1
Он вернулся домой, когда ночь уже вступила в свои права. Дом. Теперь он помнил свой, вернее тот, что был у него раньше. Цзян Чэн любил Пристань Лотоса. Он не был уверен, существовало ли в резиденции хоть одно здание, к строению или восстановлению которого он не приложил руку. Но было ли это место для него действительно домом? Мужчина сомневался в ответе. Неслышно пройдя через двор, Цзян Чэн заглянул к детям, чтобы убедиться, что все в порядке. Стоило ему открыть дверь, как А-Хао захныкал в кроватке. Зашуршали одеяла. Сюй Синь укрылась с головой, ее брат, напротив, сел на своей постели, осоловело моргая. – Дагэ? Ты вернулся? – сонно спросил юноша, пытаясь выпутаться из одеяла и встать. – Да. Спи. Я займусь А-Хао. Сюй Ицун дважды моргнул, коротко кивнул и лег обратно, моментально проваливаясь в сон. Цзян Чэн усмехнулся и подошел к нарушителю спокойствия. Достав ребенка из кроватки, мужчина привычно расположил его на руках и покинул комнату. – У меня есть племянник, – поделился Цзян Чэн с ребенком. – Он та еще Юная Госпожа, но дороже этого сопляка у меня никого нет. Или не было? Делает ли отсутствие кровного родства нас с вами чужими? И что мне теперь делать с ним и с вами? Цзян Чэн медленно ходил по двору, укачивая А-Хао и делясь с ним своей энергией. Движение помогало сосредоточиться, а тепло маленького человечка, прижатого к груди, не сорваться в бездну отчаяния, близкого к безумию. Чэну без прошлого и памяти было проще. На него не давили воспоминания, ответственность, репутация и чужие неоправданные им ожидания. Чэн мог быть добрым и отзывчивым. Он мог делать, не оглядываясь на свой образ, намертво застывший в чужих головах, и ощущение собственной вторичности. Цзян Чэн, Ваньинь, добрым не был. Он был гневливым, расчетливым и жестоким. – Как быстро все вы, кто просили о помощи его, возненавидите меня? – горько спросил в пустоту мужчина и обессилено осел на землю, прижимая к себе А-Хао, которому пока еще повезло не понимать, насколько отвратительный, погрязший в трех ядах человек его спас. …Он не заметил, как наступило утро – слишком запутался в своих мыслях. Из вязких размышлений его вывели быстрые шаги и взволнованный голос: – Дагэ? Дагэ! Почему ты на земле?! Ты в порядке? – Не твое дело, – подняв голову, рыкнул Цзян Чэн, но, наткнувшись взглядом на растерянную Сюй Синь, застонал, откинул голову назад и несколько раз ударился затылком о ствол дерева. – Дагэ! – почти в панике закричала девочка. – Прости, А-Синь, – горестно взмолился Чэн и зажмурился. – Нет. Я не в порядке. – Я могу помочь? Или позвать гэгэ? «Я ведь вас испорчу. Я уничтожаю все, к чему прикасаюсь». – Нет. Забери А-Хао. Я пойду к себе. Не беспокойте меня без повода. Девочка перехватила приемного младшего брата и проводила старшего полным беспокойства взглядом. Чэн, борясь с привычкой всегда выглядеть сильным, доплелся до комнаты и чуть не наступил на бросившегося к нему пса. – Туман, – облегченно выдохнул мужчина, наблюдая за тем, как счастливый пес облизывал ему руки. – Туман, – повторил он и опустился на колени. Пес тут же ткнулся мокрым носом в щеку и тихо гавкнул. А Цзян Чэн впервые с момента обретения воспоминаний улыбнулся. * Дождь шумел, стучал, шелестел. Заглушал чужие просьбы, желания и даже требования. Смывал вязкую налипшую за годы муть, похожую на ил. «Умоляю, перестань, ты же нас погубишь,» – мольба тихая и отчаянная прорвалась сквозь пелену дождя, ударила пощечиной. Цзян Чэн распахнул глаза, задыхаясь. За окном шумел ливень. Мужчина встал и на деревянных ногах подошел к окну. Небо закрывали темные низкие тучи без единого просвета. Пелена дождя превращала яркий летний пейзаж в серое марево. Взгляд скользнул по земле: почва не справлялась с количеством воды – сад превратился в топкое болото. По спине мазнул холодок: – Сколько это длится? Ноги сами понесли на улицу. Босые ступни обожгло холодом, моментально промокшая одежда тяжестью осела на теле, прилипли к щекам мокрые волосы. Чэн поднял голову, ловя открытым ртом холодные капли, позволил себе мгновение единения со стихией. Вдохнул влажный свежий воздух, вскинул руку и резко произнес: – Хватит. Дождь словно замер. Заворчали темные тучи, но под тяжелым взглядом чуть посветлели, стали растекаться в разные стороны. Потоки воды превратились в обычный дождь, который медленно перешел в морось. Наступила тишина. А в следующее мгновение на Чэна обрушились крики. Они иглами вонзились в уши, молотками застучали по вискам, тисками сдавили грудь. Первым побуждением было закрыться, отмахнуться. Но чувство ответственности, вложенное в него с самого детства, не позволило поступить так малодушно. Цзян Чэн закрыл глаза и потянулся к голосам: не самым громким – самым отчаянным. Ребенок сидел на крыше и кулаком размазывал слезы по щекам. Он уже давно охрип от криков, но ни мать, ни отец не отзывались. В правой ладошке ребенок сжимал простенький деревянный кругляшек. Чэн сглотнул. Приблизился несмело, коснулся детского лба, отправляя в забытье, и подхватил на руки. Много лет назад, еще будучи совсем юным главой, Цзян Чэн поклялся защищать своих людей от любых напастей: хоть внешних врагов, хоть стихии. Мужчина вместе со старейшими жителями региона разрабатывал систему убежищ на случай серьезных наводнений: они случались не так часто, но всегда несли с собой разрушения и смерть. – Это моя вина? – тихо спросил Чэн, не оглядываясь. Появление Цзян Ми выдал запах сладких булочек и лотоса. – Да. Цзян Чэн скрипнул зубами. – Уважаемая Небожительница не говорила, что я… Я… – Что твое настроение влияет на погоду? Что твое невнимание к окружающему миру может привести к беде? – Да. – Чем больше ответственность – тем страшнее последствия за невыполнение своих обязанностей. Разве ты не знал? – Но не так… – Нет? Ты погряз в жалости к себе и не хотел никого слушать. Если бы ты выполнял свои обязанности, то обратил бы внимание на угрозу много раньше… А-Чэн, – тонкие руки легли мужчине на плечи. – Тебя никто не заставляет отзываться на все просьбы. Ты и не должен этого делать: людей развращает возможность в любой момент получить божественную помощь. Но их нужно слушать, чтобы такого не случалось. Это не так сильно отличается от того, как ты выслушивал прошения горожан будучи главой клана. Чэн кивнул и посмотрел на ребенка на руках. – Я должен идти. – Иди, – тонкая рука утешительно погладила по голове, распутав несколько влажных прядей. Мужчина стиснул зубы, отрывисто кивнул и, выскользнув из-под ласковой ладони, шагнул вперед, преодолевая расстояние до ближайшего убежища. У построек суетились люди: раздавали еду. К удовлетворению Цзян Чэна за сохранением порядка следили немногочисленные, но хорошо организованные заклинатели в фиолетовом. Мимо быстро прошел молодой мужчина в рабочей одежде. – Стой! – с привычной повелительной интонацией приказал Чэн. Молодой человек обернулся и нахмурился. – Этому ребенку нужна помощь. Он из деревни T, – сообщил Чэн и, не интересуясь мнением человека, сунул ребенка тому в руки. – Что? Деревня T? Это далеко отсюда. Господин… Господин! Не слушая криков позади, Чэн нырнул во влажную зелень леса и потянулся туда, куда рвалось сердечко спасенного ребенка. Женщина была плоха: она стонала в беспамятстве от боли и сжигающей ее лихорадки. Тело то и дело сотрясалось в кашле, смещая сломанные кости. Мужчина над ней сидел на коленях, вцепившись руками в волосы, и шатался, тихо подвывая. Сам он не был ранен, разве что чересчур утомлен и имел все шансы заболеть от долгого пребывания в мокрой одежде. – Эй, ты! – резко произнес Чэн, привлекая к себе внимание мужчины. – Иди в пятое убежище. Там твой ребенок. – Что? – мужчина непонятливо моргнул. – Кто ты?! – Помощь, – мрачно процедил Цзян Чэн, присаживаясь рядом с женщиной на одно колено. – Не трогай ее! – рявкнул мужчина и попытался