Лаборатория, в которую ушло пол бюджета страны, но ничего хорошего это не принесло

— Господин… — Застенчиво поправляя рюши на короткой юбке, девушка прикусывает губы. Цепочка, привязанная к ошейнику, подрагивает в своём расслабленном состоянии, — Мне так нравится ваш ужасный бардак в лаборатории… Вальяжно сидя на кресле, мужчина подтягивает её к себе, заставляя покладисто положить голову на колено. Глаза, опушенные в пол, показывали полную покорность. — Все изобретения господина гениальны и уникальны… Возмутительно, что бо́льшая часть бюджета страны не уходит на эти восхитительные эксперименты… — Смущённо отводя взгляд, парень нежно улыбнулся, когда крупная рука в белой перчатке взяла его за подбородок пальцами. Ошейник сильно стягивал его тонкую шейку, от чего тот моляще, еле слышно поскуливал. Две послушных сучки у ног, готовые выполнить любой приказ господина Дотторе. — Ты давно потекла… — Голос мужчины очень строг и надменен. Острый носок ботинка трётся о её мокрую, мягкую киску, от чего Роза сладко, жалко постанывает, изгибая спину. — Это потому, что я очень хочу, чтобы господин учёный использовал моё тело для генетических экспериментов и модифицирования… — Для начала покажи мне всё, что у тебя есть. Доктор должен посмотреть… И ты тоже, — Скарамучча робко покраснел, но поспешил расстёгнуть молнию на юбке, — Помогите друг другу. И он бы с радостью продолжил смотреть, как двое его напарника старательно и нежно раздевают друг друга, но раздался очень громкий стук в дверь. Пришлось открыть глаза и обнаружить себя спящим на столе, заваленным бумагой, мензурками, великим множеством грязных кружек. Очень сильно пахло медицинским спиртом, пролитым почти под носом, и застывшей кровью. Дотторе зажмурился, устало потирая глаза. Вот тебе и реальность. Назойливое стучание в дверь раздражало обласканный во сне сладкими речами слух. — Доброе утро. — Какое утро? А вечер добрый, да, — Розалина сдержанно, но видно, что очень охотно и нетерпеливо вошла внутрь, — У тебя… — Безобидными, нехарактерно наивными глазами она оглянула помещение, — У тебя не будет лишнего шприца? — Вы такие жадные потребители… Вас и лечи и инвентарь выдавай, — Вяло Дотторе открыл одну из тумбочек. — Б-быстрее… Ха-ха… Я же по-дружески, — Только сейчас он заметил, как дрожат её руки и острые ногти нервно царапают запястья и локти. — Я не побегу тебя откачивать, — Зевая, доктор передал ей чистый шприц. Бархатное платье женщины роскошно покрывало красивое тело, оголяя вырезами грудь и ноги. Всё это слишком завораживает. Всё слишком давит на здравый рассудок. — Спасибо! — Выхватывая прибор из рук, Розалина уже хотела уйти, но остановилась, — У тебя никаких манер. Быстрый, насмешливо издевательский взгляд упал на штаны учёного. Дотторе без всяких хитростей действительно не заметил и не почувствовал спросонья своего крепкого стояка. Блять, тут такое снится! Как ещё организм должен реагировать? — Ты, вроде, не на кладбище, — Посмеялась женщина, прежде чем хлопнуть дверью и спешно убежать в свою комнату, ведь у неё были дела гораздо важнее, — А что? Для кого-то столовая, а для кого-то бордель. Я не осуждаю вас, хаха! — «Вот бы мамашка твоего ёбыря хорошенько проехалась по рёбрам твоим ещё раз…» — Подумал Дотторе, но знал, что даже если скажет — ничего не поменяется. В четырёх стенах, в метели снежной очень одиноко… Нигде нет места для него. А перед глазами всё стояли два образа прекрасных лиц. Вы похожи на демонов-суккубов… И даже не про́сите молиться за ваши грешные души. Насколько уже наш мир опостылел вам? Сколько лет боли… Дотторе вздохнул то ли от злости, то ли от внезапной печали одиночества. А может просто по привычке уже. Вздох этот услышали лишь стены комнаты, но несмотря на отсутствие другой живой души в этих стенах, у него всегда находился собеседник. Слишком молчаливый, возможно, но зато покорно выслушивал и не перебивал никогда. Благородный слушатель, не то что некоторые героинщицы и их шарнирные идиоты. — Тэк-с… Что тут у вас? На зрение жалуетесь? В ответ мёртвая тишина. Блять, а какой ещё тишины ждать от мёртвого. — Вы у нас шпион с Фонтейна? Сложная, наверное, работа… Ещё и для леди. Но ничего, сейчас отдохнёте. Вы уж простите за такую грубость с вами… Но, знаете ли, сообщать всякие занятные