Прикасаясь ко льду губами

*** На берегу Мерцающих Озер Есть выступы. Один зовут Проклятым. Там смотрит из воды унылый взор. Здесь входит в волны узкая коса; Пройди по ней до края пред закатом, И ты увидишь странные глаза. Их цвет жемчужный, но светлей воды, Их выраженье — смесь тоски и страха; Они глядят весь вечер до звезды И, исчезая, вспыхивают вдруг Бесцветным блеском, как простая бляха. Темнеют воды; тускло все вокруг. И, возвращаясь сквозь ночной туман, Дыша прибрежным сильным ароматом, Ты склонен счесть виденье за обман. Но не покинь Мерцающих Озер, И поутру под выступом Проклятым Ты вновь усмотришь неотступный взор. (с) *** 10-14 июня 2017 года, УТЦ Новогорск, Подмосковье, г. Химки, Московская область, Россия. Этери Тутберидзе и Илья Авербух утомлённо брели по коридору в позднем часу. Они еле передвигали ногами. Постановка новых программ отнимала много моральных сил, поэтому женщина ощущала себя выжатой, словно лимон. — В целом я доволен, - пропищал тоненький голос Авербуха. Этери устало кивнула, не чувствуя в себе импульса даже для того, чтобы облечь мысли в слова. Встали ровно посередине холла, где им предстояло разминуться. — Этери, а что это Женя так загорелась мыслью о «Карениной»? - поинтересовался Авербух. Из-за того, как он вёл себя, когда Даниил и Женя обсуждали постановку показательного номера «Анна Каренина», кудрявая обратила внимание на его неприязнь: мужчина ревностно относился к перспективе, что номер спланирован без его участия. Старательно подбирая слова, Этери ответила: — Это была моя идея. Женя тут ни при чём. Ей подойдёт драматичный образ, - сухо констатировала она. Этот ловкий ход должен был перевести стрелки от Жени к авторитету Тутберидзе, на который Авербух вряд ли рискнул бы посягнуть дальнейшими расспросами. Илья, раздосадованно сжав губы, растянул их сильнее в вымученной улыбке. — А-а-а… в целом отличная идея! – лицемерно похвалил Авербух после её уточнения. Этери кивнула и не ожидая, что он продолжит жаловаться на то, что женщина отобрала у него «постановочный хлеб». — Доброй ночи, - промямлил он и ушёл в сторону своей комнаты. Этери на ходу сняла обувь. Закрывшись изнутри, она почувствовала себя более расслабленной, небрежно скинула верхнюю одежду на пол. Зевая, взяла в руки телефон и посмотрела на экран. Пусто. Нужно было освежиться в душе перед сном, но энергия была почти на нуле. Решив немного оттянуть время до принятия водных процедур, Тутберидзе плюхнулась на кровать. Громко вздыхая, начала потягиваться. Новогорск был её любимым местом для творчества. Огромная территория, современное оборудование, комнаты для отдыха и релаксации. — Массаж… мне бы не помешал сейчас… — бормотала она вслух самой себе. Закрыв глаза, снова тяжело вздохнула. Пролежав в спокойствии несколько минут, женщина начала размышлять над последними событиями. В голове возник утренний разговор с Женей на льду. — Я хотела уточнить. Относительно контента, — сказала Медведева в перерыве между прыжками. Пока дыхание приходило в норму, заданный вскользь вопрос должен был разбавить тишину между парой. — Что именно? — Во-первых, я не поняла. Почему мне об усложнении рассказал Дудаков, а не ты? — чуть тише спросила Медведева. Затем продолжила: — Во-вторых. В чём необходимость переноса прыжков? Хочу понять логику. Этери внимательно посмотрела на Женю, а та старалась не отводить взгляд. — Ты не доверяешь моему тренерскому опыту? — сразу же ощетинилась Тутберидзе. — Вот так и знала, что подумаешь именно так. Нет! Я доверяю! Просто хочу понять необходимость. Мы меняем темп работы. — Ты задаёшь неправильные вопросы. Раньше такого не было. Тебя не должно волновать «что, как, почему», Жень. — Постой, прошу. Неужели я не могу задать такие вопросы на основе… особенной привилегии между нами? — шёпотом уточнила Медведева. Этери удивлённо приподняла бровь. Их личные взаимоотношения и вправду давали большие бонусы. Женщина не брала никаких денег за подкаты, которые у Жени были любимым делом сверхнагрузки на льду, не предъявляла никаких жёстких финансовых требований к её семье (особенно когда узнала о недавнем положении у Девятовых). Пара ловко скрывала это от окружающих людей и членов их семей. Такое буквальное уточнение «особого статуса» обескуражило Тутберидзе. — Что? — спросила она. — А то, что у меня нет сомнений в твоих методах. И этот вопрос - лишь уточнение… можем обойтись без него. Но ведь при постановке программ ты можешь спросить моё мнение, а почему касательно элементов я не могу задать вопросы тебе? Не у Дудакова же мне спрашивать, — обиженно процедила Женя. Между ними возникло моментальное напряжение, которое стало слишком быстро образовываться в последний месяц, если не дольше. Девушка отъехала к самому дальнему краю ледовой площадки, и Этери не постеснялась нагнать её. — Я считаю, что в тебе есть потенциал. Ты показала всему миру, что ограничивать тебя правилами — это противиться прогрессу в фигурном катании. Два сезона на высоком уровне, так что же нам мешает идти дальше, к усложнению? Ты же можешь, я видела, — довольно строго пояснила Тутберидзе. Эти слова внесли ясность, которую Женя не услышала в словах Сергея Дудакова. Любимая женщина признала в ней силу, перестала вздрагивать от идей, что девушка могла бы усложняться в многооборотных прыжках, например. — Тем более что все перенесённые прыжки во вторую половину гарантируют высокие баллы. Это будет приятным бонусом, не так ли? — окончила мысль Этери. Женя успокоилась и, положив руки на бёдра, плавно проехала мимо тренера. Кудрявая стремительно поравнялась с ней и добавила: - А через Серёжу я не передавала, он проболтался. Собиралась обсудить с тобой наедине. Просто его как основного человека, что помогает ставить прыжки, я попросила иначе расставить акценты в работе с тобой. — Скажи мне. Это всё связано только с тем, что ты видишь во мне потенциал или потому что Алина уже давно катает с переносами? У неё впереди взрослый этап, — уточнила Евгения и внимательно всмотрелась в лицо Этери. — И то, и другое. Я не буду скрывать. Для меня важно, чтобы ты во всём была первой и сумела обойти любые преграды. Потому что я в тебя верю, как не верили в меня, — ответила Тутберидзе. Медведева кивнула самой себе и более осознанно подошла к мысли, заложенной в её голову Этери. Усевшись на кровати, женщина потрепала волосы руками. Она уставилась на стену, и в голове одна мысль сменилась другой. Новое воспоминание касалось Александра Жулина, который довольно часто проводил время с Тутберидзе в Новогорске. Они беседовали за завтраком, обедом и ужином и в компании друг друга чувствовали себя комфортно. В один из таких моментов между ними состоялся интересный разговор. — Знаешь, я всё хотел сказать тебе… мне тут птичка донесла… — Саш, о боже. Ты расскажешь мне сплетни? — прервала его кудрявая. — Тут не сплетни, а факты. Так тебе интересно? — Откуда я могу знать, пока ты не рассказал? После паузы Тутберидзе всё же попросила его продолжить. — Так вот. Я общался кое с кем. Мне было сказано, что в предолимпийский сезон у спортсменов из определенных стран будет значительно усложняться контент. Это видно по новому стилю тренировок, изменившимся приоритетам и подходам к определенным спортсменам. И я сейчас не только о парах и мужчинах. Имею в виду и женский состав. В частности, японский, канадский, сама знаешь, о ком я, — многозначительно кивнул Жулин. — Для себя я сделал пометки, прикинул риски, вот и считаю, что тебе нужно сделать то же самое. Могу предположить, что у тебя есть миллиард своих знакомых в каждой из стран, но всё же… пусть полезным буду и я. В ответ на это Тутберидзе смерила его серьёзным взглядом чёрных глаз. Она осторожно относилась к любого рода информации. Женщина старалась аккуратно извлекать выгоду и совершать как можно меньше ошибок. — Что же именно там модернизируют, что нам следует бояться? — Техническую часть, конечно же! — Поподробнее, — попросила Этери. Мужчина начал описывать то, что узнал совсем недавно. Тутберидзе слушала и всякий раз сужала глаза, словно хитрая лисица. В основном не перебивала. После монолога в исполнении Жулина наступила долгая пауза. — Интересно. Хотя, признаться, я считаю, что соперники не годятся нам в подмётки. И всё же не стоит их недооценивать, — прокомментировала она. Жулин неосторожно отпил жидкость из стакана и, подавившись, закашлялся. Пара вышла на улицу. Мужчина нетерпеливо достал сигарету. Этери уже привыкла к курящим людям, но всякий раз старалась прикрыть нос рукой, чтобы хотя бы так оградиться от запаха. Ещё очевиднее её неприязнь к сигаретам отражалась в дистанции между ней и курящим, жаловалась: «Волосы пропахнут дымом. Потом сложно избавиться от вони!» — Кто тебе об этом всём рассказал? — спросила женщина. — А мне обязательно говорить кто? — ответил Александр. — Да, чтобы понимать, серьёзный ли человек передал тебе такие подробности и есть ли у меня причины для беспокойства. — Можешь довериться мне. — Саш, ты должен осознавать ответственность за переданные кем-то слова. Если окажется так, что это «ложный донос», а я поменяю что-то в своей работе со спортсменом, то могу ошибиться. Ни мне, ни федерации таких сюрпризов не надо. Пауза затянулась, и куривший Жулин наконец-то сдался. — Игорь Юрьевич рассказал. — Шпильбанд? Ты с ним общаешься? — удивилась Тутберидзе. — Без привлечения лишнего внимания. Было бы нехорошо, если бы Татьяна Анатольевна узнала… — Саша… — как-то расстроенно вздохнула Тутберидзе. Жулин пожал плечами, выпуская густой серый дым губами. — А что? Он мужик толковый, опытный. Ещё ни разу не ошибался в прогнозах. — Нет, ты не понимаешь. Если Игорь рассказал, то, скорее всего, пошло от Зуевой, а там доверять ли информации? Учитывая конфликтную ситуацию между ними, — усомнилась Этери. — А с чего ты решила, что она ему рассказала? У него помимо неё знакомых и коллег полно. И вообще! Моё дело сказать, а дальше уже твоё решение. — Какой ты интересный, Саш! Заявляешь, что соперники мастерят «атомную бомбу», а я должна быть спокойной? — раздражалась Тутберидзе. — Даже если и так. Надо обеспечить безукоризненное выступление. Ты знаешь, что судейство у них в свою сторону работает, поэтому лучше не давать повода… - намекнул Жулин на скандал с бронзой в Остраве у Соловьева и Бобровой. — У них оно намного дотошнее, чем у нас! Хотя бы можно надеяться на объективность, — ответила Этери. Саша глубоко возмутился и хотел было уже вступить в дебаты, но женщина прервала его, выставив руку вверх, словно щит. Потушив сигарету о собственную обувь, мужчина подошёл к урне и выбросил бычок. — Этери. То, что Женя два сезона «на коне», — это ваша заслуга, да, но не стоит забывать, что и другие не дремлют. Это лишь то, что я хотел донести до тебя, — пожав плечами, сказал Жулин. Этери лежала в комнате и смотрела в потолок. Предупреждение Жулина показалось ей уместным, поэтому, обсудив это с Сергеем Дудаковым, она пошла на риск. В основном это касалось только Жени, которая была главным фаворитом на попадание в тройку лидеров Олимпийских игр. При этом думая о том, что вскоре будет первый старт у Алины на взрослом уровне, Этери не особо волновалась. Она видела, что пятнадцатилетняя девушка делает значительный прогресс в работе, но не была уверена в надежности её неокрепшей психики. Вспоминая кропотливую работу в первые старты Жени, Тутберидзе улыбалась. Сложно будет превзойти Медведеву: «Мой самурай — это тёртый калач!» Тем не менее предусмотрительная женщина видела, что для того, чтобы Женя не отставала от соревновательной обстановки, ей нужно усложняться. Удерживать планку лидера третий год сложно, но Этери в любимом человеке не сомневалась. Женя давно в основном составе сборной, а среди присутствующих там спортсменов бросивших ей вызов не нашлось. Пока не нашлось. За несколько дней интенсивной работы Жене были поставлены три новейшие программы с интересной музыкой: ноктюрн Фредерика Шопена, Джордж Уинстон, Макс Рихтер и абсолютно новый взгляд на классику из одноименного кинофильма «Анна Каренина». Дебюта последней программы Женя особенно ждала. 23 июня 2017 года, выпускной вечер в Центре спорта и образования Москомспорта «Самбо-70», город Москва, Россия. Валентина Лаврентьевна шла под руку с внучкой. Жанна с цветами чуть позади. В огромном зале «Самбо-70» было многолюдно, полно шаров и украшений. Девушка ощущала себя уставшей после недавней поездки в Ниигату на шоу «Fantasy on Ice». Она соглашалась на всё это только ради улучшения финансового положения семьи и поэтому была спокойнее, когда удавалось сделать что-то полезное в случившейся ситуации. На второй план отходила моральная и физическая усталость, ведь благополучие дома важнее её собственного. Участившееся пребывание в Японии нисколько её не пугало, кроме того факта, что с Этери они практически не виделись в Москве до и после этого. Только лёд, постановки, Новогорск, затем опять лёд и так далее. Экзамены завершились успешно. Девушке удалось окончить за один год два класса. Она была рада, что учёба перестанет мешать спорту. Увидев Лёшу Ерохова, стоявшего рядом со своими приятелями, помахала ему рукой. — Где будем рассаживаться? – спросила Валентина Лаврентьевна. — Не знаю, сейчас посмотрим, - ответила Женя. Девушка шла вдоль мест, здоровалась с одноклассниками и учителями. Её окликнула бабушка, к которой уже подошёл Ренат Лайшев. — Женечка! Идём! – активно жестикулировала Валентина. — Вот это очаровательная выпускница! Евгения! Просто не узнать! Блистаешь! — искренне восхищался Лайшев. Девушка благодарно кивнула головой, принимая комплимент. Мужчина вызывал в ней тревогу сродни той же, что и Горшков, который, на её взгляд, был персоной той же масти. Помня наставления Этери, Евгения была максимально аккуратна в общении с подобными людьми. — Дамы, ваши места в первом ряду. Позвольте провожу, - указывал рукой Лайшев. — Спасибо, Ренат Алексеевич, — отозвалась Женя. Четверка пошла вдоль рядов, и мужчина неожиданно обратился к девушке с вопросом. — Этери Георгиевна не передумала? Вдруг появилось желание посетить наше скромное мероприятие? — Нет-нет… вы же знаете, что она не любит появляться в общественных местах без острой надобности, — старалась держать лицо Медведева. Он запыхтел. — Такое событие! Её спортсмены получают аттестаты, а она даже не хочет пожелать вам счастливого пути, произнести речь. — О-о-о, Ренат Алексеевич. Если допустить вероятность её визита в «Самбо-70» ещё можно было, то с публичным выступлением — это вряд ли. Вы же и сами это знаете… — улыбнулась она, а внутри ей стало грустно. Они заняли места, и Медведева поймала себя на мысли, что присутствия Этери ей не хватает. День был пятничный, и её любимая должна была попасть на приём в больницу с Этери Петровной. Эти мероприятия не были частыми и планировались аж за месяц. Поэтому у женщины был очередной повод «не светиться» рядом с Женей на публике. Вроде бы и понятное дело, но испытывать острый «голод» от отсутствия Тутберидзе приходилось всё чаще. Да, они договорились о совместном времяпровождении после выпускного, только Жене этого было мало. Хотелось, чтобы они не скрывались от людей и были рядом в самые важные моменты. Пока брюнетка размышляла об этом, в её руках завибрировал телефон. На экране высветился номер Константина. — Привет! – неожиданно обрадовалась она. — Привет, выпускница! Где находишься? Не могу тебя найти… - пробасил парень. Женя тут же встала с места, начала улыбаться, оглядываться. — Во что ты одет? Сложно тебя разглядеть. Где ты стоишь? – вертелась Медведева. — Зато я тебя вижу… такая красивая, — проболтался Костя. Слова были произнесены так легко, что у Жени ёкнуло сердце. Она успела про себя подумать: «Неужели я всё ещё небезразлична ему? Неужели мне показалось, что Настя для него больше, чем близкая подруга?» Их взгляды пересеклись. Он стоял почти в дверях с громадным букетом. Это были нежные розы в крафтовой упаковке, красивые и элегантные одновременно. — Я тоже тебя увидела… спасибо, - робко улыбнулась девушка и пошла ему навстречу. Она и забыла, что позвала его на свой выпускной. Сделала это скорее из вежливости и вовсе не ждала, что он и правда придёт. — Тебе идёт этот цвет платья. Словно принцесса, - говорил он ей в трубку телефона. Женя на ходу оценивала его безукоризненный костюм с лёгким отливом голубого оттенка, кипельно-белую рубашку. Костино лицо, его походка, расслабленные движения демонстрировали его как уверенного в себе мужчину. Это удивило, потому что раньше он казался девушке совершенно другим. Тем удивительнее было, когда они встретились где-то посередине зала и улыбчивый мужчина протянул ей букет. — Горячо поздравляю! Это так круто! Ты успеваешь завоёвывать медали и учиться одновременно! – глядя на неё, сказал он. Его серые глаза изучали внешний вид девушки, хотя и старались делать это менее очевидно. Женя смутилась и, взяв шуршащий крафт, прижала цветы к себе. Лучик улыбки на губах, и, прикрыв глаза на несколько секунд, она вдохнула запах свежих роз. Неожиданная мужественность Кости вдруг бросилась Жене в глаза. Она ощутила себя какой-то уязвимой в этом платье и в этом положении. Было удивительно приятно услышать комплимент, воплощённый в цветах, ведь отчасти Евгения расстроилась сегодня утром от краткого смс: «Доброе утро, дочка! Не смогу приехать и знаю, что обещал. Я реабилитируюсь! А пока просто прими мои поздравления! Умница!» Девушка не удивилась тому, что безучастный отец в очередной раз пропал. Это не он почти весь год договаривался с учителями и руководством о чём-то, не он помогал с уроками, не он сдавал деньги на банкет и подарки. Всё благодаря Этери и Жанне. Две эти женщины помогали во всём, а Арман мог позволить себе только сообщение на телефон за 1 рубль. Это не волновало девушку ровно до этой секунды, пока посторонний мужчина, проявив своё участие, вдруг не подсветил её уязвимые стороны души. Медведева непроизвольно огляделась по сторонам и заметила, как одноклассницы фотографируются с мамами и папами. — Ты какая-то расстроенная… — очень тихо сказал Костя. Женя посмотрела на него так, словно он увидел её не просто обнажённую, а без кожи. — Прости. Задумалась о своём, - пробормотала она. В их сторону уже шли Валентина Лаврентьевна и Жанна. Женщины поравнялись с ними и начали разглядывать Костю. — Здравствуй, мой дорогой, - первой потянулась для объятий Валентина Лаврентьевна. Мужчина, широко улыбаясь, прижался к ней на несколько секунд и отстранился. Затем тот же жест повторила Жанна. Евгения поразилась тому, как видевшие его всего пару раз родители так свободно ощущали себя рядом с ним. — Добрый день, Валентина Лаврентьевна. Здравствуйте, Жанна Тимуровна, - пробасил Костя. Медведева подумала: «Он ещё и имена запомнил?» Пока кругом шныряли люди и зал заполнялся гостями, четверка отошла ближе к выходу. Женщины разговаривали с парнем охотно, улыбались. Женя обратила внимание, как бабушка смущается до румяного оттенка на щеках, когда Костя шутит. Всё это было чуждо, необычно. Придирчивый взгляд карих глаз осмотрел его обувь, медленно поднимался по острым стрелкам брюк, пока не дошёл до значительно видневшегося бугорка, что вместе с ремнём виднелся благодаря расстёгнутым пуговицам пиджака. Задержав взгляд, Медведева с любопытством подумала: «Интересно сколько девушек у него было в постели? И давно ли?» Следующая мысль удивила ещё больше, ведь мозг начал визуализировать Настю в объятиях Кирилла: «Интересно… а она думает о Косте, когда обнимает Кирилла? Или чувство первой любви угасло?» Подумав, что не следует разглядывать широко расставленные ноги и особенно паховую зону, девушка продолжила вести взгляд выше. Кожаный ремень с блестящей пряжкой, заправленная рубашка и белые, словно жемчуг, пуговицы: «Он так вырядился…» Когда Женин взгляд поднялся до выступающего на шее кадыка, она прищурила взгляд. Эта часть мужского тела была для неё всегда чем-то загадочным, словно неестественным. Кадык постоянно вздрагивал, когда Костя что-то говорил: «На щеках нет даже намёка на волосы», — подумала она. Если бы не маленький порез в зоне рядом с ухом, то Евгения подумала бы, что Костя никогда не бреется. — Прошу гостей занимать свои места! Минутная готовность! — объявил ведущий. — Ох, куда же мы попрём этот букет? Прости, Костенька, но я не выдержу на себе эту тяжесть в течение дня! — пожаловалась Валентина Лаврентьевна. Он улыбнулся. — Я могу временно отнести в свою машину. — Ты останешься на вручение? – не сдержала изумления Евгения. — Можно? – на всякий случай спросил он. — Конечно, можно, что ты её слушаешь. Давай так. Пойдём с тобой вдвоём, я открою нашу машину. Положишь туда, - предложила Жанна. Он кивнул ей, бросив очередной взгляд на Женю. Как только они исчезли из зала и бабушка с внучкой заняли места, Валентина Лаврентьевна начала говорить. — Какой же он приятный мальчик, ей-богу! Одно удовольствие с ним общаться! Ещё и цветы принёс! – восхитилась женщина. — Да, я тоже удивлена. — Разве не ты пригласила его, Жень? — Я, но не рассчитывала, что он придёт. Бабушка посмотрела на внучку и помедлила, прежде чем задать вопрос. В ней боролись какие-то неистовые внутренние силы, что боялись в своём вопросе обидеть внучку. Отведя взгляд на шары, Валентина сказала: — Значит… твой Этот… «человек с катка» сегодня не придёт? Женя напряглась всем телом. Огромных усилий ей стоило сохранить лицо невозмутимым. — У него тренировка, — на ходу соврала она. Бабушка тихо усмехнулась. — Или он тренирует? — наконец-то сказала Валентина Лаврентьевна. В воздухе зависло молчание, и Женя не знала, как быть. Дыхание остановилось, грудь окаменела, а в голове всё начало гореть от адского пламени ужаса. — Морис не придёт, — промямлила Медведева. Эти слова были смертоносной отравой. Эта ложь была настолько неубедительной и отчаянной, что бабушка отвернулась. Выждав и успокоившись, она повернула голову обратно, но в глаза внучке не посмотрела. — Эти грузины… только беду накликают на нашу семью, — двусмысленно ответила бабушка. Женя вся покраснела, закрыв глаза, еле сдержалась, чтобы не заплакать. Через несколько минут объявят начало выпускного вечера, а Медведева ничего не слышала из-за звона в ушах. Всё внутри рушилось. — Так, успокойся, — неожиданно уверенно было сказано в голове. — Бабушка, я не понимаю, к чему ты клонишь. Говори прямо, если есть что сказать, — выдала Женя, и её тут же начало потряхивать. Подсознание подсказывало, что следует напасть прежде, чем добьют вопросами. Дикие темные инстинкты были у руля, и их подсказки казались неплохими. Валентина поправила очки. — Ты уверена, что нам стоит это обсуждать именно сейчас? — Я не знаю, о чём ты думаешь, но уверена, что смогу ответить на любой вопрос. Морис – мой парень. Теперь ты знаешь, — с несвойственным самой себе раздражением ответила девушка. Бабушка внимательно смотрела на внучку, затем покачала головой и вздохнула. — Не стоит говорить об этом маме. Я как-нибудь сама, - попросила Женя. — А почему же ты позвала Костю на выпускной, а Мориса нет? Что может быть важнее выпускного своей дамы сердца? Ты уже год талдычишь про какого-то там «человека с катка», и стоило бы уже официально привести его домой. Или я чего-то не понимаю в нравах нынешней молодежи? – сказано всё это было без давления. Валентина преподносила вопросы строго и мягко одновременно. Намного спокойнее, чем это могла бы сделать Жанна. — Вот исполнится мне восемнадцать лет в ноябре, тогда и посмотрим, - твёрже и убедительнее, чем раньше, ответила Евгения. Внутри она дрожала как осиновый лист. Отвечать в таком тоне бабушке для неё было верхом неуважения, но деваться было некуда. Девушка сама виновата в том, что завралась. Стоило продумать убедительную историю лжи заранее, а не сочинять на ходу. — Костя отзывчивый. Взгляд такой твёрдый, ясный. Приятно его знать. Видно, что вдумчивый, ответственный. Оделся не абы как, а словно на парад. Люблю, когда молодые люди достойно выглядят в обществе и не стесняются показать свои благородные намерения. По поступкам видно отношение мужчины к себе и окружающим, - поделилась своим мнением Девятова. Женя понимала, что бабушка неосознанно транслировала своё желание намного чаще видеть Костю. Старшая из семьи явно не поверила в то, что наплела ей внучка про Мориса Квителашвили. Возможно, Валентина мечтала, чтобы Костя пришёл в их дом в качестве «жениха». Кисло улыбнувшись, девушка отвела взгляд в пол. Сосредоточенно подумала о том, что думать о таком намного лучше для бабули, чем подмечать связь между тренером и внучкой. Сердце охватила леденящая душу тоска. Взглянув на дисплей телефона, она лишь увидела время. В течение долгих церемониальных мероприятий девушка то и дело оглядывалась на Костю, который стоял у стены. Он это видел и не стеснялся улыбаться в ответ. Когда Евгению, держащую свой аттестат в руках, пригласили к микрофону, она сбивчиво заговорила. Парень наблюдал, мягко кивал головой, а затем громче всех зааплодировал. Девушка не смогла самой себе объяснить тот раздрай, что был у неё в эмоциях от его присутствия. Костя был лишним, и она это ощущала. Вот только не желала, чтобы ушёл в одно мгновение, не предупредив. После серии фотоснимков Медведева села на своё место. Когда начали раздавать благодарственные письма родителям, Костя подошёл к ней. — Я, пожалуй, пойду, - шепнул он на ухо. — Провожу тебя, — сказала она и из-за близости его лица почувствовала уже знакомый аромат духов. Было странно ощущать себя хрупкой девочкой рядом с ним. — Нет-нет, сиди. Это же твой праздник! — Я настаиваю, — тверже сказала Евгения и взглядом дала понять родителям, куда уходит. Бабушка улыбнулась. — Я поеду на работу, дамы. Было приятно вас увидеть. — Сынок, мы вечером устраиваем небольшой праздник дома в честь диплома. Можешь приходить! — любезно предложила бабушка. Жене эта идея показалась подозрительной, и она добавила. — Я позвоню Насте с Кириллом, чтобы тоже заехали! – словно убеждая Костю, что он на уровне друзей и на что-то иное рассчитывать не следует. Они молча вышли сначала в коридор, а затем остановились у самых дверей на улицу. — Я всё хотел спросить у тебя… — смутился он. — Не знаю, могу ли. — О чём? Костя положил руку на шею и нервно почесал её, оставляя на коже красные борозды. — Мой вопрос может показаться бестактным, но я его задам. Где твой парень? – спросил Костя. Женя снова растерянно захлопала глазами. Яманов заметил все эмоции на её лице и, опустив взгляд к полу, усмехнулся. Сунув руки в карманы брюк, он будто пожелал «укрепить» ноги опорой из кулаков. — Ничего не говори. Я всё и так понял. Загадочный парень, которого уже год никто не видел, — Костя сказал это смиренно, словно высмеивал собственную глупость. Жене было неприятно его красноречивое выражение лица. У неё возникло чувство вины. — Я думал, что приеду, подарю цветы от нас с Настей. Между прочим, розы были её подсказкой. Она позвонит тебе после тренировки, - расстроенно объяснил он. — Кость… — но в ответ он только выставил руку, словно опасаясь, что ему сделают больно. — Да всё нормально… я просто был назойлив, понял. Стоило сказать, что никакого парня нет, а мои знаки внимания тебя смущают. Я же не дурак, уж сообразил бы. В ответ на это брюнетка запротестовала, начала отрицательно качать головой. Схватив его за лацканы пиджака, она потянула их на себя, словно могла тем самым обезоружить или задушить оппонента. Глядя на пуговицу рубашки в зоне шеи, Женя не решалась смотреть в серые глаза. — Только ты ничего не усложняй, прошу. Мне и так всё это тяжело даётся. У меня есть любимый человек… этого должно быть достаточно, чтобы не пришлось никому и ничего объяснять. Прошу… - еле слышно зашептала она и затем закрыла глаза. Её пальцы медленно скользнули вдоль лацкана пиджака, вцепились в них с силой. Костя удивился, когда девушка обессиленно прислонилась лбом к его груди, всё так же не открывая глаз. — Ты… ты плачешь? – аккуратно положив тёплые ладони на хрупкие оголенные плечи, спросил Константин. Девушка