броситься на Чэна, но тот только раздраженно отмахнулся: у него не было времени – в ушах звенели другие голоса, молящие о помощи. – Иди в пятое убежище. А твою жену я доставлю к Пристани Лотоса – там ей помогут. – Думаешь, на Пристани до нас есть кому-то дело?! – безымянный страдалец истерично засмеялся. – Не-е-ет. Она умрет здесь, а я вместе с ней. Цзян Чэн закатил глаза и, не обращая внимания на мужчину, подхватил его жену на руки. Она пылала. – Иди, – еще раз бросил Цзян Чэн и шагнул вперед, представляя комнаты городского лекаря, отказавшегося, несмотря на все посулы, перебраться непосредственно в резиденцию клана Юньмэн Цзян. Чэн сгрузил пылающую женщину на кровать и тонко звякнул колокольчиком, привлекая внимание лекаря или кого-нибудь из его помощников. За дверью послышались торопливые шаги. Чэн удовлетворенно кивнул и двинулся на следующий полный отчаяния зов. Их было так много. Мать, разделенная со своей семьей бушующей рекой. Мужчина, что с трудом вернулся в родную деревню, только для того, чтобы увидеть затопленные дома. Старик, спасший соседских детей ценой своего здоровья и молящий увидеть во сне свою покойную жену. Невеста, свадебный паланкин которой на узкой дороге попал под оползень… Цзян Чэн вернулся домой только поздней ночью, когда небо на востоке едва уловимо посветлело, возвещая о скором восходе. Мужчина двинулся в свои комнаты, но взгляд зацепился за тусклый свет в детском флигеле. И он не удержался – направился туда. А-Хао спал в своей кроватке. А брат и сестра Сюй сидели на полу, привалившись друг к другу, в поисках тепла и защиты. Глаза у Сюй Синь были красные. Чэн стиснул зубы, дернулся к выходу, но передумал. В три широких шага преодолел разделяющее его и детей расстояние, рухнул на колени и сгреб их в свои объятия. А-Синь испуганно пискнула, Сюй Ицун явственно вздрогнул. – Вы в порядке, – иступлено пробормотал Чэн, зажмурившись. – В порядке. – Дагэ, – девочка всхлипнула и крепко вцепилась в ханьфу мужчины. – Я здесь. Простите. Простите меня. Он обвил их руками, укрыл широкими рукавами, словно крыльями, и тихо затянул старую колыбельную, мерную, как плеск реки, глубокую, как Юньмэнские воды… Уложив детей по постелям, Чэн убедился, что сны их будут полны тепла и веселья, и направился к себе. Он задолжал еще одному ребенку. И как бы горестно и страшно ни было показываться ему на глаза, Цзян Чэн больше не имел права на самобичевание и трусость. Цзинь Лину снились гробы. Два – с безликими телами, мужчиной и женщиной, у которых не было внятных черт, только красная точка на лбу у него и колокольчик Ясности на поясе у нее. Еще в одном лежал Цзинь Гуанъяо, такой же жалкий, каким он закончил свою поганую жизнь в храме Гуаньинь. А в последнем – Саньду Шэншоу, во всем своем воинском великолепии, сжимающий, вопреки всему, в руках свой знаменитый меч, окутанный сиянием Цзыдяня. Вокруг коленопреклонного облаченного в белое Цзинь Лина шумела безликая, одетая в золото толпа. Она сияла красными глазами, скалила зубы, с которых стекала слюна. – А-Лин, – хрипло выдохнул Чэн, замирая меж двух гробов: с Цзян Янли и Цзинь Гуанъяо. Молодой глава медленно поднял голову. – Цзюцзю… Но как? Ты же… – глаза метнулись к последнему гробу, из которого то и дело вылетали фиолетовые искры. – Это сон, – твердо произнес мужчина, сделал несколько шагов и встал перед племянником так, чтобы закрыть тому обзор на мрачную картину. – Сон?… – недоверчиво повторил Цзинь Лин. – Да. Сон. Но я и вправду здесь. Вставай и пойдем отсюда. Нам надо поговорить. Чэн протянул руку, помогая племяннику подняться. Тот крепко вцепился в чужую ладонь и не отпустил ее, даже когда твердо встал на ноги. Они прошли мимо злобно скалящихся монстров в золоте, через пустые потерявшие свой блеск коридоры, пока не оказались в саду у знаменитого лотосового пруда Цзиней. – Ты… Цзюзю, ты правда здесь? – неуверенно спросил Цзинь Лин, глядя на огромные словно светящиеся в темноте цветы. – Правда. В следующее мгновение в плечо Цзян Чэну прилетел удар. – Как ты посмел? Уединение? Уединение?! Ты что какой-то гуев Лань?! Почему ты меня оставил справляться со всем этим?! И что это за техника такая?! Думаешь, это мне как-то поможет? Немедленно вылезай из сна и тащи свою задницу сюда! Гнев вскипел внутри – сопляк напрашивался на хорошую затрещину, но Чэн молчал. Он вспомнил, как кричал на Вэй Усяня, как обвинял его во всех бедах и едва не задушил, потому что горе было слишком большим, потому что именно так он справлялся с раздиравшей его изнутри болью. А еще Чэн знал страх остаться в одиночестве, знал, каково, когда этот страх становится реальностью. И слишком хорошо помнил, как тяжело было доказывать всем вокруг, что он не вздорный мальчишка, играющий во взрослые игры, а настоящий глава Великого Клана. То, что от клана осталось не больше десяти человек и воды вокруг пепелища резиденции, заваленные трупами, не имело значения. – Я не могу. Цзинь Лин запнулся. Уставился большими испуганными глазами. – Почему… не можешь? – голос сорвался в шепот. – Это… это действительно демоническая техника? Ты… Ты… – Глава Цзинь, кажется, в ваших знаниях присутствуют большие прорехи. Как только старейшина Лань объявит о начале своих знаменитых уроков, ты будешь первым в списке. А пока напомню: я не могу стать темной тварью или демоном. – Тогда… Что это за техника? Так даже Вэй Усянь не может. Иначе, он бы регулярно надоедал мне во все. – Это… – в горле внезапно пересохло, – очень древняя техника. Овладение ею несет с собой множество ограничений. Одно из которых – невозможность вести привычную жизнь. – Что ты хочешь этим сказать? – требовательно спросил Цзинь Лин, до боли знакомым жестом скрещивая руки на груди. – Ты больше не будешь главой клана? – Не буду. – Не верю! Это чушь какая-то. Юньмэн Цзян для тебя все! Как ты можешь просто так уйти?! А я?! Как же я?! – Ты сын Цзинь и Цзян, внук Юй – ты со всем справишься и будешь самым честным и сильным главой Ланьлин Цзинь за последние поколения. И ты всегда можешь обратиться ко мне за помощью. Только вместо письма или сигнала, нужно меня просто позвать. Как тогда, в лесу. – Это правда был ты? – Я. И если ты еще раз попадешь в такую топорную ловушку, я сломаю тебе ноги! Цзинь Лин замер на мгновение, а потом внезапно засмеялся, шагнул вперед и уткнулся лицом в плечо. – Цзюцзю, мне страшно, – тихо пробормотал молодой глава Цзинь. – Бояться – нормально, – так же тихо ответил мужчина, кладя руки племяннику на спину. – Ненормально – не бояться… Ты так хотел быть взрослым и самостоятельным – дерзай. Цзинь Лин коротко кивнул, так и не отпуская дядю. «Но я все равно буду присматривать за тобой, сопляк».2
