Даменсток, 30 апреля, 1045 год
Время 13:44
«Это был весьма... интересный день. Встретился с Черникским. Всё ещё не могу понять его и смысл его поступка. Почему он предал Модеста? Они дружили 11 лет! Задумайся над этим числом и спроси себя: почему эти 11 лет внезапно стали ничем? Он сказал, что устал и хотел пожалеть свои нервы, но я его не понимаю! Как можно было устать от лучшего друга и оставить его в таком состоянии? А сейчас ещё и не хотеть говорить насчёт него, будто это запрещённая тема! Он почти сжёг все свои книги Модеста и закрасил его лицо на всех фотографиях! Если он считал себя другом, то почему так поступил? Я не могу его понять и, видимо, никогда не пойму. Но больше не хочу говорить про Черникского, как и он не хотел говорить про Модеста. После разговора с ним в переулке наткнулся на драку Савелия Жадина и Тихона Винина и пытался её разнять. По итогу Жадин сбежал, а Тихон, видимо, лишился глаза. Его мы (Григорий Хамлов и Кира Солнцева) отвели в больницу, а после с Хамловым ушли в Б&У, где мне пришлось его успокаивать. Жадин оказался гораздо хуже, чем я думал. Раньше я считал, что они оба ненавидели Модеста за расу, а оказалось, что Хамлов был обманут Жадином. Узнал, что кошмары мучают не только меня, но и этих двоих и Энгеля. Ещё новость: у меня появился кот. Я его назвал Виней. Да, зарекался, что никогда не возьму домашнее животное, но что-то пошло не так. Мы с Виней встретились, когда я шёл к Черникскому: он тёрся о мою ногу и мяукал. Я не удержался и взял его с собой, а зачем взял? Не знаю. Теперь он живёт со мной и питается говядиной. Знаешь, Виня мне очень Модеста напоминает: у них глаза похожие, взгляд такой же задумчивый и тоскливый. Представляешь, когда мы в первый раз уснули (он лёг у моей головы), я впервые за месяц не увидел сна. И во вторую ночь мне тоже ничего не снилось. Я не сильно верю в мистику, но, кажется, в этом коте обитает душа... Звучит как бред, да? Но других мыслей на этот счёт у меня нет. Я не умею плавно переходить от одной части письма в другую. Прости за такую простую речь и сбитые мысли и попрошу тебя обратить внимание на русого извозчика с продолговатым шрамом на левой стороне лица. Если встретишь его, проследи за ним. Подозреваю, он может оказаться бесом. Также не забудь про встречу с Сэмюелем. Он хочет тебя с кем-то познакомить. Потом расскажи, как всё пройдёт.Родион».
Стюарт Уик дочитал полученную от следователя записку и убрал её в карман своего виноградного плаща. «Дурак ты, Родя, – мысленно обратился он к приятелю. – Думаешь, в коте действительно есть человеческая душа? Открой глаза: Модест мёртв, а труп находится неизвестно где, так зачем ты пытаешься себя обмануть? Я понял: тебя пугает смерть. Это один из тех редких случаев, когда смерть тебя напугала, когда она стала подвластна над твоими чувствами. А насчёт Энгеля соглашусь, я его тоже не понимаю. Зачем обещать и по итогу не сдерживать слов? Бессмысленно было так громко заявлять о вечной дружбе, а затем сбегать как трусливый пёс, поджав хвост, не сумев помочь «лучшему другу» справиться с безумием! Все вы дураки. Все». Стоя под крышей ресторана, Стюарт постукивал наконечником белого зонта и выискивал среди серой толпы лицо, прерываясь от поисков из-за прохожих: старики спрашивали сигаретки, которых не получали, девушки лезли кокетничать, а некоторые индивиды язвили и грубо шутили над тем, что он темнокожий и скрывает правый глаз под повязкой. Стюарт ни на кого внимания не обращал. Стоит отметить, что скрипач был красив лицом и выглядел весьма экзотично среди светлых лиц в тёмных одеждах, – он был их противоположностью, одеваясь всегда в чисто-белое, и даже повязка на глаз его была белой. Чёрные густые волосы длиной до плеч блестели лаком и были уложены так тщательно, что ни одна волосинка не вылезала из общей массы, и его силуэт всегда был чётким. Все, кто был знаком со старшим Уиком, относили его к типажу «красавец-ловушка»: на вид он казался хладнокровным красавцем, но его истинную натуру выдавал высокомерный взгляд тусклого фиолетового глаза. Характер его был прескверный: чванливый и самоуверенный эгоист, не уважающий никого, кроме себя, – именно он, человек с таким тяжёлым нравом, был в центре внимания. Одеваясь с иголочки, щепетильно следя за своим внешним видом и большую часть времени проводя перед зеркалом, Стюарт не хотел, но постоянно притягивал посторонние взгляды. Вокруг него порхали разношёрстные девушки, дамы и девочки, а мужчины предпочитали таиться в стороне, молчаливо презирая его за излишнюю популярность и завидуя его успеху. Естественно, Стюарт