Даменсток, 6 мая, 1045 год
Время 06:04
«...Знаешь, как бы я ни любил господина Лонеро, он с самого начала нашей дружбы меня пугает. Я рассказывал, что в музыкальном мире его воспринимают как слишком сильного конкурента? Его всячески пытаются опозорить: порой вместо его оркестра на выступления ему выдают чужих неподготовленных музыкантов, пытаются уличить его в заимствовании и тому подобное. Но всё бесполезно: господин Лонеро всегда выходит сухим из воды. По итогу неподготовленные оркестры под его руководством взрывают залы бурными аплодисментами, никакого заимствования чужих работ у него и в помине нет, а завистники давятся при взгляде на его успехи. Не находишь это подозрительным? Ещё странно, что он часто дирижирует в маске. Если я твою маску зову странной, то его маска ещё страннее: она белая и покрыта мехом, как морда льва. Когда он виртуозно сыграл на пианино свою пятую сонату, я был в шоке. До сих пор нахожусь в странном и неподвластном мне состоянии и сильнее мучаюсь от непонимания того, как сообщу Уайту о Винине...» Сидя за столом в белом костюме и сливовой мятой рубашке с тёмно-фиолетовым галстуком на зажиме, Родион убрал записку под раскрытую книгу, когда в комнату зашёл лейтенант Дантесс Айа с кружкой чифира в перебинтованной руке. Он был одет в спортивки, чёрно-белую кофту и жёлтый шарф, обмотанный вокруг его ледяной шеи. Виня тарахтел, лёжа мрачным клубочком возле руки хозяина на столе. Дантесс поставил кружку на стол и заулыбался во все зубы: – Что прячешь? – Ничего, – взволнованно бросил следователь. – О! – мужчина пробежался взглядом по тексту на развороте книги. – «Начало»! Чего это ты с Винина на Байдовского пересел? Родион даже не знал, под какой книгой прятал записку от Стюарта, а шутка задела его за живое. Он мрачно хмыкнул, захлопнул книгу, когда приятель влился в стезю чтения, поднял глаза и, испугавшись, столкнулся с пустыми, будто мёртвыми глазами Айа. Дантесс, попивая чифир, перевёл тему: – А я сейчас с Марси встретился. – И как она? – Сам и узнай! Я её на чай пригласил. – Зачем? – Тебе не хочется побыть в компании симпатичной леди? – ухмыльнулся он. – Она с минуты на минуту должна прийти. Из прихожей раздался стук. Дантесс с благородной улыбкой отворил дверь и впустил соседку следователя – девушку двадцати четырёх лет Марселин Серро, одетую в обтягивающее тонкую фигуру чёрное платье до колен и туфельки на маленьком каблуке. Осанистая голубоглазая брюнетка с лёгкой проседью на коротких волосах и густых ресницах и с симметричными родинками на щеках, – один её вид вызывал у Родиона душевный покой. Девушка была журналистом скандально известной газеты «Белладонна» и писала под псевдонимом Мысль. Её статьи были в фаворитах у многих читателей, ибо, написанные изящным литературным языком, они вызывали бурю эмоций, чего не могли добиться её коллеги по перу. Множество раз за обедом Родион с ещё живым Винином обсуждал её статьи, находя их весьма занимательными, и долгое время думал, что под Мыслью скрывается мужчина; писатель же подмечал её необычный слог и уклонения в литературу, утверждая, что их автор – девушка, и оказался прав. Следователь-музыкант и журналистка были знакомы лишь месяц, но успели сродниться и, казалось, знали друг друга всю жизнь. Родион узнал, что Марселин была Мыслью, изучил большую часть её привычек и характер, когда девушка не имела совершенно никаких представлений ни о его настоящей работе, ни об имени и фамилии, ни о настоящей жизни и чувствах, кроме лживого образа, поддерживаемого музыкантом, хотя он сам никогда не считал свою ложь ложью и склонялся к желанию оставаться инкогнито. На пухленьких губах Серро всегда плясала ухмылка, когда во взгляде царило спокойствие, но в этот раз она выглядела задумчиво и нервно сжимала в руках раскрытое письмо. Родион поздоровался с ней, но, заметив её настороженность, заволновался. – Что-то случилось? – Доброе утро, – не обратив внимания на вопрос, ответила Марселин и вернула своему лицу привычно азартную, но натянутую улыбку. Музыкант знал, что ей нужно время и вскоре она сама всё расскажет, потому не налегал и предложил чай, на что та охотно согласилась. Дантесс первым зашёл на кухню, опередив Родиона, налил Марселин чай и сел между ними. Ощутив витавшее в