Вода медленно уходила. Люди возвращались в родные селения, приступали к восстановлению разрушенного. И все у них получалось: торговцы не обманывали, соседи помогали друг другу. Заклинатели в фиолетовом, как муравьи, растеклись ручейками в разных направлениях и неустанно работали на благо народа. Цзян Чэн испытывал чувство удовлетворения и гордости – его преемник делал все так, как делал бы сам Чэн на его месте. «У него слишком много дел – не сейчас,» – каждый день говорил себе мужчина и откладывал посещение сна нового главы Юньмэн Цзян. Чэн понимал, что это малодушно и неправильно. Что Цзян Илун достоин знать хотя бы часть правды не меньше, чем Цзинь Лин, но не мог себя заставить. Как не мог себя заставить прийти к одному особенному просителю. Лань Ванцзи звал. Не часто, не громко, но иногда, среди прочих, звучал его голос. Цзян Чэн не отвечал, но и не отмахивался. Посылал на зов часть своей энергии: удовлетворял просьбу, не вслушиваясь в нее. Эмоции в отношении второго Нефрита Лань были клубком противоречий. Чэн симпатизировал Лань Ванцзи, понимал и сочувствовал. Глава Цзян Хангуан-цзюня почти ненавидел, его тошнило от мнимой святости и высокомерия другого и в то же время трясло от зависти. У Цзян Чэна не было свободы кого любить, кого защищать, куда идти. От него отвернулся единственный близкий… кто-то. И повернулся к сияющему Лань Ванцзи. – Оставь это, – посоветовала Цзян Ми. Они сидели на лодке, посреди туманного озера, закинув удочки в противоположные стороны. – О чем ты? – Чэн нахмурился. – О твоем отношении ко второму молодому господину Ланю. – Откуда ты знаешь? Звонкий смех затерялся в тумане. – Я – Небожительница. Если уж тебе, божеству, доступны людские мысли, то мне и подавно. Я читаю тебя, как свиток с наставлениями. Не хмурься – не постоянно. Но тебя так явно что-то гложет, что я не смогла усмирить любопытство, – она пожала узкими плечами. Чэн расслабил окаменевшие мышцы спины и сосредоточил все свое внимание на водной глади. – Я не могу быть божеством и главой Цзян, Саньду Шэншоу или Цзян Ваньинем. Я не уверен, что даже Цзян Чэн имеет право на существование. Вэй Усянь… Он сказал мне оставить все в прошлом, но я не смог. Мы с тобой знаем, к чему это привело, – горькая ухмылка, словно трещина, прорезала его красивое лицо. – К чему же? – Наказанию. Самому жестокому из всех возможных. – Не благословению? Наказанию? Чэн выдохнул. Отложил удочку и аккуратно повернулся к Цзян Ми. Им не была страшна вода, но перевернуть лодку не хотелось. – Ядро Вэй Усяня, – он облизнул губы. – Это было сильное ядро. Не ошибусь, если скажу, что с ним можно было достичь бессмертия. В детстве я стремился быть лучшим, ну или хотя бы достойным. Дети часто верят во всякую чушь. Вот и я считал, что стать бессмертным – лучший способ доказать, что я не слаб. Но на самом деле, бессмертие – это мучение. Бессмертный обречен привязываться к людям, а потом видеть их смерть. Он обречен тащить за собой весь груз неспасенных жизней и неправильных решений. Он – обречен на муки. Цзян Ми отложила удочку, поймала клочок тумана, слепила из него птичку и запустила ее в небо. Чэн молчал, понимая, что его спутница подбирает слова. – У меня была хорошая жизнь: мощное золотое ядро, ясный ум, любящая семья, многочисленные поклонники, – наконец-то задумчиво произнесла Цзян Ми. – Я никогда не рассматривала бессмертие или вознесение в таком ключе. И поняла, что стоит за вечностью, когда стало уже слишком поздно. Ты мудрее меня. – Не сильно мне это помогло, – самоуничижительно усмехнулся Чэн, помолчал и тихо спросил. – Если в меня перестанут верить – я умру? – Нет. Ты не сможешь покинуть Юньмэн и со временем потеряешь телесную форму, но не умрешь. Чэн опустил голову, закрывая лицо волосами. – Получается, мой комфорт и возможности зависят от веры, – глухо проговорил он. – Но люди несовершенны. На что можно рассчитывать, если даже я не знал о тебе, вознесшейся Цзян? Для комфортного существования в долгосрочной перспективе – носителем веры должен быть какой-нибудь долгожитель или даже бессмертный… – Хангуан-цзюнь вполне может достичь бессмертия. Чэн смерил Цзян Ми тяжелым взглядом: – Ты же сказала мне оставить это. Женщина в ответ только лукаво улыбнулась. * Тихий, какой-то несмелый зов застал врасплох. Чэн покосился за спину – Сюй Синь дремала, обвив шею мужчины руками. У груди спокойно посапывал привязанный широким полотном А-Хао. Сюй Ицун плелся рядом, то и дело зевая. Дети устали, но праздник в городе вызвал дикий восторг: они вдоволь наелись сладостей, посмотрели представление. Мальчишка на собственноручно заработанные деньги купил новый инструмент для работы по дереву, для А-Синь приобрели платье, ленты и заколки. А-Хао пока ничего не понимал, но с радостью тянул руки к ярким игрушкам, и, получив одну такую, сразу засунул ее в рот. – Второму Нефриту придется подождать, – пробормотал Цзян Чэн. Бросать детей посреди дороги даже ради такой важной особы, как Хангуан-цзюнь он не собирался. …В комнате не было ничего, за что мог зацепиться взгляд: белые стены, черные панели, темный столик с непримечательной белой посудой. – Мы в Облачных Глубинах, – констатировал Чэн. Он никогда не бывал в комнате Лань Ванцзи, но она мало чем отличалась от той, в которой жил Цзян Чэн во время ученичества под руководством старейшины Лань Цижэня. Лань Ванцзи вынырнул из медитации и аккуратно поменял положение тела, пересев на колени. – Ванцзи приветствует, – мужчина поклонился, касаясь лбом пола. – Я просил так не делать, – раздраженно процедил Чэн, закатывая глаза. Видеть давнего неприятеля в подобном положении, вопреки ожиданиям, было... неприятно. – Ванцзи приносит свои извинения. – Только попробуй еще раз поклониться, и ты останешься в этом положении навеки, – предупредил Цзян Чэн и резко спросил. – Ты что-то хотел? Я слышал зов. – Ванцзи беспокоился, – второй Нефрит сложил руки на коленях, как послушный ученик. – Думал: что-то случилось. – Случилось, – подтвердил Чэн. – И я был занят. К тебе… это не имело никакого отношения. Это не было правдой. Не было и ложью. – Но речь не обо мне. Что заставило тебя вновь обратиться ко мне? Не можешь спать? – предположил Чэн, пройдясь по комнате. – Уже давно за девять. – Нет, – Лань Ванцзи покачал головой. – Могу, но жду Вэй Ина. – Он вернулся. – Да. – Хорошо. – Да. – Тогда что ты хотел? – Может ли… – Лань Ванцзи едва заметно нахмурился, подбирая и не находя слово, – помочь брату? – Цзэу-цзюню? – недоверчиво переспросил Чэн. – Да. Ванцзи боится… что старший брат пойдет по пути отца. Цзян Чэн замер над вторым Нефритом, глядя на него сверху вниз. Если и было в них, таких разных, что-то общее, то это желание, чтобы члены их семей были счастливы. – Я не могу ничего обещать, – покачал головой Чэн. – У меня нет власти в Гусу. – Ванцзи отдал брату символ… Это поможет? Символ… Цзян Чэн непонимающе нахмурился, но перед глазами, как наяву, предстал деревянный кругляш с изображением усатой водяной змеи*. Он ведь несколько раз видел такие, но не обращал внимания. – Не знаю, – честно ответил Чэн, стараясь не думать о змее, которую вырезал некоторое время назад Сюй Ицун. – Я посмотрю, могу ли что-то для него сделать. – Ванцзи благодарен. – Не надо! – Чэн вскинул руки, хотя собеседник и не мог его видеть. От одного только вида коленопреклонного Хангуан-цзюня мужчину брала оторопь. И не было никаких сил терпеть поклоны и благодарности. – Лучше скажи, почему ты покорно ждешь здесь Вэй Усяня, а не с ним, где бы он ни был? Атмосфера в комнате изменилась. Окаменела спина Лань Ванцзи, заледенели золотые глаза, а руки дрогнули, будто пытаясь дотянуться до меча, покоящегося на подставке. – Кто ты? – резко спросил второй Нефрит. – Покажись! Цзян Чэн отступил на шаг, сильнее хмурясь. А потом едва не застонал вслух, осознав свою ошибку: Чэн никогда не называл партнера Лань Ванцзи Вэй Усянем. Можно было исчезнуть, навсегда потеряв доверие и даже небольшую надежду на спокойное объяснение, а можно было… Прохладный ночной воздух Облачных Глубин, проникающий в комнату сквозь окно, коснулся щек. – Цзян Ваньинь, – с эмоцией наиболее близкой к ненависти произнес Лань Ванцзи. – Чэн, – сохраняя хотя бы внешнее спокойствие, поправил мужчина и вежливо кивнул. – Хангуан-цзюнь. – Как ты… Где… – казалось, второму Нефриту Лань от гнева не хватало слов, но Цзян Чэн понял, что тот хотел сказать. – Это всегда был я. – Темная тварь! Сверкнула яркая вспышка – рукоять Бичэня ударила в раскрытую ладонь Лань Ванцзи, моментально оказавшегося на ногах. Упали на пол ножны, взметнулся клинок. Чэн выругался сквозь зубы, но даже не попытался увернуться – вскинул руку, перехватывая лезвие ладонью. Гнев поднимался, как ил, с потревоженного дна. – Убери меч, Хангуан-цзюнь, пока он у тебя еще есть. Лань Ванцзи стиснул зубы, отступил на шаг и сделал новый выпад, целясь в живот. Цзян Чэн скользнул в сторону: взметнулись длинные волосы и полы зелено-голубых одежды. Второй Нефрит снова шагнул вперед. – Остынь! – рявкнул