — скоро буду. — Спасибо большое! — от исходящей радости, чувствуемой даже через динамик телефона, на осознание того, что он смог осчастливить такой, кажется, мелочью, душа отзывается теплом. — Выручил меня, а то не знаю, что бы делала. Мама же уехал в эту свою… — Собирайся уже, Лесь, потом расскажешь все, — отбивает вызов до того, как последует еще куча ненужной в данный момент информации, и заказывает такси на адрес, еле вытянувшийся из памяти. Мужчине нравится возможность повидаться с семьей, ведь не сразу вспомнит, когда последний раз встречался с ними, но в то же время он ощущает, как на плечи ложится груз беспокойства об Антоне, к которому он сможет приехать только через пару часов, если не больше, и не факт, что застанет того дома. Мужчина приехал быстро, по дороге успев заскочить в круглосуточный магазин за гостинцами для маленького Олежки, души не чаявшего в сладком, и чей сон в миг испарился после увиденной большой шоколадки. Проводив щебечущую без умолку сестру, они, оставшись вдвоем, плотно позавтракали оставленной овсяной кашей, чему старший был невероятно рад, ведь сильно проголодался, а следом уселись перед телевизором в гостиной. Сегодня все ограничения по времяпрепровождению были сняты, племянник мог забыть о садике и просто наслаждаться детскими радостями в виде мультиков и игрушек, а Арс — расслабиться, наплевав на проблемы и переживания. Включив первый вспомнившийся полуторачасовой мультфильм, под звуки катающейся по полу машинки и особенно яркую картинку на экране, он умудряется ненадолго заснуть от недостатка сил после тяжелой ночи, но недовольный малый, заметив спустя полчаса отсутствие интереса к просмотру, будит того толчком в плечо, вынуждая быть внимательнее. После увиденных финальных титров, они немного перекусили и отправились на детскую площадку, вернувшись только к обеду с красными носами и околевшими пальцами. Арсений подогрел суп по наставлению Олеси и сумел накормить Олежку через его громкое: «Не хочу!», а со временем и вовсе устроить тихий час. Только ближе к вечеру он, дождавшись, встречает сестру, такую же уставшую, но не от недосыпа, а от выматывающей работы с кучей бумаг; несмотря ни на что, девушка меняется в лице и приглашает того к столу, хоть и самой охота лишь лечь на кровать и заснуть, но в ответ она получает мягкий отказ. Как бы сильно не хотелось остаться подольше в этой атмосфере спокойствия и домашнего уюта, не может переступить через свое неутихающие волнение, потому прощается и, оказавшись за дверью, почти что выбегает на улицу.***
— Может тебе сделать дубликат ключей? — Антон улыбается по-доброму, прячет руки в карманах потасканных серых спортивок и, отойдя в сторону, уже хочет что-то сказать, как мужчина тотчас же делает широкий шаг вперед и притягивает к себе за плечи, крепко обнимая. На бледной коже в мгновенье появляются мурашки, и он не знает, то ли от ощущения чужого теплого дыхания в районе шеи, то ли от соприкосновения с холодной курткой. Впадает в недолгий ступор, оставшись стоять на месте не шевелясь, но через несколько секунд опоминается и пару раз хлопает пришедшего по спине. — Что случилось? — прервав тишину первым, спрашивает с беспокойством в голосе. — Ты живой, — говорит тихо, словно боясь спугнуть виденье, но, когда убеждается в действительности, неловко отстраняется и отходит к вешалке, снимая верхнюю одежду. Из кухни доносится громкое: «Проходи» и, справившись с ботинками, следует за голосом. — А где Дима? — К родителям на пару дней поехал, в пригород. Что будешь? — развернувшись спиной, парень наливает воду в чайник, включает его и начинает рыться в деревянной шуфлядке в поисках какого-нибудь печенья. — Ты прием лекарств возобновил? — игнорируя вопрос, произносит спокойно, опершись на дверной косяк. — Бля-ять, — в ответ тянет раздосадовано и голову высоко запрокидывает, демонстрируя острый кадык; он завыть готов от переполняющего недовольства, граничащего