знал обо всех нелестных отзывах в свой адрес и успешно игнорировал обидчивые слова, дерзкие насмешки и прочие пакости, на которые были способны умишки ущемлённых, но и на флирт отвечал равнодушием, не оправдывая своего прозвища «демона-соблазнителя». Ему было абсолютно всё равно на всех, кроме себя и близких ему людей, которых можно сосчитать на пальцах одной руки. К ним относились: его младший брат Уайт, матушка, бабушка (она же хозяйка забегаловки «Блэк & Уайт» Нарине Айа), Родион, Дантесс Айа и композитор Сэмюель Лонеро, с которым они познакомились совершенно случайно два года назад. Именно композитора он ждал в этот дождливый день, выискивая его улыбчивый лик среди угрюмых, но прошло уже двадцать минут – никто не приходил. Стюарт раскрыл зонт, думая дойти до телефонной будки, когда его окликнули по имени. Обернувшись, он увидел Лонеро в чёрно-белом дождевике, сапогах до колен и тяжёлой сумкой через плечо. Сэмюель остановился перед ним и глуповато улыбнулся: – Извини, опоздал! Время не рассчитал... – Ничего страшного, не переживайте. Итак, куда вы хотели меня отвести? – сразу приступил к делу скрипач. – О, я хочу тебя познакомить с господином Дивери! Он известный режиссёр... – Очень богатый притом, знаю. Вы знакомы? – Да, на балу в Даменстонском театре познакомились. Я его заинтересовал, и он предложил мне работать у него... – Кем и где? – Он планирует основать мультипликационную студию и хочет, чтобы я работал у него композитором... – А меня зачем с ним знакомить? – Я хочу с тобой посоветоваться, ведь ты для меня самый первый и лучший друг! Эти три года, что мы знакомы, я всегда считал тебя своим братом, с которым могу посоветоваться и обсудить что угодно! И сейчас я хочу тебя познакомить с господином Дивери, потому что доверяю твоему чутью и... – Я наслышан о нём и могу сказать, что для вас это золотой билет к славе, господин Лонеро, хотя ваше творчество и без этого весьма известно... Нет, вам нужно постоянное место работы, поэтому берите, пока предлагают. Работайте у Дивери, – он придержал паузу и утвердительно кивнул. – Да, работайте. Стюарт, раскрыв зонт, с самого начала их беседы шёл вслед за композитором по блестящей от дождя улице; Лонеро шёл, повернувшись к нему лицом, и сопровождал свою речь жестикуляцией: тонкие ладони в чёрных перчатках выражали больше эмоций, нежели его постоянно улыбающиеся, но усталые небесные глаза, улыбка и скупая мимика. И даже сейчас он тепло улыбался, блестя заспанными глазами и почёсывая чёрную мелкую бородку. Вскоре они завернули в переулок. – Знаешь, – внезапно начал Лонеро, – у меня на балу был оркестр. Там был пианист Родион. Вы с ним внешне чем-то похожи, но характеры у вас совершенно противоположные! – К чему вы это говорите? – Ты, случаем, с ним не знаком? – Впервые слышу. Фамилия какая? – Медищин, вроде... – Медищин? – Стюарт задумчиво хмыкнул. – Какая странная фамилия! Нет, впервые слышу. Что ещё на балу было? С кем-нибудь познакомились помимо Дивери? – Да много с кем! Одно жалею, что всё же не успел переговорить с некоторыми... – К примеру? – С господином Винином. – Это который писатель? – Да! С ним также хотел поговорить господин Дивери по поводу работы, но, видимо, больше мы с господином Винином не пересечёмся. Он, вроде, страшно умер и его труп пропал, да? – Да, – кратко бросил Стюарт, но с осознанием замер и, не скрывая эмоций, изумлённо посмотрел на него. «Страшно умер? Его труп пропал? – панически забегали мысли в его голове. – Откуда он знает такие подробности? О смерти Модеста известно лишь нескольким людям по расследованию, а о пропаже тела и того меньше! В газетах писали об исчезновении живого Модеста. Может, послышалось?» – Что вы сказали? – Господин Винин умер и его труп пропал, да? «Не послышалось! Он и вправду говорит про труп и смерть, но... Сэмюель Лонеро, откуда вы знаете о том, чего не знает ни один простой горожанин? И Адам Баридоль (господин Абэ) откуда прознал про смерть Модеста? Баридоль и Лонеро... Связаны ли вы как-то? Нет, Баридоль клялся, что никому не скажет про смерть, так откуда вы, господин Лонеро, знаете?» Стюарт поморщил лоб и потёр висок пальцами. – Винина ищут живым. Никто не говорил, что он умер. В ранее улыбчивом лице мелькнуло волнение. Лонеро неловко стрельнул глазами в сторону и промямлил: – Да? Значит, ошибся. Нерасторопно шагая по безлюдным переулкам, окружённые тусклыми стенами, из чьих широких трещин прорастали маленькие ручки трав и жёлтые головки крохотных цветков, смотрящих на своё отражение в грязных лужах, они больше не проронили ни слова. Завернув