воздухе напряжение, он разрезал шоколадный торт, принесённый им с утра, затем ложкой отщипал себе большой кусок и воскликнул: – Попробуйте: торт очень вкусный! На его задорный голос из комнаты прискакал Виня, сел у его ног и протяжно мяукнул. Марселин сначала удивилась коту, но не начала при его виде умиляться, как обычные люди, а с простодушием спросила Родиона: – Это твой кот? – Да, это Виня. – Поздравляю с новым другом. Виня потёрся о её ногу усатой щекой и разлёгся под столом. Дантесс заметил на подоконнике новый выпуск «Белладонны» и обратился к журналистке: – Кстати, читал твою статью о выступлении Лонеро третьего числа. Ты и вправду думаешь, что он манипулирует? – Да, – чуть оживилась Марселин, – иначе быть не может! – Мне кажется, тут немного иное. – Ну и что к примеру? Дантесс скорчил серьёзную гримасу: – Чёрная магия. – Опять ты со своими шутками! Я же серьёзно тебя спросила. – А по моему лицу не видно, что я как никогда серьёзен? Марселин отмахнулась и спросила мнение у Родиона, но, оказалось, музыкант ещё не читал её статью. – Я разбирала выступления Сэмюеля Лонеро, – начала объяснение Серро, сощурив глаза. – Ты наверняка слышал о нём: этот композитор сейчас у всех на слуху. – Я с ним знаком; играл под его руководством на балу прошлой осенью. При упоминании бала девушка насупилась, а лейтенант громко рассмеялся. – Точно, тебя же на бал не пустили! – хохотал Дантесс. – Надо же было додуматься без приглашения залезть в театр через второй этаж! – Я тебя сейчас ударю, – она пригрозила ему кулаком и вновь обратилась к Родиону. – И как тебе композитор? – Мне он показался очень скромным и добрым. – А играли вы как? – На удивление хорошо, хотя многие от волнения совершенно всё забыли и чуть ли не падали в обмороки от нервов. – Вот, я же говорила, что что-то с этим Лонеро не так! Я слышала, что ему на выступления несколько раз выдавали вместо его оркестра чужих неподготовленных музыкантов, но по итогу концерты проходили безупречно, хотя те музыканты, говорят, даже не знали нот! И эта странная маска, которую он надевает, когда дирижирует... Это всё очень странно! – Согласен. И как ты всё это объяснила? – Я попыталась прояснить всё со стороны психологии и науки, но не расскажу как. Прочти статью, а потом уже и обсудим подробнее! – А я считаю, – добавил Дантесс, – что это мистика. – Ты опять шутишь? – Нет, я серьёзно. – Данте, мистики не существует. – Существует! Слышала, что собирается открываться новая мультипликационная студия? – Нет, меня это не интересует. – А жаль! Говорят, там уже творится какая-то бесовщина... – Бесов и прочих мистических тварей не существует. – Милая моя, ты это говоришь остроухому человеку, который по своей природе видит бесов-Теней! – Мне иногда кажется, что ты привираешь. – Никогда! Марселин более не обращала на него внимания, вновь впала в отрешённую задумчивость и с готовностью рассказать причину её волнения взяла в руки письмо. Побледнев, она собралась с мыслями, нервно сжала пальцами листок и холодно начала: – Я с утра получила письмо. Помните мою статью об «Асмодее», Либидине и Винине? – Конечно! – воскликнул лейтенант. – Трудно забыть, что ты соединила два слуха: пропажу Винина и предполагаемую смерть Либидина. Что ты там писала? Что из-за некоторых произведений исчезновению и вероятной смерти Модьки предшествовало государство, а Аркаша мог об этом что-то знать, поэтому тоже был ликвидирован; «Асмодей» прикрыли и дело замяли. – А теперь я точно знаю, что Либидин мёртв, но по другим причинам. Я получила от него письмо. – От Либидина? – Неужели от Аркаши? – враз опешили Родион с Дантессом. – Да. Мы с Аркадием были хорошо знакомы; для меня он был как родной отец. Я часто ходила к нему в гости, а он часто приходил ко мне и по несколько часов мы проводили за чаем и разговорами. Поначалу он меня пугал, но когда я узнала его ближе, поняла, какой он на самом деле. Родион старался скрыть своё сомнение, ведь для него Либидин был чем-то странным, неприятным и неясным (тем более он был Упырём), а потому слышать, что сутенёр мог оказаться не таким, каким он его представил из записей Винина, было трудно. – Каким может быть человек, владеющий публичным домом? – Хорошим, Редька (так она звала Родиона), – она посмотрела на