не понимала, что с ней происходит. Касание его ладоней было странным для неё, но не пугало. — Нет, я… устала от вопросов про личную жизнь, - призналась брюнетка. Тяжело вздохнув, Женя подняла голову и отвела взгляд за спину парня. В этот самый момент случилось то, чего она тайно желала. ИМ навстречу шла Этери со своей мамой. Девушка настолько просияла лицом, что тут же забыла обо всех плохих чувствах, что обуревали душу. Она тут же отпустила Костин пиджак и, улыбаясь шире, прибавила шаг в сторону семьи Тутберидзе. Этери Петровна шла с корзинкой-букетом, и её лицо, озаряемое светом, было самым лучшим, что Женя видела за последние несколько недель. Медведева буквально залетела в объятия Этери. Она прижалась к ней так тесно, что казалось из лёгких Тутберидзе выйдет весь воздух. Чёрные глаза смотрели в сторону мужчины в костюме, который медленно направлялся к ним. — Женечка, мы совсем ненадолго! У тебя же сегодня такой день! Мы не могли не поздравить тебя! — вручая корзинку, сказала Этери Петровна. Девушка теперь обнимала маму любимой и совершенно забыла о том, что в одном помещении с ними находится Костя. Яманов подошёл к Тутберидзе и, держа спину ровно, поприветствовал гостей. — Добрый вечер, Этери Георгиевна, - сказал Костя. — Я — Этери Петровна, мама Жениного тренера, - улыбнулась старшая Тутберидзе. Мужчина кивнул ей, а вот младшая Тутберидзе не произнесла и звука. Самый главный талант женщины заключался в том, что она превосходно владела собственной мимикой и эмоциями на публике. Темно-серые глаза были холодны, как сталь, когда смотрели на чёрный жемчуг. Немая дуэль довольно быстро закончилась, когда брюнет посмотрел на Евгению. — Если Настя не позвонит, то набери ей сама. Пожалуйста, — попросил он. Бросив последний взгляд на Этери, мужчина кивнул. — Хорошего вечера, — низкие ноты мужского тембра не выдали смятения своего хозяина. — Спасибо, Кость, — слабо улыбнулась Медведева. Евгения и Этери не ссорились. Они не выясняли отношения, а ближе к вечеру списались и договорились, что оставят все вопросы без ответов до их совместного времяпровождения. Придерживаясь нейтралитета, пара существовала ещё некоторое время. На выставку рисунков Костя не пришёл, так как посчитал, что это могло расцениваться девушкой «навязчивостью». Зато пришла Настя, с которой у них постепенно начало восстанавливаться общение. *** Женя, Настя и её сестрёнка разгуливали по парку. Это был выходной день, всюду было много людей. Девушки, снова нашедшие общий язык, болтали без передышки. Они зашли в кафешку рядом с парком, выпили там чай и ждали, пока за ними приедут Костя и Кирилл. Их компания восстановила совместные прогулки, и Медведева была несказанно этому рада. При Варе обсуждать что-то очень личное не стали, вели себя в рамках приличия. Для самой себя Женя заметила в Насте несколько положительных изменений: она улыбалась ещё больше, делала нежные акценты макияжем на лице, стала иначе одеваться, значительно похудела, что только шло ей, и выглядела порхающей ласточкой. - У нас вроде изначально один месяц сборов должен быть, но иначе получается, как видишь. - Вы как всегда у себя в «Медведково»? – спросила Женя, подставляя лицо лучам солнца. - Ага, как иначе. Гнать никуда не стали. - Что выбрали для себя на сезон? Я-то уже накатываю проги, - похвасталась Медведева. - Может, рубма, танго, - улыбнулась Скопцова. Женя сощурила глаза и хитро улыбнулась. - На танго, значит, вас с Кириллом потянуло? Страстный танец, - подтрунивала Женя. Настя ударила её по плечу и заметно покраснела. Варя закатила глаза при виде этого. - Вообще-то много кто постановкой занимается! И у нас много планов! Последняя юниорка, а дальше в бой! Надо показать огонь! – хвалилась Настя. Женя улыбнулась этому. Когда автомобиль Кости подъехал и к ним вышли парни, Медведева пообещала себе, что будет внимательной. Она смотрела на друзей и всё складывала в голове пазлы относительно их взаимоотношений. - Привет, девчонки, - сказал Костя и по очереди обнял всех. Карие глаза внимательно следили за тем, как Настя обхватывает широкие плечи хоккеиста, когда он кратко прижимает подругу к себе. И без того покрасневшее лицо Скопцовой стало играть более яркими красками. Затем серые глаза устремились к Жене, а широко расправленные в стороны руки зазывали девушку к себе. - Рад видеть! – пробасил Яманов, и Медведева утонула в кольце его рук. Снова запах чего-то свежего, морского, мужественного, и только спустя задержку в чуть более пяти секунд Костя выпускает Женю из своих объятий. Думает: «Не показалось. Нравимся ему, даже очень». Кирилл прижимает свою девушку к себе и по-детски игриво расцеловывает её горящие щеки. Настя посмеивается, но её глаза косят взглядом в сторону друзей. - Пора выдвигаться! Дел ещё полно. И надо избавиться от Варьки, - говорил Алёшин. Девочка возмущается, а рыжеволосый парень тут же обнимает её. - Да шучу я, Вареник, - целует её в лоб. Костя садится за руль, Кирилл рядом, а три пассажирки сзади. После того, как Варю отвезли домой и в машине включили музыку громче, Настя позволила себе повернуться к подруге. Она внимательно смотрела на Женин профиль и наконец-то спросила. - Как у вас дела с… сама знаешь с кем, - сделав акцент глазами, намекнула Скопцова. Женю этот вопрос расстроил. После недавней ссоры с Настей Медведева уже не спешила быть откровенной во всём с подругой. Опустив взгляд темно-карих глаз под ноги, брюнетка долго молчала. - Значит, не очень? – еле слышно уточнила Настя. Парни разговаривали громко между собой и перекрикивали музыку. В этой суматохе они не слышали шёпота на заднем сидении. Женя посмотрела на спину водителя и затем в глаза своей подруги. Этот взгляд вызвал внутри блондинки неоднозначную внутреннюю реакцию. Она заёрзала на месте, затем ухмыльнулась и покачала головой. - Стоило предположить, что вы с ним теперь вместе, - с какой-то обидой сказала Скопцова. Женя расширила глаза и закачала головой. Пододвинувшись, брюнетка максимально близко прильнула к уху подруги. - Что ты такое говоришь? Между нами ничего нет! Мы с Этери… мы вместе. Просто… обстоятельства не дают быть друг с другом часто, чтобы нормально взаимодействовать вне льда… - объяснялась Медведева. Тем не менее, Настя не спешила расслабить лицо. - Давай поговорим об этом попозже, - попросила Настя. Ближе к вечеру подруги созвонились. - Я прошу тебя! Не воображай того, чего нет, - тут же начала разговор с самого главного Женя. Н: А зачем мне воображать? Я и так всё вижу. И до, и после твоего выпускного вы с ним активно общались. Думаешь, что я не знаю? Ж: Не вижу в этом ничего плохого. Он помогает мне отвлекаться от проблем…семейных и не только. Н: Каких проблем? Женя рассказала вкратце обо всём том, что случилось с ней за несколько месяцев. Она старалась преподносить всё это в менее негативном ключе, но скрыть расстроенность от некоторых событий не получалось. Настя слушала внимательно. - Я… в полном шоке. Просто devilry! Почему ты молчала? Пока у меня всё налаживалось, выясняется, что ты в полной жопе и уже давно! – воскликнула Скопцова после услышанного. Женя нахмурилась, тщательно подобрала слова. - А смысл тебя грузить? Я не хочу, чтобы мы ещё раз ругались из-за того, что я сливаю самые худшие моменты своей биографии. Полная неразбериха в финансовом состоянии семьи, потому что я не верю до конца маминым словам. То же самое в общении с Этери после посещения «пикника» в доме Буянова. Понятия не имею, что делать и как отвлекаться. Общаясь с Костей, хоть немного забываюсь, а то голова уже кругом. Да и не только с ним я провожу время. Лиза, Катя, Никита, да полно народа. Вот только пользы не очень много… - призналась Женя. Настя печально вздохнула. Н: Прости. Я сама просила ничего не рассказывать. Мне просто хотелось... Ж: Я пояснила это лишь оттого, что ты упрекнула меня в том, что Костя, якобы, интересен мне. Он не мой парень. Между мной и Этери отношения остались, но… всё это сложно объяснить. Я уповаю на нашу скорую встречу вне стен катка, без свидетелей. Иначе уже не знаю, что делать. Н: Вам нужно спокойно поговорить. Опять. Только не втирай ей, как с квартирой, что она лживая и плохая тётенька. Это только усугубит ваше шаткое положение. Будь спокойной! Обвинять не надо. Обоснуй ей претензии. Ж: Да у меня уже нет никаких претензий. Я уже месяц живу с этим и свыклась. Впереди Олимпиада, и я стараюсь думать о работе. Н: То, что ты перестала думать об этом осознанно, не означает, что тебя это не беспокоит. Ж: Понимаешь, если бы это была единственная проблема… я тут в Японии заметила, что мама ведёт себя странно. Мы вроде сидим вдвоём, а она может встать и уйти, когда кто-то ей звонит. Ну я раз смотрю, два, а на третий любопытство съело. Н: И ты в лучших традициях бондианы полезла в её телефон? Ж: Конечно! Н: Я не удивлена. А спросить? Ж: Спрашивала, а она мне «рабочий звонок». Но я прям ощущала, что что-то не то. Н: Так. И кто это оказался? Ж: Удивишься… она постоянно на созвоне с отцом. Пауза, и на той стороне трубки Настя была в замешательстве. Н: Так. Ну, они же общаются, наверное? Ж: Когда были конфликты с выплатой алиментов, то ругань стояла выше крыши. Ничего более этого. И тут вдруг каждый божий день. Я проверила журнал звонков. Чаще них созванивались только мы с Этери. Н: Ахренеть… Женя растерянно закрыла лицо руками и прижала трубку к уху. - Ещё и бабушка уже почти в открытую говорит, что догадывается о моих отношениях. Скрывать всё это становится слишком сложно, а придумывать нормальную легенду поздно, - добавила к вышеперечисленному Медведева. - Что?! Как это говорит! Прямо так и говорит, что ты с Этери… - Нет! Но я прекрасно понимаю, что она догадалась. Ничего умнее, чем снова соврать ей, что я встречаюсь с Морисом, я не придумала… - очень тихо сказала Женя. Настя готова была просто взорваться от шока и ужаса. - Прости, что снова вывалила это всё на тебя и… - Да ты совсем уже? Я же не монстр какой-то! Столько запутанных историй, Жень! Тебе нужно было сказать! И извини, что отдалилась... Друзья на то и есть, чтобы поддерживать! Конечно же, я подумала, что ты встречаешься с Костей, потому что это единственное, о чём я знала и что видела! – последнее Настя сказала с заметным облегчением. Таким образом подруги проговорили до глубокой ночи. Женя несколько раз всплакнула, затем злилась, потом снова боролась с приступами удушающих слёз. Настя слушала и давала советы в своей манере. Этот разговор помог Жене расслабиться, посмотреть на ситуации с другой стороны. Медведева многократно поблагодарила Скопцову, что та уделила ей время. Приятный день, приятный вечер. Засыпая почти под утро, брюнетка чувствовала себя вопреки ожиданиям легко и свободно. *** Тутберидзе складывает вещи в сумку. Достаточно взвинчено, резко. Два дня, что Этери выбила на времяпровождение с Женей, – это просто ничтожная данность. Всего два из запланированной недели. Погода была то пасмурной, то солнечной, почти такой же, как и настроение Тутберидзе. - Давай выберем неделю с 10 по 16 сентября? Я скажу, что уезжаю загород с Настей, может, и прокатит, – предлагала Женя. - Нет, ты что? Сборы никто не отменял. Одна неделя – это слишком много. Будет заметно, что и тебя, и меня в городе нет. - А как же в том году было? - Если помнишь, то и там у нас не всё гладко получилось. Это если ещё учесть тот месяц, что я была в Грузии… - напомнила Тутберидзе. - Хорошо, что предложишь ты? - Начало июля? – сказала Этери. - Нет. 6 июля уже буду в Японии. Этери сильно раздражалась от этого. - Как меня заебала эта твоя Япония, честное слово. Сколько раз ты уже ездила туда? Два? Три? Четыре? Я сбилась со счёта! Пользуешься тем, что я ничего против не говорю. Мы договаривались на одно шоу, а тут что? Или ты пользуешься тем, что есть причина посетить их все разом и заработать больше денег? То есть взять из моих рук материальную помощь для тебя унизительно, а обивать пороги у япошек нормально? Я тебя не понимаю! - Этери… зря ты всё это говоришь. - Ну, скажи мне, что я не права! Я уже понятия не имею, что в твоей голове. Мы не проводим вместе время почти второй месяц! И тебе словно всё равно! Всё телефоны, смс, каток. Я устала. И мне обидно, что всё так происходит. Я просто не в состоянии спланировать всё на свете. Помогаю Дише с Федей, помогаю матери, помогаю брату, беру нагрузку на катке. Это не лето, а какой-то сумасшедший дом! И в свободные дни хочется спокойствия… а тебя рядом нет, - эти слова задевали Медведеву. Любой упрек со стороны Тутберидзе был для неё в последнее время болезненным. - А я что? У меня также есть свои дела, и ты это прекрасно знаешь. И я не уступлю. И да, я привыкла отдавать деньги, заработанные мной, а не взятые в долг. Моя мать всё ещё скрывает от меня бумаги и точную сумму. - Забавно. То есть подкатки и дополнительные занятия под моим руководством в бесплатной форме твоя честь позволяет принимать, а напрямую деньги из моих рук в помощь семье нет? Это почти одно и то же! Какие-то двойные стандарты у вас, Евгения Армановна! Девушке нечем было крыть. Более того, она повесила трубку и ещё несколько дней обижалась на правду. В итоге, скрепя сердцем, они выбили для себя два совместных дня в начале июля до того, как Евгения улетит на шоу «Dreams on Ice». - Зачем только всё это делаю! Какая же я дура! – швырнув на пол футболку, прошипела Тутберидзе. Её пальцы побелели от того, как сильно она вцепилась в края раскрытой дорожной сумки. Женщина ощущала себя уставшей, хотя сезон даже не начался. Это удручённое состояние преследовало её с того самого дня, как они остались в доме Буянова. Этери многократно вспоминала случившееся. Сердце подсказывало, что именно оттуда всё и началось: «Что такого там случилось? Почему она до сих пор не рассказала мне и как ей удаётся так долго всё в себе держать?» Вся эта тянущаяся тяжба высасывала из неё максимум сил и энергии. Этери не мучилась от кошмаров, но и не высыпалась как следует. При пробуждении её постоянно беспокоил вопрос: «Когда мы будем с Женей наедине? Я так соскучилась…» Это ноющее чувство тоски по любимому человеку плохо сказывалось на Тутберидзе. Женщина начала опасаться того, что может написать что-то «лишнее» в смс, что-то вроде «Скучаю по тебе», «Всё как-то не так». Приходилось прилагать максимум усилий, чтобы на лице все эти эмоции не отражались. И возможно, Этери было бы проще всё это пережить, если бы не такое же печальное лицо самой Медведевой. Сначала ситуация казалась до абсурда смешной и не стоившей и выеденного яйца, но затем с течением времени становилась звеняще острой. Пока тревога топила хрупкий плотик эмоционального состояния Этери, в дверь постучали. Она вздрогнула. Женя никогда не звонила. Она стучала, а затем начинала скрести дверь, словно кошка. Их условный знак. Так случилось и на этот раз. Положив руку на сердце, она задержала дыхание. Скрежет когтей повторился. Женщина взглянула на часы. Подлетая к двери, она всё же успела покружиться у зеркала, оценивая неряшливый внешний вид: «Вот чёрт! Гнездо на голове!». Открыв, Этери замерла в проёме. - Если бы не машина во дворе, то я бы подумала, что тебя нет дома, - удивлённо объявила Евгения. - Ты время видела? - И что? - Мы договаривались к обеду, а сейчас время полдевятого утра! – изумилась Тутберидзе. - Знаю. Разве запрещено прийти без уведомления? - поинтересовалась Евгения. Она достала из-за спины цветы, словно какой-то фокусник. Тутберидзе от неожиданности приоткрыла рот. В руках у девушки были совершенно неземные красавцы – голубые ирисы. В животе у Этери что-то начало припекать, будто в печку подкинули дровишки. Огненные искры промчались вихрем по её спине к плечам. Подметив растерянность в золотисто-карих, девушка увереннее переступила порог и закрыла за собой дверь. - Диши нет? – на всякий случай уточнила Медведева и посмотрела на обувную полку. Этери настолько растерялась, что с трудом могла что-то расслышать. Губы смущённо сжались в тонкую полоску, взгляд «приклеился» к цветам и тонкие пальцы потянулись к зелёным стеблям. Когда кожа коснулась их, прямых и твёрдых, возникло приятное чувство прохлады. На разветвлённых концах красовались мечевидные голубоватые листья с жёлтыми, словно перышки, сердцевинами. - Когда я выбирала букет, флорист рассказала мне легенду, якобы Прометей украл у олимпийских богов небесный огонь и отнес его людям. Он горел, даря надежду, весь день до самой ночи. На утро солнце осветило землю, на том месте, где горел огонь, зацвели цветы – это были ирисы, - поделилась историей Медведева. Этери обожала сказки с самого детства, и рассказ Жени сильно впечатлил её. Она несколько раз скромно улыбнулась, а затем её щеки покрылись лёгким румянцем. - То есть ты…ммм… Прометей? Или лучше сказать… олимпийский мишка? – прохрипел голос. Женя посмотрела на цветы и, пожав плечами, мягко рассмеялась. Было что-то робкое в их нынешнем диалоге. Давно забытое, словно они посетили первое свидание. - Можно и так сказать, - ответила Женя. - Я… пойду поставлю в воду. Сумку с вещами оставь пока на пороге, - сказала женщина и ушла в сторону кухни. Женя улыбнулась собственным мыслям: «Осталась довольна!» Сунув руки в карманы, девушка прошла по коридору, а затем, быстро обойдя комнаты, пришла на кухню к Этери. - Значит, Дианы нет, - громко сказала Женя. Этери, стоявшая лицом к раковине, вздрогнула. Оглянувшись, кивнула. Девушка пронаблюдала, как вода медленно наполнила вазу почти до верха. Спустя мгновение женщина прижала цветы к себе и замерла в дверях. Женя стояла у неё на пути. - Хочу отнести в спальню, - объяснила Тутберидзе. Брюнетка учтиво подвинулась и указала поднятой вверх ладонью маршрут, добавив: «Прошу, проходите, Этери Георгиевна». Высокая фигура направилась в комнату, а сама испытала мощный прилив крови к сердцу. Когда ваза была поставлена на тумбочку к изголовью кровати, Тутберидзе обернулась. Евгения всё ещё стояла в дверном проеме и смотрела на неё. Удивительная неловкость между людьми, что являются друг другу самыми дорогими. - Я планировала принять душ. Думала, что успею собраться. Ты застала меня врасплох, - заламывая руки, объяснила Этери. Женя была подобна статуе, что стояла без единого намёка на жизнь внутри. Если бы не расширенные чёрные зрачки и приподнимающаяся грудная клетка, женщина могла бы подумать, что Медведева не дышит. - Что между нами происходит? – тихо сказала Этери и замерла в ожидании. Впервые рядом с Женей она испугалась, что ей могут сделать больно. Молчание затянулось, и Тутберидзе выдала собственное волнение. Она начала нервно хрустеть пальцами. - Скажи мне что-нибудь, - измученно просила женщина и, превозмогая собственный страх, подошла к любимому человеку почти вплотную. Их разделяло несколько сантиментов. Женя медленно подняла ладонь и коснулась живота возлюбленной. Тёплое касание руки вызвало мурашки у Этери, она тут же ответила на это прикосновение тем, что взяла в свои ладони Женино лицо. Большие пальцы медленно поглаживали девичьи щёки. - Мне кажется, что я схожу с ума. Я боюсь самой себя и своих мыслей. Всё это началось… там… на даче у Буянова, - откровенно призналась Медведева. Девушка увидела, как дрогнули ресницы у Этери. - Я так и знала… - сдавленно шепнула Тутберидзе. Евгения не могла отвести взгляда от её глаз, так как ладони всё ещё фиксировали положение головы. Янтарь Жениных глаз становился всё темнее и темнее. Спустя несколько секунд пара отстранилась. Этери было сложно что-то сказать или спросить из-за ступора, в котором она пребывала. - Знаешь… месяц уже прошёл. Меня так долго лихорадило от ревности, что в какой-то момент что-то внутри прорвало, словно дамбу потоком. И вот теперь всё стихло. Постоянно скучаю по тебе, а ещё злюсь. Потому что узнала и о том, что Диану ты назвала именем матери Буянова… ещё о том, что многие моменты, что были у нас с тобой, ты уже разделяла раньше… с ним. Вроде бы и мелочи, да? Вместе готовить и записывать рецепты в кулинарную книгу, кататься на лошадях… И это же прошлое, да? Чего мне обижаться? Но… всё это как-то… подло… - Женины голосовые связки были сдавлены, и звук через них проходил глухо. Женщине приходилось напрягать слух, чтобы расслышать речь. С каждым словом присутствовавшая до этого тревога обострялась. Это было невероятное давление на нервы обеих. - Почему подло? Как ты можешь такое говорить! Постой… откуда ты вообще это узнала, Жень? - Только не вздумай выкручиваться сейчас. Не нужно снова врать, не нужно придумывать. В его личных вещах имеются архивы старых фотографий. Я всё видела там. Меня не это взволновало. Просто… - девушка запиналась, - потому что… не нужно со мной повторять то, что уже было с ним, и утверждать, что делаешь такое впервые… чувство, словно переписываешь черновик. - Это просто смешно, Жень! Что ты там видела? Фото столетней давности? И что? Какое это имеет отношение к тому, что происходит сейчас между нами? – чуть более нервно поинтересовалась Тутберидзе. Женя сжала кулаки и стиснула челюсть. Их взгляды пересеклись. - Ложь имеет прямое отношение к тому, что между нами происходит! Только твоя ложь! И не важно, о чём она. Ты лгала мне, Этери! – повысила голос Медведева. Женщина всплеснула руками, затем нервно поправила кудрявые волосы. - Да, я назвала дочь в честь Дианы Сергеевны. Это была дань уважения его матери. Не посчитала этот момент важным, поэтому не рассказала. Просто назвала и всё… что в этом плохого? Если хочешь, то извини, что промолчала. Надо было сразу покаяться? Тебя же назвали в честь бабушки отца, а почему я не могла сделать того же самого? Ах, да. Из соображений, что когда-то в будущем начну встречаться с кем-то другим и ему это может не понравиться… - раздражённо сказала Этери, а затем добавила: - И почему я должна помнить о том, как проводила досуг с Буяновым, м? Скажи мне! Какая на хуй разница, готовила я с ним или каталась на лошадях! Я сейчас с тобой! И уже год ты ебёшь мне мозги, предъявляя за то, что было почти двадцать лет назад! Женя! Это несерьезно! Давай я буду каждый день припоминать тебе, как ты сосалась с Ковтуном? Давай припомню, как сделала то же самое с хоккеистом в ноябре? А может быть, то, как ты обнималась с ним совсем недавно? Я же этого не делаю! Почему ты мне вменяешь вину?! – защищалась Этери. - Я не целовалась с Костей! - Может быть, только пока! Он же явно стоит у тебя в перспективе на будущее, да? Кто-то помоложе, получше меня? – женщина говорила это хлёстко, и голос дрожал готовый сорваться, но она держалась. Женя же вся покраснела и громкость крика не контролировала. - Ты доводишь всё это до абсурда! - А разве ты так не делаешь? – злилась Тутберидзе. - Не переводи стрелки на меня! Мне не в чем каяться перед тобой! И Ковтун был ещё до того, как между нами с тобой что-то завязалось. Да и что с ним было? Невинный поцелуй? И ты будешь сравнивать это «прошлое» со своим? Мне нечего скрывать! Я всё рассказываю сама! А вот ты… знаешь, мне было насрать, в честь кого ты назвала Диану, кто был её отцом и так далее… но теперь… почему ты врала мне? Ну, сказала бы ты раньше про мать Буянова и что? - Я не врала! Просто не посчитала нужным сообщать об этом. Это моё дело, как называть собственную дочь! - Я задавала тебе прямой вопрос! Да, твоё дело как называть, но зачем делать из этого какую-то тайну! – злилась Медведева. - Да не знаю я! Это ты делаешь из этого трагедию! - Почему я узнаю что-то о твоей жизни от кого-то другого? Я смотрю на всё это и ощущаю себя чужой для тебя! - Да что ты мне хочешь вменить, Жень, повторюсь? Я что, знаю, какие там фотографии у себя хранит Сергей? Я что, могу влезть к нему в шкаф и запретить хранить их? Ты вообще как себе это представляешь? - Если бы мы закрыли эти темы без лжи, то не возвращались бы к ним снова и снова! Я представляю себе это так, что на вопросы следует отвечать правдой, чтобы не накапливалось неожиданных сюрпризов! – возмущалась Медведева. - И как ты предлагаешь рассказывать тебе о прошлом? Ты посмотри на себя сейчас! Всякий раз скандал! Это же истерика чистой воды! Ты орёшь на меня и обвиняешь! Мы не общаемся, ты просто выплёскиваешь на меня негатив! Лучше я промолчу! – в ответ на эти слова Женя разочарованно засмеялась. Ей сложно давалось собрать мысли в кучу, когда эмоции рвались наружу. В какой-то момент девушка даже начала спрашивать себя: «Может, всего этого не было? Может, мои претензии безосновательны? Может, мне показалось?» - Ты как-то сказала, что ничего не хочешь слышать о Буянове. Разве нет? Говорила. И всё равно мы ссоримся из-за него. Я устала от этого, - женщина отошла к окну и встала спиной к Евгении. Это была растерянность с обеих сторон. Они должны были спокойно обсудить всё, что накопилось на душе за месяц. И вдруг разговор не то что не дал никаких ответов, но и зашёл в тупик. Пара друг друга не понимала. - Мне стоило обсуждать с тобой всё это постепенно. Это моя ошибка. Теперь я стою тут, и у меня совершенно нет желания проводить с тобой личное время. Мы ссоримся, - слабым тоном сказала Медведева. Этери тут же обернулась. В её глазах блеснула обида, причём такая глубокая, что передать словами её было невозможно. - И это всё, что ты можешь сейчас сказать? Ты издеваешься надо мной? Я словно одна ждала нашей встречи наедине! Девушка была в смятении и даже почувствовала лёгкое головокружение. Ей уже и самой идея выяснения отношений начала казаться глупой. Этери чувствовала, что что-то идёт не так, что они впервые за всю жизнь не могут найти компромисс. - Что ты хочешь сказать мне? Что не хочешь со мной быть? – слишком взвинченно ответила Тутберидзе. У неё заметно задрожали руки. Не выдержав давления, она подбежала к Жене вплотную. Тонкие пальцы вцепились в девичьи плечи. Этот стремительный жест напоминал движения беркута на охоте. - Поговори со мной! Я не узнаю тебя! Что на тебя нашло? Я расскажу всё, что хочешь, только не говори, что у тебя «нет желания проводить со мной личное время»! Ты хоть можешь представить, как больно это слышать? Я всё лето не могу побыть с тобой наедине! Мы ссоримся, мы разъезжаемся, и постоянно эта отстранённость. Все эти расспросы про Буянова… что ты хочешь знать? Спроси, я клянусь жизнью, что отвечу, - умоляла Этери. Женя не могла понять, что внутри неё происходит. В какой-то момент показалось, что у неё отшибло память, что обсуждать что-то нет смысла. Девушка многократно обдумывала вопросы, что задаст, но сейчас их словно стёрли из головы ластиком. Осталось лишь леденящее душу спокойствие. - Мне как-то плохо… - еле слышно ответила Женя, чем удивила Этери. Женщина попятилась и, взяв брюнетку под руку, медленно отвела её к кровати, усадила на неё. Девушка заметно побледнела. Тонкие пальцы начали ощупывать лоб, шею, спину. - Ты завтракала? – уточнила Тутберидзе. У Жени уже начали белеть губы. - Твою мать… - воскликнула женщина и, сорвавшись с места, помчалась искать аптечку. Всё происходило в суматохе, торопливо, кудрявая достаточно громко материлась. Забежав обратно в спальню, она запрыгнула на Женю сверху и, приподняв её голову руками, начала махать ваткой перед носом. - Жень, Женька… - взволнованно хрипела Тутберидзе. Девушка сильно вспотела, выглядела бледной, словно чистый холст. Этери начала приподнимать брюнетку и, подложив под её спину подушки, усадила на них. Ватка с нашатырём делала своё дело. Спустя минуту окна в спальне уже были раскрыты. - Прости… - промямлила Евгения. Её щёки начали розоветь. Тонкие пальцы начали блуждать по лицу любимого человека, гладить и успокаивать. «Странная и кратковременная потеря сознания», - подумала Тутберидзе. - Я не завтракала, да. Вообще в последнее время всё с этим плохо, если честно. - С чем? – удивилась Этери. Её тёплые пальцы значительно расслабили Женю. - С едой. Кусок в горло не лезет. Спала сегодня не очень и поэтому встала так рано. Решила, что было бы лучше приехать к тебе… чтобы времени провести больше, - призналась Евгения. Этери тут же прильнула и, вздыхая, обняла любимую. Они замолчали, сидя на