в очередной раз за угол, Лонеро остановился, чтобы завязать шнурки, а между тем внимание Уика привлёк шедший им навстречу под розовым зонтом русый мужчина в костюме и монокле. Незнакомец, подозрительно оглядываясь, остановился, поправил галстук и трижды шагнул вперёд. Его внешность в одночасье переменилась: на прямом носу проявилась горбинка, подбородок пророс щетинкой, перпендикулярно глазу по левой половине лица прорезался тонкий ручеёк шрама, короткие русые волосы отросли в длинный хвост, а костюм сросся, превратившись в чёрную поддёвку с бордовыми пуговицами и широким поясом. Он убрал монокль в нагрудный кармашек и вместо него вытащил чёрную восьмиклинку. Он надел её и оцепенел, встретившись взглядом с опешившим Стюартом. Лонеро завязал шнурки, посмотрел на извозчика и помахал ему рукой: – О, извозчик! Вы не заняты? – Нет, сударь, – с улыбкой ответил извозчик. – Можете нас отвести? – Конечно-с. Делая вид, что ничего не произошло, извозчик повёл музыкантов за собой к пыльной чёрной машине и сел за руль; Лонеро и Уик сели на задние сиденья. Салон, обшитый бордовым кожзамом, потускнел, потёрся и потрескался по вине нервных ногтей многочисленных пассажиров, побывавших в этом автомобиле, на сиденьях темнели высохшие пятна от каких-то жидкостей. Композитор, сев за извозчиком, наказал ехать к Гранатовой улице. Первое время они пробыли в тишине, но, как это всегда бывает, между композитором и извозчиком завязалась беседа: сначала оба побранили погоду и пробки, затем плавно перешли к бытовым темам и, смеясь, уже обращались друг к другу на «ты». – Ну, брат, – смеялся Лонеро, – как к тебе обращаться? – Равиль, Рава – как душе угодно! А тебя-то как звать? – А меня можешь звать Сёмой! – Надо же, Сёма! А полное имя какое-с? Симеон, Симуэль? – Близко! Я Сэмюель. – О-о, тебе, как музыканту, вполне подходит! Кстати, заметил, что все известные композиторы носят имя Сэмюель и, верно, неспроста! – сказав это, он глянул в окно. Лонеро выглянул вместе с ним и воскликнул: – О, уже Мармеладную проехали! – Да-с, через минут пятнадцать будем у Гранатовой. Кстати, слышал, «Асмодея» прикрыли? – «Асмодей» Либидина? – Да, либидинского «Асмодея»! Часто там бывал? – Один раз, да и то мельком, но про закрытие не слышал. А из-за чего закрыли? – Поговаривают, что Либидин застрелился, вот и прикрыли его домишко. Конечно, это только теории, но многие говорят, что слышали из «Асмодея» выстрел. Утром туда приехала скорая с мусорами, потому и думают, что он того. – Да ну!.. А почему застрелился? – Этого мне, к сожалению, как извозчику знать не дано; я-то просто слухи собираю. Хотя неделю или две назад пытался разговорить следователя и его дружка по сему поводу. Понял, что это был следователь по маске и тому, что к нему его дружок обращался по псевдониму, – Равиль на вздохе ойкнул. – Ох уж эти юристы! И зачем Создатель решил, что они должны быть инкогнито? – Побоялся, что за ними могут открывать охоты. – Всё равно не понимаю! Раз уж он ввёл указ о сокрытии лица, так пусть все следуют ему! А то часть юристиков щеголяют без масок, когда остальные задыхаются под вторым лицом, и тогда к чему нужен был указ? – Это необязательно, – вмешался в разговор молчавший до сего момента Стюарт и с прищуром взглянул на профиль извозчика. – Те, кто не скрывают свои личности, сами подвергают себя опасности. – Всё равно не понимаю зачем! Похлопав Равиля по плечу, Лонеро воскликнул: – Погоди, Рава, останови у продуктового! Мне надо кое-что купить, – и выйдя из машины, он направился к магазинам. Стюарт и Равиль остались наедине, слушая барабанный стук тяжёлых капель по автомобильной крыше, и, казалось, он усиливался, превращаясь в глухое рычание. Когда чёрно-белая спина скрылась за дверью магазина, извозчик с кривой усмешкой обернулся к музыканту и зашипел сквозь зубы: – Вы всё видели? Скрипач, не меняясь ни в тоне, ни в лице, подтвердил: – Видел вас, бес. Равиль засуетился и скользнул нервным взором по сиденьям и окнам. Стюарт улыбнулся одним уголком губ. – Теперь вы собираетесь меня убить? – Убить-с? Мне нет смысла вас убивать, тем более средь бела дня, ибо сейчас я выполняю свои обязанности извозчика! – А как наступит вечер, так сразу пойдёте насиловать, пожирать и убивать? – Послушайте, – он вцепился острыми когтями в спинку своего сиденья, – давайте сделку? Ведь мы с вами квиты! С этими словами он указательным пальцем провёл невидимую линию от уха до уха, рисуя незримую улыбку, что вызвало у музыканта тревожную хмурь. – Вы... – Да, я тоже знаю истину, как и вы! Я видел лицо следователя... – Что вы предлагаете? – Давайте