письмо с печальной улыбкой, – хорошим. – Хорошим... И что он написал? Марселин молча передала ему лист, написанный дрожащим, но понятным почерком. Родион удивился, ибо здешний почерк Либидина совершенно разнился с почерком в документах и бумагах, найденных в его кабинете, где покойный писал ровно и красиво. Сейчас внешний облик предложений был ужасен, но в нём прослеживались отголоски увядшей красоты. «Дорогая моя девочка, – ласково обращался Аркадий к Марселин, – прости меня за это письмо. Прости за то, что мы не виделись уже два месяца, что избегал и не отвечал на звонки, что мы с тобой больше не встретимся. Мне нет оправдания, но у меня есть причина, о которой я боялся сказать: я смертельно болен. Последние дни я только сижу в кабинете, никуда не выхожу и почти ни с кем не общаюсь. Сейчас с трудом поднялся, чтобы написать это письмо. У меня падают волосы, я потерял все силы и голос, стал убогим и похож на труп. Не хочу, чтобы ты запомнила меня таким, ибо мне самому страшно смотреться в зеркало. Я больше не могу терпеть эту боль и ожидать свой мучительный конец, поэтому решил застрелиться, чтобы более не мучиться. Я навсегда останусь виноват перед тобой. Ты получишь письмо тогда, когда меня не будет в живых. Прости, что оставляю тебя, но эти мучения невыносимы. Как говорят: лучше ужасный конец, чем ужас без конца, да? Но ничего, это уже ничего... Знай, что я всегда буду тебя беречь и любить больше своей жизни.Твой Аркадий».
Родион передал письмо Дантессу, задумался и попытался вспомнить, как выглядело распластавшееся в кресле в тёмной подвальной комнатушке, носящей гордое звание кабинета, труп Либидина, но все воспоминания страшно исказились. Внезапно он представил исхудавшее тело, на котором алый костюм висел как на вешалке, покрытую фиолетовыми пятнами и глубокими следами от человеческих зубов шею, впалые распахнутые жёлто-серые глаза, небольшую лысину на обтянутом кожей черепе, приоткрытый рот с фиолетовым языком и застывшие в оцепенении шестипалые ладони. Единственное, что чётко помнил Родион, это слова судмедэксперта о том, что владелец публичного дома был здоров как бык. Он поёжился от ужаса и помотал головой. – Ну и дела! – присвистнул Дантесс, вернув письмо. Вдруг Марселин вспыхнула от негодования и возмущения: – Но почему дело замяли? Почему никто не говорит о закрытии «Асмодея» вне статей и сплетен? Почему не устроят похороны? Почему никто не знает о смерти Аркадия, а только стоят догадки? Если это не заговор, то что?.. – Может, противники Либидина это устроили? Наверняка у него были враги, – предположил Айа. – Враги? Не помню, чтобы он упоминал о врагах. Редька, а ты что думаешь? Родион хмыкнул. – Странно это всё. – Значит, ничего не скажешь? – Не скажу. Журналистка с досадой вздохнула. Последующие полчаса они обсуждали то статьи, то сплетни. Взглянув на часы, Родион поднялся, взял Виню на руки, сказал, что идёт на встречу с коллегой, и ушёл в комнату собираться к Сыщкову. Cпрятав в портфель дело Винина, троица вышла в коридор, и следователь запер квартиру. Журналистка предложила лейтенанту зайти к ней, дабы продолжить бурный спор о бесах, а Родион с Виней на плечах вышел на улицу и поймал извозчика. Извозчиком оказался альбинос со шрамом на губе, который подвозил Стюарта. Он с подозрительным прищуром всмотрелся в лицо музыканта с желанием что-то сказать, но промолчал и завёл машину. Немая дорога заняла чуть больше получаса и вела в дешёвый район, где жило очень мало людей, чьи улицы днём почти пусты, а по ночам превращается в клоаку: в нём собираются с других районов наркоманы, забулдыги, проститутки и бездомные. Машина подъехала к широкому трёхэтажному дому на Колыбельной улице, покрытому трещинами и старой штукатуркой, с пыльными окнами, ржавыми трубами и кривой крышей. Здесь, в вопиющей грязи и рухляди жил вышедший в отставку многоуважаемый следователь Порфирий Сыщков, ранее известный под псевдонимом Простак. Расплатившись с извозчиком, Родион с Виней подошли к держащимся на божьем слове дверям, откуда мерным солдатским маршем вышел шарманщик в чёрном плаще и шляпе. Тяжёлая шарманка на ремне висела у него через плечо, а мелодичный утробный бас запевал:Все ответы скоро сами найдутся,
Если не искать их с заряженным ружьём.