постели. Затем Тутберидзе отстранилась, чтобы посмотреть в Женино лицо. - Я приготовлю завтрак, - прохрипела женщина. Она захотела встать, но Женя уже успела обвить любимую руками. - Не уходи… полежи со мной ещё немного… - попросила девушка. Плечи Этери тут же окутали беспокойную душу Евгении, вызвав в ней ощущение безопасности и покоя. Они обнялись ещё крепче и расположились на кровати удобнее, когда за окном послышался стук первых капель дождя. - Ты что-то запланировала на время нашего досуга? – тихо спросила Женя. - Ага, - прохрипела Тутберидзе, - бронь дома на двое суток. - Может быть… останемся тут? Или Диша должна вернуться? - Не должна… но… почему не хочешь уехать? – удивилась Этери. Женя пожала плечами и окончательно расслабилась от тепла, исходящего от тела любимой. Девушка сидела спиной к кудрявой, а та, обнимая, служила для неё своего рода опорой для спины. - Мы постоянно где-то скитаемся… нет своего угла. Мне так хочется домашнего уюта… - объяснила Женя. - Ну, хорошо… идея мне нравится. - Надеюсь, что Диша точно не придёт без предупреждения? - Точно нет. Она у своего отца, - пробубнила Этери. Женщина ощутила, как замерло Женино дыхание, а затем снова набрало свой обычный темп. Они не могли смотреть в глаза друг другу из-за положения их тел. Это было удобно. Этери положила свой подбородок на Женину макушку. - Жень… я хочу сказать… за год наших отношений мои чувства неизменны. Я каждый божий день готова напоминать тебе об этом… Почему ты считаешь, что то, что было в прошлом, – это важно для меня в настоящем? – прохрипел голос. Женя задумалась, постаралась подобрать правильные слова. - Потому что вижу, что Буянов начал занимать слишком важное место в вашей семье. Ты знаешь, что он общается с твоей матерью? – спросила Медведева. Теплые руки прижали девушку к себе ещё ближе. - Знаю. Бессмысленно запрещать ей это. Сначала я раздражалась, но потом приняла как неизбежность, - после паузы Тутберидзе продолжила, - однако это не означает, что Сергей важен для мамы. Я не знаю, откуда у тебя такие выводы. - Зато он приезжал на день рождения Этери Петровны в кафе. Более того, он держит их совместное фото в рамке на столе. Уж явно не стал бы так делать, если бы был в плохих отношениях. Ты должна знать, что твои дочь и мама женят вас друг на друге. На словах. Мне об этом говорят напрямую. Это всё… я… просто схожу с ума, когда слышу подобное… тебе же было неприятно, когда Этери Петровна намекнула, что мы с Ковтуном отличная пара, – сказала Женя. В этот момент женщина удивлённо расширила глаза и не постеснялась переместиться так, чтобы оказаться сверху. Прижимая весом Медведеву, она заглядывала в янтарные глаза со страхом, виной. Тонкие пальцы легли на щеку, затем женская кисть была поднята в воздух перед лицом. - Видишь чёрную нить… для меня это не пустой звук. Помнишь, что она означает? – спросила Тутберидзе. Взгляд был настойчивым, словно, если дадут неправильный ответ, она разорвёт на части. Девушка подняла руку и указала на своё запястье. - Парный браслет и… подобие обручальных колец для нас, - после этих слов тонкие пальцы сжали Женину челюсть. Безболезненно, но заметно нервно. - Вот именно! И ты всё ещё думаешь, что кто-то может решать за меня, с кем мне быть? Прекрати вести себя так же, как мой отец! Он тоже постоянно только и делал, что выдавал меня замуж на словах! Я давно занята. И совершенно не нуждаюсь в том, чтобы озвучивать это перед массами. Не важно, что думают другие! Важно то, что я знаю, кому принадлежу! – раздражённо пояснила Тутберидзе. Она захотела встать, но Женина ладонь тут же легла на её поясницу и прижала к себе. - Отпусти. - И не подумаю, - возразила Медведева. - Ты упала в обморок от голода. Я хочу приготовить завтрак. - Нет. Будешь лежать со мной, - настаивала брюнетка, видя, что Тутберидзе раздражена. Кудрявая легко могла высвободиться, но не стала этого делать. - Вот такая я… треплю тебе нервы, устраиваю скандалы, ревную. Это ещё не всё, что умею, - зловещим шепотом сказала Медведева. Этери едко усмехнулась. Несмотря на раздражение, женщина взяла руку партнёра и резким движением засунула под свою майку. Когда Женина ладонь накрыла собой женскую грудь, градус волнения между ними поднялся. Лицо Тутберидзе оставалось непроницаемым. Тонкая кисть руководила Жениной рукой, направляла, а затем приблизила к центру грудной клетки. Медведева через кончики пальцев уловила бьющееся под кожей, мышцами и ребрами сердце Этери Тутберидзе. Прямой взгляд золотисто-карих. - Твоя гордость не унимается? – хрипел голос. Евгения держалась. - Пообещай, что не будешь лгать мне. Никогда, - с юношеским максимализмом прошептала Медведева. Сначала Этери задумалась, но, поджав губы, не отвела взгляда. Её рука переместила Женины пальцы на чувствительный, затвердевший сосок. - Откуда мне знать, что для тебя будет считаться ложью? – настаивал хриплый голос. Гипнотический блеск золота намеревался затуманить Женин рассудок. - Всё, что может помешать нашим взаимоотношениям. Любая информация, которая приведёт к ссоре, - прошептала девушка. Она старалась держать дыхание ровным. Левая ладонь снова легла на Женину щёку и прижала так, словно та могла резко вскочить. - Мы с Людмилой Борисовной идём на спектакль… билеты мне подарил Сергей. Постановщик – это его друг, - неожиданно прохрипела Тутберидзе. Женины зрачки сузились, а глубокий вдох был таким, словно девушка собиралась после него закричать. Идя на опережение, Этери наклонилась и прижалась своими губами к Жениным. Жадный язык сбил с толку. Он погрузился достаточно глубоко, чтобы ему смогли оказать сопротивление. Медведева захотела выдернуть руку, но пальцы Этери с силой прижали её ладонь к своему телу. Звонко, порывисто разрывая поцелуй, Тутберидзе твёрдо посмотрела в Женины глаза. Они обе тяжело дышали. - Это просто билеты, просто спектакль, я иду не одна. Даже не вздумай орать на меня, - настаивала женщина. - Не буду, - ответила Евгения. Женщина отстранилась от любимого человека, разрывая между ними тепло тел, и ушла в другую комнату. Женя глубоко вздохнула, глядя в потолок. - Да вы играете друг с другом. Это просто смешно. У вас всего два совместных дня, и по ней прекрасно видно, что на секс она больше настроена, чем на общение, - возмутился внутренний голос. - Как ты можешь такое говорить? Она же объяснилась! Я тоже настроена… на секс… - Да я уж вижу! Ты попросила её не врать. Она выдала тебе факт о походе в театр, а быть честной не пообещала. Девушка вскочила с постели и пошла на поиски Тутберидзе. Та что-то доставала из холодильника. Евгения влетела в это пространство, выхватила из её рук тарелки и с грохотом отставила их в сторону. Этери устало вздохнула. - Я уже не знаю, что тебе сказать, Жень. Мне хочется побыть с тобой наедине, хочется твоего внимания и ласки. Вместо этого мы изводим друг друга. - Давай так. Мы условимся. В эти два дня никаких ссор. Сделаем вид, что ничего нет. Будем молчать. И останемся тут, никуда не поедем. Пусть будет игра «в молчанку», - предложила Медведева. Этери удивилась: - И в чём смысл? - В том, чтобы просто отдохнуть вместе. Может, не всё можно решить словами? В ответ на это Тутберидзе облокотилась на барную стойку, взяла паузу для размышления. - А если кто-то позвонит? – уточнила кудрявая. - Можно. Между собой общаться нельзя. - Не уверена, что с твоей болтливостью этот спор уместен, - насмехалась Этери. Женя свела брови на лбу. - Ещё посмотрим. Спустя несколько минут Тутберидзе уже стояла у кухонной плиты. Молчанка официально началась. Женя крутилась около раковины, затем заглянула в пустой холодильник. Поглядывая искоса на то, что собиралась готовить Этери, она улыбнулась. Крупа, молоко, ягоды, что та стала размораживать. Возникло много вопросов: «У неё ничего нет дома из еды, потому что она собиралась закупаться в магазине перед поездкой. Ну да, это логично». Девушка не хотела есть кашу и, широко раскрыв холодильник, развела руки в стороны. Тутберидзе нахмурилась, ничего не понимая. Евгения указала ладонью на пустоту внутри, а в ответ на это ей пожали плечами. Брюнетка показала пальцами ноги человечка, мол: «Я схожу в магазин?» Изящный палец показал сначала на себя, а затем на Женю: «Вместе сходим». Евгения кивнула. Они ходили вдоль полок и накладывали в корзинку то, что хотели. Стейк из мяса вызвал у Жени неодобрительные качания головой, а Этери настойчиво показала на него пальцем. Некоторые посетители оглядывались на странную парочку. «Я не хочу стейк!» - показывала жестами Медведева. «А я хочу! С вином!» - приподнимала бутылку Тутберидзе. «Опять вино…» - злилась девушка. «Да ну тебя!» - махнула рукой Этери. Насупившись, брюнетка взяла в руки вторую корзинку: «Для себя! Я возьму себе все отдельно!» «Отлично!» - подчёркнуто строго расставил акцент женский взгляд. Они словно кошка с собакой, которые были в ссоре в каждую минуту хоть с жестами, хоть без. Женя уже начала жалеть, что затеяла это всё. Встретившись у кассы, они взяли в руки пакеты и направились в квартиру Этери. Придерживая ногой входную дверь, Евгения показывала взглядом: «Проходи, я открываю для тебя». Кивок благодарности. Пакеты на полу начали разбираться, продукты были переложены в холодильник. Этери пошла на уловки и, взяв блокнот с ручкой, написала: «Теперь я могу приготовить для нас завтрак?» Евгения кивнула. Она наблюдала за тем, какие ингредиенты выкладывает на стол любимая. Сначала пакет с манкой, затем мука, творог, яйца. Несколько движений, и Тутберидзе удивительно ловко начала совмещать ингредиенты. Женя старалась не вмешиваться, но, как только тонкие пальцы коснулись белой муки, воспоминания возникли сами собой. Её женщина, перемазанная мукой, в объятиях бывшего любовника. Женино лицо перекосилось, она захотела уйти, но её тут же остановили. Золотисто-карие смотрели с удивлением: «Что случилось? Я вижу твою реакцию». В ответ на это Медведева пожала плечами и, взявшись за голову, громко вздохнула: «Тери была права. Молчать оказалось сложнее, чем мне казалось!» Женщина пытливо наблюдала за выражением лица любимого человека, вглядывалась в каждую перекошенную от эмоций черточку. Записка на скорую руку: «Жень, что опять не так?» Ответа не последовало. Вместо этого девушка ушла в зал и села перед телевизором. Завтрак прошел в молчании, даже взглядов друг на друга не было. Одна была в телефоне, другая смотрела в тарелку. Почти весь день до вечера они занимались игнорированием. Этери испытывала жгучую обиду, а Женя, решившая, что молчание могло бы помочь им избежать ссор, расстраивалась. Казалось, что обе не стремятся провести время вместе, а лишь сжигают совместные часы. Перед сном женщина отправилась в душ, а Евгения не знала, куда себя деть. Она ходила из стороны в сторону, затем взглянула в окно. Ливень не переставал бить по стеклу, черное небо было непроницаемым. Вся эта картина была удручающей. В глубине души Медведева поняла, что в течение года они с Этери были настолько часто вместе, что расставание на один месяц переживалось сердцем катастрофой. Это настолько отдалило их, что чувства перегорели и было трудно восстановить баланс душевных сил. Девушка прижала ладонь ко рту. Глаза заслезились. - Да что с тобой? Между вами не произошло чего-то страшного. Она не была груба, не показала себя безразличной. Вы просто потеряли целый совместный день! - Я запуталась. И теперь понимаю, что виновата перед ней. - Да лучше бы тогда домой уехала и дала ей возможность отдохнуть с Дишей. Прекрати это! Лучше иди к ней. Ты уедешь в Японию, и всё может только ухудшиться. Сделай что-нибудь, пока она не пожалела, что выделила нам своё время… - сказал голос. Чувствуя себя максимально пристыженной, Евгения медленно пошла в сторону ванной комнаты. Дверь была открыта. Глядя на запотевшие дверцы душевой кабинки, брюнетка начала утирать слёзы. - Ты хоть можешь себе представить, что у неё в голове? Нам следовало разобраться с ситуацией раньше, но мы избегали этого. В итоге что произошло? - Разве не ты говорил, что нужна более спокойная обстановка? - Не перекидывай всю ответственность только на меня! Евгения подошла к кабинке и без особого стеснения открыла дверцы. На неё тут же попало несколько капель воды из душа. Этери перепуганно подскочила и, прикрываясь, оглянулась. - Что за херня! – вскрикнула женщина. - Прости меня… - промямлила Женя и прямо в одежде зашла в душ. Она прижалась к обнажённой Этери и уткнулась лицом в её грудь, закрыв глаза. Растерянная Тутберидзе не придумала ничего лучше, чем закрыть дверцы, а потом медленно обнять девушку. - Жень, ты чего? Если хотела ко мне, то могла бы раздеться для начала. Ты же вся промокнешь! – мягко спросил женский голос. Вместо ответа Женины губы потянулись к любимой и прильнули. Это был поверхностный, осторожный поцелуй. На пару падали капли горячей воды, все вещи на теле спортсменки стали насквозь мокрыми. Как только поцелуй прервался, Женя внимательно посмотрела на любимую. - Мне кажется, что я схожу с ума. Я серьёзно. Не знаю, что со мной происходит, не понимаю своих эмоций, не анализирую обстановку. Как я могла устроить всё это сегодня? У нас всего два дня вместе, и один из них я испортила… - Ну, скажем так, что я тоже не подарок. И ты была права, когда стыдила меня за то, что я… умалчивала… - призналась Тутберидзе, чем значительно поразила Евгению. - Жень, либо раздевайся, либо давай выйдем из душа, - улыбнулась женщина. - Прости, я… да, я выйду. Поставлю нам чай? – спросила Медведева. - Чай обождёт, - сказала Этери, положив руки на Женину спину и ладонями проведя по ней от плеч до поясницы. - Если честно, то я в таком состоянии… не настроена и… - замямлила Евгения. Обхватив девушку руками и прижавшись к Жениному влажному телу, Этери провела ладонями от живота к груди. - То есть для тебя подглядывать в бане, когда нельзя, – это быть настроенной, а когда я обнажённая перед тобой в душе, то ты не готова? – прохрипел голос прямо над ухом. Женина ладонь легла на поясницу любимой, с нажимом провела по ней. - Не сейчас, - настаивала Евгения. Она захотела медленно отстраниться, но руки её не пустили. - То есть останавливаться ты не собираешься? – строже спросила Медведева. - Не-а, - тихо ответили, поцеловав в щёку. Женя сделала движение, чтобы аккуратно высвободиться, но тонкие пальцы потянули её за футболку и начали поднимать мокрую ткань вверх, оголяя тело. - Прекрати… - требовательно шепнула Медведева. - Ты пытаешься сопротивляться, но я чувствую твоё возбуждение, - настаивала кудрявая. - Нет, я… - пробормотала Евгения и почувствовала, как настойчиво тонкие пальцы сжимают ягодицы. Вдруг Жене показалось, что нежность между ними улетучилась, уступая место страсти. Неведомо чем руководствуясь, брюнетка не захотела сдаваться в плен соблазнения. Она прекрасно помнила, как Этери измывалась над ней недавно. - Я непонятно себя ощущаю. В голове каша… а ты… - пыталась что-то сказать в ответ Медведева, но всё безуспешно. Её рот тут же был заткнут поцелуем и достаточно долго. Поток воды всё ещё падал на их головы, словно водопад в джунглях. Женщина отстранилась и недовольно посмотрела в пылающий янтарь глаз. - Не понимаю тебя. Зачем ломаешься? Давай будем откровенны хотя бы в этом… я устала ласкать сама себя. Ублажать меня – это твоя обязанность! – возмутилась Тутберидзе. Евгения уставилась на неё округлёнными глазами, и улыбка начала проступать на лице сама собой. Это вызвало гнев у Этери, которая тут же отодвинула Медведеву от себя, раскрыла дверцы душевой кабинки и вышла из неё. Женя посмотрела на спину и ниже, на ягодицы. - Да иди ты в пизду, - прохрипела Этери и, наспех натянув халат, вышла. Женя не прекращала улыбаться и, покачивая головой, думала: «Ничего с собой поделать не могу». Евгения прошла в зал. Телевизор работал, и Этери полулежа разговаривала с кем-то по телефону. Девушка попыталась прислушаться, поняла, что она общается с сестрой. - Нет-нет, я с мамой уже говорила по этому поводу, - глядя на возникшую перед ней Евгению, ответила Этери. Всем своим видом женщина дала понять, что максимально недовольна. Это нарочито обиженное поведение забавляло Женю, бросало вызов. Девушка взяла в руки пульт, выключила телевизор. Злой взгляд в её сторону, Евгения опускается на колени перед Этери, при этом приподнимает подол халата. Её острые белые коленки виднеются сразу же, и женщина разглядывает их, продолжая беседу. Брюнетка смотрит прямо и без стеснения на своего тренера. Снисходительность, которую та пытается скрыть, слишком очевидна для Жени. Хитрая улыбка от девушки, когда её руки медленно стягивают с тела халат, который мягко падает на ковёр. Золотые глаза наблюдают, но речь не меняет своего темпа, будто ничего такого перед ней не происходит. Оголённая грудь вызывает заметный интерес у Этери, и Женя это подмечает. Взяв в руки блокнот, девушка пишет там что-то, а затем отрывает листок и подносит его к золотисто-карим глазам: «Не думаю, что ты достойна ублажения после содеянного…» - Что? Да-да, я слушаю, - прерывается Тутберидзе, заметно краснея от раздражения. Ей хочется что-то сказать, но трубка в руках не позволяет этого сделать. Евгения продолжает улыбаться и пишет очередную записку, которая гласит: «Но я покажу тебе, что всегда справляюсь со своими обязанностями на высшую награду». Этери приподнимает брови. Садясь обратно на пол, девушка берёт в руки загорелую стопу и кладёт на своё плечо. Кудрявая смущается, когда видит, что янтарно-карие замечают отсутствие нижнего белья под халатом. Томные, медленные, влажные поцелуи начинают своё движение от лодыжек. Формировать речь правильно становится труднее, поэтому Тутберидзе всё чаще слушает собеседницу, чем говорит. От щиколоток до колена Евгения тщательно проходит губами каждый сантиметр гладкой кожи. Её пальцы скользят снизу-вверх по всей голени, словно разгоняя кровь сначала в одной ноге, затем в другой. Этери старается дышать ровнее, но, превозмогая себя, она откидывает голову на подушки и закрывает глаза, слабо вздохнув. - Да, я сказала Дише, что с сигвеем повременим… до дня рождения, хотя она очень хочет, - хрипит Тутберидзе. Евгения смотрит вверх и ловит глазами золотой блеск. Её пальцы начинают работать уже выше колена. - А вообще… рановато мы обсуждаем для неё подарки… - прокашливаясь, отвечает сестре Этери. Женины руки уже массируют внутреннюю часть бедра, плотно работают по коже так, словно способны максимально эффективно разогнать кровь в бедренных артериях, как массажист. Поцелуи стали жалящими, короткими, частыми и добавляющими масла в огонь. Когда темная голова поднимается ближе к паху, широко разведённые в стороны ноги стараются сомкнуться. Видно, что близость сейчас неуместна и Тутберидзе не хотела бы положить трубку. Евгению это не пугает, и она тут же поднимается, а пальцы попутно развязывают пояс халата Этери. Они помогают «случайным» касаниям не встречать на своём пути ткань. Задевая ноги и живот сосками и грудью, девушка оказывается около шеи Тутберидзе, нависая сверху. Этери плотно закрывает глаза, когда Женя отбрасывает кудри в сторону, оголяя перед своими губами шею. Девушка облокачивается руками о спинку дивана, и её грудь касается груди возлюбленной. Этери прекрасно ощутила, как туга и даже тверда она была. Тонкие пальцы осторожно ложатся на узкую спину и начинают поглаживать её. Чувствуя ласку, Медведева теснее прижимается к любимой. Очень плотно прильнув к свободному от трубки уху, она шепчет: - Прекращай эту болтовню… ты всё пропускаешь… а может быть… тебе всё это не нравится? Девичья рука быстро опускается между ног и стремительно проводит там, проверяя. Этери вздрагивает. До неприличия влажный палец поднимается так, чтобы было видно. Шёпот: - Любопытно и… сладко. Евгения довольно улыбается и делает совершенно неожиданный жест – облизывает собственный палец так, словно ест сгущёнку. С губ срывается отчаянный вздох, и, вырубив телефон, Тутберидзе трясущимися руками включает на ходу «авиарежим». - Как быстро, - посмеялась Евгения и тут же оказалась в капкане. Темпераментная женщина откидывает устройство связи и дрожащими руками прижимает к себе Медведеву. Они целуются в губы. Всем своим существом пара трепетала, переполненная смешанными чувствами, предвкушая дальнейшие действия. Сердца у обеих судорожно колотились. Тонкие пальцы скользили по Жениной коже, а другая рука проникла под каштановые волосы, коснувшись шеи, опустила подбородок девушки. Они не открывали глаз. Дыхание стало прерывистым. Спустя минуту напор поцелуя усилился. Жар распалялся по всему телу, и их охватило взаимное желание. Звонко разрывая поцелуй, Тутберидзе уставилась на приоткрытый рот Евгении. - Почему всё у нас только через вымогательства? Разве ты перестала хотеть меня просто так? – сбивчиво прошептала женщина. Евгения расположилась на любимой поудобнее. Она оттянула руками кудрявые волосы назад, тем самым дерзко раскрывая доступ для поцелуев на её шее. - Я хочу тебя неприлично часто, Тери. И меня бесит, что всё это происходит раз в месяц! – раздражённо ответила девушка. Голодные до ласк губы начали целовать, покусывать, облизывать шею Этери. Тонкие пальцы легли на оголённую грудь, сжали кожу. - Думаешь, что я довольна? - Что нам мешает задерживаться на катке подольше? – сквозь звон поцелуев спрашивает Евгения. Этери громко вздыхает. - Ты с ума сошла? Что мы будем говорить людям? Это опасно! - То же самое, что я сказала вашей новой консьержке… что я твоя дочка… - смеялась Медведева. - Самая ебанутая из твоих шуток… - томно вздыхала женщина, - ты правда так сказала? - Её вообще не должно ебать, что я тут делаю, - возмутилась Евгения и тут же накрыла своими губами губы Тутберидзе. - Слишком много слова «ебать» в нашем диалоге… - хрипло посмеивался сёгун. - Меньше слов… больше действий… - ответил самурай. - Как же ты нужна мне… - переходя на нежность, шептала Евгения. Их обуяла страсть, сладкая нега, чувства вновь захлестнули их. Этери написала свое имя у любимого человека на лице – поцелуем. - Давай перейдём на постель? – предложил хриплый голос. - Мы и там это сделаем… но не сейчас. Нет времени, - объяснила Евгения. Они перекатываются с вертикального положения в горизонтальное, и узкая девичья рука тут же скользит вниз. Взгляд глаза в глаза, покрасневшие лица подчёркнуто бессовестно открыты друг перед другом. Ласковые пальцы касаются влажной кожи и, вибрируя, поднимаются вверх, потом вниз. Мерцание затуманенных глаз, и тонкие пальцы, следуя примеру партнёра, ложатся между его ног. Так начинается долгая взаимная прелюдия любви. Это похоже на вальс, на шелест волн, шквалистый ветер или падение в бездну. Золотисто-карие – это слепящее солнце. Клятвенные признания и нежный шёпот: - Люблю, Жень… только тебя… Средний палец партнёра плавно проникает в глубину женской промежности. Дрожащая рука Тутберидзе ложится на Женину спину. Слышится обрывистый, головокружительный стон, а со стороны Медведевой он более сдавленный, осторожный: - Я всегда тебя любила… Большой палец аккуратно беспокоит клитор, а указательный, идя в подмогу среднему, проникает внутрь. Стимулируя эрогенную зону у верхней стенки промежности, пальцы продолжают плавное движение. Это происходило достаточно долго, неторопливо, интенсивно, на одинаковой скорости. Тонкие пальцы вцепились в Женину шею на границе кожи с волосами. Плотно закрыв глаза, Этери волнительно громко задышала. Срывавшиеся приглушённые стоны были столь дрожащими, что казалось, голос может сорваться в любую минуту. Прижимаясь к шее Этери, Евгения безостановочно целовала кожу, а затем бережно схватила губами мочку уха. Этот контраст накалил и без того острые ощущения. - Я знаю, что тебе нравится… побольше… - бессвязно прошептала Женя и добавила в работу безымянный палец. Короткие ногти тут же вжались в бледную кожу, оставляя на ней красные следы. Блаженный, хриплый стон вырвался из горла. Веерные движения тремя пальцами стали глубже, массировали ещё интенсивнее. Точка пространства между парой сузилась до мокрого, звенящего, бесстыдного звука плещущейся смазки, и обе раскрыли рты, буквально задыхаясь воздухом. Женя сходила с ума и, широко раскрыв глаза, цеплялась взглядом за мимику лица Тутберидзе. Плотно сомкнутые веки, сведённые на лбу брови, трепещущие ноздри, напряжённый рот и горячий воздух, заменивший человеческое дыхание. Этери превратилась в уязвимую, ранимую, чувственную женщину, которая теряла рассудок не меньше, чем человек, которого она любит. Постепенно брюнетка меняла темп и характер движений. Девушка бормотала ей на ухо что-то до глупости милое, и периодически Тутберидзе улыбалась, срываясь в бездну от собственных ощущений. Евгения надавила свободной рукой на низ живота Этери, чтобы принудительно ускорить пик наслаждения. В любви к Этери Женино сердце бьется как заведённое. Тутберидзе начинает более бурно отзываться на каждое движение пальцев внутри неё и без стеснения требует: - Поцелуй. Сейчас! Хочу твои губы там, внизу. Повинуясь, брюнетка, не сбавляя темп работы пальцев, опускается вниз. Её губы быстро льнут к промежности, и любовный сок стекает на язык, размазывается по щекам, даже носу, который задевает собой чувствительный клитор. Извлекая все три пальца, Евгения заменяет их языком. Когда женщина лежит на диване, закидывая ноги на плечи партнёра и покусывая губы, величественно и торжественно принимает оральные ласки, то кажется, что сама Вселенная благословляет эту любовную сюиту. И вот настал момент, который оттягивать уже не получается. Буря гормонов, которая поднимается в их крови, плещет через край, и женское тело трясется и звенит, как будто его подключили к оголённым проводам. Громкие вздохи, которые растягиваются в приглушённое мычание, и затем их накрывает абсолютная тишина. - Господи… - вздыхает Медведева и устало заваливается на Этери. Их раскалённые тела согревают друг друга, но через несколько минут тонкие пальцы притягивают к себе с пола халат. Укрываясь им, пара окончательно успокаивается. - Я слышу биение твоего сердца, - бормочет Евгения, прижимаясь ухом к груди. Тонкие пальцы играют с тёмными прядями: то поглаживают их, то расчёсывают. Закрыв глаза, Этери глубоко вздыхает, расслабляется. - Мне так хочется, чтобы мы жили вместе… но… пока это невозможно… - признаётся Тутберидзе. У Жени нет сил, чтобы поднять голову, и она молча улыбается. Женщина кожей чувствует это. - Мы бы меньше ругались и делали бы что-то совместное. Я ненавижу домашние дела, но с тобой хочется превратиться в уютную домохозяйку… это не норма? – уточнил хриплый голос. - Не поверю, что ты стала бы готовить для меня завтраки и ужины, пока я катаюсь по шоу и мастер-классам, - усмехнулась Медведева. Прикрыв глаза, она всё же представила это будущее. Студёные морозы, снегопад, пляшущий с холодным ветром. Ещё серое утреннее небо, но нос уже улавливает запах свежесваренного кофе и чего-то вкусненького. Под одеялом тепло, и рука скользит к соседней подушке. Пусто. И это логично, потому что завтрак сам себя не приготовит. Девушка слышит, что в сторону спальни идут, и тут же закрывает глаза, притворяясь спящей. На постель садятся. Рука начинает гладить Женю через одеяло, а затем над ухом чувствуется дыхание. - Мой ронин… просыпайся… тебе нужно собираться, - хрипит любимый голос. Евгения делает вид, что проснулась только что. Переворачиваясь с живота на спину, она открывает глаза и смотрит на неё. - Привет, - улыбаясь, бормочет девушка. В ответ вместо слов краткий поцелуй в губы. - Давай вставай. На улице холодно. Надень то, что я положила на стул, - говорит Этери и уходит в сторону кухни. Женя лениво привстаёт на локтях и видит перед собой плотные болоньевые штаны. - Почему бы и не начать, если действительно любишь человека? – удивилась Тутберидзе. Женя подняла голову и, не открывая глаз, нащупала любимые губы. В поцелуях девушка больше всего любила касание кожи губ друг к другу. Идеальное, горячее, теплое скольжение и движения, продиктованные любовью. Ей хотелось бы никогда в жизни не знать