Чэн, всплеснул руками и на хозяина комнаты обрушился поток ледяной воды. Хангуан-цзюнь замер, чуть не подавившись вздохом, и опустил меч. – Убирайся, – наконец-то процедил он. Чэн подавил злость, задушил в себе гневный крик, сжал руки в кулаки и, отрывисто кивнув, исчез. * Красная от крови вода бурлила, заливала доски, оставляла бордовые разводы на белых одеждах человека, стоящего на краю пристани. Из глубин, словно живые, тянулись водоросли, оплетали ноги, тащили в воду. Чэн выругался и дернул человека на себя, вырывая из пут. – Глава? – недоверчиво спросил Цзян Илун. – Я, – процедил в ответ Цзян Чэн, с наслаждением припечатал сапогом особо шуструю водоросль и потащил своего преемника в сторону дома. – После войны мне снилось разное: трупы, горящий дом, кровь. Но, несмотря на то, что случилось с Пристанью, никогда в моих снах зло не приходило из воды. – Вы мне не говорили этого, – медленно произнес Цзян Илун, останавливаясь и задумчиво глядя на Чэна. Тот только закатил глаза: – Я что, девица какая-то, жаловаться на кошмары? – Нет. Я не об этом, – молодой человек упрямо мотнул головой. – Ни для кого в резиденции не было секретом, что главу мучают кошмары. Цзян Чэн нахмурился, открыл было рот, чтобы что-то сказать, но передумал. – Но никто не знал их содержания, – продолжал Цзян Илун. – Я не видел, что случилось с Пристанью после нападения Вэней, но слышал достаточно. И о красной от крови воде, и о трупах среди цветов. Я был уверен, что алые реки – один из самых частых кошмаров главы. Так почему сейчас вы говорите так уверенно, что это неправда? – он устремил пронзительный взгляд на Цзян Чэна. Тот в ответ посмотрел прямо в глаза: – Потому что это я, А-Лун. – Чем докажете? – Сломаю ноги, – рыкнул Чэн. – Пока будешь ползать – будет время подумать. – Это на вас похоже… – Цзян Илун грустно улыбнулся. – Глава, это действительно вы? – Я. Прости, что так долго не появлялся и что тебе пришлось взять на себя мои обязанности. Но уединение? Уединение?! – А что я должен был сказать миру? – вспыхнул молодой человек. – Простите, но в это и так тяжелое для всех время, мой господин пропал?! Мы не знаем, жив он или умер, но судя по следам крови на краю его любимой пристани, предполагаем второе?! Да, уединение противоречит всей вашей сути, но это явление, которое можно обратить вспять. Глава клана жив, здоров, просто ему требуется время на медитации, а потом он вернется! – Не вернусь. – Что? – А-Лун. Я не могу вернуться. – Не можете или… не хотите? – Я похож на безответственного юнца, готового добровольно бросить свой клан? Оставить всю эту тяжелую неблагодарную работу на кого-то, кому не было уготовано с рождения занять это место? – Значит не можете, – заключил Цзян Илун и поднял на своего бывшего главу пытливый взгляд. – Но почему? – Потому что я ошибся, – очень тихо и горько признал Цзян Чэн. – Оказался слаб. – Что это значит, гэ? Чэна тряхнуло, как при ударе молнии. В груди что-то словно порвалось и затопило болью. Цзян Илун никогда не обращался к нему подобным образом, с самого своего появления послушно выдерживая дистанцию. И вот теперь… Умереть, чтобы обрести семью, казалось Цзян Чэну неоправданно жестоким. – На досках была моя кровь. Я действительно сошел в воду. Цзян Илун широко распахнул глаза. – Глава вы… нет. Вы не могли. Только не вы. – Я оказался слишком слаб, – еще раз повторил Чэн, горько усмехаясь и глядя на красную воду. Смотреть на своего преемника он не мог – слишком стыдно ему было. Унижение невыносимым зудом расползалось по коже. Внезапный стук коленей о доски заставил Цзян Чэна перевести взгляд на Цзян Илуна. Тот склонился в низком поклоне. – Простите меня, глава. Простите нас. Мы вас подвели. – Нет. Поднимись! Немедленно! – Чэн схватил молодого человека за плечо и рывком поставил на ноги. – В этом не виноват никто, кроме меня. Если бы я мог исправить свою ошибку, если бы… я мог снять с твоих плеч эту ношу. Но это мне не под силу. Поэтому, глава Цзян, я прошу вас позаботиться о клане и Юньмэне, – торжественно произнес мужчина и впервые за годы глубоко поклонился смертному. – А я буду за вами присматривать.3
– Это святилище. – Ага. – Посреди озера. – Да. Прекрасно, неправда ли? Мой первый храм был в пещере. – И мое воплощение – водяная змея с наростами на морде. – Работа твоего подопечного Сюй Ицуна. Очень хорошо получилось. Мальчик одарен. * Святилищ становилось все больше, словно грибов после дождя. Большие – возводились на берегах водоемов, рядом с крупными городами на деньги богатых, маленькие – ставились во влажной местности руками мастеров. Клан Юньмэн Цзян нанял лучших для возведения святилища прямо на реке, недалеко от своей резиденции. – Я хочу, чтобы у гэгэ было свое место рядом с Пристанью, – серьезно произнес Цзян Илун, когда разгневанный Чэн, услышавший о намечающемся строительстве, явился в его сон. – Мы не можем возвести его прямо в резиденции – люди не поймут. – Ты знаешь? – от удивления потерял весь свой запал Чэн. – Откуда? – Я не самый бездарный заклинатель, – напомнил молодой человек, – и ваш наследник. Не так уж сложно было соотнести ваше исчезновение с последующим появлением с новыми способностями и возникшего ниоткуда Хранителя, чье поведение и описание мне слишком хорошо знакомы. – Допустим, – мужчина поморщился. – Но святилище? Я об этом не просил! – Знаю. Но этого хотят горожане и адепты. Они не знают, что Хранитель Юньмэна – вы, но чувствуют к нему доверие. Я лично видел у нескольких учеников ваш символ. – Я знаю. Первые мольбы заклинателей всегда были неуверенными, полными недоверия и насмешки над собой. Практически никогда они не просили для себя, чаще для родных, оставшихся в деревнях: чтобы хватало улова, чтобы не болели, чтобы дольше и в здравии протянули старики-родители, легких родов сестре, удачи поступившему в учение младшему брату. И благополучия для их пропавшего главы. – А-Лун, так дальше продолжаться не может. Сон был мирный: Цзян Илун сидел у костра в одних штанах и насаживал на палки собственноручно пойманную рыбу. Цзян Чэн стоял по другую сторону и сквозь огонь смотрел на своего преемника. Тот стиснул в руках тонкую палку, ломая ее пополам, и понуро кивнул: – Завтра утром я объявлю… Чэн отрывисто кивнул и поторопился исчезнуть из чужого сна. В комнате было темно. Мужчина поднялся с постели и направился на улицу, аккуратно переступив через спящего у двери Тумана. Пес дернул головой, навострил уши, но не проснулся. Выскользнув на улицу, Чэн прошелся босыми ногами по земле, сосредотачивая все свое внимание на ощущениях: на холодной уже чуть влажной траве, щекочущей ступни, на волосах, ерошимых ветром и от того скользящих по лицу и шее, на редком крике ночной птицы и хорошо слышимом в ночи кваканье лягушек. Чэн знал, что должен был сделать. Злопамятная часть его говорила: «Оставь. Это не твоя забота.» С ней было трудно поспорить. И Саньду Шэншоу, наверное, и не стал бы. Но Чэн должен был быть лучше и не потому что того от него кто-то требовал, а потому что он сам этого хотел. Едва ли не впервые в жизни Цзян Чэну было некого догонять, не с кем сравнивать, кроме себя же в начале божественного пути. И мужчина честно признавал, что беспамятный Чэн был далеко не худшим образцом для подражания. – К гуям все, – решительно произнес Цзян Чэн, закрыл глаза и потянулся в знакомом направлении. Это была библиотека времен их ученичества, еще до нападения Вэней на Облачные Глубины. Как бы потом Лани ни старались восстановить сожженные здания, невозможно было сделать их неотличимыми от старых. Цзян Чэн знал: он сам пробовал. Но всегда бросались в глаза отличия: не тот оттенок дерева или ткани, не той высоты полки, другая резьба на мебели. Лань Ванцзи сидел за столом и делал вид, что читает, но взгляд его не отрывался от Вэй Усяня, развалившегося за другим