так, Стюарт, – это наша страшная тайна. Вы молчите и не выдаёте меня, а я молчу, не выдаю его и... вас. Пойдёт? – Откуда вы узнали про него? – У Упырей есть свои козыри в рукаве! Вы даже не догадываетесь, на что мы способны. Так что насчёт договора? Пойдёт? – Пойдёт. Равиль потянул ему руку. Стюарт с подозрением покосился на костлявую ладонь и осторожно пожал её. – Хорошо-с, очень хорошо-с! Впредь желаю вам быть осторожнее, сударь... – Взаимно. Обменявшись презрительными взглядами в последний раз, они разомкнули рукопожатие и посмотрели на пахнущего свежестью погоды Лонеро. Он держал украшенную атласной лентой коробку шоколадно-малинового торта с воздушными безе по краям. Сев возле Стюарта, он поставил коробку на колени, воскликнул: – Ну, поехали! – и, почувствовав витавшее между извозчиком и скрипачом напряжение, заволновался. – Всё хорошо? – Всё хорошо-с, – ответил Равиль, по-лошадиному тряхнул головой и поехал дальше, ловко войдя в сверкающую цепь гулкого транспорта, шлёпавших колёсами и рассекавших лужи помрачневших путей. – Слушай, Сёма, – после минутной паузы обратился к нему извозчик, – мне интересно, а почему ты весь чёрно-белый? Тебе больше подошёл бы голубой или фиолетовый, нежели такие... символические цвета. – Не задумывался над этим... А что в чёрно-белом не так? – А ты не знаешь? Чёрно-белый считается цветом Преисподней и Сатаны, то же самое как для Ада – красный, для Рая – зелёный, а для Чистилища – жёлтый. – Честно, не знал. Ты веруешь? – Свою веру я опишу одной фразой: верую в Сатану и Дьявола, но не верую в Бога и Создателя, а про цвета мне рассказывал священнослужитель из Изумрудного Ингелоса. (прим.: Ингелосом называют место, куда ходят отмаливать грехи Богу или просить помилования у Дьявола. Всего Ингелосов два: Изумрудный и Алый. В Изумрудном Ингелосе всё построено на Боге, в Алом – на Дьяволе. Хоспитум Создателя ранее называли Золотым Ингелосом, но по решению всех священнослужителей был переименован.) – Ты и священнослужителей подвозишь? – Ещё бы! Они много любопытного поведать могут. А ты-то сам веруешь? – Конечно, верую! – В кого? В Бога? Дьявола? – В Создателя. Как можно не веровать в Создателя, когда он живёт с нами? Он выглядит и ведёт себя как обычный человек, но он куда добрее и возвышеннее! – Выглядит он очень молодо для своих нескольких тысяч лет. – Потому что он душой молод! Клянусь, человека добрее и справедливее ты никогда не встретишь! – Неужто ты с ним виделся? – Один раз на балу, но какой это был раз! – в его лице задребезжал восторг. – От самой его фигуры веет силой, мудростью и добром... А какие глаза у него добрые! Рава, я тебя уверяю, что именно в Создателя верить надо! – Но если Создатель считается Хозяином Чистилища, то что он делает на земле? Почему не сидит где-то там наверху, как Бог? – Он спустился к нам, чтобы помочь. Остаток пути они провели в молчании: каждый погрузился в свои думы. Подъехав к десятиэтажным кирпичным зданиям, музыканты расплатились и вышли из машины. – Хорошего дня, судари, – сказал Равиль напоследок и скрылся за поворотом. Лонеро снял капюшон и поднял лицо к блёкло-серому небу. Прямо над его головой пролетела чёрная ворона с широким размахом крыльев, движение которых создало мощную струю ветра, заигравшего с длинной блондинистой чёлкой. Проводив птицу взглядом, он с тортом под охапку посмотрел сначала на окна верхних этажей, затем на пышные причёски деревьев и только потом на Стюарта. – Дождь закончился, – улыбнулся он. – Я заметил. В какой дом нам надо? – А-а-а, я записывал!.. Подержи торт, пожалуйста, – он обшарил карманы своей сумки и, достав рваный листочек, прочёл: – «Гранатовая улица шесть, третий подъезд, шестой этаж, квартира шестьсот шестьдесят шестая». О! Я помню, как туда идти! – Какая квартира? – переспросил недоумённый Стюарт. – Шестьсот шестьдесят шестая. – М... Вы меня к Дьяволу ведёте? – Если господин Дивери – Дьявол, то каким по характеру должен быть Бог? – А у него тяжёлый характер? – Наоборот: он душа компании, человек с большой буквы и благодетель! Я уверен, он тебе понравится, ибо он никому не может не понравиться! В ответ Уик лишь желчно хмыкнул и пошёл вслед за Лонеро, ведущего его в ухоженный двор с новенькой детской площадкой. Центральные дворы сильно отличались от дворов на окраинах столицы, где было грязно, неубрано, серо и пыльно, где по треснутым стенам проходили заржавелые трубы, где жили бездомные звери и питались мусором. Этот же двор был зелен и дышал благополучием. Казалось, он освещался персональным солнцем: всё вокруг было ярким, несмотря на