никакого иного вкуса губ. И быть уверенной, что губы Этери будут целовать только её. Переместившись в постель, пара довольно быстро уснула. Домашний уют, крепкие объятия и дождь, барабанящий за окном. Что ещё нужно для счастья? Им остался один совместный день. Завтрак в постель принесла Медведева. - Мне кажется, что ты готовишь даже лучше моей мамы, - призналась Этери, лёжа в постели. Она никогда так не делала, так как боялась уронить еду на одеяло или простыни. - Не преувеличивай! Мне до твоей мамы далеко. Хотя! У меня отличный учитель – бабуля! – ответила Евгения и тут же стала улыбаться слабее. Она вспомнила о случае на выпускном. - Что такое? – жуя, уточнила Тутберидзе. Женя потянула на себя одну из сторон совместного одеяла и села рядом. Пытаясь быть аккуратной в словах, девушка помедлила с ответом. - Теперь могу совершенно точно сказать, что она в курсе наших отношений. Она расспрашивала, почему я не пригласила своего парня, «человека с катка», на выпускной. Пришлось всё же соврать, что я встречаюсь с Морисом, но бабушка этому не поверила… - объяснила Медведева. Сначала Этери перестала жевать, затем с трудом проглотила еду, а после, отставив тарелку, женщина растерянно посмотрела перед собой. Последовала весомая пауза. Пугливое, хриплое: - И что теперь делать? - Я понятия не имею. Она ничего не говорит напрямую, не упрекает, не расспрашивает. - Жанна в курсе? – резким тоном спрашивает Тутберидзе. - Нет… ей явно не до меня и моей личной жизни. - Хоть в чём-то везёт. Если это, конечно, можно назвать везением, - со смешком говорит Этери. Она встаёт с постели и уносит поднос на кухню. Евгения ждёт её. Прижимая ладонь ко лбу, размышляет, чем для них всё это может грозить. Женщина возвращается на своё место, пристраиваясь к Жене боком. - Что ты сказала ей относительно отъезда на два дня? - Ничего. Бабушка не спрашивала. Я отчиталась перед мамой, что буду у Насти. Этери приглушённо, сдавленно посмеялась. Дикий стыд, вина и страх перемешались в причудливый эмоциональный коктейль. Волнение за будущее усилилось от осознания, что одно слово упрёка от Валентины Лаврентьевной к Этери и об отношениях с Женей можно забыть навсегда. Женщина тут же нащупала под одеялом Женину руку и, сжимая, поднесла к собственному лицу. Целуя губами, женщина обрывисто задышала от страха. - Тери… - тихо шепнула Евгения. Девушка обняла любимую, и им обеим стало страшно. - Надо было продумывать всё это заранее… почему мы так не сделали… как я могла допустить всё это… - надрывисто заговорила Тутберидзе. Она ощущала себя напуганным ребёнком, который не представляет, что ему делать дальше. Совета просить не у кого, поплакать на чьём-то плече тоже. Единственный человек, на которого можно положиться, – это Женя, и та могла в любую секунду исчезнуть из её жизни. Медведева прижимала Этери к себе и ласково гладила рукой кудрявые волосы. - Тише, успокойся... всё в порядке… бабушка никогда не навредит нам. Теперь следует… - Затаиться, - прохрипела сквозь подступающие слезы грузинка. Она посмотрела огромными карими глазами на любимого человека, почти с мольбой. - Да-да… думаю, что следует. Но… мы разругались вдрызг за месяц разлуки, а тут как? Сколько придётся прятаться? – тихо спросила Женя. Этери не смогла ответить и лишь сильнее обняла. - Я не хочу, не хочу, не хочу, чтобы мы отдалялись… я больше этого не переживу! – взвинченно, болезненно простонала Тутберидзе и начала судорожно целовать Женины щёки. Этот эмоциональный вихрь закружил их обеих, и девушка ощутила на своих губах солёные капли слёз. Всё это было по-детски наивно, пугливо, нежно. Они и сами не заметили, как завтрак перешёл в печаль, а печаль перешла в отчаянные ласки. - Мы не отдалимся… я всю жизнь тебя ждала… осталось уберечь нас. Мы справимся. Я буду ждать столько, сколько нужно, чтобы быть с тобой, - убеждала Медведева. - Я не могу ждать… я… мне так тяжело всё это даётся. Сразу ощущаю себя брошенной, ненужной, словно я какая-то вещь, которую швырнули и… - Тише, Тери, тише… никто тебя не бросает и не бросал… я же рядом. Мы что-нибудь придумаем! То, что знает бабушка, – это ещё не так страшно. Главное не вызывать у неё желания поделиться своими догадками с мамой… но… она не станет. Бабуля всегда на моей стороне! - Но Жень! Это не пустяковый вопрос! А если Валентина Лаврентьевна скажет что-то твоей маме так, словно я тебя… совратила… либо… что-то ещё? – пугалась Этери. Её дрожащие руки были плотно сжаты ладонями Евгении. Большой палец гладил загорелую кожу. - Не поддавайся панике, прошу! Главное – не придумывать то, чего нет и может не быть. Да, бабушке заметно неприятно всё это, но она ничего не спрашивает. Я не знаю почему, но так даже лучше. Обсуждения шли бурно. Медведева пыталась погасить панику Тутберидзе, затем успокоиться самой. Они решили проявлять себя как можно официальнее, пережидать, быть максимально осторожными и условились прекратить ссоры. На этот раз всё должно было быть иначе, чем в другие. Опасность была более явной. - Я вот сейчас скажу, и это без претензий, если что, но… как мы будем реализовывать предложение «меньше ссориться»? С твоей-то темпераментностью, – поинтересовалась Этери, протирая насухо помытую тарелку. Женя ковырялась с посудой в раковине, очищала грязные вилки до блеска. Поднимая их на уровне лица, она искала в серебряном металле своё отражение. - Так говоришь, словно темпераментна в этом тандеме только я одна, - пробормотала Евгения и передала приборы в руки Тутберидзе. Этери фыркнула, начиная попеременно полировать металл. - А я никогда и не говорила, что не обладаю им. Просто нужно делать всё в разумных пределах. - Расскажи об этом Ковтуну, - усмехнулась Женя, и Этери тут же с грохотом положила вилку в сушилку. - Это уже не смешно! Ты ещё долго будешь мне это припоминать? Сдался тебе этот Ковтун? Какая вообще разница, что с ним? Думай о себе! - Не злись, прекрати, - нахмурилась Женя. - А почему тебе можно проявлять эмоции, а мне нельзя? Почему ты имеешь право выплеснуть обиды, молчать, предъявлять, а я нет? Мы не на равных! – возмутилась Тутберидзе. Женя выключила воду, протянула последнюю тарелку любимой. - Дело не в подавлении эмоций. Дело в том, чтобы правильно их выплескивать. Только наедине. И не смешивать отношения и работу! Ты позволяешь себе проявление силы и влияния на льду, а я позволяю себе то же самое в личных отношениях. Давай просто договоримся, что всё, что есть, останется между нами навсегда. Так меньше людей будут догадываться, что мы пара. И причин для ссор будет тоже меньше. Остаток дня они лениво валялись в постели. Между ними было много разговоров, затем длинных пауз, молчания. Этот неторопливый отдых был убежищем в отношениях, что постоянно подвергались внутреннему и внешнему давлению. Полтора года вместе, а Этери всё ещё вздрагивала, когда просыпалась среди ночи рядом с Женей. Облокачивая голову на ладонь, женщина разглядывала спящее лицо, спутанные волосы и не могла поверить своему счастью. Так выглядело спокойствие, безмятежность. В голове проносилось много мыслей, но все они постепенно умолкали. Размеренное сопение, безопасность, чувство комфорта. Этери провела ладонью по контуру лица возлюбленной и откинула прядь волос в сторону. Красавица пошевелилась, затем, перевернувшись с живота на спину, приняла удобную позу и продолжила сон. *** 7 июля 2017 года, город Москва, Россия. Этери обедала в компании с Дишей. Они разговаривали о семейных делах, о работе, о тренировках. Тутберидзе обожала эти моменты общения, которые получались самыми удачными именно за кухонным столом. Вкусный обед, долька сладостей, ароматная заварка в чайнике, и беседа шла как по маслу. Диана и Фёдор делали успехи. Пара была заинтересована в высоких результатах, что здорово мотивировало их к упорной работе перед выходом на соревновательный лёд. Тутберидзе, что постоянно присутствовала на тренировках, снисходительно относилась к темпу их работы. С периодическим напоминанием себе, что следует смотреть на них только в качестве мамы, а не тренера, ей пока удавалось избегать споров. Проводив на днях Женю на последнее японское шоу, Тутберидзе полностью отдалась семейным заботам. Эти несколько дней до театральной премьеры прошли быстро и сердца не отягощали. - Мы вчера с Полиной катались на сигвее, - хвасталась Дэвис. - Смотрите не переломайте себе ноги. Особенно Полина, - подшучивала Тутберидзе. Отпив глоток чая, она улыбнулась. Настроение было хорошим. - Вот бы и мне такой домой… девчонки бы приходили, мы бы нарезали круги по двору… - мечтала Диана. Этери неодобрительно покачала головой. - Слушай, не говори мне больше про эту машину-убийцу. Оно тебе надо? А вдруг махина перевернётся на кочке? - А если внедорожного стиля, мам? Он же устойчивый… Что ты вечно запрещаешь всё! Я же не маленькая! - Ещё какая! – вставая из-за стола, посмеялась Этери. - Сегодня бабушке помоги по дому, хорошо? - Да, конечно. Она поцеловала дочь в лоб и отправилась в свою комнату. Диана должна была провести выходной вечер в компании матери Этери, так как оба родителя к вечеру будут заняты. Девочка несказанно радовалась этому, считая, что совместное посещение чего-либо – это путь к сближению. Сегодня на вечер запланировано мероприятие, которого Этери ожидала не меньше месяца – это генеральный прогон спектакля «Нуреев» в Большом театре. Официальный показ был запланирован на 11 июля и являлся самым ожидаемым событием не только в России, но и зарубежом. Интригой этого вечера было почти всё: состав артистов, сюжет, музыка. Эта тайна за семью печатями бережно охранялась главным творческим трио – композитором Демуцким, хореографом Посоховым и автором либретто, режиссёром и сценографом Серебренниковым. Гостей на данное мероприятие приглашали с осторожностью, дрожали над каждым эксклюзивным билетом, выданным на руки. В основном всё дело было в трепетном отношении Серебренникова к своему детищу. Мужчина опасался, что его творческий замысел могут не оценить, тем самым задев его авторские чувства. Тем ценнее было для Тутберидзе попасть туда, где многим места не нашлось. Она крутила в руках билет с витиеватой окантовкой, где с одной стороны по центру был изображён знаменитый античный фасад театра с надписью «Большой театр». С другой стороны золотистые буквы гласили «Пригласительный билет для Тутберидзе Этери Гогиевны на посещение генерального предпоказа спектакля «Нуреев» (18+), К. Серебренников, историческая сцена, центральный подъезд, ложа бенуара, левая сторона». Проведя пальцем по выпуклым надписям, женщина сладко улыбнулась. Такие билеты никогда не печатали для генеральных прогонов, так как это не считалось чем-то значимым, но на этот раз хлопотал над этой красотой сам Серебренников (заказав ограниченный тираж на свои личные средства). Было неимоверно приятно почувствовать себя особенной гостьей. И самое главное, что отправляться на спектакль можно было со спокойной совестью, ведь залогом стало «благословение» со стороны Евгении. Стоя перед открытыми дверцами шкафа, Этери перебирала одну вешалку за другой. Выбор вечернего платья был делом ответственным. Поэтому готовиться к выходу в свет Этери начала чуть ли не с раннего утра. - Я не могу надеть это… слишком официально… это слишком длинное… а это короткое… тут спина открыта… цвет не нравится… господи, зачем я такое покупала? – бормотала самой себе под нос женщина. Она не сразу услышала, что у неё звонит телефон. Оглянувшись, взяла в руки и тут же прижала трубку плечом к уху. - Слушаю. - Добрый день, Этери Георгиевна! Вас беспокоит… Кирилл Серебренников. Помните меня? Удивлённая женщина отвлеклась от выбора нарядов. Отходя к окну, улыбнулась своему отражению. - Доброго дня! Конечно! Вы же автор грядущего события! - Ну… - смущённо ответил мужчина. - Знаете, я позволил себе дерзость. Спросил у Серёжи ваш номер. Хотел поинтересоваться, а не желаете ли приехать в театр пораньше? Я бы мог провести для вас экскурсию, показать закулисье, репетицию танцоров перед выступлением. Вы же тренер! Мне кажется, что вам было бы это интересно… - Ого, - обескураженно, - я… за! Неожиданно! Вот только я совсем не готова примчаться быстро! - Ничего страшного! Нам хватит пары часов до начала спектакля! Я же правильно понимаю, что вы идёте в компании матери вашего… простите, имел в виду… с хореографом? – эта запинка вызвала у Этери удивление. Она прекрасно поняла, кем представил Людмилу Борисовну Буянов своему другу: «Мать её молодого любовника». Это даже позабавило. Женщина была в халате на нижнее белье, развязав узел пояса, она кокетливо покрутилась перед зеркалом. - Да, вы всё верно поняли, - с хитрой улыбкой ответила она. - Помимо прочего Людмила Борисовна Шалашова не просто хореограф, а бывшая балерина Большого театра. Для неё Большой – это родная обитель. - Восхитительные новости! Я с удовольствием познакомлюсь с ней и, разумеется, проведу вас по самым интересным местам театра… - восклицал Серебренников. По голосу ощущалось, что мужчина сильно взволнован, даже перевозбуждён грядущим. Тутберидзе посчитала это милым, так как отчасти понимала его «дебютный» трепет. - Если позволите, то пришлю за вами своего друга. Я сам в театре с утра, покидать его стены не планирую до поздней ночи. - Кого вы имеете в виду? – напряглась Этери. - Ну Сергей заедет за вами. Или это вызовет ненужные расспросы у вашей спутницы? - Нет, но я могла бы доехать сама за рулём. - Ни в коем случае! После спектакля планируется фуршет! И в антракте будут подавать шампанское, коньяк, другие горячительные напитки. Что за предпоказ без праздничного стола! Вы обязаны попробовать все! – настаивал мужчина. - Понимаете, мы с Сергеем не совсем ладим. - Мне так не показалось, - удивлённо, даже с запинкой, ответил Кирилл. - Впрочем, я не настаиваю. Бросьте эти предрассудки, Этери Георгиевна! Вы в сопровождении вашего хореографа, а это почти что под присмотром, так что бояться особо нечего… разве нет? Этери задумалась: «Он сам по себе такой или проталкивает интересы Буянова? Несомненно тот имеет какие-то виды… или мне кажется?» Сделав паузу, Тутберидзе поразмыслила над ответом. - Я позвоню ему сама. Как только буду готова, то сразу же дам вам знать, хорошо? – наконец-то сказала она. Мужчина согласился и вежливо попрощался. Стоя перед зеркалом, женщина смотрела на своё отражение в нижнем белье. Длинные ноги, плоский живот, бюстгальтер, придающий чуть больше объема груди. Обхватив себя руками, Тутберидзе начала разглядывать руки, которых стыдилась, считая их слишком худыми. Перспектива посетить Большой театр изнутри оказалась столь же заманчивой, как и постановка в принципе. Выбор платья стал более очевидным – длинное платье с закрытой спиной, без декольте, длинным рукавом сероватого оттенка с немудрёным орнаментом. Садясь к будуару, женщина раскрыла перед собой шкатулку с драгоценностями, начала перебирать их. Прозвучало входящее смс: «Привет. Прости, осматривались на здешнем катке. Как твои дела? Как сборы? Вот тебе Анна Аркадьевна!» Этери раскрыла прикреплённое фото, улыбнулась. В отражении зеркала брюнетка демонстрировала примерку платья для грядущего выступления. Короткое ярко-красное платье, достаточно простенькое, с кружевами и стразами, длинные перчатки до локтя, а в руке – муфта для дополнения образа. На Жене всё это смотрелось хоть и красиво, но чего-то Этери всё-таки не хватало. В голову пришла мысль о том, чтобы отправить ответное фото. Подойдя к зеркалу, женщина покружилась со всех сторон, сделала несколько фотографий и начала выбирать. Отправленное было подписано: «Красивая моя. Пиши в течение дня обязательно. Вот. Собираюсь к вечеру. Что думаешь?» - Что-то простенько, - последовал ответ. - Тебя не поймёшь. То слишком выряжаюсь, то простенько ей. - Нет, не думай, что мне не нравится. Отличный образ! Этот ответ не удовлетворил Тутберидзе. Вялое «отличный образ» показывает, что положительного эффекта таким платьем не добиться. Пока в голове кружились мысли, женщина начала заниматься макияжем и попутно набрала номер Буянова. Несколько длинных гудков, и он наконец-то поднял трубку. - Добрый день. - И тебе. Слушай, Серёж, ты всем своим друзьям рассказываешь про мою личную жизнь и Серебренникову, в частности? – с ходу поинтересовалась Этери, подбирая тени для век. Пауза и тихий смешок. - Блять… вот кто его за язык тянул. - Ага. То есть вот как. - Прошу, не стыди меня. Можно подумать, что ты не обсуждаешь меня со своим сосунком, - пробасил Буянов. Этери хищно улыбнулась своему отражению и продолжила прихорашиваться. - Обсуждаю. Какой ты гад, враль, трус и нахал. Больше же мне заняться нечем, как о тебе разговаривать? – усмехнулась она. Сказав всё это, Тутберидзе подумала, что почти так они с Женей и делали. Всякий раз касаясь личности Буянова, они проезжались по нему волнами осуждения и только потом успокаивались. На той стороне послышались новые смешки. Уже более едкие. - Я всё жду, когда наиграешься. - Думаю, что никогда, - довольно сказала Этери. - Так, что? Стоит мне соглашаться на экскурсию по Большому, предложенную твоим другом, м? Или он будет выуживать из меня подробности личной жизни, чтобы передать тебе? - Соглашайся, а то как еще я смогу узнать о твоих забавах с любовником? – на одной волне с ней подшучивал мужчина. Этери это забавляло, потому что как бы Буянов не старался скрыть, а ревность он всё же испытывал. Кудрявая чувствовала это и ликовала, что своей недоступностью показывает ему то, что было им когда-то утеряно. - Ты позвонила мне для того, чтобы помериться остроумием, или хотела что-то спросить? – наконец-то уточнил он. - Ах, да… хотела уточнить. Кирилл навязывал тебя в качестве водителя для нас с Людмилой Борисовной. Не приезжай, мы доберемся на такси, - гордо объяснила она и получила неожиданный ответ. - Я и не собирался вас возить. Меня дочка ждёт. Довезу её до Этери Петровны, а ты со своей знакомой можешь добираться, как пожелаешь, - спокойно сказал Сергей. Непринуждённость его тона зацепила, оскорбила, возмутила. Это выглядело так, словно мужчина деликатно посылает и её, и Людмилу Борисовну, и всех, кто относится к ним. Этери сначала опешила, затем быстренько постаралась взять себя в руки. - Отлично. Это всё, что я хотела узнать, - и почти сразу же повесила трубку. Посмотрев на своё отражение, она уловила нотки женской обиды. Вроде быть колкой – её привилегия, а тут угодила в капкан уже сама. Сразу же макияж показался блеклым, платье слишком серым, узоры на нём неимоверно скучными, а закрытые руки перестали так волновать, как до этого. Поняв, что быть безукоризненно неотразимой ей важнее, Этери смыла макияж и начала наносить новый. *** Новенький дорогой автомобиль Сергея Буянова остановился около знакомого подъезда. Он посмотрел на окна и, постучав пальцами по рулю, взял телефон. Набрав номер дочери, стал ждать. - Дочка, я приехал. - Пап, я ещё не успела собраться! Дай мне пару минут! - Хорошо-хорошо. Он вздохнул и начал ждать. Сначала прошло пятнадцать минут, затем ещё пятнадцать, и уставший мужчина вышел из авто. Сергей начал разминать затекшие ноги, расхаживая из стороны в сторону. Поглядывая на окна, на часы, на гуляющих во дворе людей, он простоял так ещё минут десять. Завибрировавший телефон высветил номер Дианы. - Да? - Поднимись пожалуйста, пап. - Зачем? Я думал, что ты уже выходишь! - Блин, пап, долго объяснять. Подожди дома лучше, я постараюсь поторопиться. Мужчина, сжав губы, что-то прикинул. - Мама дома? - Да, но она уже скоро уедет. Заходи, ничего тебе не скажет. - А я и не переживаю, что скажет, - храбрился Буянов. Тем не менее глядя на своё отражение в окне автомобиля, он достал из внутреннего кармана расчёску и привёл новую стрижку в порядок. Поправляя узел галстука, затем приглаживая руками пиджак, мужчина вгляделся в своё лицо и подумал: «Старый пень, тфу». Сжав челюсть, сделал глубокий вдох и, заблокировав машину, отправился в отчий дом. Стоя на лестничной площадке, Сергей Буянов оглядывался на соседние двери. Все в подъезде были ему знакомы с детства, поэтому многие фамилии на табличках вызывали улыбку. Неожиданно открывается дверь соседки, и на порог выходит пожилая дама. Держа в руку кривую клюку, она подняла голову. - Божешь ты мой! Серёнька! – достаточно громко воскликнула глухая бабушка. Расправляя руки, начала зазывать мужчину в объятия. - Он самый! – широко улыбнулся Буянов и без стеснения подошёл к ней. Они крепко обнялись, и женщина звучно поцеловала его в щёки. - Какой ты худой стал! Худее, чем когда пиздюком был! Ой, посмотрите на него! В галстучке! Неужто, как папа, чинушей стал! – смеялась она. Сергей покраснел и, опустив глаза в пол, еле сдержался, чтобы не захохотать. - Да какой я чинуша! Вы забыли, где работаю? - Да и хуй с ним, Серёнь! Думаешь, мне старой дело есть до этого? Ты лучше скажи, как дела твои? Как сын твой, раздолбай? Я помню, как он мне горшок разбил, чёрт! - Ванька уже взрослый мужик. Я ему передам, чтобы возместил ущерб, причинённый им в детстве, - посмеялся Сергей. Бабка не унималась. Она много расспрашивала Буянова, а он оглядывался на дверь и не понимал, почему ему всё ещё никто не открыл. - Ты мне скажи… твоя-то ласточка-тренер… с тобой давеча встречается? Или ты за Дианой пригнал такой наряженный? – с нескрываемым любопытством спросила соседка. Мужчина смутился. - Я за Дианой, да… - тихо шепнул в ответ. Бабка посмотрела на дверь и хитро заулыбалась. - Ох, уж и интересная у тебя мадам… учениц домой приводит, а потом охи да ахи слышно среди ночи, - прикрывая ладошкой сморщенный рот, пробубнила она. Сергей, нагнувшийся к ней близко, выслушал, а затем отпрянул. Он подумал, что женщина сошла с ума от маразма, так как признаки его наблюдались за ней не один год. Сконфуженно посмеиваясь, Буянов потёр пальцами ворот рубашки. - Скажете тоже вечно, ей-богу, - пристыдил он. Вместо этого бабка ударила его по плечу и подозвала пальцами наклониться ещё ближе. - Да что же я, Серёнь, чокнутая, что ли? Видела! Вот на днях! Консьержка новая тоже сказала, что приходила какая-то! - Ну, может, и приходил кто в гости, но остальное-то не наговаривайте. - Ты мне тут поговори ещё! Я тебе говорю, что были охи-ахи, значит были! Сзади открылась дверь, и Буянов тут же оглянулся. В дверном проеме стояла Этери. Мужчина так и замер, глядя на неё: строгое элегантное платье прямого кроя в глубоких темных тонах, которое сочетается с плечистым пиджаком на золотых пуговицах «LV», подчеркнутая тоненьким кожаным ремнём талия и туфли на тонкой шпильке. На её шее покоилось самое настоящее ожерелье из белого жемчуга, которое дополняло образ поистине роскошной женщины. Глядя на Буянова свысока, Этери задрала подбородок. - Добрый день, - обратилась Тутберидзе к соседке. Хитрая старуха заулыбалась. - Здравствуй, Этери! – улыбнулась старая. Взгляд чёрных глаз на Буянова и жест рукой, мол, «проходи уже» в сторону квартиры. Седовласый мужчина прощается и идёт к двери, за которой уже скрылась мать его ребёнка. Стоя на пороге, он наблюдал, как Этери берёт в руки крохотный клатч, распыляет изысканные духи и прихорашивается у зеркала. Она начинает подкрашивать губы, чем вызывает слабо скрываемый интерес Сергея. - Пап, я готова, - выходит в коридор Диана и тут же обнимает отца. Он не отводит голубых глаз от Тутберидзе. - Ты красавец! Прям в одном стиле с мамой! – подмигивает девочка. Этери не отрывается от зеркала, не смотрит в отражение за свою спину. Разглядывая её тонкую талию, мужчина пытается придумать, о чём заговорить. - Отвезём Диану к Этери Петровне вместе? – уточняет басистый голос. Женщина закрывает помаду и складывает её в клатч. Выдерживает паузу. - Думаю, что ты и сам с этим справишься. Я ожидаю приезда Даниила Марковича, - объявляет она и поворачивается к нему лицом. Бронзовые локоны держат идеальную форму благодаря укладке, макияж непревзойдённо подчёркивает все самые красивые черты, а помада выделяет ровный, плавный контур её губ. Чёрный жемчуг глаз идеально сочетается с белоснежным украшением на шее, словно фигура на шахматной доске. Буянов старается держать себя спокойно, но сжатые зубы выделяются контуром под кожей на его щеках. Раздражение, перемешанное с тесными физическими и моральными рамками, выдаёт себя рябью на водной глади голубых глаз. Женщина прекрасно всё это видит и, подойдя к дочери, приобнимает. - Увидимся завтра, - прощается Этери. Сергей протягивает руку дочери и, обняв ее, бросает ещё один взгляд на женщину. - До встречи, - строго объявляет он, и пара исчезает с порога. Этери Тутберидзе оборачивается на своё отражение в зеркале и широко улыбается. *** Машина Даниила Глейхенгауза останавливается на парковке рядом с Государственным академическим Большим театром. Парень открывает дверь перед матерью, а затем перед Этери. Протянутая ладонь хореографа не смущает женщину, и она вкладывает в неё свою руку. - Хочется сказать вам без прикрас, Этери Георгиевна, - обмолвился Глейхенгауз. - Что? – интересуется кудрявая. - Выглядите потрясающе, - кратко отвечает он. Женщина смущённо краснеет, хотя пытается скрыть, что комплимент ей приятен. Она и сама не ожидала, что сумеет добиться такого эффекта на окружающих. - Спасибо, Дань, - улыбается она. К ним подходит Людмила Борисовна. - Дамы! Желаю приятно провести вечер. Сообщите звонком, когда лучше за вами приехать. - Хорошо, - целуя сына в щёку на прощание, отвечает Шалашова. Две женщины направляются в сторону входа, попутно любуясь величественными колоннами. - Обожаю эти чугунные галереи на фасаде. Всегда восхищалась ими и декоративной стилистикой театра в целом, - сказала Шалашова. - Да. Есть что-то в этом божественное, словно мы гуляем по Древней Греции, - подхватила Тутберидзе. Сегодня у неё было воодушевлённое настроение, хотелось больше красоты и эстетики. - Это сейчас я могу позволить себе посещать Большой в качестве зрителя. Раньше с 10 утра и до поздней ночи у станка! Нелёгкое время, но всё же романтичное, - рассказывала Людмила. Они вошли в холл театра, общаясь между собой, и не прекращали разглядывать интерьер. Долго стоять в одиночестве им не пришлось, потому что достаточно быстро навстречу вышел Кирилл Серебренников в компании с неким мужчиной. Черты лица незнакомца не вызвали у Этери приятных ощущений. Овальное лицо с крупным носом и большими ушами, узкий разрез глаз с прищуром из-под морщинистой кожи век, острые волосяные галочки вместо бровей и рот, на котором отсутствовали губы, словно их и не было вовсе. Светлые глаза не были добрыми или хотя бы открытыми. Скорее хитрыми, изучающими. - Добро пожаловать, Этери Георгиевна и её прекрасная спутница! Мы рады видеть вас в Большом театре! – громко сказал Кирилл, а затем протянул руку Шалашовой, - Я – Кирилл Серебренников! Режиссёр и постановщик сегодняшнего спектакля. А это Владимир Георгиевич Урин… - Режиссёр, педагог, профессор, и самое главное - генеральный директор Большого театра! – окончила с нескрываемым восхищением Людмила Шалашова. Этери не поняла, были ли они знакомы, но мужчина поцеловал руку сначала Людмиле, а затем ей. - Я – бывшая балерина Большого! Людмила Борисовна Шалашова! – снова идя на опережение Серебренникова, сказала женщина. - А это Этери Георгиевна Тутберидзе – заслуженный тренер по фигурному катанию и наставник олимпийских спортсменов! – всё же самостоятельно представил Кирилл. Урин скользнул взглядом по лицу Этери, затем по наряду. Женщина вызвала у него интерес. Тут же опустив глаза, она подумала, что, может быть, и зря так нарядилась на вечер. - Значит, фигурное катание? Тоже искусство, не хуже балета, а может быть, и сложнее его. Не могу не восхититься. Юля Липницкая - ваша ученица? – спросил Урин. - Бывшая, да, - прохрипел голос Тутберидзе. Она прокашлялась, чтобы «прочистить» связки. Серебренников и Шалашова наблюдали за их диалогом. - Девочка в красном пальто… помню-помню. Непревзойдённый номер. Значит, вы и Людмила Борисовна получили приглашения на грядущее событие? Интересуетесь громкими постановками или именно