вещи о нашей организации — было плохой затеей. Я обещаю, что вы пойдёте на пользу нашей стране, — Поднимая пальцами верхнее веко, доктор посмотрел в потускневшие, фиолетовые зрачки, — На зрение не жалуетесь… Советую всё же пить витамины. Для профилактики. Ну а я начну пожалуй… Делая аккуратный, нежный разрез скальпелем на груди, Дотторе не мог оторвать взгляд от мёртвого, свежего от недавнего обескровливания, что всегда делали обречённым на смерть пленным, чтобы отдать живую кровь пострадавшим солдатам (принудительное донорство тоже донорство) всё ещё свежего и умытого холодной водой и спиртом. — На сердце не жалуетесь? Вон какое хорошенькое… — Замечая сердце в тёмной, пустой пучине грудной клетки, Дотторе чистенько обрезал артерии и вены, — Вам ни к чему. Мне пригодится. Главный орган был с любовью положен в морозный контейнер. На эксперименты в любом случае надо будет. — Теперь печёнка, да? Такая вы молчаливая. Красота. Я люблю когда люди молчат. Или кричат… Завороженно вглядываясь в мёртвые сапфиры и криво срезанные до подбородка тёмные волосы, он нахмурился. Снимая одну перчатку, Дотторе касается пальцами остатков крови и густо мажет белые губы, живые и, должно быть, розовые раньше. Алая помада матовая… — Теперь совсем, как та блядь… Как они оба! — Нервно швыряя скальпель и перчатку на пол, доктор вцепляется ногтями в шею женщины. Их наглые, широкие улыбки, красивые плечи и колени, фарфоровая кожа, волосы свежие, и глаза, горящие безумием и развязностью, всегда перед ним. Штаны теснят, причиняя дискомфорт. Он находит лукавые взгляды их везде. Обида и дрожь от слабости. И никто ему больше в этом мире не нравится. Вставляя горячий член в холодную плоть, Дотторе глухо хрипит. Легко чувствуется разложение мёртвого тела, но это не останавливает его грубых, резких толчков. В безмолвие тишины, прерываемом только ноющим скрипом кушетки, слышны тихие, обиженные всхлипы и разряженные постанывания. Сильные руки рвут кожу худой, безжизненной груди, цепляются и оттягивают нижние веки. Те самые аметисты вечности, а не глаза, всегда смотрящие надменно и насмешливо… Со злостью Дотторе давит на них средними и указательными пальцами, превращая глазное яблоко в кашу, в вязкую жижу. Та проклятая яркая помада, всегда идущая в комплекте с кокетливыми, сука, даже блядскими кружевами одежд… Он врезается в неё губами, слизывает кровь, вгрызается, прокусывает насквозь, отрывая нижнюю губу. Заточенные зубы отлично справляются с этим. — Скара… — Зажмурив глаза, доктор точно может вспомнить каждую клетку кожи на его теле, каждый взгляд. Если бы ему было позволено коснуться этого хоть пальцем… — Роза… Их имена, как страшное проклятье, как преступления. Они сжигают всё то, что у него осталось человеческого. Если бы он мог заставить… Если бы, опалённый огненным жаром, мог так же обрезать белые волосы, если бы удалось ему в порыве страсти, как молнией пробить тонкие рёбра и послушать, как Шестой проклянёт его, захлёбываясь в своих слезах и боли. Если бы они хоть раз сказали ему что-то хорошее… Если бы это не было сном… С громким рычанием Дотторе кончает в тело на кушетке, теперь больше похожее на кусок мяса. В затмение разума он опускается на пол, пряча лицо руками. В этой комнате такие преступления не в новинку. *** — А может тебе просто люди не нравятся? Это было сказано Аяксом в шутку, но он и представить не мог, какое потрясение, осознание какое, оно принесло в голову доктора. И ведь действительно Дотторе чувствовал такое невероятное влечение только к двум «нелюдям». Это мучило его и радовало. Было во всём этом что-то… Занятное. Достойное его внимания и исследований, так сказать. — Знаешь, мне кажется, они следуют убеждению: «Здесь скучно, а блуд единственное развлечение». Я вот кроссворды решаю ночами, а не всякой грязью занимаюсь, — Тарталья зевнул, широко раскрыв рот, что бесило, пожалуй, всех, кто мог наблюдать такую «безграмотность». Синева глаз проводила спокойным взглядом уходящий, зимний закат, красящий облака в нежно-розовый, румяный цвет. На открытом крыльце холодно стоять. От мороза потрескивают деревянные брёвна, — «Объект обожания, обоже… обожествления и поклонения» — пять букв по вертикали… «Её Высочество» не подходит… Ты знаешь? — Фетиш, — Дотторе поправил маску, безэмоционально