прошедший дождь. По песочницам и горкам бегали разгорячённые мальчишки, махая мокрыми дождевиками, и сражались друг с другом зонтами, как саблями, а румяные девочки качались на качелях, обсуждая что-то, или играли в салочки. Их уставшие родители сидели неподалёку и, выдыхая сигаретный дым, вели бытовые беседы. Музыканты подошли к подъезду. На скамьях, сложив перед собой ручонки в замочки, сидели три старухи и сплетничали. Завидев их, две покосились на них и нахмурились, а, когда композитор обратился к ним с вопросом, натянули улыбки на сморщенные лица. – Прошу прощения, – улыбнулся Лонеро, – не подскажете ли, где третий подъезд? – Здеся, – ответила одна из старух, кивнув на железную дверь. – Премного благодарен! Когда под визг домофона мужчины скрылись в подъезде, старухи переглянулись. – Тьфу! Понаехали сюда эти черномазые и узкоглазые! – с возмущением воскликнула первая. – Не сердись, душенька! – погладила вторая её по дряхлой ладошке. – Знаешь, этот тёмненький весьма симпатичен и аккуратен, не то, что тот светленький бомжик! – Как ты его назвала? – насупилась третья. – Но ведь он и вправду как бездомный! Растрёпанный, небритый, неотёсанный... – Ты что, это же был сам Сэмюель Лонеро! – А кто это? – Ты не знаешь?! Это наш новый музыкальный маэстро! Совсем молод, а уже очень известен по всей стране! – Впервые слышу! – Телевизор смотреть надо, а не горбатиться над спицами! Музыканты, пока поднимались на шестой этаж, рассматривали чистые лестницы, блестящие перила, ровные бежевые стены и широкие курилки, пропахшие дорогим табаком. – Здесь так чисто! – подивился Лонеро, сняв дождевик. – Вы так удивлены? Разве вы не живёте в таком же доме? – Нет, я живу далеко. Про Пятёрку слышал? – Да, это один из самых убогих районов в Даменстоке... – Вот я и живу неподалёку от Пятёрки. Уик удивлённо вскинул бровью. – Вы живёте в такой дыре? – Да, там старая отцовская квартира. – А почему в центр не переедете? – А тут дорого, очень дорого! Лучше я на эти деньги канифоли и струн накуплю или ремонт инструментов оплачу... – Честно, я удивлён, что вы всё ещё живы, – остановившись у двери, он с любопытством взглянул на него. – А правдивы ли слухи о Пятёрке? – Отчасти. Да, там много бездомных, наркоманов, проституток и бунтарей, но, в целом, ничего опасного нет. Самое главное, что меня не трогают, к остальному привыкаешь быстро. Лонеро позвонил в дверь. Вскоре послышался грохот, затем шаги и дверь нараспашку открылась, – за ней показался высокий мужчина в алой рубашке с широкими рукавами и длинными манжетами, сиреневом узорчатом галстуке, тёмно-фиолетовых брюках, жилете с бронзовыми пуговицами и чёрных тапках. – Сэмюель! – Джордж! – враз воскликнули композитор с господином и крепко обнялись. Режиссёр Джордж Дивери был благороден лицом и выглядел молодо для сорока лет со своими чёрными вьющимися волосами, козлиной бородкой и игривой полуулыбкой на тонких губах. Все в нём было свежо, кроме уставших карих глаз, правый из которых, окружённый странными морщинками, был постоянно сощурен, словно подбит. – Наконец-то ты пришёл! – просиял Дивери и покосился на часы в коридоре. – Даже рано пришёл! – И вправду! А кто-нибудь уже есть? – Только Строганцова и Аваров. С Аваровым ты знаком, а с Натальей я тебя очень хочу познакомить! Сейчас она немного занята; я попросил её рассортировать некоторые бумаги. Думаю, вы сдружитесь, – заметив Стюарта, он приоткрыл рот в изумлённой улыбке. – Это Стюарт Уик, мой друг, – пояснил Лонеро. – Если можно, то... – Конечно, пусть остаётся! – уловил его мысль режиссёр и протянул ладонь с мозолистыми пальцами Стюарту. Они пожали руки. – Я Джордж Дивери. – Стюарт Уик, музыкант, путешествующий по оркестрам. – Путешествуете? А не хотите ли работать на постоянной основе у нас в студийном оркестре? Сэмюель как раз будет композитором. – Я подумаю. Дивери провёл гостей к тёмно-винной двери своей квартиры и пропустил их внутрь. Они оказались в просторной прихожей с дубовым шкафом, увешанным пальто и куртками, куда Лонеро повесил дождевик, оставшись в тёмно-синем жилете с висящими оторванными пуговицами, голубой рубашке с засученными рукавами и брюках с заплатками. На его груди блестел чёрно-белый квадратный медальон. Стюарт оставил зонт в подставке и бегло осмотрел прихожую. Винно-красные стены с пейзажами в бронзовых рамах, тёмные, почти чёрные полы и белый потолок отдавали запахом сочного граната с хлоркой. Дубовая мебель, двери с искусными орнаментами и округлыми ручками, зеркала и мраморные бюсты со статуэтками, – везде сверкали небольшие алые треугольные камни из