столом. От мадам Юй за такое поведение прилетело бы Цзыдянем. Глава клана Цзян Ваньинь заставил бы тренироваться с мечом до седьмого пота. Чэн же смотрел на юное лицо своего бывшего шисюна и осознавал, что забыл его. Забыл форму лица, цвет глаз и даже вечную лукавую улыбку. Забыл. Заставить себя оторвать взгляд оказалось невыносимо трудно, но было в этом что-то постыдное: наблюдать за чужим возлюбленным в чужом же сне. Чэн стиснул зубы, выдохнул и прочистил горло, привлекая внимание хозяина сна. Лань Ванцзи неохотно поднял голову и заметил незваного гостя. Глаза его мгновенно заледенели. Рука потянулась к лежащему у бедра Бичэню. – Не стоит. Ты не способен навредить мне в жизни. Тем более не сможешь во сне. – Цзян Ваньиня не звали, – холодно процедил Лань Ванцзи. Это было не совсем правдой. Несколько раз до Чэна доносились обрывки фраз, сказанных знакомым глубоким голосом. Но каждый раз второй Нефрит успевал одернуть себя. – Знаю. Я здесь, чтобы предупредить. Хангуан-цзюнь не двинулся и не проронил ни звука. – Завтра новый глава Цзян объявит о моем уходе с поста главы и решении о продолжении уединения. Люди болтливы. Весть быстро разлетится и обрастет подробностями. Уверен, самой частой версией будет, что Саньду Шэншоу умер, но Юньмэн Цзян не хотят терять свою репутацию и потому придумали другое объяснение его отсутствия. – Меня не касается. – Вэй Усянь. От упоминания Цзян Чэном имени молодого человека у Лань Ванцзи на лице заходили желваки. – Вэй Усянь рано или поздно услышит эти сплетни. Скорее всего поверит в них, потому что уединение не в моем характере, и решит, что это его вина. Предотврати это. Он развернулся на пятках, намереваясь покинуть чужой сон, но в спину ударил вопрос: – Цзян Ваньинь мертв? – Да. – Это вина… – Ваша. Отчасти. В основном его собственная. – Если Цзян Ваньинь мертв, то кто ты? Цзян Чэн медленно обернулся. – Я тот, кому ты молился, и кто отвечал на твои молитвы, Чэн – божество покровитель пресных вод и Хранитель Юньмэна. * Это было торжество с горечью на губах: формально украшенная резиденция, формальные улыбки и поздравления. Адепты кланялись своему новому главе, им вторили горожане. Глава Цзян благосклонно кивал, улыбался, в отличие от своего предшественника, но глаза у него были темные и печальные, а взгляд их то и дело обращался к святилищу. Там, рядом с большой искусно вырезанной статуей змея, иногда, как сквозь дымку, можно было заметить мужской силуэт. Чэн наблюдал за церемонией, стоя посреди сооруженного специально для него святилища-павильона. Цзян Ми сидела, прислонившись спиной к постаменту статуи, и потягивала из маленькой чашечки ароматный чай. – Что ты чувствуешь? – спросила Небожительница, когда все людское море, собравшееся на площади, поклонилось новому главе Юньмэн Цзян. Ревность и зависть первыми всплыли на поверхность. Следом забурлила и вспенилась злость. Досада кольнула осознанием собственной ничтожности. Чэн молчал. Пережидал. И наконец-то почувствовал тепло удовлетворения. – Гордость. Юньмэн процветал. Кто бы что ни думал, кто бы что о нем ни говорил – благополучие людей и целого региона были его заслугой. Он провел их через самые тяжелые времена, помог подняться, развиться и укрепиться. – Ты хорошо поработал. Чэн кивнул, глядя на то, как обменивались приветствиями фигуры в роскошном фиолетовом и сияющем золотом. Новое поколение, новое начало для двух Великих Кланов. Двое мужчин, потерявших из-за войны и после нее так много, но никогда не видевших ее кровавого оскала. Чэн коснулся рукой ощутимого даже через одежду шрама на груди – самого большого, но не единственного. Война оставила их слишком много и на теле, и на душе. – Ответь, – внезапно заговорил Чэн, – все было предопределено? – О чем ты? – беспечно улыбаясь, спросила Цзян Ми. – Клан Юньмэн Цзян должен был погибнуть. Я – выжить. Так? Цзян Ми покрутила в руках чашечку, глядя на образующийся внутри нее водоворот из чая. – Это важно? Все уже случилось. – Важно. Мой характер… Мог ли я быть другим? Мог ли я быть, как А-цзе или отец? – Нет, – она резко поставила чашку на пол и поднялась на ноги, глядя твердо и сурово. – Не мог. Чтобы Цзян стали великими снова нужен был такой ты. Поэтому Юй Цзыюань, а не Цансэ Саньжэнь. Поэтому ядро оказалось у тебя. Тогда твоя глупая жертвенность чуть все не испортила! Ты представляешь, как сложно было вести руки Вэнь Цин, чтобы все получилось?! Чэн отвернулся, опустился на колени на краю павильона и коснулся ладонями поверхности воды. – В этом мире существует хоть одно мое личное достижение? – Они все твои. Если ребенок оступается и падает в реку, а ты его спасаешь, считаешь ли ты, что все его дальнейшие достижения ему не принадлежат? Ты оступался, Чэн, и я тебя подхватывала. Но это не значит, что без меня или Вэй Усяня, вернувшего тебе ядро, ты ничто. Чэн не ответил, даже не обернулся. Вытянув руки вперед, он плавно скользнул под воду. * Жизнь текла полноводной рекой: иногда преодолевала перекаты, но чаще степенно двигалась вперед. Организовать божественную жизнь оказалось проще, чем когда-то, казалось, целую вечность назад, жизнь и время молодого главы с новорожденным кланом и таким же племянником на руках. И клан, и племянник выросли и больше не нуждались в постоянном надзоре. И Чэн учился, ломал в себе привычку держать все под неусыпным контролем. – Я думал, ты будешь приходить чаще, – не сговариваясь в одну и туже ночь произнесли Цзян Илун и Цзинь Лин. – Вот еще. Неужели ты думаешь, что у меня нет других забот, чем ходить за тобой нянькой? Один покраснел, почти сравнявшись цветом с точкой на собственном лбу. Второй понимающе усмехнулся: не быть нянькой могло быть только осознанным выбором Цзян Чэна и вряд ли это так просто ему давалось. Оно и не давалось. Первое время Чэн, чтобы избежать соблазнов, перемещался к дальним границам и обходил поселения и водоемы. Но срывался и хоть краешком, но заглядывал в сны племянника и преемника. Потому стал сливаться с рекой, растекаться ею по Юньмэну, двигаться водой за ее пределы туда, где заканчивалась его власть. А сил становилось все больше. Повсеместно на территории Юньмэна вспыхивали огонечки новых святилищ, посещая которые люди не только просили о помощи, но и приносили подношения, сжигали благовония, наполняя местное божество энергией. Его домочадцы росли и крепли на глазах. Сюй Ицун старательно учился ремеслу, все чаще и чаще поражая своего наставника. Врожденные талант, упрямство и трудолюбие помогали мальчишке в его работе. А-Хао рос и развивался, как и полагалось малышу его возраста. К нему не липли болезни, он мало плакал и смотрел на мир большими любопытными глазами, озаряя улыбкой всех членов их странной не кровной семьи. Госпожа Чи все чаще улыбалась и хорошела, да так, что ее мужа накрыла волна ревности, и он проследил за второй супругой. – Где он?! – разгневанно спросил мужчина, в один из дней врываясь во двор. Госпожа Чи испуганно ахнула, крепче прижимая к себе А-Хао. К плечу женщины прильнула вздрогнувшая Сюй Синь. Ее старший брат нахмурился и поднялся на ноги, прикрывая сестру и гостью собой, хоть и понимал, что практически ничего не мог противопоставить взрослому мужчине. Дева Го величественно расправила платье и смерила гостя недовольным взглядом. Чэн выступил вперед, скрещивая руки на груди. – Не помню, чтобы приглашал вас. – Что?! Здесь моя жена! – И? Это дает вам право вламываться в чужие дома и пугать их обитателей? – Нет… Я… Что это за место? – гнев стек с мужчины, как вода с водоплавающей птицы, он удивленно огляделся. – Это мой дом. А госпожа Чи и дева Го – гостьи этого дома, следовательно, находятся под моей защитой. – Господин Чэн, вы не должны, – прошелестел за спиной мужчины тихий голос. – У нас был уговор. Он нарушен по моей вине. Я пойму… – Прекратите, – резко прервал женский лепет