смотря на блестящие снежные поля в дали. — Фе…тиш… Подходит! Спасибо! — Умещая буквы в клетки сточенным карандашом, Аякс довольно заулыбался, — А правильно фетиш или фетиш? — Фетиш. — Фетиш? — Нет, фетиш, — Сквозь зубы повторил недоходчивому парнишке учёный. — Ну фетиш так фетиш… Как думаешь, если сильно попросить, меня Розалина простит? Я, конечно, ночью занят кроссвордом, но вдруг мне нужна будет их помощь… Они много слов знают, — Одиннадцатый усмехнулся в меховую перчатку. — Что? *** — Тарталья?! Нет, я бы всё понял… Панталоне, Арлекина там… Но ёбанный Тарталья?! Да какого хуя?! Вы серьёзно?! Да он позавчера из мамки вылез! — Вау… Давно я не видел тебя таким… Взволнованным, — Заполняя и всю комнату и свои лёгкие грубым дымом, Скарамучча на выдохе задул одну из свечей. — Вышла, — Холодно и громко сказал он горничной, со слезами на глазах и со следом подошвы на щеке стряхивающей пыль с книг. Девушка поспешила удалиться, боясь задеть Дотторе в дверях, — Обычно вы так спокойны… Что же тебя возмутило? Насмешливый, яркий голос Шестого только сильнее задевал. — Почему Аякс?! — «Почему он, а не я», да? Какая тебе разница? Говоришь так, словно был какой-то кастинг, ха-ха. Просто так получилось. К тому же, не буду врать, он не плохо сложен, — Сказитель зевнул, высказывая тем самым своё безразличие, — Синьора уехала на свой «девичник». Я уверяю — первое, что она скажет там это: «Скарамучча мелкая гнида»… — Что ж вы такие… — Дотторе хватает его за подбородок, сильно сдавливая щёки. Выцарапать бы эти гневно смотрящие, пурпурные глаза, горящие безумными разрядами молний и мудрым, осознанным опытом, но Шестой успевает «перехватить» его, вцепляясь в его запястья пальцами. — Эй! Руки убрал, — Парень стиснул зубы, но выражение лица его было скорее насмешливым, какое бывает у победителей-задир, чем у человека, пытающееся отбиться или приложить усилия. Он уже́ доминировал над ним. Божество торжествует над мелкими жизнями. Отдёргивая и так достаточно шрамированную руку, доктор болезненно зашипел от сильного удара током. На это время в комнате поселилась тишина. Её прервал мерзкий, гнусный смешок. — Каково это? Не обладать ничем, кроме своего «гениального мозга»? Видишь ли… — Когда Сказитель встал изо стола, Дотторе даже не двинулся. Их тела так отличались, что было смешно, — Разница между нами в том, что даже будучи тупым, я буду полезен здесь. Нет… Я буду себе полезен. А что ты будешь делать без этой организации? Без Её Высочества? Продавать травку в переулках? Шурупить железяки? Тонкие, белые пальцы переминали галстук на груди мужчины, щекотали шею, точно собираясь снова ударить. — Хочешь сказать, что ты очень самостоятельный? Напомнить почему сердечко бьётся у тебя? Почему ты всё ещё можешь притворяться человеком? Или забыл, кто тебя штопал? — Смотря на его лукавство, внутри всё скручивало от обиды. Но странное подавление играло на душе приятным послевкусием после слов «высшего существа», как игристое вино на языке. — Не смей говорить обо мне как о своём создании! — Тяжело приземлилась ладонь на щёку доктора, но тот уже не хотел отвечать силой, — Я справился бы и без этого. А вот твоя жизнь… Старательно поднимаясь на носки, Скарамучча смог достать губами до его уха. Шёпот был таким горячим и сладким, что Дотторе даже усмехнулся. — С кем поведёшься от того и наберёшься? Но тебе не идёт быть кокетливой стервой, как Розалине. У тебя такие «штучки» не получаются. — Правда что-ли? — Из под тонких ресниц глаза Скарамуччи сверкнули дерзко дразняще, — Какая жалость… Даже лёгкий шелест мягкого шёлка его одежд сейчас был естественно слышен для Дотторе. Запах кожи и мужского одеколона дурманил и без того сходящий с ума разум. Всё просто. Человек. Божество. — Ха… Кокетливая стерва. Я ей передам. — Благодарю. Но в живот неожиданно прилетает сильный удар прекрасной ножки. От резкой боли доктор сгибается и тут же руки Сказителя давят на его плечи, заставляя приземлиться на пол. — Отблагодаришь на коленях, — Нежно пальцы взъерошили голубые кудри, тут же жестоко сжимая и притягивая к себе, — Соси. — А? — Отсоси мне, — Надменно сбивая маску с лица Дотторе, Скарамучча очертил взглядом его большой шрам от ожога, — Ты урод. Мне нравится. Начинай. От неожиданности доктор не знал, что делать, но