драгоценного граната. Надев тапочки, данные хозяином роскошной квартиры, гости прошли по коридору мимо закрытых комнат к дверям кабинета. Посреди красного кабинета стоял большой прямоугольный стол, окружённый с двух сторон чёрными кожаными диванами; перед ним расположился другой стол дугообразной формы – рабочее место Дивери и огромное кресло с позолотой, за которым висел портрет его жены и темноволосых мальчишек-двойняшек. С двух сторон от картины кабинет освещали высокие треугольные окна с льняными фиолетовыми шторами. По боковым стенам от рабочего места охранниками стояли набитые книгами, сувенирами, фотографиями и документными папками шкафы. В кабинете на диванах их ожидали женщина-альбинос и усатый мужчина. Высокая женщина, супруга Дивери, шелестя подолом нежно-розового платьица и шалью, подошла к гостям, томно моргая и взмахивая белоснежным веером длинных ресниц. Вся нежная и хрупкая она была похожа на фарфоровую куклу: упругие белокурые кудри длинною до кончика носа перекрывали один глаз и уши, украшенные треугольными серьгами из граната, пухленькие губки розовели от прикусываний, а от взгляда стеклянных малиновых глаз по спине пробегали мурашки. Лонеро низко поклонился ей, почти коснувшись пола макушкой, и поздоровался: – Здравствуйте! – Добрый день, малыш Сэмюель. Дивери подошёл к жене и представил ей скрипача. – Дорогая, это музыкант и хороший друг Сэмюеля Стьюард Вик. Господин Вик, это моя жена Снежанна. – Я Стюарт Уик, – Стюарт с почтением поклонился его супруге. – Рад знакомству. – Взаимно. Лонеро подошёл к вставшему с дивана шестидесятилетнему мужчине и пожал ему руку; мужчина с густыми чёрными усами странной формы под длинным прямым носом по-доброму улыбнулся. Его жидкие угольные волосы были намаслены и зализаны назад, на свету серебром блестели седые прядки; несколько локонов опадало на высокий лоб с еле видными полосами морщин. На желтоватой коже вокруг правого глаза большим пятном темнел шрам. Взгляд красных глаз за стёклами очков был пустой – главное отличие бывших военных, переживших ужасы потерь, от простых людей. Одет он был в чёрную рубашку с галстуком боло в форме единицы, серо-оливковые брюки на бордовых подтяжках и коричневые туфли на чёрных шнурках. – Господин Уик, это мой друг Бронислав Аваров – архитектор и искуснейший изобретатель! – представил мужчину Дивери. – Броня, это Стюарт Уик. – Слышал, – Аваров пожал Уику руку. – Будем знакомы. Стюарт кивнул. Дверь в кабинет открылась. К ним зашла очень высокая девушка двадцати лет с круглыми очками на цепочке, в пышном тёмно-зелёном платье до колен и изумрудной брошью на груди, следом показался низенький шестидесятилетний мужчина в старой бордовой судейской мантии с золотыми узорами, рукавами-фонарями и длинными манжетами с запонками. – Натали, Гавриил! – хлопнул Дивери. – Сэмюель, господин Уик, знакомьтесь: это продюсер Наталья Строганцова и финансист Гавриил Кониро. Гавриил, Натали, это композитор Сэмюель Лонеро и скрипач Стюарт Уик. Стюарт оценивающе взглянул на пришедших. Наталья, хмуря тонкие бровки, кивнула, отчего её чёлка подпрыгнула. Длинные чёрные волосы были заплетены в косу, собранную в высокий пучок, открывая вид на светлое личико, округлые уши, на правом из которых поблёскивала длинная изумрудная серьга, и изящную тонкую шею. Она поджимала губы то ли от неловкости, то ли от раздражения и смотрела на всех строгими зелёными глазами. Эта своенравная девушка совсем не интересовала Стюарта, как его любопытство разогревал пожилой финансист, которого он не ожидал здесь увидеть. Гавриил Кониро ранее был судьёй и ещё в молодости получил почётный титул «Отца суда», однако не так давно завершил карьеру и ушёл в отставку по состоянию здоровья. Это был очень добрый седой человек с короткими густыми волосами, колючими бакенбардами, горбатым носом, красно-карими глазами (левый зрачок у него был козлиный, т.е. представлял собой горизонтальную прорезь) с тёмными кругами и морщинами под ними. Одетый в белую рубашку со стоячим воротником, красным атласным бантиком на шее и судейскую мантию, он вызывал у окружающих панический страх и уважение, хотя выглядел не строго и более походил на невинного дедушку, чем на сурового вершителя правосудия. Кониро пожал руки музыкантам и заметил, что композитор с порозовевшими щеками украдкой поглядывает на продюсершу. – Самуил, всё хорошо? – Да, господин Кониро, всё хорошо... И меня зовут Сэмюель, а не Самуил. – Извини, оговорился. Лонеро подошёл к Строганцовой, поклонился и с позволения поцеловал её ладонь, промурлыкав: «Рад с вами познакомиться». Поалевшая