Лаборатория, в которую ушло пол бюджета страны, но ничего хорошего это не принесло

— Мы пропустили целый праздник… — Вздохнув, словно действительно был разочарован этим, Скарамучча откинулся на кресле. — И хуй с ним, — Холодно отрезала Восьмая, внимательно следя за пером в руке Дотторе. Справка о её полном выздоровлении. Кость срослась ровно, синяки почти исчезли — доказал, что доктор. Теперь снова возвращаться к работе… Оттого она и сидела не в настроении. — «Помоги мне! Помоги мне! В желтоглазую ночь позови.» — Музыка из старого граммофона струилась по всему медицинскому кабинету. Вызывала весьма бурные эмоции в душе и так заведённого, активного Тартальи. — Эй, было весело, Розалина! Я всё сделал красиво. Могли вообще-то и похвалить мои старания, — Одиннадцатый театрально сложил руки на груди. Почему они там не сдохли в муках… Мир бы чище стал, кхым. — Дело не в тебе, Аякс. Дело в празднике. Видишь ли тут такое воспоминание есть… — Сверкнув Синьоре глазами, Шестой поймал её неодобрительный взгляд. — А что? — Заинтересованно хлопнули рыжеватые ресницы. Дотторе усмехнулся, резко чёркая свою подпись на бумаге. — На этом празднике, очень давно, когда тебя и в помине не было, произошёл настоящий «Розалина момент». — Да не рассказывай ему… — А что это значит? Скарамучча весёлый сегодня. Главным образом, потому что в отличии от Розалины ещё "на больничном". — Скажем так, она произвела прекрасное первое впечатление на Арлекино. — Ой, боже, просто помолчи… — Щёки женщины чуть зарумянились. — «Видишь, гибнет, ах, сердце гибнет В огнедышащей лаве люб…» — Пластинку сняли. Теперь только шорканье пера об бумагу и голос Шестого щекотали уши. — Если сейчас расскажешь, то я расскажу что-нибудь про тебя. — Ну и пошла нахуй. Дотторе протянул ей подписанную бумагу. — Что ты написал? — Не письмо — абсолютные каракули умалишённого ребёнка с задержкой в развитии. И этот человек учился в академии… — Это мой врачебный подчерк. — Эх… Благодарю, — Тяжело вздохнув, Розалина отряхнула платье, — Разбинтуешь? — Конечно… Попрошу посторонних выйти, — Не замечая, что запачканными в чернилах руками следит на чистой бумаге, Дотторе взглядом вежливо прогонял Тарталью и Скарамуша, — Чтобы не смущать леди. — Ой, она такая скромная. Венец женского целомудрия. Они вышли, толкаясь в дверном проходе, и похоже на этом их «драка» только начиналась… Приподняв подол платья, женщина обнажила перебинтованное бедро. — Кажется, я говорил, что стоит пока отказаться от чулок, — Словно случайно мозолистые, длинные пальцы в белых перчатках поддели чёрное кружево, — Хоть, бесспорно, они и прекрасны на вас. Розалина только махнула на это рукой, мол «ничего страшного». Ему нравилось сидеть перед ней на одном колене, подбородком почти касаясь её колен, но это только для того, чтобы размотать бинт. — Всё ещё не хотите рассказать, что с вами случилось? — Голос тихий, почти шёпот, хриплый, низкий, дарил такую атмосферу… Ещё и свечи в кабинете, как специально, слишком романтично капали воском, растекающимся, блестящим. Так же специально огонь элегантно двигался от малейшего вздоха. Но это замечал лишь Дотторе. — Мы уже говорили. Когда вылезли и шли домой (спасибо, что искали нас!) наткнулись на банду грабителей. Пришлось вступить в драку. Словно ты не знаешь следов боя на теле, Дотторе. — Я знаю. Но немного не понимаю, как во время боя можно получить такие травмы, как у вашего друга. — Тц… Ну Скарамучча упал. — Часто он так падает? — По настроению. — Ха-ха, экспериментально, — Нога Розалины оказывается на его колене. Руки гладят тонкую копронку чулка. Бинт падает на пол. Их взгляды встречаются, — Вы уникальная женщина, Синьора. — Да? И чем же я уникальна? — Уникальная женщина усмехается, когда у Дотторе от её ногтей на его шее сбивается дыхание. Сердце очень шумно ударилось в грудную клетку, наровясь вырваться оттуда к её ногам. Она смотрит уверенно, всё ближе наклоняясь к нему. Ароматные волосы сползли на пол. Учёный бы зарылся в них, обвязавшись, как шарфом, и дышал словно самый преданный токсикоман. Так бы вдыхал строгие духи, как вдыхают