с собственным бессилием. — Не начинай. — Не возмущайся раньше времени. От этого зависит сколько рюмок я у тебя попрошу, — Арсений достает из пакета коньяк, к выбору которого подошел весьма ответственно, пересмотрев еще множество других хороших вариантов, но, по своему мнению, выбрал наилучший; ставит его на стол, любуясь маркировкой VS на этикетке Хеннесси. — Я все равно пить не буду, — Шастун достает из верхнего шкафчика два изящных сосуда, тем самым невербально озвучивая то, что не хочет сказать вслух. — На смену сегодня. — Завтра. График поменяли, поэтому в эту ночь формально выхожу я, а с этим я уже все решил. — Отказываешься от второго по прибыльности для работников дня, чтобы выпить со мной? — усмехаясь, молвит и опирается рукой в столешницу, наблюдая за открытием бутылки. — Отнюдь не поэтому. Я весь день слушал детские голоса из телека и вживую, три раза грел нормальную еду, а не вчерашние остатки, и всячески нянчил малого вместо того, чтобы отоспаться, поэтому теперь мне нужен нормальный мужской отдых. — У тебя ребенок есть? — он, округлив глаза, спрашивает озадачено, ведь до этого не слышал, чтобы тот говорил об этом. — Племянник, — Попов разливает алкоголь по рюмкам и быстро переводит тему, дабы не углубляться в подробности его родственных связей. — Ты когда-нибудь всерьез задумывался о собственный семье? — Я еще слишком молод для этого. Может быть, лет через десять, — быстро нарезав ровными кубиками сыр, что минуту назад достал из холодильника, выкладывает его на вытянутую тарелку и садится за стол напротив. — А если кто-то от тебя залетит, что делать будешь? — Куплю черные очки и шляпу, съеду на окраину города и буду говорить, что я ее не знаю. Если серьезно, дам денег на аборт, а если не согласится — останусь и смирюсь с новой реальностью. В общем, стану для ребенка тем, кем не стал мой отец, — он говорит уже тише, слегка приподняв уголки губ, но все же понурив голову. — Тогда выпьем за ответственность во всех делах, — Арс произносит тост и они, чокнувшись, осушают до дна; по горлу растекается теплота, чувствуется вкус лесного ореха, миндальной выпечки и ноток винограда. — А ты хотел бы семью? — спрашивает встречно, крутя посудину в руках, внимательно наблюдая за преломлением света в стекле. — Не знаю. С одной стороны это здорово, когда после работы приходишь домой, а там тебя встречают те, кому ты небезразличен, а с другой — родительство, все-таки, неподъемный труд, с которым я не думаю, что справлюсь. И они сидят, чуть ли не развалившись на стульях, с наслаждением погружаясь в атмосферу непринужденного диалога и декабрьского вечера. За окном снежинки кружатся в танце, тонким слоем приземляются, покрывая местами скользкий асфальт, и морозец знатный, сопровождающийся северным ветром. А в квартире тепло, кухня освещается тусклым светом лампочки, слышны смешки и возгласы шуточного негодования, и за ними через короткое время следуют звуки соприкоснувшихся краев рюмок. Антон бы все отдал, чтобы этот вечер не заканчивался, чтобы ему не пришлось вновь возвращаться в бесконечно долгие, однообразные дни, влекущие за собой мрачные ночные раздумья, чтобы раствориться тут полностью, позабыв о реальном, людском, став частицей в воздухе. Но это останется всего лишь воспоминанием, забитым на подкорке, с сотнями других похожих, в которые так же захочется вернуться однажды. Их бы все спрятать, воссоздать в фотографиях и загнать под кожу, а извлекать путем разрезов, когда от желания выпорхнуть из бренности в нечто прекрасное уже на стену лезть захочется. От осознания что все это невозможно становится хуже, чем от представления завтрашнего дня, который заранее окрестил никчемным, потому он просит разливать еще и еще. — Скажи мне, мой милый друг, — говорит Арсений, положив кусочек сыра за щеку, — почему не пьешь свои волшебные пилюли? — Да иди нахуй, мы так хорошо сидели, — усмехнувшись, отзывается и