балетом? – посмеиваясь, прогремел он. - Объединяем всё и вместе. У нас много заимствований по пластике движений из балетных выступлений, поэтому… ищем вдохновение. Тем более Людмила Борисовна – это наш уникальный хореограф отделения «Хрустальный». Можно сказать, что знания, которыми она делится, идут напрямую из стен Большого театра, - объяснила Тутберидзе, а затем добавила: - И да, нас пригласили. - Отлично-отлично, - сказал он и тут же отвлёкся из-за входящего звонка. - Желаю вам приятного дня и вечера, а сейчас прошу простить. Тройка подождала, пока мужчина отдалится от них. Кирилл достал из кармана платок и, протерев им сначала лоб, а затем очки, нервно закивал. Было заметно, что Урина он как-то опасается. Людмила позволила себе касание ладонью до плеча Серебренникова, словно спрашивая: «Всё в порядке?» Мужчина нервно закивал. - У меня нервоз, понимаете? «Нуреев» - это моё самое желанное детище. Я отдал этому не один год, изучил всю Его биографию вдоль и поперёк! Вложил душу! И если хоть что-то пойдёт не так, то просто не знаю, как быть! Вы бы знали, как долго я уламывал Владимира Георгиевича протащить спектакль на историческую сцену! Как долго! Вечность! Я через самого себя пропустил всю его сценическую и личную жизнь… великим человеком был Рудик Нуреев! – восклицал Серебренников. Обычно он был сдержан, но именно сегодня нервы его подводили. Людмила с пониманием погладила его по плечу, настолько сопереживающим человеком она была. Мужчина закивал ей так же кратко: - Спасибо. *** Тройка шла вдоль кулис, затем углубилась в них. Две гостьи с любопытством посмотрели через плечо Серебренникова. Он указал ладонью на множество мониторов. - Это моё место работы на этот вечер. С этих мониторов я буквально по нотам слежу за каждым движением артистов и музыкантов, а ещё даю команды всем службам сцены, - приподнимая массивные наушники с микрофоном, объяснил он. Этери оглядела закулисное пространство и стол, на котором были разбросаны бумаги. - Я бы тоже предпочла не появляться перед зрителями за бортом. Не люблю чрезмерное внимание, - сказала Этери. Мужчина поправил очки, слушая. - Вот только наличие тренера поблизости – это высокая мотивация для спортсмена. Помогает им в выступлениях, - окончила мысль она. - Как я понимаю… а вот артист один на один со зрителем. Тут требуется слаженная работа всех механизмов. Неправильно направленный свет софитов может ослепить, а плохо отшитый костюм стеснять движения. Музыка может начаться не в то время, и момент вступления в партию будет упущен… - Верно, - кивнула Тутберидзе. Они прошли в другую сторону и увидели несколько пробегающих мимо танцоров, из которых некоторые успели пожать Серебренникову руку. - У нас есть множество театральных примет, Этери Георгиевна! С какой ноги на сцену выйти, например. У вас такое есть? – улыбнулся мужчина. - Есть, но индивидуальные на самом деле. Я сама очень суеверна, - ответила женщина. Неожиданно смело Кирилл повёл дам к самой сцене, и Этери нерешительно встала где-то в тени. Оглянувшись, Серебренников подозвал её. - Прошу вас! Когда вы ещё окажетесь так легко на сцене Большого театра! Да никогда! – воскликнул он. Людмила Шалашова ощущала себя в своей тарелке и тут же расправила руки, словно лебедь, изображая глубокий поклон. Тутберидзе ступила несколько шагов на сцену и почувствовала буквально кожей ускорившееся сердцебиение. На неё смотрел пустой основной зал Большого. Пышность убранства тут же бросилась в глаза из-за отсутствия зрителей. Женщина сцепила пальцы рук и, дыша глубже, залюбовалась зрелищем - красный бархат и золото в оформлении, многочисленные пустые кресла партера, богатые ложи-бенуар, амфитеатр. - В основном зале могут разместиться где-то 2500 зрителей. На этом прогоне не будут заняты все места, так как это всё же не премьера. Ни один билет не продан, а все лишь по приглашению, - объяснил Серебренников. - И это восхитительно! Я безмерно признательна вам, Кирилл, и вам, Этери, что буду находиться в числе первых зрителей! – обрадовалась Людмила. Подняв глаза к потолку, Этери залюбовалась люстрой. Когда Тутберидзе и Шалашова будут проходить к своим местам по билетам, первая оценит изящную резьбу перил и колонн. - В конце сезона внизу разбирают кресла партера, опускают эту махину и меняют все без исключения лампочки. Разом! Представьте! – заметив, куда она смотрит, восторженно пояснил Серебренников. Этери вновь взглянула в пустой зал, и по коже пробежали мурашки. Такой жизни она не могла себе представить – балет, репетиции, танец, искусство, сцена. Свой лёд и своих спортсменов она бы ни за что в жизни ни на что не променяла. - Пройдемте дальше, девочки, - позвал Кирилл, и они снова зашли за кулисы. - Там впереди залы хореографии! – с гордостью шепнула Людмила. Этери улыбнулась ей. Войдя в один из залов без стука, тройка стала свидетелем неожиданной картины: высокий темноволосый юноша с одной стороны и такой же по комплекции парень стояли друг к другу вплотную посередине огромного зала. Один из танцоров был в такой стойке, словно собирался поднять второго над головой или же поцеловать в шею со спины. На первом была светлая майка и сероватое трико, которое бесстыдно демонстрировало очертания мужских гениталий. Рука партнёра в тёмном трико была прижата к бёдрам, и оба выглядели максимально взбудоражено. Тонкое, эротичное, откровенное, их движение напоминало любовные игрища. Тутберидзе настолько не ожидала увидеть подобной сцены, что тут же стыдливо опустила глаза в пол, словно застала пару за занятием любовью. - Ох! – смущённо посмеялся Серебренников. Танцоры приняли более расслабленные позы и посмотрели на тех, кто отвлёк их от репетиции. - Влад, Денис! Вы всё ещё экспериментируете над созданием химии? Сколько можно! – смеялся ещё громче режиссёр. Два парня кивнули головами и, переглядываясь, заулыбались. Этери было сложно заставить себя снова поднять голову. Впервые подумалось, что не стоило соглашаться посещать этот спектакль. - Познакомьтесь с нашими гостями – это тренер и хореограф будущих олимпийских чемпионов. Слева Этери Тутберидзе, а справа Людмила Шалашова, - попеременно показывая на них ладонью, представил Серебренников и тут же объявил: - А это, дамы, наши Рудик и Эрик. Впечатляюще высокий брюнет со стройными ногами вышел вперед. Поклонившись неимоверно помпезным образом, он поднял свой дикий взгляд на Тутберидзе. Его сухие острые скулы, прямая линия подбородка и пылающий взгляд вдруг напомнили Евгению. Этери смотрела неотрывно, словно примагниченная к юному танцору. - Владислав Лантратов, - представился парень. Кареглазый с пышной копной волос, он дышал слишком часто после выполненных ранее па. Его сильные накаченные икры, пышущие здоровьем, напоминали ноги античных статуй. Руки с полосками вен явно несколько минут назад поднимали своего партнера по танцам высоко вверх. - Денис Савин, - отозвался второй. Его внешность была более грубой, особенно массивная челюсть и большой нос. Вместе они выглядели странно, но на удивление гармонично. - Простите, что отвлекли вас, молодые люди! Но так приятно знать, что через пару часов мы увидим вас на сцене! – поддержала беседу Людмила Борисовна. Владиславу было почти тридцать лет, но это не играло никой роли в том, каким юношеским шармом он обладал. Пока Этери осматривала помещение, Лантратов оглядел её с головы до ног, подметив, что эта роскошная женщина явно богата и влиятельна. Людмила вела беседу с Денисом, а Этери позволила себе пройтись по залу вдоль зеркал. Положив руку на станок, она плавно провела пальцами по дереву. - У вас очень красивые пальцы. Творческие. Играете на каких-нибудь инструментах? –раздался приятный баритон за спиной Тутберидзе. Она слегка вздрогнула, не ожидая внимания в свою сторону. - Фортепиано, - кратко пробормотала женщина. От Лантратова исходила дикая сексуальная энергетика, которую он не стеснялся демонстрировать. Подняв глаза на танцора, Этери смутилась от того, каким прямым был его взгляд. - Что для вас сложно в работе… танцора? – запнулась Этери, чуть не назвав его балериной. Парень сложил руки на груди и, облокатившись о станок, погрузился в мысли. - Приходится рано задумываться о работе. Век танцора краток на самом деле. Где-то от 20 до 35 лет. Потом, скорее всего, уходить преподавать. Вот только я не люблю этого… стесняюсь толпы, - робко ответил Владислав. Этери улыбнулась. - Да. Эта проблема может помешать. Но как же вы выступаете? - На сцене я больше один на один с собой. Порой даже не замечаю публику, - ответил он. - Но вы подумайте о том, сколько всему вы могли бы научить других. В этом есть счастье, - сказала Тутберидзе. Парень задумался. У него был красивый, почти идеальный профиль. - Ещё добивают нагрузки на ноги. - Опорная стопа? – поддержала Этери. Влад поправил шевелюру и кивнул. - Да! Голеностопный сустав. Я тут недавно вывихнул себе, так чуть с ума не сошёл. Всё обошлось, и я быстро восстановился. Танцора балета кормят ноги! – пожаловался Лантратов. - Разумеется. Вес тела идёт на большой палец и голеностопный сустав. Это нужно преодолевать. Порой нет времени для промедления, когда на кону золотые медали. - Ну перед нами не стоит такой вопрос, слава богу. Но отчасти вы правы. Танцор, выведенный из стоя травмой, не конкурентоспособен, - рассуждал Владислав. Кирилл подошёл к ним. - Ну, Этери Георгиевна, может, проследуем дальше? Или мы отвлекаем вас с Владом? – оживлённо вмешался в беседу Серебренников. Этери переключилась с собеседника на него. - Дальше, - ответила она и перевела взгляд на танцора, - а вам желаю хорошего выступления. Владислав широко улыбнулся и галантно поклонился. Тройка двинулась дальше, и перед уходом Этери оглянулась на танцоров. Лантратов снова встал в позу и тесно прижал к себе Савина. Это был настолько интимный жест, что Тутберидзе почудилось, что это Женя прижимает её талию к своему телу. Обойдя почти всю историческую, новую и камерную сцены, уставшие гостьи отправились в ресторан. Они уже собиралась сделать заказ, как в пространстве между ними образовался Урин. Он не был навязчив, но его приход обескуражил тройку. - Всё за мой счёт, - объявил он, поглядывая на Тутберидзе. Женщина остро чувствовала, когда ей оказывалось чрезмерное мужское внимание. Оно было скользким, липким. Вдруг стало грустно, что Жени нет рядом, и с того, как Урин кладёт свою ладонь в пространство около нее на столик, стало ещё неприятнее. Неожиданно резко, стремительно между Уриным и Тутберидзе ворвался буйный ветер. Он нагло вклинился между людьми и, нарушая все мыслимые нормы приличия, приблизился к уху женщины так, что казалось, целует его. - Позволь избавить тебя от назойливого внимания, - пробасил Буянов. Этери испытала облегчение, когда Сергей заградил её собой перед генеральным директором Большого театра. Пожимая руку Буянова от безысходности, Урин взглянул на Тутберидзе по-новому. - Разве это твоя супруга, Сергей? – удивился Урин. Сергей растерянно посмотрел на Этери. Серебренников тут же навострил внимание. Буянов не знал, как правильно ответить, чтобы не оскорбить Тутберидзе и не дать повода для насмешек Урину. Вместо слов он позволил своей ладони лечь на талию кудрявой. Невозмутимые лица обоих, и больше Урин вопросов задавать не стал, а через несколько минут вообще ушёл от компании. Чёрные бусинки глаз оценивающе посмотрели на Буянова. Наклонившись к нему ближе, она прошептала: - Это ничего не значит. Он не стал даже поднимать глаза на неё, усмехнувшись, шепнул в ответ: - Я и так это знаю. Пусть лучше Урин засматривается на то, что в его власти, а именно на балерин. Всё остальное – не его ума дело. - Что значит в его власти? Ах, ну да. Ты же всё оцениваешь с точки зрения принадлежности себе, - взяв в руки бокал с шампанским, она отпила маленький глоток. Мужчина был недоволен тем, что слышал, и это было заметно. - Я не виноват, что рядом с тобой нет сосунка, который мог бы защитить. Мой жест продиктован исключительно уважением к тебе. - Спасибо, - спокойно сказала она. Её ответ успокоил Сергея, и он тут же постарался переключиться на разговор с другом. - Отвёз Диану к маме? – уточнила Тутберидзе спустя время. Он кивнул и больше в её сторону взгляда не обращал. Время близилось к началу спектакля. Этери, Людмила, Сергей и Кирилл уже собрались покидать ресторан. - На самом деле я взволнована. Мне кажется, что приготовлено что-то провокационное. Личность Нуреева слишком одиозная, а уж кому как не мне знать об этом. Он был моим кумиром с малых лет, - шептала на ухо Шалашова. - Вы остались верны своим вкусам даже в зрелом возрасте? - Безусловно, Этери! В Нуреева влюбляешься раз и навсегда. В нём есть импульс, животная страсть, свобода, красота. Он жил так, как многие боялись, и было в этом что-то головокружительное. При этом его личная жизнь покрыта догадками и домыслами. Рудольф ведь и не скрывал свою ориентацию, - продолжала рассказ Людмила. Эта тема вызвала внутри Этери переживания. Она нервно взяла в руки вилку, затем снова отпила из бокала шампанское, а после начала разглядывать полоток. - Какое это имеет отношение к искусству? - Прямое, Этери Георгиевна! Он не разделял личное и сценарное. Вся его страсть на сцене была продиктована жизнью. Хочу сказать, что представленные нам танцоры очень подходят на роль Нуреева и Бруна. Тутберидзе скептически пожала плечами. Входя в основной зал, который постепенно заполнялся зрителями, Этери испытала смешанные чувства. Было видно сразу, что собирается весь бомонд. Она начала рассматривать многих издалека и подмечать совершенно неожиданных гостей. Отвлекшись, Тутберидзе снова подняла глаза к потолку, уж настолько он очаровывал её. Именно в нём она подмечала очередную схожесть театра с храмом, и как в настоящем храме культуры потолок расписан: на небесно-голубом фоне вокруг люстры в хороводе кружатся музы-покровительницы различных искусств. Волнующие изображения восхищали, от чего даже закружилась голова. - Давно была здесь? – пробасил голос прямо под ухом. - Да, - ответила она ему. - Я не знаю, что задумал Кирилл, но есть опасения, что что-то запрещённое. Уж я-то знаю его бунтарский нрав, - сказал Сергей. Тутберидзе всё ещё делала вид, что рассматривает убранство интерьера, лишь бы не встречаться взглядом с Буяновым. - Почему ты общаешься с ним? Что между вами может быть общего? – спросила женщина, и собеседник задумался. - Мне нравится его самоотдача в работе. Он прожужжал мне все уши Нуреевым и даже ездил к нему на могилу во Францию. Сказал, что пытался пропитаться его творческой энергией, - усмехнулся Буянов. - Кирилл особенный человек. В любой чистый жанр он приходит, чтобы экспериментировать, взрывать рутину и обманывать ожидания зрителей с конвенциональным мышлением. Все его драматические спектакли походят на мюзиклы и балеты, в операх есть серьезные пластические вставки. Сегодня балет будет с признаками оперы, оратории, телешоу, драматического спектакля, кино. Объединил всё и сразу! В общем… я в восторге от этого, и мы понимаем друг друга, как режиссёр режиссёра, - пояснил мужчина. Этери посмотрела на Сергея как-то иначе. Она и забыла, каким «фанатиком» своей работы был Буянов, как интересно с ним было посещать кино, театры, творческие вечера. Он привил ей любовь к искусству, научил разбираться в высоком. - Я видела главного героя на репетиции. - Влада Лантратова? - Да. Высокий худощавый юноша. Он показался мне необычным, и даже подумала, что он… что он и… его партнёр по сцене, что они… - несколько раз запнулась она. - Геи? – усмехнулся Буянов. Тутберидзе тут же ударила его по плечу и огляделась по сторонам. - Зачем так громко? - А что такого? Да и зря ты так подумала. Влад и Денис натуралы, а у первого партнёрша по жизни и партнёрша по сегодняшнему спектаклю – это один человек. Роль Марго Фонтейн будет исполнять прима-балерина Маша Александрова. - Мне сложно ориентироваться. Я не знаю биографию Нуреева. Они начали прохаживаться вдоль кресел, а затем вообще вышли в холл. Людмила и Кирилл остались далеко позади них. Сначала Этери испытала смущение от присутствия Сергея, затем вспомнила, что вырядилась так, чтобы зацепить его из-за фразы, что была брошена ей до этого. Стараясь держать лицо, она выпрямляла спину, словно солдат, чтобы казаться ещё выше. - Маргарет Хукен, она же впоследствии взявшая псевдоним «Фонтейн», - это прима-балерина Королевского балета Великобритании. Марго была постоянной партнёршей Нуреева во всех спектаклях. Юность она жила бедно, балет давался ей сложно, но вера в себя помогла добиться небывалых высот на местном и мировом уровне. Кстати, моя мама очень любила Фонтейн и даже больше, чем Плисецкую, - рассказывал седовласый режиссер. Этери почему-то улыбнулась этому. - Она была слишком придирчивой к искусству, я помню. - Да, может быть, поэтому я не стал ни художником, ни конькобежцем, а вообще не понятно кем, - горько усмехнулся он, а затем продолжил. - Марго и Рудольф познакомились, когда она была в твоём возрасте, а ему чуть больше двадцати трех. Доподлинно известно, что на момент встречи она собиралась завершать свою карьеру, но судьбоносная встреча с ним перевернула всё с ног на голову. Они протанцевали вместе не меньше восемнадцати лет. При том, что он дико трепал ей нервы. - А как иначе? Ей нужно было поспевать за его возрастом, видимо, - как-то рассеяно ответила она и глубоко задумалась. Было в этом что-то напоминающее саму себя. Ей сорок три, а её партнёру только должно исполниться восемнадцать, и разница между ними непреодолимо велика. Это она, каждый раз просыпаясь, смотрит на себя в зеркало и размышляет, что когда-то возрастные недочёты её лица и тела начнут бросаться пылкой брюнетке в глаза. И это она отчаянно следила и ухаживала за собой, чтобы Женя не видела этих недостатков как можно дольше. - Ну, зря ты так. Пылкий Рудольф оттенял зрелую чувственность Марго. Их первое выступление произвело мировой фурор. Порой дело не в возрасте, а в энергии и характере, ведь Нуреев говорил о ней: «Если бы я не нашёл её, то пропал бы», а она отвечала: «Без него я не делала и половину тех вещей, что теперь», - рассказывал Буянов, и Этери с интересом его слушала. Вдруг показалось, что и их союз с Женей может продлиться долго, а может быть, и… всю жизнь? Или это было бы эгоистично со стороны Тутберидзе? Отнимать молодость у Медведевой? - А что там с этим… Бруном? Я никогда глубоко не вникала в их биографию, – вдруг спросила Тутберидзе. Буянов не выглядел смущенным, но тем не менее поёжился, словно слова следовало подбирать осторожнее. - Их случайным образом свела бывшая возлюбленная Эрика. Он на тот момент был признанным артистом балета, и имя его звучало громче, чем у Нуреева. Каким-то странным образом между ними завязалась эта связь, но на фоне невесты Бруна этот любовный треугольник был неуместным. Я как-то слышал от Кирилла, что приходивший на репетицию Абрамович сказал об этом так: «Треугольник, где два угла из педерастов». В ответ на это Тутберидзе скривила губы и опустила взгляд в пол. Такое грубое слово, которое резало слух и внушало некий страх. - А при чём тут вообще Абрамович? - Он страстно любит балет. Именно он поддерживает финансово Кирилла в выходе спектакля, - пояснил Буянов. - Тогда в чём причина его спонсирования, если он такого мнения о Нурееве? – удивилась Этери. Мужчина пожал плечами. - Даже не знаю. У него свои домыслы. Может быть, ему нравится труппа, может быть, он активно дружит с Уриным, может быть, проталкивает свои идеи… не знаю какие. Многое из материала не видел даже я. Поэтому не знаю, чего ожидать. Кирилл изъел мне весь мозг рассказами о жизни Нуреева, но ни единым словом не обмолвился о сюжете спектакля. Вот это выдержка! Они услышали первый звонок, который означал, что событие вот-вот начнётся. Этери ощутила мурашки по всему телу и отчего-то захотела увидеть сцену и танцоров поскорее. Буянов всё ещё разглядывал её образ и, чтобы это несильно бросалось в глаза, продолжил беседу. - Ни для кого уже не секрет, что Рудольф был гомосексуалистом. Думаю, что именно этим он и выдал себя во Франции, после чего за ним закрепили охрану из агента КГБ. Он приставал к одному из танцоров Кировского, с которым тогда разделял комнату на время гастролей. Видимо, свободный воздух французских нравов в голову ударил. В конечном итоге всё обернулось побегом, но я думаю, что его распущенная сексуальная жизнь после свидетельствует о причине такого решения. Ему явно не хотелось сидеть в тюрьме за вполне реальную статью о мужеложстве, которая тогда действовала в РСФСР. Поэтому его поступок ясен, - рассуждал он. Эти слова вызвали заметный дискомфорт у Этери, который ей не удалось скрыть. Подобные громкие слова вызывали у неё внутреннюю панику, как если бы плохо говорили о ней самой. К ним подошло несколько человек, которые были знакомы с Сергеем. Они представились Этери, затем прошли в зал. Прозвучал второй звонок, и пара медленно начала двигаться на поиски Людмилы Шалашовой. - А что ты думаешь об этом? – неожиданно поинтересовалась Тутберидзе. - О чём? О ориентации Нуреева? - Ну да, - осторожно уточнила кудрявая. Мужчина задумчиво пропустил несколько человек перед собой в зал, затем указал рукой Этери, мол: «Проходи». - Ну, так как я вращаюсь в сфере творчества, то видел всякое. Отношусь к этому безразлично, не мне судить о том, кто с кем спит. Резко негативно отношусь лишь к тому, кто выставляет это на всеобщее обозрение. Мы живём в стране с традиционным семейным укладом, и гомосексуальность неприемлема. Это что-то связанное с тюремной историей, на мой взгляд, - пожимая плечами, ответил Сергей. Они стояли в дверном приёме, и Этери все намеревалась подойти к креслу рядом с Шалашовой, которая уже ждала начала спектакля. Женщина посмотрела на её спину, пока Буянов вгляделся в Тутберидзе. - Ни за что не поверю, что в том же фигурном катании нет подобных явлений, - усмехнулся Сергей. Ей стало душно, словно жемчуг был петлёй, что сдавливал шею. Она коснулась тонкими пальцами бусин и захотела сорвать, рассыпав по полу. Кто бы мог подумать, что посещение обычного спектакля заставит её нервничать больше обычного. - Ну не знаю. Стараюсь не слушать сплетни. Чужое белье не интересно. - Наша полоумная соседка высказала мне сегодня, что слушает охи-ахи по выходным. Я, конечно, не стал ничего уточнять, да и не уверен в её словах. Старая. Но. Если ты правда приглашаешь к себе домой, то хотя бы не давай повода таким бабкам сплетничать о твоей личной жизни, - краснея, прошептал он на ухо. Тут у Этери совершенно заходили ходуном руки, и она тут же спрятала их за спиной. По его лицу не было понятно, злится Буянов или смущается. В голове возникли образы недавних сексуальных утех с Женей и парализующая мысль: «Твою мать… так и знала, что не нужно оставаться дома… заказала же дом специально, чтобы этой хуйни избежать». Под неимоверным давлением собственной совести Тутберидзе отвела взгляд в сторону и увидела неожиданного гостя. Прозвучал третий звонок, и тот самый знакомый ей депутат в компании своей супруги шёл в их сторону. Помимо растерянности Этери испытала сковывающий страх и, замешкавшись, взялась за плечо Сергея. Сжав пиджак, она опустила глаза в пол, не успев ничего сказать ему. - Какая неожиданная встреча! – воскликнула с издёвкой супруга депутата. Её муж сузил глаза и неприятно улыбнулся. Сергей оглянулся на них, было видно, что они не знакомы. - Не ожидал увидеть женщину, которая работает с подрастающим поколением, на таком провокационном спектакле, - пробасил мерзкий голос мужчины. Этери стиснула зубы и со стороны выглядела совершенно отчуждённо, холодно, сдержанно. Только внутри всё взрывалось, кипело, смущалось, кричало и ругалось. Буянов тут же повернулся к ним грудью и выступил вперед, как бы слегка загораживая собой мать его дочери. - Встреча неожиданная и малоприятная, судя по вашим неуместным комментариям, - непривычно дерзко для себя ответил Сергей. Депутат тут же покраснел, а жена тоненько посмеялась. - Вы вообще кто? – пискляво сказала женщина. Этери обомлела и старалась вести себя как можно тише и культурнее. Опасность, исходившая от этих людей, не давала ей покоя. - Близкие друзья Кирилла Серебренникова и Владимира Урина. У вас билеты в ложу-бенуара? – достаточно грозно пробасил Буянов. Депутату этот тон явно не нравился, и он хотел ответить что-то эдакое, но его окликнул мужской голос. Оглянувшись, он махнул рукой и повернулся обратно. Со злостью осмотрев сначала Буянова, а затем Тутберидзе, мужчина процедил: - Этот ваш Серебренников полный кретин. Я здесь для того, чтобы подвергнуть критике эту постановку. Её неуместно ставить в современной России, он об этом глубоко пожалеет. Мединский уже в курсе, по какой причине я посещаю этот спектакль, а вот в курсе ли Колобков и Мутко о том, как проводят свободное время заслуженные тренеры России? – прошипел мужчина, метнув взгляд в сторону Тутберидзе. - Прошу, не стойте в проходе, проходите внутрь и рассаживайтесь, господа. Спектакль вот-вот начнётся, - попросил капельдинер. Депутат провел рукой по волосам, как бы приглаживая их, затем выдохнул. - Приятного просмотра, - процедила его жена, и они вошли внутрь ложи-бенуара. Этери вцепилась в край пиджака Буянова и замерла в дверях. Он дал понять капельдинеру, чтобы тот отошёл на несколько минут в сторону, а затем они войдут в ложу. - Кто эти люди? Ты вся побледнела, - прошептал Сергей. Этери покачала головой. - Прошу вас, заходите внутрь. Таков порядок… - с мольбой попросил капельдинер. Сергей кивнул ему. - Этот урод прошёл в мою ложу-бенуара. И теперь будет сидеть рядом! – затряслась её губа. - Хочешь, я сяду рядом? Там вроде есть свободное кресло, - уточнил Буянов. Она кивнула ему, и они оба зашли внутрь. Сергей позволил себе идти близко к Этери, но не касаясь спины или талии, только держал руку рядом. Они прошли под взглядами неприятелей и заняли свои места. - Боже мой, я уже думала, что вы не придёте! – обескураженно шепнула Людмила. В зале погас основной свет, и, сидя почти в темноте, Тутберидзе ощутила себя беззащитной. Она не ожидала стечения всех этих обстоятельств, событий, странных разговоров. Этот день был выходящим из ряда вон, и единственное, что ей сейчас хотелось, – это забиться в самый дальний угол своего крохотного кабинета в «Хрустальном». Сидевший рядом Буянов был скорее аномальным явлением для неё, чем нормой, но от него хотя бы веяло надеждой на покровительство в здешних условиях. Это давно забытое чувство, которое постоянно находилось рядом с ней в юности, а теперь напоминало о прошлом. Этери ощутила себя маленькой девочкой, которую обижают злые взрослые. В голове тут же пронеслось множество мыслей, но ни одна из них не успела сформироваться как следует, так как занавес был поднят. Все взгляды устремились на сцену. Музыка, яркий свет. В центр сцены вдруг выходит актер Игорь Верник и встаёт за трибуну. Начало спектакля напоминает аукцион. Нуреева уже нет на этом свете, и его имущество распродается с молотка - от рубашек до картин старых мастеров и от личного острова до школьного дневника, и после называния лота возникает картина на огромном экране, связанная с этой вещью. Этери смотрит внимательно, стараясь углубиться в сюжет, чтобы позабыть о своём волнении. На первых парах звуковое сопровождение ей не нравится, и, стараясь прочувствовать музыку, она закрывает глаза, слушает. Внутри ничего не откликается, и она с удивлением открывает глаза: «Специфичное музыкальное сопровождение. Словно и не для балета вовсе». Вот тот самый школьный дневник: аукционист (белозубый Верник) рассказывает о происхождении каждой вещи, и мы узнаем, что дневник, вероятно, был подарен Нурееву, когда он, уже очень больной, приезжал в Петербург. Этери наклоняется к Буянову. - Я признаюсь, что читала программку, но совершенно ничего не помню, - шепчет она. - Могу пояснять, - предложил Сергей. Она кивнула. - За каждым проданным предметом, видимо, стоит какое-то жизненное событие. А тут, - Сергей делает паузу, Этери