Пусть горят отчаянно все мысли и чувства,
Пусть навеки замолчит глубокий водоём.
Кошмары в дом ворвутся и страхи разбудят;
И нет спасения нигде от мести рока и сна.
Обратного пути у вас больше не будет.
Жизнь вся ответам цена... цена... цена...
Родион проводил его хмурым взглядом и зашёл в холодный подъезд, где царило амбре из рвоты, слюней и пыли. Покрытую впитавшимися человеческими выделениями лестницу усеяли изломы и трещины, а грязно-жёлтые изрисованные неприличием стены плакали краской. Стояла могильная тишина. Дойдя до третьего этажа, Родион постучался в единственную целую и чистую дубовую дверью. Вскоре в коридор вышел Сыщков – крепкий семидесятилетний старик с чёрной родинкой на правой щеке, морщинами на лбу, у глаз и широких крыльев носа, возникших от того, что он то страшно хмурился в размышлениях, то щурился и миндально улыбался во все зубы. Он был сед и кудряв, с толстыми бровями, с длинной бородой, завязанной резинкой, ладонями с широкими пальцами и будто стальными ногтями. Одежду он никогда не менял, и носил, не смотря на духоту, коричневый шерстяной свитер с розовой шейной косынкой, брюки из серой шерсти на белых подтяжках, одна лямка которых висела на бедре, и кожаные истоптанные тапки. – Родя! – радостно воскликнул Сыщков, так крепко обняв Родиона, что у того хрустнули рёбра. Виня вовремя спрыгнул на землю и с радостью смотрел на следователей. – Сколько лет, сколько зим! Не поверишь, только тебя вспоминал, а ты тут как тут! – Мы с вами прошлой осенью на балу виделись... – прохрипел музыкант. Благоухающий ромашками Порфирий отпустил его и, заметив кота, ахнул. – Батюшки! Это твой? – Да, это Виня. В подтверждение Виня мяукнул, замурчал и зажмурился, когда старик почесал его за ушком. – Какой хорошенький! Небось, голодный? – обратился Порфирий к Вине. Виня помотал головой, вызвав у старика и умиление, и удивление. Сыщков пропустил гостей в огромную квартиру с горящим камином и медвежьей шкурой, распятой на стене. Вся мебель была ему под стать: тяжёлая и дубовая. Дверей не было, комнаты соединялись широкими арками. Бежевые стены не виднелись за многочисленными шкафами и сундуками, как и пол под мягкими коврами, на которых тотчас занежился Виня. Порфирий дал Родиону тапки и провёл в свой просторный кабинет с бархатным диваном, столом с хрустальной лампой и шкафами с закрытыми делами и литературой. – Присаживайся, а я пока налью чай! Ты ведь чай будешь? – Да, обычный чёрный. Сыщков удалился на кухню вместе с Виней, которому стало любопытно понаблюдать за новым для него человеком. Родион остался в кабинете и рассматривал стоящий в углу запертый на три ключа узкий багровый шкаф. Ему всегда казалось, что в нём скрывалась страшная тайна и, если её узнать, жизнь изменится и никогда не станет прежней. Еле оторвавшись от загадочного шкафа, он хотел пройтись по литературе, но его внимание приковал портрет над столом, где с вишнёвым соком в руке в синем цилиндре и плаще улыбался Создатель. В голове щёлкнуло внезапное осознание. Собранные в хвост длинные каштановые волосы, монокль, синяки под глазами, вишнёвый сок, синее одеяние – да, всё сходилось! Господин С***, что разговаривал с Винином в парке ночью, был Создателем! Но что великий государственный деятель делал в парке ночью, где его запросто могли подкараулить и убить, и притом один? Даже Родион побаивался того, что его могут раскрыть и убить какие-нибудь сумасшедшие, потому один по ночам не гуляет, а тут сам Создатель без охраны и без подручных спокойно разгуливает по не самым безопасным местам в одиночку. – Правда похож? – спросил Сыщков, вернувшись с двумя кружками чая и коробкой печенья под мышкой. Виня сидел у него на плечах. Родион резко выскочил из болота раздумий. – Что? Кто? – Ты так на портрет смотришь, будто пытаешься найти огрехи художницы. – Я? Я ничего не