Будь нежным.

Это лето выдалось душным и жарким. Солнце нещадно светило в глаза, обжигая лучами кожу и землю, воздух прогрелся аж до тридцати трех, а дни стояли безветренные и ясные. На улицу в такую погоду лучше было вообще не выходить. Но «кто там что-то сказал? Помолчать! Вы слышали что-то там!» — звучало в голове у Сережи, пока он шаркал во вьетнамках по песчаной деревенской дороге в полдень. Батистовая ткань голубой рубахи неприятно прилипала к спине, но льняные серые шорты хоть как-то продувались еле ощутимым летним ветерком. В целом, его можно было назвать тем самым модником — первым парнем на деревне: весь его трендовый образ дополняла шляпа «корабликом», купленная ещё в десятых годах где-то в Сочи, и солнечные очки с зеркальными стёклами — какие нашёл, такие и надел. Рукава рубахи были подвернуты на три четверти, во рту какая-то сорваная съедобная травинка (если честно, Сережа до сих пор не был уверен, что она съедобная, но, вроде, в детстве не умер, значит и сейчас не должен), и образ полностью готов. Он шёл, жуя этот стебель и иногда насвистывая какие-то старые песни, которые приходили ему в голову, будто самый увереный в себе человек шёл на свидание. В общем-то, так оно и было. Он шёл в магазин на свидание с холодненьким светлым нефильтрованным. По пути он здоровался со знакомыми — их деревня под Минском была совсем небольшой, — которые добродушно улыбались из-за небольших заборов. Короче, атмосфера этого похода была как в этих старых советских фильмах, где в маленьком британском городке почтальон на велосипеде развозит утреннюю прессу и почту, здороваясь с людьми по типу: «Доброе утро, миссис Улкинс!». Так и Сережа шёл, только не разносил почту. Всё, что он мог сейчас разносить — свои новые серые шорты, которые он недавно приобрёл в каком-то супермаркете по скидке. Магазин находился в двух сотнях метров от его дома. Поход сам много времени не занимал — пять минут туда, пять минут обратно, — но иногда он останавливался напротив небольшого добротного домика с аккуратным палисадником и видневшейся частью заднего дворика. Вот и сейчас, остановившись у той же калитки, он набрал небольшую горсть совсем маленьких камней и, выбирая по одному, бросал в окно напротив (вообще-то, он мог написать или позвонить, но в такую погоду не то, что гаджетами пользоваться не хотелось, не хотелось жить). Через несколько попаданий в окне показалась улыбчивая кудрявая голова, которая беззвучно, но очень разборчиво послала Сережу нахуй, но добавила, что сейчас выйдет. — Блять, Серый, вот, вроде, взрослый тридцатилетний лоб, а все мне в окно камешками кидаешься, — беззлобно отчитывал Сережу вышедший друг, — как в ссср, ей богу. Че звал? — Да за пивом шёл, вот… решил тебя с собой пригласить. А потом, может, на речку пойду — все равно делать нечего, а голову отключить надо, — Шевелев отработанным жестом поправил очки, — ты со мной? Друг с полминуты помялся, а потом, махнув рукой, согласился, попросив только обождать пару минут. — Давай, Макс. Только пулей тогда!

***

На берегу реки было чуть прохладнее. Мужчины, сходив с купленным пивом домой за всякими плавательными принадлежностями, сидели на расстеленом пледе на песчаном берегу. — Милота, пиздец, — Максим повернул крышку по указанному направлению, и она с характерным звуком выпущенных газов открылась. — Деревенская романтика, да. А ты что хотел? Я вообще ещё и купаться планирую. — Сережина же бутылка, початая сразу на выходе из магазина, уже на четверть опустела. Благо, на сложенном втрое махровом полотенце в тени ветвей небольшого кустика своего часа ожидала ещё одна. Однажды Шевелев ощутил себя старым, когда понял, что берет с собой на дачу корвалол, парацетамол и афобазол. Потом он подумал, что скатывается в кризис среднего возраста, но вовремя вспомнил, что, вроде как, реализовал себя, хоть и некоторых целей ещё не достиг. А ещё позже пришла мысль о том, что лучше быть практичным дедом, который любит комфорт и следит за здоровьем, чем внезапно хлопнуться у забора в обморок от повышеного давления. Вот они — будни гипертоников. Так вот, сейчас самые практичные люди этой Земли сидели на речке, собрав вокруг себя все нужное, и болтали о насущном, запивая диалог охлаждающим напитком. — А можно я сейчас пошучу, только ты меня не бей, пожалуйста? — алкоголь на такой жаре немного развязал Сережин язык и включил уверенность в себе на полный максимум. — Угораешь? Шути, конечно! — А ты… случайно не «вай-фай»? — Это потому что я такой доступный? — наигранно возмутился Заяц. — Нет, потому что я уже чувствую связь между нами! — Серёжа ткнул пальцем куда-то в небо и рассмеялся. — Так мы эту связь уже сколько… восемь лет чувствуем, хули. — Да я вообще этот подкат на тупом каком-то сайте в интернете нашёл, — смех Шевелева не отпускал, — а сработало же! Сработало! Ещё как сработало. Если задача была смутить Максима, то все получилось просто идеально.