смотрит, - выход Лантратова в роли. Нуреев в годы своего становления на балетном поприще. Зал аплодирует при виде главного героя, который невероятно сильно похож на настоящего Рудольфа Нуреева. Парень высоко взлетает над сценой, а его ноги длинные и острые, словно стрелы. В окружении массовки не заметны ни зал, ни толпы танцовщиков рядом. Только Лантратов. Резкие, необузданные движения могут меняться на что-то плавное, выверенное. Контраст танца очевиден, и это только добавляет молодости танцору. По ходу сюжета раскрывается личность Нуреева. Он выглядит со стороны слишком своенравным и диким, но на деле имеет ранимую сердцевину. Его отношения с отцом и матерью стоят отдельного спектакля. Через весь сюжет видно, что молодой Рудик печалится о своей матери, о запрете отца на занятие балетом, что ему противна нищета, в которой он вынужден существовать в Уфе. По национальности Нуреев татаро-башкир, что составляет самую гремучую из смесей двух национальностей. Лантратов тонок и деликатен в передаче внутренних переживаний своего образа. Он лирично вздрагивает, когда на экране возникают детские фотографии Нуреева и его матери, семьи, сестры, первых преподавателей балета в Уфе. Дальше - это поступление в Кировский театр, который был его запредельной мечтой. Лантратов великолепно скидывает со своих плеч военный китель, как символ протеста дальнейшему пути, который был избран для него отцом-военным. Рождается новый человек - это житель Северной столицы, танцор Кировского. И вот действие переносится в Париж. Драматичный танец Лантратова-Нуреева, оглушительный успех, а затем - доносы. Этери увлечённо слушает пояснения Буянова и смотрит на сцену. Фотографии на фоне хорошо дополняют происходящее, поэтому подобный ход она считает неплохой идеей. И вот оно самое главное - знаменитый прыжок к свободе. Лантратов-Нуреев остается один в чужом городе, стране. За этот длинный, красивый полёт в воздухе аудитория не стесняется аплодировать прямо во время спектакля. Когда гул утихает, картина происходящего меняется на что-то грустное, неопределённое. Тутберидзе чувствует на себе переживания, которые передаёт через движения Лантратов. Его вытягивание, сгибание, разгибание, скольжение, поднятие – это гибкость и изящество. Оказалось неожиданно приятно увидеть столь выразительный танец не на льду, а на паркете. Пока жадно вглядывалась в характер исполняемого адажио, ей вдруг мерещится, что с такой же грацией и элегантностью по сцене скользит её Женька. Положение рук, торса и головы, устремлённый в зал взгляд вызывают в Этери только приятные чувства. Она мягко улыбается, забываясь, где находится. - Жень! Ну, ногу отведи назад! Носком в пол, пусть стопа полностью стоит на полу, - возмущается сквозь музыку Тутберидзе. Алексей Железняков смотрит на женщину, которая, не выдерживая, подскакивает к Медведевой и своими руками ставит стопу в то положение, которое видится ей единственно правильным. Девушка пытается скрыть улыбку. - Мы же на хореографии… я фигуристка, а не балерина, - посмеивается брюнетка. Этери ударяет её по голове скрученной в трубочку бумагой. Мягко, щадяще. - Поговори ещё тут! Если мне понадобится, то станешь ею! – возмущена женщина. - Так точно, Этери Георгиевна. И прямиком в Большой! – насмехается Медведева. Этери поправляет кудри и еле сдерживает улыбку. - Прямиком, - хрипит в ответ. И вот в центре зала стоит Нуреев на перроне железнодорожного вокзала. Он плотно прижимает ладони к лицу, закрывает его. Опуская голову, парень "меркнет", и сзади него мелькает фоторяд из его детских фотографий на паркете в Уфимском оперном театре, с репетиций в Кировском театре в возрасте семнадцати лет, а затем в объятиях близких людей. Свет направлен на Лантратова-Нуреева так, что проекция фото целиком переносится и на бледный костюм танцора - он часть картины. За кулисами звучит голос, который зачитывает письмо: «Я никогда не вернусь на Родину, мама. Ни о чём не жалею так сильно, кроме того, что больше не смогу увидеть тебя. Ты единственная моя боль и забота. Даю тебе слово, что стану человеком с большой буквы, а ещё что буду финансово помогать тебе и отцу. Дайте мне время». И время идёт. Этери наблюдает, как на сцене рядом со стоящим в центре Нуреевым выбегают люди из массовки, которые сначала вкладывают в его руки конверты, шубы, картины, подарки, а потом тут же выбрасывают в большое мусорное ведро. Этот приём даёт зрителю понять, что вся помощь Нуреева не доходит до семьи, что власти СССР избавляются от его «подачек» матери. Тутберидзе волнуется, потому что страдавший на сцене Нуреев то хватается за голову, когда не получает ответы на свои письма, то тут же надевает на голову лавровый венок славы на сцене лучших театров, а затем скрывается в тени и горько плачет. Массовка выносит имитацию старенькой телефонной будки, и Лантратов, хватаясь за сердце, делает вид, что разговаривает по телефону с матерью, которая на самом деле никогда не берет от него трубки. Музыка нагнетает. И вот снова голос за кадром читает письмо: «Мама, почему же ты избегаешь меня! Я хотел тебе всё объяснить! Я хотел попросить прощения у отца! Как же ты не понимаешь, что в СССР отвратительная жизнь! В нём нет места свободе творчеству, мечтам, любви!» Свет гаснет. И вот недавняя тревога сменяется беззаботностью. Яркий свет. На сцене Нуреев встречает парижан и пытается подражать через танец их поведению – движениям свободных людей. Внезапно на окраине декораций Булонского леса его завораживает зрелище танца необычных людей. Сначала Сергей молча наблюдает, не зная, что сказать, затем слегка отстраняется от Этери, словно не может описать словами то, что видит. Людмила Шалашова удивлённо приподнимает брови и, подзывая к себе Тутберидзе, шепотом спрашивает: - Мне кажется, или это… трансвеститы? - Я… я не знаю, - отвечает Этери, но прекрасно, как и все, видит ответ перед глазами. Массивные мужеподобные танцоры странно одеты и имитируют своими костюмами и танцем женский стиль. Кудрявая смотрит на Буянова, который прикрывает одну сторону лица рукой. Женщина совершенно не ожидала, что после таких трогательных сцен с семьей может увидеть нечто подобное. - Ну вот, я не удивлён. Всё же так хорошо начиналось, - как-то стыдливо отвечает Сергей. В зале слышались перешёптывания, но в целом пока всё было спокойно. Дальше сюжет неуклонно идет к воспоминанию учеников и коллег Нуреева. - О, да! Кирилл писал во все уголки мира знакомым Нуреева Шарлю Жюду, Манюэль Легри, Лорану Илер. Он просил их написать письма так, словно Рудольф их прочитает. В основном Кириллу отвечали, присылали нечто интересное. Это тот же ход, что и с настоящими письмами Нуреева к матери, - пояснял Буянов так, словно не видел того, что было минут десять назад. Посередине сцены выставили стул спинкой к зрителям, напротив него огромное количество оборудования для фотосъёмки, и мужчины в темной одежде в сопровождении Верника встали рядом. Они готовились изображать фотосессию Нуреева. Вслух зачитали несколько строчек из письма некого фотографа Ричарда Аведона. «Рудольф был похож на огнедышащего дракона, в жилах которого текла лава. Его взгляд, движения, тело было насквозь пропитано сексом, который бурлил внутри юноши. Я смог разглядеть в этом свободу», - прочитал голос из-за кулис. И вот снова показался Лантратов. Зал сразу же загудел. Теперь мужчина казался обнажённым, и многие, приглядываясь в бинокль, боялись именно это и увидеть. Он дошёл до стула, эпатажно сев спиной к залу. Развалился на нём. - Это телесное трико, - словно обнадёживал самого себя Буянов. Вспышка, имитация щелчка затвора фотокамеры. На большом экране за спинами артистов высветилось фото. Аудитория шокировано воскликнула, многие открыли рты, некоторые стыдливо прикрыли лицо рукой. Возгласы разнеслись по всему залу от партера до потолка. Людмила Шалашова плотно приложила ладонь ко рту, ошарашенно глядя на фото ростом в три этажа. Буянов, припечатанный к стулу, плотно сжал собственный галстук пальцами. Это была прямая провокация, выстрел в упор, вызов, брошенный исторической сцене Большого театра. На фото полностью обнажённый танцор Рудольф Нуреев без какой-либо цензуры демонстрировал своё тело фотографу Ричарду Аверону, а уже тот всему миру. Голос за кулисами читал дальше, а Лантратов, сидевший на стуле в телесном трико, начал менять позы: «Я боялся, что Рудольф, будучи бывшим гражданином СССР, будет скован границами не только своей страны, но и менталитетом. Когда я предложил ему полностью обнажиться, он лишь усмехнулся и тут же скинул единственное, что скрывало его наготу, – нижнее белье. Я был настолько шокирован, что испытал ни с чем несравнимое удовольствие от осознания, что именно так и выглядит мужская эмансипация! Так выглядит эпатаж!» Фотокадры менялись, а нагота со снимков не исчезала, а лишь обескураживала зрителя до предела. Шум и гам всколыхнули основной зал, и некоторые из зрителей в партере встали со своих мест и покинули помещение. Этери наблюдала за происходящим и ловила себя на мысли, что ещё никогда не видела в таких подробностях мужской половой орган, да ещё и в такую величину. Она испытала стыд, как и многие прикрыла ладонью глаза, словно девочка. - Блять… зря всё это… зря… - сдавленно прошептал Буянов, но шоу продолжалось. Пока зрители не успели отойти от шока, на сцене закружились артисты балета. Они отвлекали внимание на себя, а за сценой готовилась к выходу прима-балерина – Мария Александрова. - Боже мой, я… глубоко шокирована, - прошептала Шалашова Тутберидзе. Она поправила свои волосы, словно только что избежала нападения полуночного маньяка. Этери наклонилась к Людмиле, а сама краем глаза посмотрела на депутата, который был совсем близко к ним. Его лицо, багровое от злости, было лицом настоящего гомофоба. - Я боюсь представить, что будет во втором действии… - ответила Этери. Словно в ответ на это на сцене появились они – Эрик Брун и Рудольф Нуреев. Савин не сравнился бы с красотой настоящего Бруна, который походил на греческого бога. Высокий светловолосый датчанин, признанный мастер своего дела, холодный и невозмутимый. Он знает своё искусство, разбирается в каждом жесте, каждом такте, может преподавать технику. Пылающий словно факел Нуреев – это взрыв чувств, красок, эмоций. Их встреча предрешена свыше, а неизбежность любовной линии очевидна. Татарин нападает на датчанина, берёт в плен без права на помилование. Танец между ними – это признание в вечной любви, а фотография на большом экране с их поцелуем – это её скрепление. Оставшиеся зрители встают с места, слышатся более настойчивые возгласы, которые становятся с течением времени громче музыкального сопровождения. Этери смотрит на сцену, и её словно ударяет током, ей сложно не реагировать на происходящее. - Это будет катастрофой. Это уже катастрофа, - пробубнил Сергей, глядя на Тутберидзе. В одно мгновение балет превратился во второсортное кабаре, которое вызвало всеобщую суматоху. Спектакль продолжали танцевать, но многие зрители уже встали с мест. Это длилось не меньше пяти минут, пока музыка не стихла и на сцену не вышел сам режиссер – Кирилл Серебренников. Он постарался жестами утихомирить публику, но его не слушали. - Сергей… - обернулась Этери на Буянова. Мужчина тут же встал с места и протянул ей руку: - Я отвезу вас домой. Тройка покинула Большой зал чуть ли не через черный вход, да так стремительно, словно и не была на генпрогоне несколько минут назад. Сергей на ходу разблокировал авто и открыл переднюю дверь перед Этери, а заднюю перед Шалашовой. Машина сорвалась с места и, ловко встраиваясь в поток автомобилей, нашла свою полосу на дороге. Сначала в салоне было тихо. Затем, чтобы разбавить томительное молчание, Буянов включил радио. - Кошмар, - послышалось с заднего сидения. Этери судорожно обернулась и буквально вытаращила глаза. - Это не то слово! – прохрипела Тутберидзе. Буянов сжал губы и явно расстроился. - Простите, дамы. Никогда не знаешь точно, что может выкинуть друг-поэт. Я шокирован не меньше вашего, - пробасил он. Снова молчание, и Шалашова снова заговорила. - Я очень люблю Рудика, знаю о том, что он был геем, но вот так увидеть всё это… в такой откровенной постановке… ещё и такие фото… а на сцене-то! Мальчики друг друга не касались, как на репетиции, но этого и не было нужно, чтобы я видела их… их яйца в трико! И они бы обескуражили меня меньше, если бы я не видела их на экране размером с экран кинотеатра! – сказала женщина, а затем пристыженно засмеялась от собственных слов. Этери снова прикрыла лицо ладонью, подумав: «Господи… кто бы мог подумать… всё до этого было в порядке. Зачем Серебренников это сделал?» Автомобиль остановился у подъезда Шалашовой, и к ней навстречу вышел сын. Буянов оглянулся в ту сторону и сделал вид, что Глейхенгауза не увидел. - Ну, Сергей Иванович… могу смело сказать, что вряд ли когда-то забуду этот спектакль, - смущенно улыбнулась Шалашова. Сергей кивнул ей, а лицо всё же засияло румянцем. - Простите меня, пожалуйста. Мне казалось, что я мог показать вам что-то стоящее, а в итоге… - Да нет, что вы, что вы… на такое раз в жизни можно попасть. Я лишь переживаю о том, что же будет с Кириллом Степановичем… он слишком сильно переживал за принятие его спектакля публикой. Это будет болезненным уроком для него… будьте рядом с ним. Поддержите, как сможете. Немногим открывается творческое видение так, как ему… и… мы можем чего-то не понимать. Но не буду даже анализировать. Что было, то было. Спасибо, - ответила Людмила, стараясь быть мягкой. Она вышла из машины, а Сергей тихо пробубнил. - Что, даже к своему не выйдешь? - Нет, - прохрипела Тутберидзе, - Отвези меня домой, пожалуйста. К маме. Это прозвучало как-то по-особенному уязвимо, и, ничего не отвечая, мужчина нажал на педаль газа. Авто сорвалось с места и умчалось по знакомому адресу. Остановившись у ворот, Буянов заглушил двигатель. Уже стемнело. В тихом переулке начали включаться фонари, а у лампочек закружились мошки. - Прости. Я правда сожалею. Кирилл делал эпатажные спектакли и ранее, но до сих пор за границы приличия это не выходило. Только если… чуть-чуть, - сказал Буянов. Этери тяжело вздохнула, и в тихом салоне это ещё и громко прозвучало. Лицом к нему она не поворачивалась, но чувствовала на себе его взгляд. - Всё закончилось не так, как я ожидала. - Я видел, как он изобразил этот прыжок свободы. Словно прыжок над тюремной решёткой. Тема измены Родины может аукнуться не меньше, чем трехметровый член на экране, - заключил Буянов. Этери посмотрела в его растерянные глаза. - Кирилл гей? - Предпочитаю в это не лезть, - уклончиво ответил мужчина. Они продолжили сидеть молча, пока у Сергея не завибрировал телефон. Он вздохнул, закрыв ладонью глаза. - Это Кирилл, - прошептал Буянов. - Почему ты не берешь трубку? Он же твой друг! Ты развёз нас по домам, а теперь поезжай к нему и поддержи! Иначе возникнет такое ощущение, что ты его бросил в самый сложный момент, - настояла Тутберидзе. Сергей посмотрел на неё более осознанно и, соглашаясь, кивнул. Стыдливо опустив взгляд на руль, мужчина снова прикрыл глаза рукой. - Да, ты права. Чертовски права. Но мне бывает трудно с ним общаться, потому что эта его резкая самобытность порой выводит из себя. Он ещё и не такие вещи творил, но вот чтобы вот так… а ведь его мама учитель русского языка, отец блестящий хирург… всё дело было в них, думаю. У Кирилла болезненные отношения с матерью, и в этом я его понимаю. Она никогда не бывает довольна им, а все их разговоры между собой – это критика его художественной работы. Ещё со времён наших первых пересечений у Табакова это было ясно. - Значит, ваши общие интересы – это сложные взаимоотношения с матерью? – уточнила она. Буянов отрицательно покачал головой, но на самом деле Этери сразу поняла, что дело было именно в этом. Она вздохнула. - Именно поэтому там особое внимание уделялось матери Нуреева и их переписке. Думаешь, что этого не видно? Он не Нуреева описал, а себя самого. Взять и устроить обнажённую фотосессию – это в стиле и танцора, и самого Серебренникова. Есть в этом единый порыв, - усмехнулась женщина, глядя в окно. Пауза в салоне затянулась, так как Сергей задумался над ответом. Телефон затих. - У тебя есть ещё час моего времени. Поедем, - вдруг сказала она. - Куда? - Обратно. Либо позовём его в ресторан, чтобы отвлечь. В общении Кирилл приятный, и если бы не то фото на весь экран, то спектакль удался бы. - И ты действительно хочешь этого? – с неподдельным интересом спросил Буянов. Этери молча кивнула, и удивлённый мужчина уставился вперед. Машина тронулась с места. *** Было достаточно поздно, когда Буянов в компании Тутберидзе снова оказались на пороге Большого театра. К их удивлению афишу с премьерой спектакля на 11 июля уже снимали всюду, где она только могла быть размещена. Седовласый мужчина тут же стал мрачнее тучи. - Зачем они убирают? – спросила Этери, проходя мимо рабочих. Пара замерла около огромных колонн, Буянов оглянулся. - Не удивлюсь, если генпрогон пришёлся не по нраву и дату переносят, - расстроенно предположил он. В огромном холле было не так много людей. Сергей подошёл к нескольким незнакомым для Тутберидзе людям, что-то спросил. - Нам за кулисы, - объявил он. Они почти скрылись из холла, когда в стороне их неожиданно окликнули. Этери с интересом смотрела на пару, которая шла к ним. Мужчину она узнала сразу, так как он был довольно известным актёром. Мужчины пожали друг другу руки. - Добрый вечер, Борис, - обратился Буянов, а затем кивнул его спутнице. - И вам, Светлана. - Здравствуй, Сергей, - ответил приятный шершавый голос. Сергей представил Этери своим знакомым. - Этери Георгиевна Тутберидзе – заслуженный тренер России по фигурному катанию, - указывая взглядом, пояснил он, а затем посмотрел на кудрявую. - Мои хорошие знакомые – это Борис и Светлана Смолкины. Женщина пожала руку сначала мужчине, затем его жене. Известный актер театра и кино, Борис Смолкин, был знаком Тутберидзе по роли дворецкого в телесериале «Моя прекрасная няня». Он был невысокого роста со смешным крупным носом, ясными голубыми глазами. Его супруга, намного выше него, совершенно не имела ничего общего с ним. Белокурая красавица с нежными чертами лица и приятной улыбкой сразу же составляла о себе хорошее впечатление. Они были настолько разными, что вообразить их вместе не представлялось возможным. Однако её спокойная ладонь на его плече, открытая поза и блестящие золотые кольца говорили о том, что гармония между ними была намного глубже, чем всё остальное. Борис и Светлана улыбнулись Этери почти синхронно. - А я знаю вас, Этери Георгиевна. Вы гениальнейший человек! – с улыбкой сказал Смолкин. Светлана продолжала рассматривать собеседницу сияющими глазами. - Наш сын Глеб занимается фигурным катанием… вернее занимался. Он перешёл в танцы на льду, - сообщила Светлана. Этери приподняла бровь, отнеслась к информации с неподдельным интересом. Борис взглянул на жену с иронией, и у него значительно покраснели уши. - Ну что ты, Света. Кому ты об этом рассказываешь. Мы же тут не рекламой пришли заниматься, да и человек пришёл отдыхать, как видишь, - прошуршал мужской голос. Буянов сунул руки в карманы и с полуулыбкой слушал их разговор. - Не вижу ничего плохого в том, чтобы гордиться своими детьми и рассказывать об их успехах и увлечениях. Я сама мать, и моя дочь тоже выступает в танцах, - поддержала Светлану Этери. Блондинка мягко кивнула в знак благодарности. - Моя дочь тоже, - глядя на Бориса, ответил Буянов. Смолкин попеременно посмотрел то на Сергея, то на Этери. - Позвольте. Я могу прозвучать совершенно нетактично, но… Диана же… ваша совместная дочь? – обескураженно спросил Смолкин. Этери удивилась, словно слышала о подобном факте впервые и растерянно посмотрела в глаза Светланы. Ей ещё никогда в жизни не приходилось объяснять общим знакомым, что Диана – это не только её дочь. - Да, Борис, - ответил Буянов, и Смолкин молчаливо кивнул. После неловкой паузы Сергей уточнил: - Ну что? Как вам генпрогон? - Ничего иного от Кирилла, Юры и Ильи не ожидал. Просто размышлял, как именно они выставят эту неприглядную сторону Нуреева, - посмеялся Смолкин. - Мы вернулись, чтобы поговорить с Кириллом, - уточнила Тутберидзе. Светлана посмотрела с пониманием, словно Этери, как и подобает жене, поддерживала друга своего мужа. - Да. Думаю, вам следует пройти за кулисы. Он, мягко говоря, уязвлён. Всю гримёрку разнёс, - ответил Смолкин. - Да, мы поторопимся. Боря, Света, приятно было вас увидеть. Нужно выпить вместе по чашке кофе, - похлопав Смолкина по плечу, сказал Буянов. Светлана пожала руку Этери. - Приятное знакомство, Этери Георгиевна. - Можно просто Этери, - улыбнулась ей Тутберидзе. Они разминулись и направились глубоко в недра Большого. Проходя то одно помещение, то другое, они не знали, где именно искать Серебренникова. Настроение царило суматошное, неприятное. Этери еле поспевала за широким шагом Сергея. Мужчина набирал телефон, но друг не отвечал ему. Тогда седовласый начал спрашивать у каждого встречного работника команды и танцоров, где искать. Все отвечали по-разному, пока в итоге им не попался сам «Нуреев» - Владислав Лантратов. Он шёл в компании с Марией Александровой. - Боже, Влад! Рад тебя увидеть! Где Кирилл? – чуть ли не обнимая танцора, сказал Сергей. Печальное лицо переодетого в обычную одежду Лантратова было безутешно серым. - То тут, то там. Мне кажется, что прячется где-то на самых нижних этажах театра. - Что случилось, пока нас не было? – спросила Тутберидзе. Влад посмотрел на неё, поджимая губы и сложив руки на груди. - Скандалище. Кто-то настучал министру культуры напрямую, который даже не присутствовал на прогоне, что и логично. Урина вызвали на ковёр прямо из театра, Серебернников и Посохов чуть ли не подрались на кулаках. Мы начали второе действие, и спектакль прервали. Мы просто ушли со сцены, пока Кирилл срывал голос на кого-то в партере, - ответил Лантратов. Хрупкая балерина рядом с ним опустила глаза. В воздухе витала тревога. Сергей продолжил расспрашивать Лантратова, Этери оглядывалась по сторонам на всеобщую суматоху. - Мы приложили максимум усилий, чтобы выложиться, Сергей. Тем более что это было почти вплотную после гастролей в Японии. Я должен был поменять за два часа десять амплуа, а мне не дали показать себя во всей мощи! И из всего, на что можно было обратить внимание, – это писька на экране? Да это полная чушь! Работа артиста балета сложна физически, морально, а людям словно плевать на то, что вся труппа вжилась в этот спектакль! Это несправедливо! – возмущался Лантратов на фоне. Тутберидзе не хотелось слушать эти перепалки, поэтому она пошла вдоль уже более-менее знакомых коридоров. В голове было много мыслей, и все тяжелые. Она, погружённая в них, прошла длинное расстояние, пока не уткнулась в двери основного зала. Этери уже была здесь несколько часов назад и, влекомая таинственностью Большого, решила толкнуть массивные двери. Они поддались на удивление легко. Перед ней снова пустой зал, который так понравился ей. Свет софитов был направлен на сцену, а в общем зале каждая из лампочек приглушённо работала. Это интимное молчание исторической сцены пугало, потому что показалось, что Большой расстроен. По ощущениям театр был зрелым мужчиной, который умудрённый опытом немало повидал в жизни. Богатый, громогласный, сейчас он был расстроенный мужичок, что молчал, полный недоумения. Посмотрев вперёд, Тутберидзе замерла в проходе. Почти у оркестровой ямы лицом к сцене сидел Серебренников. Он молча смотрел вперед. Женщина оглянулась. Зал был абсолютно пустым. Ускоренным шагом тонкие каблучки мягко окунались в бархат красной дорожки. - Вы тут… - прошептала она так, словно боялась нарушить тишину. Кирилл держал в руках папку, из неё хаотично торчали листы бумаги, и многие из них были разбросаны по полу. Он поднял на неё глаза в широкой чёрной оправе очков, промолчал в ответ. Дерзкий художник выглядел потерянным. У неё в голове возникло много вопросов относительно его реакции на происходящее: «Как он мог подумать, что, если показать обнажённое фото на сцене Большого театра, всё пройдёт нормально? Почему он не предотвратил этого? Чего он добивался этим?». Вместо этого женщина села через одно кресло от него и тоже посмотрела на сцену. Там было так же пусто, как и всюду в помещении. Такой скандал мог вынести любой другой театр, кроме классического. - Знаете, Этери… я известен своими скандальными выходками. Однако я и не скрывал этого. Никогда. Потому что жить свободно в этой стране – это под запретом. Так было и в России, и в СССР. Именно это покорило меня в фигуре Рудольфа Нуреева. Когда он сделал прыжок в свободу, был 1961 год, а в 1969 прыжок в свободу сделал я, родившись. По крайней мере, я так думал. Вместо этого всюду только запреты, запреты, запреты. Моя мама видела во мне учителя по физике, учёного, хирурга, семьянина и добросовестного гражданина союза. Я же видел в себе ничто. Потому что для того, чтобы разглядеть что-то, я должен был узнать о себе хотя бы каплю истины. И я искал себя. И я почти нашёл себя, когда узнал о том, что таким же путём шёл Рудольф. Мы с ним очень похожи. Очень. Оба безбашенные, оба себе на уме, оба не приняты собственной страной. И знаете что? Хуже всего – это одиночество. И ему, и мне оно знакомо. Я хотел показать, что свобода равноценна одиночеству. Думаете, что полуголое фото – это вызов обществу? Нет. Это новый, родившийся человек. Он первобытно оголённый, словно младенец. Он беззащитен, и он тянет руки, чтобы его приняли. Нуреева принял весь мир, кроме родной страны. Меня моя страна тоже не принимает… за это я её ненавижу, - признался Серебренников. Тутберидзе взволнованно посмотрела на него, а от этих слов у неё вспотели ладоши. Ей было что сказать ему, и она почти открыла рот, но Кирилл прервал её. - Голос за сценой был моим. Это я читал письма Рудольфа и его друзей. Мне хотелось показать, что, несмотря на этих людей, он был одинок. Так же, как и я. А его отношения с Эриком Бруном, хоть и были искренними, всё же не смогли избавить Рудика от одиночества, - пробубнил Серебренников и раскрыл перед собой лист А4. Он внимательно посмотрел в него и начал читать. «Мой дорогой, мой любимый, когда ты уехал, что-то умерло во мне - словно мы никогда больше не увидимся. Рудик, ты - единственное живое, что осталось в моей жизни. Когда ты уехал, я никуда не ходил и никого не видел, чтобы люди не спрашивали меня ни о чем и не жалели меня. Я почти не спал... Мне казалось, что ты не писал годы... Но вот я получил твое письмо, мой родной. Теперь не беспокойся обо мне. Я верю в счастливое будущее», - прочитал мужчина. Этери не нашла слов, чтобы ответить. Эти щемящие душу слова напомнили ей Евгению. И вот теперь Кирилл Серебренников зачитывает ей письмо, которому уже много лет. Его написал один влюблённый человек другому. И показалось, что их любовь уже пережил кто-то. Очень давно. - И после этого кто-то посмеет сказать, что любить по-настоящему умеют только мужчина и женщина? Что любовь вообще выбирает, что нормально, а что нет? – спросил он. Тутберидзе растерялась и снова не нашла слов, чтобы описать свои эмоции. Этот странный режиссёр, который даже толком не имел образования в этой сфере, был для Этери загадкой. Он бросал вызов не только обществу, но и самому себе. Спокойные постановки с обыкновенным сюжетом – это не для него. Женщина захотела поговорить с ним, но при взгляде в его печальные глаза на ум не пришло ни единого слова. Кирилл поправил очки и, нагнувшись, начал собирать бумагу с пола. Когда завершил это, он пихнул их в папку, которую спустя мгновение протянул Тутберидзе. - Что это? - Мои заметки по спектаклю. Они есть в распечатанном виде, более аккуратные и сформированные. Эти хочу подарить вам, - пожал плечами Серебренников. Она удивилась. - Но зачем? Это же ваши труды! - Захотелось. Просто так. Вы понравились мне по общению и вызываете чувство доверия. Тут