опрокидывает рюмку вновь; ему бы сейчас забыться в непринужденных разговорах, а не ковырять и так гноящиеся раны. — Нет, вправду, — в одно мгновение он откидывает пелену несерьезности, и взглядом, словно ставшим трезвым, пронизывает его душу насквозь, вынуждая парня выйти на чистую воду. — В чем причина? — В том, что я не тот человек, кому они нужны, — говорит заевшие в голове слова, которые он вторил уже сотни раз, пытаясь убедиться в своем психическом здоровье. — Я же нормально чувствовал себя в Москве без единой таблетки. — Это когда ты уехал ничего не сказав, выключил телефон, что тебя нельзя было достать, а потом напился и звонил мне с просьбой остановить? — Но это же был единственный раз, — врет, врет, врет самому себе, норовя признать собственную ложь и озвучивает ее в слух, чтобы точно укрепилась в подсознании. — Ты сам-то в этом уверен? — мужчина опять бьет в цель одним выстрелом и вынуждает согласиться с истиной, ценой пораженного сердца. — Без обид, но ты чертовски глуп и слеп, Антон. — А что бы ты делал на моем месте? Смирился с тем, что теперь для существования тебе нужна ежедневная доза какой-то химии? — сорвавшись, повышает тон, перегибается через стол и упирается локтями в деревянную поверхность, оказываясь почти в тридцати сантиметрах от лица Попова. — Думаешь, я не был на твоем месте? — двигается шеей вперед, резко сближая расстояние и смотрит холодным взором в самую глубь. — Подумай дважды, хочешь ли ты выпить одну таблетку утром или принимать внутривенно тройную дозу в неотложке, — процеживает сквозь зубы, а после медленно откидывается на спинку стула. — Сигареткой угостишь? Дым клубится с белых кончиков, вырисовывает узоры в воздухе, а после рассеивается; Шастун сидит спиной к приоткрытой балконной двери, ежится от холода, но продолжает затягиваться и струшивать пепел в чашку. Арс что-то непринужденно рассказывает, но парень потерял не только нить диалога, он потерял связь с явью. Заплутав в мареве мыслей, создавших целый лабиринт, понимает, что оказался тут один. Снова. Тупик за тупиком встречая, двигается внутри окружности строения, силясь найти выход в центре, но десятки раз видит один и тот же дурной исход. Единым став с собственноручно выстроенным потусторонним миром, не замечает, как на кухне повисает тишина. Антон начинает чувствовать чужой скользящий взгляд на себе: сначала по контурам скул, опускаясь вниз по шее к острым ключицам, что торчат из круглого выреза футболки, после следуя линиям рук от плеча до самого конца фаланг пальцев, обхвативших фильтр. Прокладывает взором путь тонкими нитями, что скользят под кожей, обхватывая вены, и кажется вот-вот стянут со всей силы, закончат мучения. Щелчок. Высокие стены превращаются в горстки песка и вместо них он видит грязное дно кружки, узоры темного дерева, с улицы доносятся звуки сигнализации, перебивающей Арсения рассказ, к которому Шаст уже прислушивается, а после вклинивается. — Да оставайся ты, поспишь на моем диване, а я у Димы в комнате, — у него перед глазами уже все плывет, голова ватная, а язык шевелится с трудом, но он стоит, спиной касаясь напольной вешалки и одной рукой упираясь в стену, чтобы окончательно не потерять равновесие. — Не-ет, нет, — тянет медленно, — я уже вызвал такси, — справившись с ботинками, еле-еле встает с корточек и сразу тянется за курткой, висящей на крючке, наваливаясь всем весом на парня. Они стоят пошатываясь, удерживаясь на хрупком равновесии, а у мужчины в мыслях одно — сейчас бы только остаться в этой опасной близости, забыв про такси, свой дом и вообще про всю жизнь с туманным будущем и тернистым прошлым, задержавшись в одном мгновение настоящего. Но секунды минуют, глаза начинают слипаться, Попов резко мотает головой забирая вещь и скрывается за дверью в безмолвие, а Антон продолжает придерживаться стены, не сдвинувшись с места. Он чувствует скрутившийся в тугой узел живот и влажный след на своей щеке.