Наталья поправила причёску; в хмуром взгляде пронеслась мимолётная искра. Она с запинкой ответила: – Я тоже рада, господин Лонеро. – Можете звать меня Сэмюель и обращаться на ты. – Взаимно – Мне тоже вас звать Сэмюель? – шутливо улыбнулся он. Кабинет накрыло смехом. Смеялась и Наталья, прогнав с себя излишнее напряжение, а Стюарт лишь сдержанно усмехнулся. Вскоре все сели на диваны: Уик, Лонеро и Строганцова заняли правую сторону, Аваров и Кониро – левую. Дивери прикатил кресло и сел во главе стола, а его супруга вышла в коридор. – Мы кого-то ждём? – пригладив усы, поинтересовался Аваров. – Скоро должен подойти Адам, – ответил Дивери. – А Джек? – Заболел, не придёт, – режиссёр посмотрел на дверь, и улыбка зазмеилась на его губах. – А вот и он! Перед закрывшейся дверью стоял с тростью в руке тонкий господин с зализанными набок персиковыми волосами, одетый в зелёный сюртук, бриджи на подтяжках и белую рубашку с коричневой бабочкой на шее. Поправив монокль и пригладив тонкие усики, он поклонился в знак приветствия и подсел к архитектору и финансисту. Стюарт, узнав странного господина Абэ, о котором ему рассказывал Родион, пытливо наблюдал за каждым его движением и взглядом. – Добрый день! Прошу простить, припозднился; сегодня слишком загруженные пути, да и все извозчики куда-то попрятались, – виновато промурлыкал господин Абэ. – Адам, наконец-то! – воскликнул Дивери. – Ты ведь здесь ни с кем не знаком, верно? – Знаю только Аварова, – они с архитектором кивнули друг другу. – Тогда знакомься! – режиссёр указал на каждого ладонью по очереди. – Скрипач Стюарт Уик, композитор Сэмюель Лонеро, продюсер Наталья Строганцова и финансист Гавриил Кониро, – он обратился к остальным, представляя господина, – а это талантливейший гений мультипликации Адам Баридоль! Повторно перезнакомившись друг с другом, обменявшись несколькими комплиментами, анекдотами и новостями, гости постепенно стихли. Сэмюель и Наталья говорили о чём-то отдалённом; девушка смотрела на него так, как смотрят на милые вещи, когда композитор смотрел на неё влюблённым взглядом, и его небесные глаза походили на космос с мириадами белёсых звёзд. Баридоль и Уик сидели друг напротив друга. Художник хитро улыбался, опираясь подбородком на ладони и трость, и переводил взгляд с одного лица на другое, пока не встретился со скрипачом, смотрящего на него с подозрительным, даже враждебным прищуром. Стюарт отвернулся, обратился к сидящему рядом Сэмюелю и попросил его рассказать какой-нибудь анекдот, нутром чувствуя, как его обжигают ядовитые зелёные глаза, смотрят так, словно знают о нём всё, даже то, чего он не знает сам о себе. Кониро посмотрел на смеющегося от анекдота Дивери и, привлекая всеобщее внимание, спросил: – Ну, Джордж, зачем ты нас собрал? Подозреваю, это связано со студией. – Ты попал в яблочко; про другое я сейчас совсем не могу думать! Я собрал вас всех здесь, чтобы вы первым делом познакомились друг с другом. Негоже, если «основа» будет не знакома с «основой», а «основа», то есть главная часть студии, – это вы. Я избрал лучших из лучших и ни в ком здесь не сомневаюсь. Все согласны помочь студии? Все в унисон согласились, кроме мысленно колеблющегося Стюарта. «Если меня ещё раз не в шутку пригласят работать, – думал он, – соглашусь ли я? А пригласят ли меня ещё раз? Что я тут делаю?» – Господин Уик, – обратился к нему Дивери, – а не хотели бы вы работать в студийном оркестре в скором будущем? – Мне надо подумать. Но, кажется, я соглашусь, – ответил Стюарт, едва не улыбнувшись. Его радовали мысли о том, что он сможет работать плечом к плечу с Лонеро и им больше не придётся скакать от оркестра к оркестру. – Хорошо. Но всё, что вы сегодня услышите в этом кабинете, останется здесь. Я всем доверяю и прекрасно знаю, что никто ничего не унесёт в общество. – Почему вы нам так доверяете? – Хороший вопрос, господин Уик, но я вынужден уклониться от ответа. На то есть причины, – он интонационно подчеркнул слово «причины» и осклабился, однако тотчас его лицо вновь засияло восторгом. – Наша мультипликация сильно хромает и есть риски, что скоро её совсем не станет, поэтому я хочу её возродить и вновь заставить уважать наши мультфильмы во всём мире! Столица, нет, вся наша страна, вся великая и могучая Яоки вновь выйдет в лидеры, если у нас получится обратить на нас всеобщее внимание, а у нас точно получится! – Какая прелесть! – замурчал Баридоль. – Вы так уверенно говорите, – удивился Уик. – Разумеется! Потому что я уверен в наших силах. – И с чего мы, по-вашему, начнём? – поинтересовался Кониро. – Надо создать