все мои заметки за два года работы. Они мне больше не нужны, так как я запомнил их наизусть. Пусть останутся вам на память, - протянутая рука Серебренникова не дрогнула. Этери засомневалась, ведь свои рабочие пометки никогда и никому не отдавала. Тем не менее, тонкие пальцы неуверенно взялись за шершавую обложку папки, а затем приняли её. Мужчина удовлетворённо кивнул. - Может быть, это и не моё дело, но вы с Сергеем отлично смотритесь друг с другом. Не как пара, а как родители. Простите моё неуместное замечание. Он рассказал мне о том, что вы состоите в отношениях, и я совершенно не удивился. Такая красивая женщина, как вы, не может оставаться одинокой надолго. Желаю вам только добра и любви, Этери. - Может быть, и не ваше, Кирилл. Довольно забавно, что сначала вы делаете комплимент в угоду вашему другу, а затем подмечаете, что у меня уже есть вторая половина. Вас убеждают в том, что эти отношения не всерьёз? Будем честны, - позволила себе съязвить Тутберидзе. Эта крошечная перепалка явно немного подняла настроение Серебренникову, который мягко улыбнулся, опуская глаза в пол. - Хорошо, будем. Может, ваши отношения и серьёзны, но Сергей рассчитывает на иной расклад. Не хочу, чтобы он что-то испортил в вашей жизни. - Как вы можете так бесстыдно раскрывать карты вашего друга? – торжествующе усмехнулась Этери. Кирилл взволнованно поправил очки. - Только не говорите ему, умоляю. Он хороший человек, но его личная жизнь не даёт ни ему, ни другим покоя. Я негативно отношусь к тому, как он поступил с вами, - сказал Серебренников. Этери едко усмехнулась, а затем встала с места, чтобы уйти. - Он может строить в своей голове какие угодно «иные расклады». Всё и всегда зависит только от желания женщины. Если ей что-то нужно, то она примет решение. Если нет, то сделать с этим ничего нельзя, а мне, к слову, от него ничего не нужно. Поэтому рассчитывать ему не на что. Время безвозвратно ушло. Я поменялась и связываться с ним иначе, чем через дочь, не намерена. Забудьте эти разговоры. Лучше займитесь доработкой постановки, - ответила Тутберидзе, поставив жирную точку на данной теме. Вечером женщина устроилась поудобнее в своём кресле с собакой на коленях. Тутберидзе написала смс Жене ещё после первого отъезда из театра и рассчитывала, что та прочитает его рано утром (из-за разницы во времени). Налив в бокал вино, Этери посмотрела на папку, которая лежала перед ней на журнальном столике. Она никогда не видела пометок режиссёров, поэтому, отпив глоток терпкого напитка, взяла бумаги в руки. Массивная папка была тяжелой, набитой впритык, что по бокам материал уже начинал трещать по швам. Открыв на случайной странице, взяла в руки. «Танцор любил рассказывать всем историю своего рождения. В поезде, который следовал во Владивосток, он неожиданно нашёл своё пристанище под стук колёс вагона. Его отец тогда служил на краю СССР, и беременная жена не успела доехать до места назначения в одиночестве. На перроне Хамет Нуреев встречал уже и её, и новорождённого сына», - с любопытством прочитала Тутберидзе. Она начала внимательно разглядывать пометки по краям листа: «Сделать декорацию платформы? Стоит? Может, декорацию поезда? У него была игрушечная железная дорога. Это важно для него?» Перелистывая страницу, увидела несколько чёрно-белых фотографий. - Татарин, как татарин. Что такого поэтичного в нём? – пробурчала Этери. Листая папку, она читала пометки, стараясь не вникать в их смысл, как если бы изучала журнал на досуге. И вот перед ней начался отдельный этап в жизни Рудольфа – знакомство с Эриком Бруном. - Стоит ли в это погружаться? – махнула рукой женщина, но в последний момент её привлекла фотография записки из либретто Серебренникова: «Дуэт. Репетиционный зал. Зеркало во всю стену. Двое мужчин. Концертмейстер за роялем. Две спортивные сумки с репетиционной одеждой. У Руди - свитера, кофты, много балеток. Эрик все время курит. Дым. Это раздражает Руди. Идет репетиция. Ее ведет Эрик. Они тщательно работают над классическими па. Эрик учит Руди. Показывает. Руди внимательно смотрит. Потом повторяет. У него не всегда получается. Внезапно урок перерастает в любовный танец. Страстный и откровенный. Концертмейстер не выдерживает страсти двух мужчин, их поцелуев и ретируется. Тишина. Дыхание. Музыка. Другая музыка. Эрик не бросает сигарету. Они оба окутаны дымом. Ссора. Почти драка. Руди швыряет пепельницу Эрика в зеркало. Оно разбивается. Эрик холодно собирает свою сумку и, не выпуская сигареты изо рта, в кольцах табачного дыма уходит. Руди остается один». Эмоциональный момент, который Тутберидзе представила так ярко, словно это происходило в её комнате. Помедлив, снова отпила несколько глотков вина. Погладив собаку, продолжила читать: «Эрик был старше Руди на 10 лет. Они были полными противоположностями: сдержанный Брун и вспыльчивый Нуреев. Их совместная жизнь была непростой – взаимные сцены ревности, бесконечные ссоры, измены и бурные примирения. Эти отношения никогда не были простыми, так как Эрик держал себя под полным контролем, а Рудольф подчинялся настроению. Яркий и непростой роман закончился в 1980 году, когда Брун возглавил Национальный балет Канады, где он завел роман с одной из балерин, которая по слухам родила от него ребёнка. Рудольф сходил с ума, но поделать что-либо уже не мог. Они отдалились физически, а затем и морально. Им понадобилось время, чтобы возобновить общение, и тем тяжелее это было, когда Эрик Брун заболел раком лёгких. Узнав о болезни, Нуреев немедленно вылетел в Торонто. Они проговорили с ним всю ночь, а на следующее утро Брун уже не мог разговаривать». Крупными буквами в косом почерке было написано: «Записка Нуреева, адресованная Бруну. Написана на бланке больницы в городе Торонто, где Рудольф Нуреев навещал Эрика Бруна перед смертью последнего, последовавшей в 1986 году. Она не была отправлена и все годы хранилась в конверте с надписью «Эрик» в личном архиве Рудольфа Нуреева. Содержание записки носит интимный и конфиденциальный характер». Тутберидзе откинула голову на мягкую спинку кресла. Пугающее чувство какой-то предрешенности. Было странно сравнивать всё это с ними, но под дымкой опьянения у женщины не получалось. Мозг слагал собственные образы. Культурный шок продолжился из-за того, что она читала и недоумевала. Вздохнув, Этери бросила последний взгляд на содержание записки прежде, чем закрыла папку: «Черт подери, ты все равно не добьешься, чтобы я перестал тебя любить!». На душе стало тоскливо. Состояние было таким, словно все её внутренности защемили. Перечитав снова записку, Этери испытала перепад настроения и закрыла папку с перечеркнутой надписью на обложке «Мятежный демон». Буквами жирнее рядом было написано: «Нуреев». Сначала она долго сидела в таком положении, поглаживая спящую Теону. С головы до ног женщина испытала пронизывающее чувство одиночества и беззащитности. Взяв в руки телефон, она открыла альбом с фотографиями и начала просматривать. Все фото были вперемешку, и на большинстве из них – они с Женей. Это успокоило. Стало комфортнее, спокойнее. Вздохнув, кудрявая допила последние глотки вина в бокале и поставила его на журнальный столик. Хотелось выкинуть себя из этого суматошного дня, особенно когда мозг напомнил слова Буянова о том, что соседка слышала её стоны за стеной. Стало стыдно. Прикрывая лицо ладонью, она тяжело вздохнула, и собака сонно поёжилась. После новости о том, что Валентина Лаврентьевна в курсе их отношений, что кто-то подкидывал им записки с розой, а теперь ещё и внимательная соседка подмечает то, чего не следовало бы, – тревожность возросла. Женщина пугалась мыслей о будущем, а ещё что личную жизнь нужно будет пытаться уместить в рамки работы. Впереди будет подготовка к Олимпиаде, а пока… пока она сидит в кресле у себя дома. Одна. *** Не прошло и нескольких дней, как премьеру спектакля отменили. На сайте Большого театра появилось уведомление о том, что билеты на спектакль «Нуреев» будут действительны на балет «Дон Кихот», который и будет показан на исторической сцене театра с 11 по 14 июля (в даты запланированной премьеры «Нуреева»). В связи с этим был устроен брифинг, на котором присутствовал генеральный директор театра Урин, но без Серебренникова и Посохова. Мужчина сказал публике, что причиной переноса оказалась неготовность спектакля. Добавил, что репетиции начались в конце января, но в связи с тем, что с января по февраль время для труппы выдалось «достаточно трудным» (проводился фестиваль по случаю юбилея Юрия Григоровича, и все артисты были полностью заняты), а в конце мая труппа уехала на гастроли в Японию и вернулась только за 20 дней до премьеры, балет оказался не подготовлен. Вот такие слова прочитала в новостной ленте Тутберидзе. Она была дико уязвлена подобным лицемерием и даже не постеснялась позвонить Буянову, но тот не взял трубку. Пребывая в полном смятении, она позвонила Серебренникову, но номер того оказался недоступным. Находясь в перевозбужденном состоянии, женщина пыталась успокоиться, и это почти удалось. Их звонок с Женей был желанным событием. Уж тут кудрявая молчать не стала. Она рассказывала всё в мельчайших подробностях, а когда окончила, стала ожидать ответа на той стороне. - По поводу всего этого. Не была там, но верю каждому твоему слову. Ещё думаю, что этот режиссёр гей, который явно был не против вывести фото члена на экран, да покрупнее, если бы стены Большого позволяли, - посмеялась Медведева. Этери это оскорбило. - Ты вообще внимательно меня слушала? Я тебе рассказала столько всего, а единственное, что тебя увлекло, – это рассказ про член? - Нет, но это самое провокационное, - возразила Евгения. Последовала пауза, из которой Женя сделала вывод, что Этери недовольна. После вдоха девушка сказала. - Я думала, что ты спросишь меня про дебют в образе Карениной, если честно. Если тебе интересно, то приняли его на «ура». Правда, муфта оказалась неудобной, и я постоянно путалась в ней. - Значит надо убрать, - только и смогла ответить Тутберидзе. Женя расстроилась. Она ожидала больше внимания в свою сторону, а вместо этого слушала про спектакль. Помня, что им следует меньше ссориться, брюнетка постаралась быть тактичной. - Мама какая-то взволнованная. Не знаю в чём дело, - после паузы, - Я скоро приеду. Надо будет прогуляться. Что скажешь? - Да, да… - бормотала Этери, а затем расстроенно проговорила, - Мне хочется услышать от тебя лично о премьере Карениной. Возвращайся скорее, я жду тебя. И чертовски соскучилась. Опять и снова. Слышишь? - Слышу. Я тоже, любимая… - более расслабленно ответила Евгения. - Мы пропустили с тобой «Кармен» 25 июня на исторической сцене. Я так хотела предложить тебе сходить, но вся эта июньская суматоха… - нажаловалась девушка. - Ещё сходим, обещаю. А пока расскажи мне всё, что у тебя происходит. Они проговорили ещё полчаса, пока у обеих не улучшилось настроение. Буквально за день до приезда Евгении произошло выходящее из ряда вон событие. Этери неожиданно вызвали в Федерацию фигурного катания для беседы. Она не знала ничего о теме этого разговора, и как обычно её ни о чём не предупредили. Стараясь сохранять самообладание, женщина ожидала, пока Александр Горшков позовёт к себе в кабинет. - Этери Георгиевна! Александр Георгиевич задержится, поэтому придётся подождать его. Желаете кофе? – сказала его секретарь. Удивлённая Тутберидзе кивнула, а затем поправила. - Зелёный чай без сахара? - Да, сделаю, - ответили ей. Этери просидела в коридоре не меньше часа. Такого не было никогда за годы её работы. Горшков был пунктуальным человеком, который не опаздывал ни на минуту. Чем дольше его не было, тем более горьким становился зеленый чай в чашке. Кудрявая извелась, сделала миллион дел, позвонила нескольким людям и уже не знала, чем себя занять. И вот наконец-то в коридоре показался Горшков. Он был красный, словно рак, сбившиеся пряди седых волос мотылялись из стороны в сторону. Мужчина стремительным шагом прошёл мимо сидящей в коридоре Тутдберидзе. Не обращая на неё внимания, он скрылся за дверью кабинета, громко ею хлопнув. Этери совсем растерялась. Они с секретарём переглянулись. - Я зайду к нему через несколько минут, спрошу, готов ли принять вас, - тихо сказала девушка. Этери кивнула ей и, сжимая сухие пальцы, испытала дрожь в теле, а затем захлестнувшее её волнение. Не успела девушка войти, как дверь кабинета распахнулась и послышался громкий голос: «Этери Георгиевна! Зайдите. Никого к нам не впускать и не отвлекать!» Тутберидзе напряглась ещё сильнее и, встав, направилась к Горшкову. Зайдя в кабинет, она тут же ощутила что-то неладное с его настроением. Его пиджак небрежно валялся в стороне, узел фиолетового галстука был туго затянут на шее. Мужчина был красным, а на лбу вздулись вены. Александр Горшков не поприветствовал её, не предложил присесть, был нервным и отчуждённым. Этери подошла ближе к его рабочему столу и села на своё обычное место во время визитов. - Сказать, что я глубоко поражён вашим поведением – это ничего не сказать, Этери Георгиевна! Уж от кого, а от вас таких «свиней» в адрес федерации не ожидал! – начал он на повышенном тоне. Она ощутила, как волосы на теле встали дыбом. Женщина ничего не понимала. - Я был у Павла Анатольевича Колобкова. Меня вызвали звонком прямиком из его приёмной. Можете представить себе моё негодование? – нервничал Горшков. Этери напряглась так, что тело оцепенело от ужаса. Министр спорта вызывает Горшкова к себе, и тут явно попахивало её виной. - И вот я еду, прокручивая в голове миллиард причин, по которым мог провиниться перед ним. Заявляюсь и выслушиваю столько дерьма, словно это не он молодой щенок без опыта, а я! Ваш досуг в Большом театре дошёл до верхушки. - Что?! – удивлённо, ошпарено, экспрессивно воскликнула Тутберидзе. Она вскочила с места и замерла на месте как вкопанная. - То! Если вы считаете, что мы тут с вами играем в игры и «держать лицо» нужно только в Мегаспорте перед камерами, то вы глубоко ошибаетесь! Я не знаю, кто видел вас, кто донёс об этом, но Колобков битый час объяснял мне про этот спектакль. Театральный скандал не должен был затрагивать мир спорта, но ваша фигура в сомнительной богемной компании – это слишком! Эта гадкая постановка наделала много шума, и люди не могут отмыть свою репутацию перед властью, которую высмеивают постановками о советском невозвращенце, - нервно развязывая узел галстука, вопил Горшков. - Да ещё и какого! НУРЕЕВА! ТОГО САМОГО БЕССТЫДНИКА, КОТОРЫЙ ПОЗОРИЛ МОЮ СТРАНУ! Это просто возмутительно! Мне было всего лишь четырнадцать лет, а даже я помню, что это был жуткий ужас и мрак! Этого мрака я нагляделся за всю жизнь! Мне ли вам напоминать про Белоусову и Протопопова? Сто лет назад было, но как отвратительно! Бросать страну, которой обязаны всем! А побег Шпильбанда с гастролей? Кого таскали с ковра на ковёр? Татьяну Анатольевну! Это на тренера ложится грязь его спортсменов! И вдруг выясняю, что в скандалах подобного рода вовлечены и мы? Какого чёрта заслуженный тренер Российской Федерации забыл на гейском капустнике? Как вы вообще узнали про него! Как получили билет? Как посмели туда идти! Этери металась в глубине себя, не знала, как ответить. Её эмоции доходили до предела, но нельзя было поддаваться панике перед Горшковым. Надо было объясняться. - Александр Георгиевич, какое лично я имею отношение к тому, что было показано на сцене? Меня пригласили на спектакль, я согласилась. И я понятия не имела, что будут такие последствия. - Вы были там одна? – громко спросил Горшков. Тутберидзе подумала о Шалашовой, но решила соврать, так как о ней речи до этого не шло. - Да. - Какая ложь! Вы же были там с Сергеем Буяновым! Я не удивлюсь, если этот смутьян и потащил вас на премьеру. Побойтесь бога, Этери Георгиевна! Если продолжаете заниматься своими личными делами, то хотя бы не ходите на свидания на такие постановки! – прикрикнул мужчина. Этери рассвирепела, но позволить себе пререкаться с начальством не могла. Оттого стало обиднее в тысячу раз. Мужчина достал из кармана брюк скомканный платок, которым явно пользовался ещё в кабинете Министра, протёр или кожу лица. Изнеможённый старостью рот скривился. - Я краснел, словно мальчишка, в кресле перед Колобковым. Словами не передать, как мне стало плохо. Не знаю, кому вы были неугодны, что на вас прошёл прямой донос, и человек явно влиятельный. Вас выставили чуть ли не королевой-блудницей, и Колобков явно поверил в это. Он настаивал на сборе комиссии по этике, но я слёзно умолял его обойтись без этого и рассказывал о ваших успехах. Благо недавний положительный визит товарища Мутко, который знает вас с лучших сторон, помог убедить Колобкова, что он зря горячится. Плюс предолимпийский сезон и все ставки на вашу команду… Вам чертовски повезло! Чертовски! Потому что за вами теперь будет пристальное внимание. Теперь сто раз подумайте о том, какие блядки следует посещать, а какие нет! – шипел Горшков. Этери стояла на месте, думая, что ноги сейчас подкосятся. Сделав несколько шагов, она прошла к креслу и чуть ли не рухнула в него. Ей стало дурно. Перед носом стал ощущаться резкий запах, который ударил женщину по голове. На её лоб легла мокрая тряпка, затем она же провела по щекам и шее. Перед ней махали веером из журнала, но она долго не могла прийти в себя. - Перепугала меня, - прокряхтел Горшков, обдувающий Тутберидзе воздухом из-под журнала-веера. - Спасибо, - вяло пробормотала Этери, когда секретарь протянула ей стакан с прохладной водой. Мужчина снял с шеи, мучавший его галстук, и кинул его на стол. Присаживаясь в кресло напротив, он прикрыл глаза, тяжело дыша. - Александр Георгиевич! – разрываясь на двое, сказала девушка. Она вынужденно оставила Этери и подошла к пожилому мужчине. - Давление! – воскликнула она и сначала вышла из кабинета, а затем появилась там уже с тонометром в руках. Закатывая мужчине рукав рубашки, она закрепила оборудование и начала измерение кровеносного давления. Этери попыталась принять вертикальное положение, но безуспешно. Сил не было вообще. Разговор о репутации стоил ей всего своего самообладания. Вздыхающий Горшков устало смотрел на неё, лежащую на диване. - Чтобы такого не повторялось, Этери Георгиевна, скажу одно. Не дай бог перед Олимпиадой произойдёт какой-то конфуз, и наши головы полетят к чертям собачим. Помните об этом постоянно… - пробормотал он, когда запищал прибор. - Слишком высокое! Я вызову скорую! - Нет, Надюша, лучше найди мои таблетки. Всё хорошо, - убеждал он. Последующая неделя с тренировками была из ряда вон плохой. Тутберидзе была в отвратительном настроении, и никто не мог ей помочь, даже Женя. Женщина всё чаще пропадала в кабинете, а тренировки в Новогорске пропускала через раз. Никто ни о чём не расспрашивал её, и знавшая истинную причину Евгения молчала. Девушка старалась просто быть рядом, внимательной и сильной под перекрёстным огнём. Так шли дни за днями, пока не случилось что-то, что могло стать чем-то ещё хуже, чем уже случившееся. *** В тот день всё шло не по плану. Стоило понять, что это не просто совпадение. Анна Щербакова должна была поехать в Новогорск на тренировку, как и все. Артемий Пунин (наставник Ани по прыжкам) слёг в ночь с температурой, а Даниил Глейхенгауз и Сергей Дудаков в первой половине дня на тренировке отсутствовали. Этери Тутберидзе не было вообще. Аномально странные сутки, где в отсутствии главного тренера субботняя тренировка перешла во что попало. Куда именно запропастились Даниил и Сергей знал только Розанов. Он и согласился помочь коллегам в работе с юниорами. Было принято решение остаться в «Хрустальном». Алексей Железняков и Людмила Шалашова сделали день максимально насыщенным на тренировки. ОФП и хореография с ограниченным по времени выходом на лёд, да без подкаток - вот, что смог предложить малоопытный Сергей Розанов. Другим тренерам спортсменов тренерского штата Тутберидзе не доверили. Более того, Глейхенгауз битый час убеждал Розанова, что приедет на каток после обеда. Ему была дана команда разогреть спортсменов, особенно Анну Щербакову. - Но я с Аней не так много взаимодействовал! Она попросит тренировать прыжки, а я натренирован только на Алёну с Сашей! – жаловался в трубку Розанов. - Скажи, чтобы не рвалась в бой! Она же ребенок! Скажи твёрдо, что день пройдёт по облегчённому графику, пока Пунина и Тутберидзе нет. Аня умная девчонка и не начнёт требовать чего-то сверх меры. Понимаю, что разорваться на всех девчонок не получится, но ты оттяни время. Мы с Серёгой приедем после обеда, клянусь! - Что за неотложные дела у вас! Вы оставляете меня за старшего впервые, да ещё и с таким огромным количеством спортсменов! - Блин, Серый, учись! Девчонки должны привыкнуть к тебе, ведь явно будут ездить с тобой на соревнования! – приободрял Глейхенгауз. Розанову эти слова не пришлись по вкусу, но деваться было некуда. В целом начало утра проходило спокойно, и Сергею даже нравилось ощущение главенства. Он внимательно следил, кто и куда идёт, чем занят, долго ли. Контролируя и координируя, парень отсчитывал часы до прихода коллег. Ближе к обеду разогретые девочки начали напрашиваться выйти на лёд, и Сергей не отказал им. Алина Загитова и Женя Медведева откатывались так, как привыкли, и особого вмешательства в их работу не требовалось. Несколько парней-спортсменов по очереди прошли «смотр» Розанова, только потом он выпустил Косторную и Трусову. С девочками работать было просто, но сложнее было удерживать фокус внимания и на них, и на остальных ребятах. Парень, думая, что теряет контроль, начал повышать голос. Многие отнеслись к этому нормально, и вот на лёд захотела выйти Аня Щербакова. Сергей тут же подъехал к ней. - Ань, давай сегодня без длинных каскадов со мной. Скоро Сергей Викторович придёт, он поможет лучше разобраться в твоих фирменных прыжках, ладно? – попросил парень. Аня расстроенно опустила голову. Она так сильно опечалилась, что Розанов замешкался. Глядя на своих девчонок, он издали крикнул им свои замечания и пригрозил пальцем: «Я смотрю!» Вернув внимание к Щербаковой, он вздохнул. - Ну что ты? - Сергей Александрович, я же многое уже умею. Надо программу катать. Я каждый жест и прыжок помню! - Ань, ну как ты себе это представляешь? В зале – это одно, а на льду – это сложнее. - А давайте на лонже попробуем? Вы же с Алёной пробовали, я видела! Это подстрахует… Парень пожал плечами, затем посмотрел на Косторную. Девочка была для него более знакомой, он привык к ней быстрее, чем к другим. Думая, что ничего плохого не может быть за полтора часа до прихода Дудакова и Глейхенгауза, Розанов согласился. - Сначала крути восьмёрки. Минут через двадцать-тридцать подойду. После основательной разминки на льду лонжа была закреплена на теле хрупкой Ани. Изначально всё это уже было странно. Не спортсмен должен диктовать свои условия на тренировочный день, а тренер. Вот только Розанов, не искушённый опытом работы с большим количеством спортсменов, то и дело бросал взгляды по сторонам. Он ощущал ответственность за каждого ребёнка и подростка, старался быть более осторожным. Пара двигалась в спокойном ритме, парень, казалось бы, уверенно держал конструкцию. - Что-то ты плотно работаешь. Давай шире мах, - ни с того ни с сего делает замечание Розанов. Аня удивлённо смотрит на него, пока Сергей оглядывается. - Алёна! По голове сейчас получишь! Расслабились! – возмущённо крикнул парень. Щербакова потёрла перчаткой лицо, глядя на Розанова. Он вернул всё внимание к ней. - Так. Давай-ка быстро, а то все как тараканы разбегаются. Пробуй свои прыжки пару раз, и я ухожу к девочкам, а ты без прыжков тренируй скольжение. Договорились? - Хорошо, - ответила Аня. Они попробовали разминаться сначала с одинарного и двойного, но Розанов почему-то начал нервничать и отчаянно её поторопил. Позже он объяснил это глупыми словами «Растерян, невнимателен, тороплив». Девочка довольно быстро прыгнула свои основные прыжки и захотела соединить каскад из ультра-си, но Розанова это не устраивало. Он начал нервничать, хотя вида не подавал. Первыми на его работу внимательно посмотрели Евгения и Морис. - Зачем он позволяет делать такие размашистые движения? – удивился парень. Женя пожала плечами. Морис отрицательно покачал головой. - Не день, а трата времени, - пробубнил он, отдаляясь от Медведевой. Аня явно была скованна внутри себя, что быстро стало отражаться на её движениях. Они стали более «деревянными» и «неловкими». Один тройной лутц не получалось прикрепить к другому, и каскад рассыпался так же быстро, как и пытался быть собран. Алёна с Сашей уже во всю отвлекались, подъезжая ближе к бортам, что выводило из себя Сергея. - Ань! – воскликнул брюнет. Аня подняла на него свои огромные детские глаза, поняла, что зря всё это затеяла. Женя недовольно скривила лицо, и проезжающая мимо неё Загитова шепнула ей: «Ненавижу лонжу с ним. Вечно руки трясутся». - Всё. Я обещаю, что если сейчас не получится мой каскад, то отстану от вас, - пропищала Щербакова. Сергей вздохнул, и они начали синхронно набирать скорость. Дальнейших событий можно было избежать. Более того, впоследствии истинных причин Аниной травмы никому не объявили. Признаться в том, что в тренерском штабе порой происходила расхлябанность работы в отсутствие Тутберидзе, – это верх неприличия. Поэтому сломанная левая нога Щербаковой – это официально случайная травма, которая произошла ввиду исполнения тройного прыжка в спортивном зале Новогорска. На самом деле девочка не смогла докрутить четверной прыжок каскада, так как Розанов не ожидал, что она прыгнет такое количество вращений за раз, и просто уронил её на лёд. Разбирательств устраивать не стали, но Тутберидзе, которая узнала от Жени всё в мельчайших подробностях, вызвала Розанова в свой кабинет уже вечером. Ей понадобилось всего десять минут, чтобы вышедший из её коморки Сергей был багровым, словно гипертоник. Женя и Даниил Глейхенгауз стояли у дверей, поэтому вылетевший парень чуть не сбил их с ног. Его тёмные злые глаза посмотрели на брюнетку в упор, словно не замечая перед собой. Ошарашенный Глейхенгауз схватил его за плечо, но тот грубо скинул его руку с себя. Мгновение в молчании, и Розанов исчезает, а Глейхенгауз мчится ему в след. Девушка помедлила и только спустя время постучалась в дверь. Ей ничего не ответили, и она вошла без разрешения. Поднятые на неё бешеные глаза, тут же стали менее безумными. - Как ты? – тихо спросила Женя. Этери выглядела усталой. - Отвратительно. - Я… - промямлила девушка и вместо слов подошла ближе. Осторожные руки накрывают собой сначала плечи Тутберидзе, затем шею. Женя делает это так аккуратно, словно боится удара током. Кудрявая, сидевшая к ней спиной, кажется невозмутимо спокойной. На самом деле внутри неё кипит злость, которая не знает границ в своей разрушительности. - Я выгнала его, - прохрипел стальной голос. Девушка сильно поджала губы. - Не ожидала, что Даня так меня подведёт, - продолжила рассуждать женщина. Женя аккуратно запустила свои пальцы в кудрявые локоны, постаралась этим жестом расслабить напряжённую светлую голову. Медведева начала судорожно размышлять о том, что она могла бы ответить на эти фразы любимой, но тут же осеклась. Девушка прекрасно понимала, что хотя бы одно произнесенное слово критики управленческого решения Этери и это обернётся скандалом. Сказать ей о том, что виноваты Глейхенгауз и Дудаков, которые свалили большую группу старших и младших на одного неопытного тренера, – это косвенно упрекнуть и её в безоговорочном доверии, оказанном своей команде. Намекнуть на то, что в предолимпийский сезон нагрузка на тренеров возрастает и они вынуждены откладывать свои личные дела на потом, – это тоже упрёк. Для Этери все эти обстоятельства – это лирика. Для неё не могло быть выходных, когда лично она могла прийти на каток в любое время. Важнее рабочих моментов, она не ставила почти ничего в этой жизни, кроме семьи и любви. Именно первое и было причиной её отсутствия – это личная просьба Этери Петровны. - Аня