разряд, который пришёлся на плечи, помог ему догадаться как спустить шорты Предвестника. Он видел Шестого голым много раз. Когда лечил, когда исследовал или подглядывал в купальне. И всегда было мало. Настолько прекрасен вид совершенного существа. Сейчас… Сейчас было странно. Рабочий кабинет, вечерний полумрак раннего вечера за окном, горничная, которая может сейчас стоит за дверью и он на коленях, покорно поддевая пальцами красивое нижнее бельё, мягкое и гладкое. Мило. Скарамучча, казалось, никак не отреагировал, когда его члена коснулся очень шершавый, горячий язык. Он сохранил поганую, обидную невозмутимость, безразлично моргнув. Вид его аля «Мне похуй. Радуйся, что разрешил коснуться своей плоти.» не злил Дотторе. Он его заводил. Он был готов делать это именно так. Именно обслуживать щедрое, милосердное божество, разрешившее ему познать высшее наслаждение. Это просто психологическое воздействие. Фетиш. Вскоре Скарамучче надоело смотреть, как головку его члена медленно, но старательно облизывают. Скучно. — Ты делаешь это, как ёбаный девственник. Докажи, что твой рот хотя бы на что-то годен. Открывай. — А… — Но Дотторе не успел ничего сказать. Половой орган проник глубоко в его глотку, позволив только поперхнуться и закатить мокрые глаза. — Агрх! Зубы убрал! — С невероятной скорости и размаху смачного по щеке прилетел кулак. Что ж… Если у него, по словам учёного, не получается быть, как Розалина, то он будет собой. Её резкие, звонкие пощёчины не менее, возможно даже более, сильны, но по своему заигрывающие. В рамках грубого секса, конечно, — Давай! Хрипло вскрикнув, Дотторе сначала отклонился всем телом от такого удара, но сию же секунду спрятал острые зубы насколько мог и обратно заглотил уже возбуждённый член. Его хозяина возбуждал вид крови, текущий из носа в рот и на белые штаны. — А Розалина бьёт вот так! — И снова отстраняясь от Дотторе, Скарамуш широко замахнулся, оставив на щеке коллеги яркий красный след и громкий звук удара, — Романтично, правда? Будь она здесь, что бы ты делал? Хотел бы полизать её туфли? — Надавливая ботинком на пах доктора, Шестой не забывал дёргать его волосы. Когда же он опять заполнил его рот, начиная с грубого толчка, Дотторе уже не смог сдержать естественных слёз. Нет, не был слабее, беспомощнее. Будь они на поле боя с друг другом, то битва непременно закончилась бы либо смертью, либо победой обоих. Но он сейчас хотел таким быть. Быть выебанным в глотку божеством, товарищем, созданием, объектом своих фантазий. Такое… Естественное для людей желание похоти, но со своей особенной «изюминкой». Не надо отрицать. Вы же это сейчас читаете. Издавая глухой, сдержанный стон, Скарамучча едва ли мог сохранить самоконтроль и былое равнодушие. Кровь до сих пор шла из носа, попадая в рот. Там она смешивалась со слюной и спермой, пачкала его член, стекала по шее розовой полосой и падала на пол крупными, густыми каплями. Такой у наго сегодня обед… На любителя. Ценителя даже. Дотторе пытался дышать, сдерживать слёзы, это громкое чмоканье и то, как он давился. Он будет откашливаться всю ночь. Одно только… вкусно. В воздухе защёлкало электричество. Страстно и яростно вцепляясь ногтями в скулы доктора, Шестой валит того на пол. Однако член ещё в глотке. От боли Дотторе, верно, потерял момент, когда товарищ стал долбиться в него так старательно и быстро. Оперевшись ладонями о пол, прикусывая губы, рыча от удовольствия, разрывал его горло. Хрупкое тело, а сколько силы… Сколько власти в этих безумных глазах. С такой же властностью и жестокостью, Скарамучча кончает, предательски и унижающе не вытащив. Внутрь, а потом ещё и на лицо, на шрамы. — Кха! Кхха! Мммх!.. кхе! — Пока Дотторе старался откашляться, подскочив и усевшись на пятую точку, горячая сперма потекла и из носа. Очень неприятное чувство, но оно таким для него не ощущалось. Это случилось. Боже, наконец. — Теперь ты доволен? Всего лишь хотел поглотать моего семени? Это тоже для эксперимента тебе нужно? Или признаешь, что не такое уж ты и холодное, умное хуйло, нелюбящее людей и секс, а просто умное хуйло? — Вытирая платочком половой орган, Скарамучча насмехался над товарищем. Он возвышается сейчас. Можно и поиздеваться. К тому же… партнёра это заводит. — Я не люблю людей. Я вас люблю…

Нелюди.