***

Вечером стало прохладнее. Солнце светило мягче, мокрые травинки, касаясь ног, приятно охлаждали их, как и летний ветер. Теперь двое мужчин лениво шаркали вьетнамками по песчаной деревенской дороге, разговаривая и громко смеясь. Выпитый днем алкоголь почти выветрился, но шутки текли уже сами собой, по инерции. Сережа с ужасом осознавал то, что на речке он провел целый день. Но с Максом он провел бы там целую жизнь — эта фраза навязчиво мелькала в голове, и каждый раз после её появления он оглядывался на идущего рядом Зайца. Оглядывался и понимал, что он беспросветно влип, без вариантов спасения. Хотя в Максима сложно было не влюбиться да так, чтоб по уши и до дрожи в коленках. Мог ли Серёжа считать себя неудачником, потому что по-настоящему влюбился только в тридцать один? Да, в тридцать жизнь только начинается, но остальные двадцать девять лет придётся отмучиться, не понимая ни себя, ни своих чувств. Влюблённость — это всегда так прекрасно? Нет, Шевелев так не считал. Влюблённость — это лотерея. Если повезёт и взаимно — это прекрасно, если нет — это страдания. А страдать мало кому нравится. Из размышлений о бренности бытия Серёжу вырвал Заяц. Причём буквально вырывал, крепко обхватывая пальцами его запястье. — Смотри, там такая локация ебейшая! — выдал он и потянул Серёжу за собой в сторону поля с покосившимся одиноким обветшалым забором. Наверное, раньше там был чей-то огород или пастбище, а сейчас этот участок порос травой, часть ограждений повалилась, и он был открыт для прогулок фермерского и хозяйского скота. В предзакатном свете ограждение смотрелось настолько фотогенично и интересно, что Максим просто, видимо, не устоял. — Пошли, сфоткаешь меня! — командовал он, уверенно приближаясь к цели, все ещё не отпуская сережиного запястья. После десятка сделаных фото Серёжа устало выдохнул, одной рукой опираясь на перекладину на заборе. Та жалобно скрипнула пару раз и тихо хрустнула. — Ну… тут я глупо улыбаюсь, тут — непонятное выражение лица, тут вообще я страшный, как контролёры в автобусе… Посмотри сам. — Макс листал снимки, кривя носом. Он критиковал не то, как сфотографировано, а то, как он сам получился на фотографии. Сережа на все это снисходительно улыбался, оглядывая такого возмущенного Максима и беззастенчиво им любуюсь. — Ну, посмотри! Что-то тут не так, правда? — голос оказался совсем у самого сережиного уха. Повернувшись, Шевелев чуть не столкнулся носом с носом напротив. Телефон Максим машинально выключил, подаваясь вперёд ещё ближе. Сережа улыбнулся, окончательно сокращая между ними расстояние. Перекладина под рукой захрустела ещё громче и опасно сильно прогнулась. Дерево, видимо, отсырело и прогнило. Но сейчас это совсем не волновало. Сейчас чужие губы, почти касающиеся его, создающие напряжение, будоражат сознание и все внутренности. Когда вы беззаботные и спонтанные в юношестве это ощущается остро — да, но когда вы устоявшиеся деловые люди, с кучей налогов, неоплаченых долгов и нерешенных в этом самом юношестве психологических проблем, а ещё вы чертовски влюблёны, да так, что от напряжения искрятся кончики пальцев… это чувство — что-то совершенно новое, да, ощущаемое раньше, но несоизмеримо новое, по сравнению с тем, что ты чувствовал когда-то давно. Потому что это было когда-то давно, и в этом есть вся важность момента. Когда ты чувствуешь себя настолько легко с человеком, настолько окрыленно, ты хочешь разделить с ним все свои самые тайные тайны и сокровенные проблемы, главное — вместе, главное — рядом. И в эту минуту рядом с Максимом, почти касаясь губами губ, он чувствовал себя так, будто погасил десять кредитов за раз, принял себя окончательно, купил новый чайник и таблеток на год вперёд. Конечно, нет. Никогда и ничего не сравнится с ощущением нужного человека рядом, близко, здесь и сейчас. Перекладина под рукой тоже не выдерживает этого момента и с последним кричащим хрустом ломается под сережиной рукой, отчего тот, не успевая даже пискнуть, валится вместе с ней в траву. Максим ошалело хмыкает, а потом громко смеётся, касаясь кончиками пальцев того места на губах, которое горело от прикосновения губ напротив. Шевелев смеётся в ответ, грешным делом думая повалить Макса рядом с собой и закончить уже начатое, но, вовремя мотая головой и отрезвляя разум, сначала садится на траву, сетуя на испорченные новые шорты, а потом и вовсе поднимается на ноги, отряхиваясь. Максим надевает на него упавшую во время этого позора шляпу, протягивает руку и уверено улыбается. Серёжа свою ладонь в зайцевскую вкладывает и робко сжимает. Они идут домой.