выбыла. Судя по всему, надолго, если не навсегда. Теперь у нас только Трусова обладает арсеналом ультра-си. Это делает нас уязвимыми перед грядущим сезоном, - пожаловалась Тутберидзе. Женя была отчаянно рада тому, что Этери сидела к ней спиной, потому что та могла бы увидеть реакцию на эти слова. И она бы вряд ли понравилась кудрявой. - Но… - неуверенно шепнула Евгения, - Аня может успеть восстановиться. Разве нет? - Переломы долго восстанавливать, особенно этот. Спасибо Розанову. Дай бог, чтобы ходила нормально, - прагматично отреагировала женщина. - Ты так говоришь, словно Аня виновата в том, что случилось, - дрогнул Женин голос. Этери обернулась и посмотрела на Медведеву строго. - Уже не имеет значения, кто виноват. Она не сможет кататься. Я - тренер, а не врач, поэтому прогнозов давать не могу. Стоит переключиться на Сашу, а если Аня сможет сохранить здоровье – это счастье. - Как… это… жестоко…. – долгими паузами, прошептала Евгения. Этери встала с места и тут же обняла любимого человека. Она постаралась выразить тем самым, что взволнована случившимся и ищет поддержки. Вместо этого Медведева подумала тогда, что услышать такие слова от тренера – это страшно. Работа в «Хрустальном» после ухода Розанова стала в несколько раз напряжённее. Если раньше можно было распределить обязанности между собой, то теперь всё вернулось на уровень 2016 года. Вот только нынешнее положение не соответствовало амбициям Этери Тутберидзе, которая собиралась работать на максимум в этом сезоне. Она строила планы на каждого спортсмена, поэтому выбывание хотя бы одного из команды – это утрата полезного рабочего времени. Тяжелее всего было Алёне Косторной, которая привыкла к Розанову. Его не было всего несколько дней, а она уже ощущала себя не в своей тарелке. Расстраиваясь, падая, обижаясь, девочка не могла взять себя в руки. Этери теперь пребывала на катке чуть ли не все часы в сутках, поэтому от её настроения зависело всё. Сложно было и Даниилу Глейхенгаузу, который выслушивал, как с ним общаются сквозь зубы. Ему было обидно за друга, а ещё неимоверно стыдно, что так его подставил. Ранним утром, когда Этери по обыкновению ещё не пришла, за бортиком появился Сергей Розанов. Многие оглянулись на него, зашептались. - Поговори с ней, убеди. Она накинется на меня, если я подойду к ней ещё раз, - требовал Розанов у Глейхенгауза. - Я пробовал. Она и слышать не хочет. - Что мне тогда делать?! Я вылетел, а ты ещё тут! Это несправедливо! – последняя фраза разлетелась надо льдом, но спортсмены постарались сделать вид, словно не слышали этого. Евгения решила подъехать чуть ближе, но её тут же заметил Розанов. Глейхенгауз обернулся на Женю, и девушке ничего не оставалось, кроме как сделать вид, что она отъезжает в сторону. После этого парни довольно быстро покинули помещение. - Розанов сегодня приходил, - садясь в машину к Этери, сказала Женя. Они собирались на вечернюю прогулку после тренировки. Сначала авто выехало с паркинга, и только потом Тутберидзе ответила. - И? - Вопил что-то о несправедливости. - Пф, - усмехнулась женщина. Женя недовольно отвернулась к окну и постаралась сдержаться, чтобы не ляпнуть чего-то лишнего. - Ну что, Жень? Говори. Вижу, что хочешь. - Зачем? Чтобы мы поругались? Ты ведь воспринимаешь в штыки всё, что касается твоей работы. - Попробуй начать. Обещаю не ругаться, - настаивала Этери. Женя несколько раз вздохнула. Женщина бросила на неё косой взгляд. - Прости, но на мой взгляд… ты погорячилась, выгнав его. Потому что сезон ещё не начался, а Глейхенгауз уже клюёт носом за бортиком. Потому что Дудаков какой-то рассеянный, да и ты вся на нервах. То, что Сергей Александрович допустил травму, – это плохо, да. Вот только ты совершенно не учитываешь то, что он оставался в тот день один. Если ты считаешь, что это не впервые, то я глубоко разочарую тебя. Даниил Маркович и Сергей Викторович страховали его. Он нормальный тренер, пусть и не совсем опытный, - с пылом заговорила Медведева. Она и сама не знала, почему вступилась за него, может быть, из-за того, что видела его растерянность в глазах в тот день. Тутберидзе держала лицо строго, серьёзно. - Быть «нормальным» недостаточно. Он должен был научиться брать на себя ответственность. Вместо этого начал нервничать и показывать себя слабохарактерным. Даня в его возрасте взваливал на себя ещё больше и всегда справлялся. - Но как ты можешь сравнивать двух разных людей, Тери, я не пойму! Это смешно! Они совсем не похожи! Ты не дала Розанову адаптироваться! – возмутилась Евгения, повышая голос. Тонкие пальцы захрустели оплёткой руля. - И не надо раздражаться! Ты и на Ане крест поставила! Так нельзя! – ещё более уязвлённо добавила брюнетка. - Я спросила твоё мнение, а ты настаиваешь на том, чтобы было сделано так, как видишь ты. И в итоге сама провоцируешь ссору. - Нет! Я хочу, чтобы ты мыслила шире! Но, - вздыхая, - если ты уже попёрла его, что я могу сказать? Мне не хотелось быть равнодушной ко всем и их работе. - Евгения, твоя задача – это думать об Олимпийских играх. Ясно? Больше у тебя забот быть не должно. Вопросы управленческого характера, кадровых перестановок и моих решений – это не твоя компетенция. Не хочу прозвучать грубо, но ты только спортсмен. Я – тренер. Свою работу знаю и люблю. Достаточно один раз проявить себя трусом, чтобы я сделала выводы. У человека либо есть характер, либо его нет, - ответила Тутберидзе. Дальше они ехали молча, но единственно правильный жест, который смягчил все, – это Женина ладонь на колене Этери. Они провели хороший совместный вечер, и автомобиль остановился почти у дома Евгении. Во двор заезжать не стали, чтобы Валентина Лаврентьевна не увидела их в окно. Было достаточно темно. - Всё хотела сказать тебе, что рада, что всё возвращается в прежнее русло. Правда, лето получается скомканным, как ни крути. Мы так и не съездили куда-нибудь на отдых, а я так хотела… - призналась Этери. Женя улыбнулась и, глядя на профиль любимой, мечтательно вздохнула. - У нас с тобой ещё есть последний месяц лета и целая осень, разве нет? - Так-то да, есть. Вот только твои бабушка и мама теперь внимательнее к нам, - расстроенно сказала Тутберидзе. Девушка сняла ремень безопасности и пододвинулась ближе. Положив голову на женское плечо, брюнетка закрыла глаза. - Не хочу, чтобы что-то менялось в наших отношениях. Мне это тяжело даётся. И я рада, что шоу закончились. Теперь будем вместе двадцать четыре на семь. - Кстати, как дела с долгом твоей мамы? Твои деньги помогли? – поинтересовалась Этери. Женя пожала плечами. - Гонорар выплатили, я отдала ей. Пока молчит, значит всё в порядке. Ещё успею поговорить с ней о долгах. Давай сейчас не об это, Тери? – подняв голову, шепнула Медведева. Их глаза в ночи были блестящими из-за редкого света от окон домов. - Уже полночь, мы прогуляли несколько часов, - прошептала Евгения в губы любимой. - Ну зачем ты так делаешь? - Темно, как в жопе. Глаз можно выколоть. Успокойся и иди сюда, - снова прошептала девушка и прильнула к губам возлюбленной. Они соскучились, сильно, пронзительно. Было в этом что-то трепетное, когда, сливаясь воедино, их губы стали горячее. Любовная буря, которую они переживали, неоспорима. Глаза их были плотно сомкнуты, но даже через них показалось, что рядом мелькнула яркая вспышка света. Тутберидзе захотела взглянуть в ту сторону, но Женя не дала ей отстраниться. Так они вместе просидели в машине, разгорячённые летом. *** Август, 2017 год, г. Москва, Россия. Лето в лесу. Для кого-то обычные будни. Для кого-то природа – это место, куда приезжать не хочется. Но Женька природу обожала. Стремилась к ней. Поэтому, планируя совместный отдых, она подыскивала маленький уютный домик самостоятельно. Они всё-таки нашли время в суматохе, чтобы скрыться из города вместе. Да, снова приходится довольствоваться несколькими днями, но зато какими! После шумной Москвы это было исцеляющим бальзамом, способным зарядить энергией и восстановить силы. Местность, по её задумке, должна быть глухой, естественной и экологичной. Только там, по её мнению, они могли провести незабываемые вечера в покое и тишине. Подходящий домик нашёлся довольно быстро. Заключив договор аренды и получив ключи, пара собралась в путь. Он был не далеким по расстоянию, шумным и неторопливым. Они всю дорогу громко смеялись, общаясь, позавтракали, остановившись на заправке, выходили любоваться на рассвет, съезжая с трассы, заезжали в супермаркет загрузиться пакетами с едой. В середине пути Женя рассыпала по салону картошку фри, которую до этого слёзно вымаливала у Тутберидзе где-то у окна Макавто. Этери насупилась и почти до самого приезда ворчала, что салон теперь пропахнет фастфудом. Зато когда они увидели дом, то испытали настоящий восторг. На небольшой поляне, прямо в лесу, стоял одноэтажный аккуратный домик. Вокруг стояла такая тишина, что в ушах аж звенело. Птички перелетали с ветки на ветку, а мошки носились наперегонки со стрекозами. - Мне нравится! – улыбнулась Этери, вдыхая свежий воздух. - Никакой суеты. Они обошли дом по кругу и позади, в метрах пятидесяти от него, увидели небольшое озеро. Тутберидзе приобняла Женю и погладила её по плечу. - Всё, как ты любишь, смотрю, - прошептала Этери. Евгения посмотрела на неё снизу-вверх и, ловко накрутив кудряшку себе на палец, кивнула: - Именно. Они заворожённо смотрели на великолепие и даже словами не могли бы высказать, как много им тут нравится. - Дом внутри тоже должен быть хорош, - сказала Медведева, и они тут же туда отправились. И в самом деле. Обойдя все комнаты, они заглянули в каждую из них. Всего две спальни, санузел, гостиная и маленькая кухонька. Осмотрев владения, девушка неожиданно громко крикнула. Этери вздрогнула, округляя глаза. - Свобода! – растянула крик Евгения. - Мы можем делать, что хотим! В ответ на это ошарашенная Тутберидзе рассмеялась. Громко, заливисто, дыша полной грудью и без опаски. Она шлёпнула Женю по пятой точке. - Я пойду разбирать вещи, и потом можем прогуляться по окрестностям, - предложила Этери. Женя уже скинула с себя спортивную кофту, пропала в кладовке в поисках ведра. - Буду мыть твою машину, - пробубнила девушка, когда победоносно вытащила ведро, перчатки и тряпку, - Чтобы у кое-кого не воняло картошечкой фри. В ответ на это Тутберидзе показала язык и съязвила: - Давай-давай. И потщательнее! Выйдя на задний двор, Этери застала такую картину. Лохматые каштановые волосы прилипали к Жениному лбу. Она периодически «ныряла» куда-то за задние сидения авто, оттопыривая пятую точку. Мыльная вода была где-то рядом, туда периодически опускалась рука в перчатке и окунала тряпку. Двери были открыты настежь, и из салона доносилась модная попсовая музыка. Вид – загляденье. Этери с улыбкой наблюдала, как напрягаются икроножные мышцы и поясница Медведевой от частых наклонов вперед. Казалось, что она ещё и пританцовывает. В руках у женщины был контейнер с горячими бутербродами, термос с чаем, а подмышкой плед. Поняв, что выдвигаться на прогулку рано, Этери положила свой инвентарь на рядом стоящий уличный столик. Женя была занята и ковырялась достаточно тщательно, так как мусор приходилось собирать руками в отсутствие пылесоса. Тутберидзе медленно начала подкрадываться к ней, а затем, подойдя вплотную, задумалась, что в такой позе очевиднее напасть на самую беззащитную точку. Именно туда она ткнула указательным пальцем, сразив храброго самурая наповал. Женя громко взвизгнула и тут же выпрямилась, потянувшись руками к ягодицам. - Какого хрена! – завопила Медведева, и Этери тут же отшатнулась, громко смеясь. Покрасневшая Женя негодовала. В её рыжих от солнечного света глазах читалось глубокое возмущение. - Ты совсем сдурела? Больно же! – предъявила Медведева. Женщина не могла перестать улыбаться, поэтому, подойдя поближе, еле сдерживалась от заливистого хохота. - Давай поцелую там, где бобока, - подражая интонацией мамочкам, которые успокаивали маленьких деток, сказала она. Женя разозлилась ещё сильнее. - Может, мне тебе ткнуть туда же? Чтобы неповадно было? Или тебе такое даже понравится? – съязвила Женя. Этери тут же нахмурила брови. - Эх, и бесстыжая, Жень. И не стыдно тебе меня моими слабостями попрекать? - А тебе тыкать пальцем мне в жопу? Знаешь же, что не люблю такое, - замахнувшись тряпкой, пробухтела девушка. Этот жест драки не прошёл мимо грузинки. Она схватилась за одну их перчаток Медведевой и потянула на себя. - Что ты делаешь? – менее серьёзно спросила Женя. Она видела, что настроение было прекрасное для того, чтобы дурачиться. Так они и сделали. Словно малые дети, носились вокруг машины, сражались на тряпках, брызгались грязной водой из ведра. Будучи грязными и вспотевшими, решили закончить уборку вместе. На этот раз ладонь Тутберидзе намного мягче ложилась на Женины ягодицы. Они постоянно друг другу улыбались. Прогуливаясь по лесу, они нашли красивое место. - Хочу тут, - попросила Медведева. Они тут же расстелили плед и сели на него. Погода была прекрасной. Поляна была залита солнцем, было тепло, и вокруг щебетали какие-то лесные птицы. Раскладывая свои вещи, девушки устроились поудобнее. Женя тут же достала книгу, подаренную ей Димой Козловским, а Этери начала копаться в телефоне. - Тебе не надоел экран? Мы же не в городе, что за срочность? – спросила брюнетка. Этери пожала плечами. - А что ещё делать? - Ну, лежать, любоваться природой, читать, - предложила Медведева. - Скучновато, я могу уснуть, Жень. - Ну, засыпай. Сон будет лучше на природе, тем более что погода располагает. Их райский оазис был окружён со всех сторон деревьями. Они создавали ощущение защиты и умиротворения, поэтому Этери потребовалось немного времени, чтобы задремать, лёжа на спине. Евгения же, лёжа на животе, читала книгу. Солнечный свет освещал лесной пятачок и подогревал землю. Пение птиц, запах смолы и цветов кружили голову. Неудивительно, что сосредоточиться на строчках рассказа не получалось. Облокотившись головой о руку, Евгения прикрыла глаза. Вдыхая аромат природы, она расслабилась. Клетчатый мягкий плед, её кофта, свернутая в клубок под бронзовыми кудрями. Плотно закрытые глаза были без макияжа. Спящее лицо было невинным, словно принадлежало ангельскому младенцу. Девушка залюбовалась. Она замечала, что когда Тутберидзе не торопилась со сборами, то её кудри завивались ещё сильнее, чем обычно. Захотелось сначала понюхать их. Стараясь не будить любимую, она нагнулась максимально близко и вдохнула воздух. Это был аромат парфюмерии и средств для ухода за волосами, который впитал в себя запах улицы и свежести. Пальцы сами потянулись к волнам, начали касаться и гладить их. - М-м-м… что ты будишь меня… - нажаловалась Тутберидзе, которая спала не очень-то глубоко. Она, кряхтя, перевернулась на бок, и Женя сделала то же самое. Им было светло и просторно здесь, поэтому без особого стеснения они обнялись и задремали уже вместе. К вечеру мясо на мангале шкворчало во всю. Природа постепенно погружалась в сон, а пара только начинала проводить досуг. Им всегда было о чём поговорить, а совместная организация ужина – это их любимое занятие. Было решено, что погода достаточно хороша, чтобы поесть на улице. Свежий запах нарезанных овощей, теплый хрустящий хлеб, закуски и длинные свечи в вычурных подставках – это настоящее подобие баварского ужина. Когда мясо и сосиски разместились на тарелках, девушки удовлетворённо зачавкали. - Так плотно я ем только с тобой, - сетовала Тутберидзе. Она не очень любила сидр, но открытая бутылочка напитка стояла рядом с тарелкой мяса. Женя улыбнулась. - Я тоже, - подмигнула девушка. Вместе они позволяли себе отпускать ограничения и диеты. Ненадолго. После ужина долго разговаривали, слушая стрекотание сверчков. Находящийся рядом водоём придавал воздуху поистине свежий аромат. Прижимаясь друг к другу теснее, вместе укутываясь в плед, они целовались, погасив свет на улице. Такие поцелуи были самыми интимными, словно украденными у времени. Ночью Женя попросила у Этери: - Давай съездим на то озеро, где мы были в том году? На мой день рождения? Этери пообещала, что осуществит это желание. Глубоко ночью женщина увидела сон. Огромная театральная сцена. Посередине – танцор. Глубокое плие и плавное положение ног на полупальцах. Взмах. Руки – это отдельный вид искусства. Всё в движениях ново, смело. Дикий танец артиста балета начал полыхать, словно огненный феникс. Животные рыжие глаза, такие яркие, словно жерло вулкана. На женскую тонкую талию дерзко ложится ладонь. Сердце бешено колотится, потому что она чувствует спиной своего партнёра. Он надёжен. Единственное, что выдаёт его волнение, – это сбивчивое дыхание. Вращение, и Этери, пошатываясь, теряет за спиной опору. Оборачиваясь, она видит перед собой обнажённую Евгению. - Что с тобой? – ужасается Этери и слышит за своей спиной гул. Женино лицо в ярком актёрском гриме, а глаза испуганные, словно тигра в клетке сейчас усыпят. Женщина пугливо поворачивается к залу, и яркий свет прожектора ослепляет её. Она слышит неодобрительные возгласы, чувствует кожей рёв толпы. Скоро зал разорвёт их на части. Звон в ушах, и, желая спастись, Этери отворачивается от них и тянет руки к Жене, которая мгновенно отходит от неё. - Моя страна подготовила мне клетку. Я не могу! – говорит что-то странное Медведева и тут же начинает бежать. Этери не может крикнуть ей вслед, поэтому просто пытается догнать любимого человека, но сцена растягивается, и расстояние между парой не сокращается, а только увеличивается. Почти у самой ширмы Евгения оборачивается и делает высокий, длинный, грациозный прыжок. Всего за секунду она исчезает, оставляя Этери на сцене в одиночестве. Женщина просыпается в собственном поту, её будит Женя. Тяжело дыша, Этери пытается вернуть себе размеренное дыхание. - Ты как? – взволнованно ощупывает лоб Евгения. Ей ладони собирают капли пота, женщине становится попрохладнее. - Тревожно. Очень страшно, - сбивчиво хрипит Тутберидзе. Женя без лишних слов прижимается к любимой и обнимает. - Дурной сон. Всё хорошо. У меня такое тоже бывает, - бормочет девушка. Её размеренный голос успокаивает, но перед глазами Этери всё ещё стоит образ балетного прыжка. - Мне приснился этот чёртов спектакль. Провались он пропадом, - признаётся женщина. Девичья рука гладит кудрявые волосы, убаюкивает. - Спи, спи. Это всего лишь сон. Люблю тебя, - монотонно шепчет Евгения. Сделав глубокий вдох, Этери прикрывает глаза: - Я люблю тебя больше. *** Всё самое худшее всегда происходит неожиданно. Счастье желаемо, но, если его много, оно становится обыденным. Бывает ли счастья много? Как понять, когда ожидать за светлой стороной темную? И стоит ли вообще её ожидать? Где ты будешь находиться, когда неприятность захлестнёт тебя? Парализует? Окажется ли кто-то рядом, чтобы помочь, или весь груз придётся тащить на своих плечах? На что вы готовы ради любви? Пожертвуете ли собой и своими чувствами, чтобы обезопасить того, кого любите? Вы броситесь под поезд, если эта любовь от вас… уйдёт? Очередной визит в федерацию был ещё напряжённее, чем предыдущий. Теперь Этери Тутберидзе со страхом относилась к просьбе явиться на беседу к Александру Горшкову. Она судорожно вспоминала всё, что делала в последнее время, прикидывала о причинах срочной явки. Прикладывая все свои душевные силы для того, чтобы сохранять самообладание, она даже вызывает такси, чтобы дрожащие руки на руле не смогли стать причиной дорожно-транспортного происшествия. Идя по коридору, она уже ощущает, как помогают успокоительные таблетки, но сердце продолжает нервно биться. Её приглашают, она делает вдох и заходит в кабинет. Дверь за ней плотно закрывается, оглядываясь, Этери испытывает необъяснимую панику. Александр Горшков в кабинете не один. С ним Александр Коган. Двое мужчин сначала приглушённо разговаривают между собой, а затем тут же смолкают, как только Тутберидзе появляется на пороге. Шаги отдаются звоном в ушах, и Этери не знает, чего ожидать. По лицам мужчин видно, что произошло что-то пугающе страшное. Возможно, что фатальное, катастрофичное. Ей указывают острыми пальцами на стул. Женщина садится и видит перед ней длинный стакан с водой. - Прошу сначала выпить. Тут пустырник, валериана, - задумчиво просит Горшков. Этери напряжённо смотрит на стакан, прячет руки под стол и тесно сплетает между собой пальцы. - Спасибо, не буду, - хрипит голос. Вздох сожаления. Коган отходит к окну, не пытаясь встретиться с Этери взглядом. Горшков располагается в своём кресле. - Как пожелаете, - бормочет Александр. Этери начинает казаться, что в воздухе пахнет кортизолом. Она не понимает, откуда этот запах: от её тела или от тел мужской половины кабинета. Ей страшно заговорить первой. Очень страшно. Поэтому она взвинченно ждёт. - Я не знаю, как начать разговор, - действительно растерянно говорит Горшков. Коган выглядит так, словно ему стыдно или страшно. Его руки в карманах, поза даже со спины выглядит напряжённой. Этери удерживает себя от произнесения хоть одного звука голосовыми связками. Внутри всё дрожит, и эта дрожь, которой напиталась вся душа, уже в открытую отражается на её теле. Александр Горшков берет в руки какой-то конверт и небрежно через свой рабочий стол бросает его на поверхность перед Этери. - Откройте, - гробовым тоном, словно палач, требует он. В голове проносится тысяча мыслей, и первая из них: «Бежать!» Челюсть стучит, кажется, что это слышит даже стоявший у окна Коган. Карие глаза опускаются на белый конверт, и возникает смысловая и мыслительная пауза. Громкая, звенящая тишина. Тонкие пальцы шуршат бумагой и достают фотографии. Задержав дыхание, она непроизвольно приоткрывает рот, и единственное, что вырывается из сдавленного тисками горла, – это глухой звук «Ах-х...». Через такой звук последние капли жизни покидают человеческое тело. Он не выражает ни боли, ни страха, ни ужаса. Он выражает опустошение, отчаяние, обречённость. Тело перестаёт дрожать, словно окунается в ледяную воду и тут же замерзает, как после глобальной экологической катастрофы. Пальцы деревенеют, а в глазах застывает влага, как при минусовой температуре. Этери страшно поднять глаза. - Я… мне… - с трудом басит Горшков, который и сам на пределе эмоциональной грани, - такое… впервые. Я многое в жизни повидал, но это не сравнится даже с доносами на Станислава Алексеевича… Этери задерживает дыхание, плотно сжимает губы. Она смотрит на их поцелуй с Женей. В машине, причём не понятно, где именно. Пальцы чувствуют, что фотокарточка не единственная. Перелистывают. - Сначала думалось, что это провокация. Убедить себя в этом, я не смог, - продолжает Горшков. Сердце замедляет ход, кажется, что тело накрывает резкая слабость. Оцепенев, она не может вспомнить ни одного человеческого звука, чтобы что-то ответить. - Как давно это у вас с ней? – неожиданно вмешивается Коган. Ему самому мерещится, что всё это шутка, не всерьез. Этери отрывает глаза от фотографий, и с её правого глаза выкатывается крупная слеза. Она молниеносно скользит по коже и замирает в районе середины щеки. - Бессмысленно сейчас что-либо отрицать, - надавил Горшков, глядя в упор на её профиль. Женщина «жуёт» губами, челюсть вздрагивает. Зубы впиваются во внутреннюю часть рта и с силой вырывают крупный кусочек кожи. Рот молниеносно заполняется кровью. - Больше года, - скрипит голос. Вторая слеза из левого глаза тут же падает прямо на фотографии, которые она держит перед собой. Фотобумага, изображающая их довольные лица, тут же теряет прямую линию формы, впитывая воду. Она – это человек, которому дали последнее слово перед казнью. Женщина понимает, что с этого мгновения жизнь делится на две части: до и после. Если «до» раньше казалось сложным этапом, то «после» - это безусловная смерть. Репутации, отношений, перспектив, семьи. - Упаси господи, что я подобное спрашиваю. Вы ведёте с ней интимную жизнь? – с плохо скрываемым пренебрежением спрашивает Горшков. Тут спертое дыхание сковывает связки стальными тросами. Тело кричит: «НЕТ! НИЧЕГО НЕ ГОВОРИ!», но испуганные глаза отвечают: «Больше года вместе. Да». Она успевает прикрыть ладонью рот и отчаянно трясёт головой. - Нет… - успевает вымолвить она. Горшков морщится. Коган оборачивается, не выдерживая. - Это невозможно, Саша! Это нереально! Она встречается с Серёжей Буяновым, я сам видел! Они возобновили отношения, растят дочь. Как ты можешь думать, что Этери Георгиевна способна на такое! – нервно басит Коган. Этери опускает голову и больше не может удерживать слёзы. Она вздрагивает, когда старческий кулак ударяет по столу. - А ЧТО ТЫ МНЕ ПРЕДЛАГАЕШЬ ДУМАТЬ?! – кричит Горшков и тут же густо краснеет. Дрожащий от испуга Коган выглядит растерянным. - Я вижу это и не знаю, какими мыслями теперь думать! Это же катастрофа, Саша! – нервничает Горшков и закрывает рукой левую часть лица. Мужчину трясёт, словно он едет на машине по глубоким кочкам. Повисает молчание, которое не прерывается даже вздохами Тутберидзе. - Что мне делать? Писать на неё заявление в полицию? Она наш самый главный тренер и надежда на золотые медали у страны! – негодует Гошков, а Коган покрывается багровыми пятнами. - Уволить я её не могу, убрать Медведеву к другому тренеру в предолимпийский сезон – это смерти подобно! Что мне с ней делать? – вопит мужчина так, словно Этери в кабинете вовсе нет. Коган снимает очки, закрывая глаза, садится в кресло напротив собеседников. В кабинете снова царит гнетущее молчание. - Так. Сделать вид, что я этого не видел, я не могу. Позволять этому дальше происходить тоже. Этери! – резко обращается Горшков к женщине. Она с трудом поднимает на него заплаканные глаза. - Я не священник, чтобы читать вам проповеди о морали (А ХОТЕЛОСЬ БЫ!). Разорвать этот ужас, прекратить, растоптать – это вопрос времени. На кону стоят золотые медали. Евгения – это наш главный претендент на победу. Вы будете продолжать с ней работать, но если не дай бог… - зловеще шепчет он, - я узнаю от кого-то или лично увижу, что между вами отношения продолжаются… вопреки всему вы будете изгнаны из мира фигурного катания с таким скандалом, что вы пожалеете, что когда-то вернулись в Россию из Америки. Я клянусь, что разрушу вашу карьеру до основания и вы не то что работу найти не сможете, но и на свободе вряд ли останетесь! - Саша! Побойся бога! Как ты можешь говорить такое! Она сказала тебе, что… интима нет… что… это что-то явно несерьёзное, что это… - вскочил Коган на защиту Этери, но Горшков его прервал: - Ты в своём уме?! Что они вместе могли делать целый год? - Жене нет восемнадцати лет! Она умная девушка и вряд ли станет рисковать всем, чтобы спать с собственным тренером! – твердо возражает Коган. В глазах Горшкова растерянность, он явно хотел бы, чтобы его убедили во всём этом. Он начинает издавать нечленораздельные звуки, словно забывает слова. Садясь в кресло, мужчина закрывает лицо руками. Пауза длится долго, пока глава Федерации фигурного катания не принимает решение. - Ваши эти отношения и их изменение могут сделать Медведеву нестабильной. Я не могу себе позволить рассчитывать на счастливый случай. Она подросток, и, хоть я уважаю её, с этого дня в её стопроцентной победе не уверен. Я обдумаю, кем её можно было бы заменить, чтобы человек был с перспективой на будущее. Всё это будет происходить в очень сжатые сроки, поэтому ни дай бог вы будете вести себя непрофессионально… Придётся идти на риск. Всё, - устало вздохнул мужчина. Он выглядел мертвенно бледным, словно покойник. Махнув рукой в сторону Тутберидзе, снова закрыл глаза. - Уходите. Я мог наговорить вам многое сгоряча… но знайте одно. Теперь вы обязаны мне всем. Подумайте об этом, если захотите снова заниматься этой… педерастией, - пробормотал он. Этери механически встала с места. Пошла в сторону двери. - Фотографии верните на стол, - предупредил Александр. Женщина уже не помнила, куда именно их дела и как в принципе добралась до дома. Всё вокруг превратилось в туман, голова лишилась мыслей, а тело эмоций. Мир погрузился во мрак.