Чэн. – Вы ни в чем не виноваты. Ни передо мной, ни перед своим мужем. – Это мне решать, – насупился господин Чи. – Нет, не вам, – с нажимом процедил Цзян Чэн и неслышно скользнул вперед, оказываясь к незваному гостю непозволительно близко. – Если с вашей супругой что-нибудь случится по вашей вине, вы об этом горько пожалеете. Здесь ли, в вашем ли доме – не важно. Эти женщины находятся под моей защитой, – он неожиданно отступил и почти улыбнулся. – Господин Чи, вы можете к нам присоединиться. А-Синь, принеси нашему гостю чашку. С трудом пробираясь сквозь дискомфорт и неловкость, все-таки зазвучали голоса, зазвенели струны эрху в умелых руках девы Го. А-Хао сполз на землю и направился к новому человеку в их кругу. Сюй Ицун не позволил младшему схватиться за уже протянутую руку мужчины, подхватил названного брата и, отойдя в сторону, принялся легонько подбрасывать его вверх. – Что это за место? – некоторое время спустя снова тихо спросил у Чэна господин Чи. – Дом. Мой и детей. – А моя жена и дева Го? – Предложили свою помощь в уходе за детьми. Я не смог им отказать. – Они просто помогают? – Да. – Скоро будет рано темнеть. Моя матушка не поймет… – мужчина запнулся, нахмурился, сжал в руках чашку с чаем, посмотрел на госпожу Чи, играющую в догонялки с детьми по двору и произнес совсем другое. – Двое слуг всегда будут сопровождать жену и деву Го, чтобы не было вопросов. Чэн кивнул. На это он мог согласиться. Тем более, и теперь он отчетливо это видел, его дом был крепостью, где ни один чужак не мог причинить вреда никому из его домочадцев и гостей.4
Это было похоже на прикосновение к коже проплывшей мимо рыбы. Не больно, даже не холодно, но почему-то неприятно. Чэн долго игнорировал странные ощущения, но характер взял свое, и мужчина потянулся туда, где находился источник его дискомфорта, накидывая невидимость, как плащ. В комнате было темно и холодно, но в то же время душно. Спертый воздух пах смесью благовоний и немытого человеческого тела. Аскетичность обстановки навевала воспоминания о юности и радости, которые ворчливый юноша не ценил, потому что не знал, как быстро закончится его счастливая жизнь. За столом, спиной к Чэну, сгорбившись сидел мужчина, облаченный в грубое одеяние из некрашеного полотна. Человек игрался с деревянным кругляшом: то стискивал его в нервных пальцах, то елозил им по дереву столешницы. Каждое скольжение деревянным кругом по столу, каждое стискивание символа чужими пальцами ощущалось Чэном, словно к нему прикасались измазанными в иле руками. – Не веришь – отдай тому, кому это нужно, – резко произнес Чэн и вскинул руку. Кругляш прилетел в подставленную ладонь. Казалось, что грубо вырезанная на дереве змея обрадовалась освобождению из рук не верящего. Мужчина дернулся, пытаясь развернуться на своем месте. Ударился бедром о стол, но выстоял и оглядел горящим непонятной эмоцией взглядом по-прежнему пустую комнату. «Мог догадаться,» – мысленно хмыкнул Чэн, разглядывая Лань Сичэня, вернее то, что от него осталось. Пропал где-то в прошлом лучший из лучших заклинатель их поколения. Вместо него в своем доме сидел взаперти мужчина, погрязший в вязкой мути воспоминаний, сожалений, досады и ненависти. – Кто здесь? Кто ты? – глаза Лань Сичэня лихорадочно блестели, на лице не было даже подобия прославленной доброжелательности. – Разве твой брат не сказал? – Чушь, – пробормотал первый Нефрит так тихо, что не будь Чэн божеством – ни за что бы не расслышал. – И что ты хочешь для меня сделать? – с вызовом спросил Лань Сичэнь. – Ничего. Я пришел посмотреть, кто так небрежно относится к моему символу. И забрать его у недостойного. Лань Сичэнь вздрогнул, его глаза широко распахнулись: – Недостойного? – едва не задохнулся он. – А ты считаешь себя достойным, Цзэу-цзюнь? – не жалея яда, тихо спросил Чэн. Что-то темное потревожило дно, замутнило чистые родниковые воды. Цзян Чэн уважал Цзэу-цзюня, восхищался силой, стойкостью, незаурядным талантом, объединенным с истинно Ланьской прилежностью, и характером, в котором в равной степени сочетались доброта и решительность. Они не выиграли бы войну без Вэй Усяня, Лань Сичэня, Не Минцзюэ и этого ублюдка Мэн Яо. Не осталось ни одного из них. И если гибель Чифэн-цзюня и Старейшины Илина были умыслом злого гения притворства, а смерть самого Мэн Яо расплатой за совершенные злодеяния, то исчезновение Лань Сичэня было его собственным выбором, и Чэна тошнило от отвращения. Ему хотелось кричать, крушить все вокруг, трясти ничтожного человека перед ним за грудки и спрашивать: «Тебя убивает собственное ядро? Ты боишься навредить окружающим людям? Льется ли из твоих глаз непрестанно кровь? Нет?! Тогда почему ты здесь? Что ты можешь сделать здесь?!» – Не отвечай. Меня это не волнует. Чэн сжал в руке деревянный кругляш, закрыл глаза и потянулся к Хангуан-цзюню. Тот сидел перед гуцинем и в задумчивости пощипывал струны инструмента. Вэй Усяня нигде не было слышно. Цзян Чэн раскрыл ладонь, позволяя кругляшу с неожиданно тяжелым для такого маленького предмета стуком упасть на стол. Лань Ванцзи не вздрогнул, даже не моргнул. – Я не могу помочь твоему брату, – резко произнес Чэн, дерганным движением плеч скидывая с себя невидимость. Хангуан-цзюнь поджал губы, неохотно поднялся на ноги и коротко поклонился. Чэн только отмахнулся. – Чэн не хочет или не может? – спросил Лань Ванцзи, возвращаясь в исходное положение. – Не могу. Но и не хочу. – Почему? – Что именно? Не могу? Я уже объяснял. Гусу вне моих владений. Здесь я могу воздействовать только на того, кто в меня верит. Цзэу-цзюнь, – уголки губ растянулись в едкой улыбке, – не из их числа. Лань Ванцзи кивнул, сосредотачивая внимание на методичном переборе струн. Мелодия была тревожная, темная, полная беспокойства и затаенной боли. Чэн опустился на колени перед столом и положил ладони на струны гуциня, заглушая вырывающуюся на свободу чужую тоску. – Заклинатели такой силы должны больше осознавать, что именно играют. Кругом люди, – отчитал Лань Ванцзи Чэн. – Если я доставлю брата в Юньмэн, – медленно, тщательно подбирая слова, заговорил второй Нефрит, – Хранитель поможет? – Нет. – Чэн помогал Вэй Ину, хотя тот не верил, – Лань Ванцзи наклонил голову, как упрямый бык, готовый боднуть. – Я не помнил кто я, и кто он, – ядовито, из чистого упрямства, произнес Цзян Чэн, хотя и сам понимал, что это не имело значения. Даже помни он Вэй Усяня и все, что их когда-то связывало, а потом разлучило, он бы помог. – Вэй Усянь чувствует вину. На самом деле ее так много, что я не вполне понимаю, как он до сих пор не бросился с какой-нибудь скалы. На него давит груз исчезнувшей души молодого господина Мо: Вэй Усянь пытается жить за них обоих. Но кровь на его руках, жизни, оборванные его безумием, переполняют его память и твердят, что он жизни не достоин. Вэй Усянь мечтает о жизни. Твой же брат не хочет ничего. В этом разница. Если не хочет он, то почему что-то должен делать я? Не давай ему больше мой символ. Он не умеет им распорядиться. Чэн поднялся на ноги, развернулся на пятках, собираясь исчезнуть, но замер. – И еще одно. В таком состоянии он долго не протянет. Мне жаль. Смелости посмотреть в золотые глаза у Чэна так и не хватило. * По крыше и стенам дома барабанил дождь. Самый обычный предвестник осени, не имевший к Цзян Чэну и его настроению никакого отношения. Сквозь щели в комнату заползал прохладный воздух. Дети кутались в одеяла, поминутно зевали, но не отрывали глаз от Чэна. Тот расслабленно сидел на полу и рассказывал историю клана Юньмэн Цзян, благодаря Цзян Ми более полную, чем знал когда-то сам. – Интересно, почему о ней почти забыли? – пробормотала Сюй Синь, потирая сами собой слипающиеся глаза. – Потому что люди злы и не прощают ошибок, – ответил Чэн. – Они восхищаются кем-то, пока он полезен, пока приносит пользу и выполняет