свежий воздух, когда выходишь закатным вечером из душного помещения в потрескивающую морозом зиму. Опьяняющий аромат. Опьяняющие губы, приближающиеся к его лицу. Ух, неужели… — Всем, — Шепчет он, прикрыв глаза, хотя хотелось смотреть на неё. Просто смотреть. Ещё пару сантиметров… — Ты воняешь. — Что? Спа… Спасибо..? — Нет, ты реально воняешь. Когда ты в последний раз мылся? — Но поцелуя не произошло. И по такой тупой причине. — Я… Кхым… — Дотторе смутился, кашляя в кулак и бегая глазами по кабинету. — Это просто пиздец, — Запах медицинского спирта, всяческой намешанной химии и грязной одежды душил её сознание. Грубо, конечно, но это просто невозможно было терпеть, — Розалина собиралась уже встать и уйти, но внезапно… — А?! Какого хуя?! — Ыыы… Прости… — Сев на пол и закрыв лицо ладонями, доктор начал рыдать так, что задрожали стеклянные колбы, позвякивая и как бы жалея своего хозяина. Плач тяжёлый, хриплый, громкий, грудной — точно копился не один месяц, а может и год, десятилетие. Женщина встала, как вкопанная. Она находилась в таком изумлении, что и моргнуть не могла — шокировано уставилась на сгорбленного, огромного мужчину сейчас так страшно разрушающегося, точно обиженное до глубины души дитя. — Ну ты это… Что ты, Дотте?.. Зачем.? Кхм… — Мне… Мне здесь так одиноко… одиноко одному. Ты… ха… Ты бы знала… — Прятал от неё лицо, залитое слезами и всё громко выл. Она растерялась. Подошла ближе. — Давай завязывай. Не дитё малое, рыдать… Кхм… — Что ей делать-то?.. Не видела никогда его слёз, да и ситуация абсурдная и так обставлена, словно он из-за неё плачет. Присев на корточки, попыталась заглянуть под маску — в лицо. Уложила руку на волосы, погладила. — Это же не такая проблема… Просто помыться там надо, не знаю… Что ты начал?.. — Видя, что от её касаний он успокаивается, Розалина приободрилась, теперь ещё и приобнимая его. Брезгливо, конечно, но он не понял, — Перед дамой рыдать — никуда не годится. Как Скарамучча, ужас. Знаешь, как он плакал, когда мы играли, ну вроде я его мама? Потоп устроил. Но ты не скажи ему, что я разболтала тебе, хорошо? Он всхлипнул пару раз, но поднял красные глаза на её неожиданно добрую, хоть и расстерянную улыбку. Уникальная женщина… — Я это видел. — Что?! *** Решение проблемы всего несчастья учённого же заключалась в том, чтобы просто напросто сходить в баню или в купальню «на крайняк». Отнекивался, фыркал, скалился, но когда Розалина предложила искупаться вместе, то сразу глаза рубинами заблестели и кудри весело завились. Эка глупость ребяческая… — Рехоткой не надо… — Надо. По нежной коже скользнули вниз тонкие ткани одежды, и Розалина так элегантно и красиво шагнула в тёплую воду, погружая сначала одну ногу, а за ней другую. Волосы, подобно белоснежным кувшинкам, растянулись по водной глади, потянулись за ней. — Давай залась, — Опираясь спиной на бортик, она расположилась к нему удобно и открыто, — Не умеешь плавать? Или стесняешься может? — Нет, — Он зашёл не в воду — к ней и только к ней. Довольно неприятно, показалось. Не то чтобы он совсем беспросветный грязнуля и лентяй, но когда только и делаешь, что в своей уютной (боже прости), тёмной каморке сидишь, день и ночь познаёшь тайны мироздания, исследуешь, учишь, нажираешься от горя, ведь тебе уже за сорок, а всё чего в жизни добился — грамота по алхимии из академии, украденная у какого-то из призёров, и ебёшь не самых разговорчивых, да и не особо живых партнёров, как-то и выходить не хочется. Времени нет. А халат у него вовсе не «засранный», как леди высказались. Просто цвет меняет постепенно — с белого на серый. И волосы не сальные. Это стиль. Потому он зажмурился, хмуря брови, когда женщина неожиданно плеснула на него водой. Этого можно было ждать от Тартальи, от Скарамуччи можно было ждать, но не от Розалины точно. Её личность ему казалась холодной, в общих чертах безразличной, разбитой в каком-то забытом горе, но очень правильно скрытой за густо напомаженными губами, жестокостью и распутным образом жизни, весёлым, уже прижившимся к ней, как данность. Как проявляющиеся по весне на бледном