ищу. – Но думаешь о чём-то. С Создателем что-то не так? – Нет, с ним всё так, просто... Не важно. Виня слез с могучих плеч, прыгнул на пустую полку шкафа и свернулся клубочком. Порфирий убрал со стола всё лишнее и сел напротив Родиона. – Итак, – прохрустел он печеньем, – предположу, что ты пришёл обсудить исчезновение Мо... Мостеда Бинина? – Модеста Винина. – Да, Винина. Я угадал? – Угадали. Насколько помню, вы в своё время вели тайное дело об исчезновении трупов. – Да, вёл, – поняв, к чему Родион ведёт, он нахмурился. – А Винин?.. – Совершил самоубийство, заживо сварив себя в кастрюле. От подробности Сыщков поперхнулся воздухом, прокашлялся и изумлённо глянул себе в кружку, с ужасом представляя бурлящую кастрюлю. – Он что?.. – Сварил себя заживо. – Сварил себя... заживо? Как?! – Я тоже был удивлён, но факт остаётся фактом. Следствие показало, что он сначала опустил голову в кипящую кастрюлю, а потом зарезался ножом. – Господи, ещё и зарезался! – голос его звучал напряжённо, подобно струне. – А теперь давай подробнее... Родион достал из портфеля дело Винина. За час он вкратце рассказал все обстоятельства жизни, смерти и исчезновения писателя, показал его записи, фотографии с места преступления, улики, досье каждого, кто так или иначе был связан с Винином, визитку «Vиктории» и пояснил, почему так пытливо смотрел на портрет Создателя. Обеспокоенный Сыщков внимательно слушал его, выпячивая нижнюю губу во время раздумий, и совсем забыл про их чаепитие. – ...теперь я обращаюсь за помощью к вам, – на вздохе закончил Родион. – Господин Сыщков, пожалуйста, расскажите мне о том таинственном деле и связан ли Винин с ним. – Да, связан, – сурово ответил Порфирий, рассматривая визитку. После продолжительной паузы он достал из ящика пару ключей. Шесть раз щёлкнули замки, – багровый шкаф открылся, демонстрируя свои внутренности – секретные дела. Под пристальным взором наставник вытащил три подписанных большими чёрными буквами папки: бледно-голубую, грязно-рыжую и багровую. «Вот оно, «Дело Vиктории»!» – встревожено-ликующе вскричали мысли Родиона. Убрав последние две папки в сторону, он положил на стол бледно-голубую папку; под названием дела показалась небольшая приписка: «Анита Бесоннова». Родион посерел и обратился потерянным взглядом к портрету Создателя. – Да, этот портрет писала Бесоннова, – ответил на немой вопрос Сыщков. – Она была очень хорошей художницей... – смахнув внезапно выступившие на глаза слёзы, он вздохнул. – Прости, Родя, но я не смогу вкратце рассказать об этом деле, ведь тогда получится, что я не ценю воспоминания об этих бедных людях, которых я искренне жалею и люблю! – Этих? – Пострадавших. Я хочу, чтобы ты тоже искренне полюбил и пожалел их. Поверь, ты их полюбишь, как и я полюбил их во время следствия. И бедного Модеста Винина я уже полюбил, как их, и их до сих пор люблю... – медовые глаза блестели от глубокой печали, очерствив хмурое лицо скорбью. Он поджал губы. – Даже если мой рассказ будет долгим, разделится на несколько частей, и тебе придётся приехать сюда не один раз, я обязан тебя познакомить с этими замечательными людьми! – Если вы хотите... Я вас слушаю. Старик утёр слёзы с морщин, открыл отцвётшую папку и показал фотографию, где навеки застыла отголоском ушедшего в небытие прошлого рядом с картиной «Господин Смерть» улыбающаяся девушка в голубом платьице с белыми кружевами и белым корсетом. Умилительно наклонив голову набок, она смотрела в камеру янтарными узенькими глазами, сложив ладони в замочек. – Это художница Анита Бесоннова, – начал Сыщков. – Здесь она только-только завершила работу над «Господином Смерть» и попросила свою лучшую подругу сфотографировать её, чтобы запечатлеть момент. Все события произошли двадцать три года назад, но я начну немного раньше. То был суровый тысяча двадцать первый год...