желания. Но стоит в чем-то ошибиться, не выполнить того, что на него возложили, и хорошо, если он будет просто предан забвению. А могут и убить. Тот год ознаменовался большим количеством бедствий: пожары и наводнения, неурожай и голод. А потом пришла болезнь. Она заглянула в каждый дом, забрала жизни. И обезумевшие от горя люди нашли виновного – богиню домашнего очага и семьи, которая не смогла уберечь дома от болезни и смерти. Ее храмы сожгли, ее статуи разрушили, измолотили в пыль. Тех, кто пытался ей молиться, забивали палками. Лишь в нескольких деревнях из поколения в поколение от старших женщин к девочкам передавалось знание о Юньмэнской покровительнице семьи. – Я буду ей молиться, – тихо, уже засыпая, пробормотала А-Синь. – Ты и раньше ей молилась, А-цзе, – грустно улыбнувшись, произнес Чэн и поцеловал девочку в лоб. – А мы, два дурака, и не знали. И ведь она хранила тебя, пока ты не ушла туда, куда она не могла дотянуться. Чэн поправил одеяло у заснувшего раньше Сюй Ицуна, заглянул в кроватку А-Хао, погасил фонарь и выскользнул наружу. Холодные капли упали на лицо. Гул людских голосов смешивался с шелестом дождя. Чэн на мгновение сосредоточился, выискивая среди прошений, требующее незамедлительного вмешательства, но все было спокойно. А в следующее мгновение его словно ударили под дых, а в ушах зазвенел звонкий гневный голос. «Я не верю! Не знаю. Или верю. Не важно. Умоляю, помоги Лань Чжаню!» Чэн рванул на зов, лишь в последнее мгновение накидывая на себя невидимость. У небольшого дома, запрятанного в зарослях бамбука, стоял на коленях насквозь промокший из-за ливня Хангуан-цзюнь. С длинных волос и ярко-белой ленты стекали по лбу прямо в глаза потоки воды. Рядом копошился Вэй Усянь, всеми силами пытающийся заставить мужчину в белом подняться, но хрупкому телу господина Мо с его достаточно слабым золотым ядром это было не под силу. – На что ты надеешься, Хангуан-цзюнь?! – резко спросил Чэн, перекрывая шум ливня. В таком состоянии в его голосе грохотали водопады. – Он не выйдет. Вставай! Лань Ванцзи упрямо наклонил голову, впиваясь руками в мокрую землю. – Лань Чжань, Лань Чжань… Пойдем домой. Второй Нефрит молча покачал головой. – Будто твое мнение кого-то волнует, – рыкнул Чэн, схватил Лань Ванцзи за грудки и дернул, заставляя подняться. – Домой. – Нет, – мужчина дернулся в чужих руках, пытаясь снова сесть на колени. – Ванцзи виноват: оставил брата. Должен искупить. – Это он тебя оставил! Старшие должны заботиться о младших. Он – не ты – должен стоять на коленях и молить о прощении! – Ванцзи понимает, почему Хранитель так считает. – Не смей. Мы не обо мне говорим. – Ванцзи не хочет, чтобы брат умер. С Ванцзи хватит закрытых дверей, – мужчина стиснул зубы. Чэна тряхнуло от чужой боли, накрыло воспоминанием, которое он, после восстановления памяти, отгонял от себя всеми силами. Потому что ребенок, стоящий в одиночестве на коленях перед дверью, которая больше никогда не откроется – это слишком. Потому что слишком сложно отстраняться от Хангуан-цзюня, если перед глазами то и дело всплывает одинокий, потерянный и отчаянный Лань Чжань. Потерев лицо рукой, Чэн повернулся к Вэй Усяню, приблизился вплотную и произнес едва слышно. – Я могу его усыпить и вернуть домой. Но он придет сюда снова. Или ты выламываешь эту гуеву дверь и заставляешь то ничтожество, что там сидит, увидеть, что это трусливейшая ланьская традиция делает с его братом. Вэй Усянь дернулся, перевел забитый взгляд на Лань Ванцзи, посмотрел на ханши. Лицо молодого человека заледенело, и он решительно бросился к двери. – Сичэнь-гэ! Сичэнь-гэ! Цзэу-цзюнь!!! Помоги! Ты видишь, что происходит?! Цзэу-цзюнь!!! – Вэй Ин, нет, – Лань Ванцзи попробовал подняться, но на плечо ему легла тяжелая рука, пригвождая обратно к земле. – Ты хотел, чтобы он обратил внимание. Так смотри. Дверь с тихим, едва слышимым за дробью дождя, шорохом скользнула в сторону. На пороге появилась высокая худая фигура, в которой никому бы не удалось узнать прославленного Цзэу-цзюня. Темные глаза с ненавистью впились в нарушителя его покоя. – Господин Вэй, то что мой брат избрал вас своим спутником на тропе совершенствования, не дает вам права нарушать правила Гусу Лань. – Да к гуям ваши правила! – рявкнул Вэй Ин и дернул Лань Сичэня за руку, чуть отступая в сторону. – Посмотрите! Хотите умирать – умирайте! Но не забирайте с собой Лань Чжаня! – Ванцзи… – потерянно произнес старший Нефрит, делая неуверенный шаткий шаг навстречу коленопреклоненному брату. Все замерли. Лань Сичэнь медленно поднял руку, будто хотел дотянуться, но в следующее мгновение она плетью повисла вдоль тела. – Оставьте меня. – Нет. Брат. – Я же говорил: недостойный, – холодно припечатал Чэн. Худые плечи дрогнули, но Лань Сичэнь не обернулся. – Нет! Брат – не недостойный. Ты ошибаешься. Брат самый сильный человек, которого Ванцзи знает. Просто он запутался. – Не страшно запутаться, Ванцзи, страшно – не хотеть выбраться, – произнес Чэн и коснулся лба Хангуан-цзюня. Мужчина закатил глаза и повалился в грязь, под испуганный вскрик Вэй Ина. – Он просто спит, – громко, чтобы его услышал и надтреснутый первый Нефрит, сообщил Цзян Чэн. – Я сделаю тебе подарок, Цзэу-цзюнь. Ванцзи не запомнит этот твой облик, в его памяти эта встреча останется туманной и неразборчивой. А во снах он будет переживать ваши счастливые воспоминания, таким образом сохраняя для себя достойный образ старшего брата. Больше не глядя на старшего Ланя, Чэн присел на корточки и с большим трудом затащил бесчувственное тело Лань Ванцзи себе на плечи. – Чего встал?! Веди! – приказал он Вэй Усяню. Тот суетливо кивнул. Вытер мокрое лицо таким же мокрым рукавом и поспешил по дорожке. Чэн неторопливо двигался следом, частично погруженный в сон Хангуан-цзюня, чья щека покоилась на плече божества. – Носить так детей – это нормально. Но почему я должен таскать взрослого мужчину? – тихо ворчал себе под нос Чэн. Ливень и ночное время избавили его от опасности попасться на глаза кому-нибудь из адептов Лань. Объяснить им перемещение бесчувственного Хангуан-цзюня по воздуху вряд ли удалось бы даже красноречивому Вэй Усяню. – Мы пришли! – наконец-то возвестил молодой человек, первым заходя в уже знакомый Чэну дом. Чэн переступил порог и остановился, не уверенный будет ли хорошей идея сгрудить Лань Ванцзи прямо на пол. – Куда его? – Ай! Да-да, сейчас! – засуетился Вэй Усянь. – Так странно говорить с пустотой, может покажешься? – Нет. – Что?! Нет! Это разбивает мне сердце, – молодой человек демонстративно прижал руки к груди. – Я же в тебя верю! Неужели нельзя… – Нет. – Да ладно тебе… – Как был головной болью, так ей и остался, – процедил Чэн, закатывая глаза. – Даже смерть не исправила. – А? – Вэй Усянь снова замер, вся веселость спала с него, как последняя листва с дерева. – Ты… ты знал меня раньше? – Не важно. Займись делом. Никакое золотое ядро не спасет от болезни, если часами мокнуть под дождем, сидя по уши в грязи. – Сейчас! Больше не отвлекаясь, Вэй Усянь быстро разобрал постель и достал из сундука чистую одежду. – А-а-а-а. Не знаю, как к тебе обращаться. Лань Чжаня нужно переодеть, ты мне… – Не помогу. Сам справишься, – Чэн аккуратно опустил безвольное тело на пол. – Переодень и позови. Не думаю, что ты сможешь затащить его в постель… – Ну, будь он в сознании… хе-хе-хе. – Бесстыдник, – прошипел Чэн сквозь зубы и поторопился выйти на улицу. Ему нужна была передышка и свежий воздух, переполненный дождем. Это было так странно, так волнительно и болезненно. На мгновение показалось, будто они вернулись в прошлое и вместе решали какую-то проблему, привычно переругиваясь. – Не обольщайся. Он не знает, что это ты, – напомнил себе Чэн, прислоняясь спиной к стене. – А знал бы… Это больше не имело значения. Человек, которому следовало переживать и что-то