лице блеклые веснушки, которые всегда потом она старательно белит. — Дверь ведь закрыл? — Боитесь, что кто-то увидит нас вместе? — Боюсь, чтоб эти прилипалы не прибежали. Тарталья слишком любит нырять. — В его духе… Сев на край, Розалина подозвала мужчину к себе поближе. — Скара не обидится, если мы возьмём его шампунь?.. Не хочу мыть вас своим. Фраза «мыть вас» понравилась Дотторе больше всего. Сразу представилось, как элегантно и как соблазняюще будут гулять по его телу белые руки. — Устроит скандал. — Если узнает, — Женщина подмигнула, — Вообще-то это я ему подарила, так что могу использовать, как хочу. — Имеете право, — Неохотно учёный повернулся к Восьмой спиной, но очень и очень охотно устроился между её ног, так что она, сидящая сверху на бортике, могла закинуть свои ноги ему на плечи. Холодная, густая жидкость большой каплей упала на его волосы. Пальцы у Розалины такие… — Нравится? Это дорогой парфюм, хвоя и сакура. — Почему не детский шампунь? — Ха-ха-ха… Надо было… Её руки сползли на его шею, прошли по плечам. Приятный запах. — Закрой глаза. Щипать будет, — И Дотторе закрывает глаза, скорее даже не чтоб «не щипало», а чтоб скрыть то удовольствие, которое мурашками расходилось по всему телу, накрывало разум нежной шёлковой тканью, когда женщина массажными движениями пальцев мыла его волосы. Прям таки глаза закатываются и спина выгибается. — Всё! Смывайся, — Убирая свои ноги с его плеч, Розалина весело смотрит, как он окунает голову в воду, старательно смывая мыло, — Вот молодец! — Без рехотки, — Настойчиво покачал головой он, когда в руках её, нежный сейчас и ласковых, оказалась грубая губка. — А как ты хочешь? Этот вековой слой грязи хоть наждачкой снимай! — Розалина поджала под себя ноги, когда мужчина внезапно вылез из воды. Важно сложила руки на груди. Вся её краса обнажена перед ним и открыта. Соблазнительно, блять. — Может уж достаточно? — Подвигаясь к ней по скользкому полу, Дотторе потянулся к голым плечам, но её фигура резко выскользнула из виду. В воду юркнула, разбрызгав крупные капли вокруг себя. Он к ней. — Ещё чего? — Будьте милосердней, — Уже была мысль зажать женщину в угол, ведь дураку понятно, что специально дразнит, играя в догонялки, мучает, но лишь берёт в руку тонкое запястье. Отдаёт себя на растерзание губке и мылу. — Благородно. Не смотря на то, что процедура эта казалась ему весьма болезненной и скучной в начале, теперь, когда стояли под стекающей на них водой вплотную друг к другу, когда Розалина позволила положить руку ей на бедро, когда глаза его бегали от её хитрого, кокетливого взгляда, бесовского и чарующего, когда руки гладили шрамы на спине, как бы жалея кожу, и пальцы скользили вдоль и поперёк, то тут он понял всю прелесть купания. Особливо совместного. Ну и член встал. Хорошо это или плохо? Судите сами. — С тобой приятней всего мыться, — Она шептала на ухо… Точно хотела его убить. Убить весь стыд в нём и порядочность, — Тарталья постоянно придумает какую-нибудь «шутку», прыгнет в воду или устроит здесь настоящий каток — никакого покоя… Скарамучча наэлектризовывается, как слайм, и тут уже не до купаний, ха-ха… — Они такие придурки… - О мужской солидарности и речи быть не может, когда рядом такая женщина. Уж простите, товарищи. — Но ты бы ведь хотел, чтобы я позвала сюда Шестого? — Улыбка, самая сладкая, развратная, желанная. — Что? — Что? — Целует. Самым близким образом целует, завладевая всем ртом. Хорошо… Но уже так тянет, так покалывает внизу. Особенно, когда её рука спускается вниз, в воду, проводит по низу живота пальцами, щекочет, гладит. Просто невыносимо сладкая пытка. — Дальше сам справишься. Уже большой мальчик, — Убрав прядь мокрых волос за ухо, Розалина чмокает его в щёку, горделиво и медленно выходит из воды. А как бёдрами качает, ммм… — Удачи, Дотте. И он остаётся здесь. Среди громкого журчания переливающейся воды, запаха мыла, стоящего в сознании жара и застывшей перед глазами улыбкой. Совершенно любовное чувство… Опустив глаза вниз, понимает, что положение его куда хуже, чем кажется. Как можно быть такой жестокой женщиной?