чувствовать по этому поводу, был мертв. Чэн же был связан с молодым господином Вэем только через Хангуан-цзюня. И это было даже смешно. Как много лет назад ради Вэй Ина объединились второй Нефрит и молодой глава Цзян, так теперь ради Лань Ванцзи что-то делали вместе Чэн и Вэй Усянь. – Эй! Я закончил. Ты еще здесь? – донесся из-за двери звонкий голос. – Никакой почтительности, – Чэн покачал головой, еще раз глубоко вздохнул и вернулся в дом. * Чэн очевидно недооценил упрямство Лань Ванцзи. Каждый вечер тот приходил к дому старшего брата и стоял там на коленях, опустив голову к земле. Каждый раз Вэй Усянь мысленно звал на помощь. – Ты же говорил, что, если Хангуан-цзюнь будет бодрствовать, можешь затащить его в постель, – действуй, – иронично посоветовал Чэн в один из таких вечеров. – Я для этого не нужен. Перестань меня звать. – Но как же… – растеряно начал Вэй Усянь. – Разве вы не друзья? Разве ты не беспокоишься? Цзян Чэн горько усмехнулся. Только такой восторженный болван, как Вэй Усянь мог подумать, что Чэн и Хангуан-цзюнь друзья. – Его жизни и здоровью ничего не угрожает. Чэн перестал появляться в Облачных Глубинах. Лань Ванцзи напрямую ни о чем не просил, а Вэй Усянь пытался клянчить то, что было не под силу. – Дагэ стал много хмуриться, – заметила Сюй Синь, ставя перед мужчиной миску с рисом и рыбой. Они всей своей маленькой семьей собрались за столом, чтобы поужинать. Даже А-Хао сидел на коленях у Чэна и пытался дотянуться до палочек для еды, чтобы засунуть их в рот. – Это не… – Мэймэй права, – перебил старшего Сюй Ицун. Чэн шумно выдохнул и с силой провел пальцами между бровей, пытаясь разгладить извечную морщинку. – Вам не о чем беспокоиться. Брат с сестрой переглянулись и скорчили одинаковые лица. Чэн невольно улыбнулся. Он не был уверен, как бы справился с божественностью, не будь у него дома и этих детей. О том, что рано или поздно они вырастут и заживут своей жизнью, а когда-нибудь их и вовсе не станет – он старался не думать. – Завтра я буду готовить, – решил Чэн. – Суп, который часто готовила моя цзе. – У дагэ есть цзецзе? – удивленно спросила Сюй Синь. – Была. Дети снова переглянулись. Сюй Ицун открыл было рот, чтобы что-то сказать, но его сестра быстро покачала головой. Чэн усмехнулся. – Вы можете спрашивать. Это было давно. – Давно? – мальчишка нахмурился. – Дагэ… Сколько тебе лет? – Больше, чем кажется на первый взгляд. Я мог бы быть старшим братом для кого-то из ваших родителей. – Ой, – Сюй Синь покраснела. – Тогда мы должны называть господина Чэна не дагэ, а бофу? – Нет. Давайте оставим все, как есть. Дети в очередной переглянулись и согласно кивнули. Чэн забрал у А-Хао палочки, до которых упрямый ребенок все-таки дотянулся, и приступил к еде. Внезапно в висок мужчины будто воткнули иглу. – Ну почему именно сейчас? – рыкнул он, откладывая палочки и аккуратно спуская А-Хао с колен на пол. – Простите. Я ненадолго, – успокоил детей Чэн и поспешил на улицу, чтобы оттуда невидимым откликнуться на зов. Человек стоял у окна так, чтобы его присутствие не было заметно с улицы, и, сквозь заросли бамбука, смотрел на коленопреклонную фигуру в белом. – А ведь кому-то приходится отстирывать одежды Хангуан-цзюня, – ворчливо произнес Чэн, неодобрительно качая головой. – Благочестивый клан Лань – сплошное притворство. Вас совершенно не заботит чужое неудобство. Зачем вы звали меня, Цзэу-цзюнь? Лань Сичэнь напрягся, сжал руки в кулаки. – Я… Я не могу видеть, как страдает мой брат. – И чего вы хотите от меня? – насмешливо спросил мужчина. – Только вы можете облегчить его страдания. – Не могу. Я не могу выйти отсюда. Я злюсь. Я так сильно злюсь, – Цзэу-цзюнь ударил кулаком по стене. – Злитесь? – Чэну стало интересно. Если и был человек, которого нельзя было представить обуреваемым именно этой эмоцией, то это, безусловно, был глава Лань. – Да! Я злюсь! На себя, за то, что был слеп и допустил так много. На мир, который был так же слеп, но почему-то взвалил весь груз ответственности на меня. На А-Яо, за те ужасы, что он творил, и на его беспечность, потому что это все все-таки вылезло наружу. На Ванцзи и господина Вэя за то, что они полезли в это дело и все испортили. Годами мир был в гармонии. А потом все превратилось в труху! – Если вы закроете стягом гниющую деревянную стену – вы просто перестанете ее видеть, но сама гниль никуда не денется и рано или поздно распространится дальше. Гармоничен ли мир, построенный на смертях невинных? – Смерть одного для блага многих не самая страшная цена. – Да, – согласился Чэн, но тут же произнес. – Смерть Цзинь Гуаншаня была благом для заклинательского мира, но заслужил ли он именно такой конец? А Цзинь Жусун и Цинь Су, Цзинь Цзысюань и Цзян Яньли? – Я не знаю. Я… – Лань Сичэнь опустился на колени, закрывая глаза и запуская руки в и так растрепанные волосы. – Я заметил его, выделил, помог возвыситься. Он был мне братом больше, чем им был Ванцзи. И я его убил… Он сделал много плохого. На его руках кровь, наверное, ее больше, чем у Саньду Шэншоу. Чэн хмыкнул. – Но ведь и полезного он сделал немало. Он был лучшим Верховным Заклинателем, чем Вэнь Жохань или Цзинь Гуаншань. – Быть лучше, чем эти двое, не так трудно. – Даже если и так… Годами он усердно работал на благо мира. Я знаю, что он это делал. Какая разница, какие он преследовал цели, если это помогало всем вокруг? Лань Сичэнь бездумно помотал головой. – А что со мной? Что должен делать я? Неужели я и впрямь виноват во всем не меньше, а даже больше? Я так же плох, как и Вэнь Жохань? Должен ли я был остаться там, в храме, вместе с дагэ и А-Яо? Почитаемая Триада, не имеющая права на реинкарнацию. Были ли проступки А-Яо так ужасны, что он заслужил вечность мучений? А Дагэ? Божество, ты можешь мне ответить?! – Мир никогда не был справедлив или милосерден, Цзэу-цзюнь, – устало произнес Чэн. – Лучшие погибают, худшие наслаждаются жизнью. Справедливо ли, что даже Вэнь Жохань умер с правом на перерождение, а Старейшина Илина и вовсе вернулся, в то время, как Чифэн-цзюнь и этот двуличный ублюдок застряли друг с другом? Не думаю. – Тогда какой в этом всем смысл? Правила моего клана, золото Цзиней, сила Не и достижение невозможного Цзян. Имеет ли что-то из этого смысл? – Это не тебе решать, Цзэу-цзюнь, – резко произнес Чэн, с трудом гася в себе вспышку гнева. – Посмотри на простых людей: боятся ли они выходить ночами на улицы, отпускать детей гулять одних, хватает ли им денег и продуктов. Их благосостояние, их безопасность – это главный смысл существования заклинателей и, особенно, Великих Кланов. Правила, золото, сила и достижение невозможного должны работать не только и не столько на клан, сколько на простых людей. Когда ты последний раз путешествовал по миру, Цзэу-цзюнь? Не на мече из Облачных Глубин в Башню Кои, а своими ногами, на лодке или лошади через реки и леса, города и деревни? – Я… не помню, – тихо ответил Лань Сичэнь, глядя прямо перед собой. В глазах его наконец-то потухло пламя безумия. Чэн качнулся с мыска на пятку, задумчиво разглядывая старшего мужчину. Отвращения, граничащего с ненавистью, как при первой их встрече в ханши, он не чувствовал. Муть в ручье наконец-то стала оседать. – У меня есть для тебя испытание, Цзэу-цзюнь, – наконец-то решил Чэн. – Какое? – глава Лань нахмурился – редкое, непривычное для него выражение лица. – Ты должен прийти в Юньпин, – не терпящим возражений тоном произнес Цзян Чэн. – Прийти – никаких полетов. – Я в уединении. Нет. Нет! – Лань Сичэнь вскочил на ноги, обнял себя худыми руками. – Юньпин – это… – Да. И ты должен туда прийти. Юньпин – это Юньмэн. И если ты справишься с заданием – я сделаю подарок вашей Почитаемой Триаде. На лице Цзэу-цзюня отразилась такая гамма эмоций, что Чэн не выдержал – отвернулся. – Позови, когда доберешься, – приказал он и, не прощаясь, исчез.