первое впечатление, но чем? – С этим вопросом я хотел обратиться к Модесту Винину, посоветоваться с ним и предложить сотрудничество, но мне не удалось познакомиться. Думаю, на днях назначу ему встречу и тогда... – Но разве он не исчез? – нахмурился Аваров. – Кто? – Да, – кивнул Кониро. – Винина ещё третьего числа объявили пропавшим без вести. – Кажется, об этом писали в «Белладонне», – спокойно добавила Строганцова. Тень тревоги легла на побледневшее лицо режиссёра. Новость, ловко проскользнувшая мимо, его огорошила и беспощадным толчком сбросила с небес на землю. Он поднялся, заложил руки за спину и, бормоча что-то, зашагал от одного шкафа к другому. Все внимательно следили за ним. – Джордж... – приподнялся с места Лонеро. – Нет, этого не может быть! – вскричал Дивери. Он был до ужаса напуган и расстроен, а глаза его блестели, словно их обмазали маслом, Казалось, он в любой момент мог заплакать. – Что говорят по поводу его пропажи? – Никто не знает, мёртв он или жив, – пожала плечами Строганцова. – Первая и последняя новость о его исчезновении была в начале апреля. Больше никому ничего не известно. – Какие ротозеи поисками занимаются? Почему ничего всё ещё неизвестно?! Уже конец апреля! – багровел режиссёр от возмущения. – Подозреваю, его более нет в живых... – прошептал Баридоль. – Такого быть не может! Кто мог желать зла этому доброму человеку? Нет, полиция его найдёт и всё встанет на круги своя! Может, он уехал куда-то, никому ничего не сказав? – Вряд ли, – отрезала Строганцова. – В любом случае, мы надеемся на лучшее, – с надеждой подытожил Лонеро и поспешил перевести тему, чтобы больше не расстраивать бедного Дивери. – Так, что у нас по планам насчёт первого впечатления? Режиссёр, успокоившись, опустился обратно в кресло. – Я хотел предложить начать с мульт-экранизации по классической литературе, – спокойно говорил он и вскоре совершенно пришёл в себя. – В наше время активного развития технологий появилась проблема: дети и подростки не читают книг. Они не читают то, что им задают в школе, а если и читают, то обходятся кратким содержанием или узнают у прочитавших людей сюжет, не вникая в суть произведений. Я хочу это исправить и создать серию мультфильмов, основанных от и до на классике. – Но есть же фильмы, – в противовес сказал Стюарт. – Фильмы чаще всего что-то урезают, что-то добавляют от себя или вообще делают «по мотивам», ибо не всегда получается воссоздать атмосферу или какие-либо сцены из первоисточника из-за того, что наши кинотехнологии не дошли до совершенства! А в мультфильмах можно показать всё детальнее и красочнее, ведь мультфильмы рисуются! Мы можем нарисовать всё, что хотим, показать всё, что хотим, и в этом преимущество рисунка! Потому, рисуя по литературе, мы ничего не урежем и будем идти точь-в-точь по тексту! После этой торжественной речи все переглянулись. – Вот это у вас задача, – подивился финансист Кониро. – Да, трудная... – поддакнул Баридоль, но очаровательная улыбка неустанно плясала на его губах. Дивери таинственно улыбнулся. – Конечно, будет тяжело, – не менее таинственно продолжил он, поднявшись с кресла, – но я знаю, как облегчить нам работу. Немного, но облегчить, – он подошёл к дверям и окликнул супругу. – Снежанна, дорогая, приводи наших колобков! В кабинет вернулась Снежанна, держа за руки мальчишек-двойняшек, макушками достававшими ей только до плеч. Хотя мальчишки и были очень похожи, они отличались характером и чертами лица: один был круглый, другой – треугольный. Дивери подошёл к мальчишкам. – Знакомьтесь: это мои сынишки Кай и Ким! Мы иногда их зовём колобками. Справа от Снежанны стоял, рассматривая незнакомые лица с детским любопытством, круглолицый Кай с круглыми нарисованными чёрно-красными глазками, родинкой на левой щеке и собранными в маленький хвостик чёрными волосами. Он был одет в чёрную рубаху, фиолетовые шорты на красных подтяжках и красные ботиночки с чёрными гольфами; на его плечиках лежал красный шарфик. Вскинув тоненькие бровки, невидные под полем тёмно-фиолетовой панамы с красной ленточкой, он улыбнулся гостям и помахал ладошкой. Брат Кая Ким был его противоположностью: он смотрел на всех циничными чёрно-зелёными глазами, под правым из которых чернела родинка, тёр покрасневший нос и хмурил толстые брови. Чёрные волосы длиной до лопаток были распущены и «сосульками» лежали на его плечах. В отличие от брата он носил грязно-жёлтую кепку-восьмиклинку и был одет в белую рубашку со стоячим воротником и зелёным галстуком, песочные брюки на широком ремне и малахитовые сандалии на белых носках. Дивери ладонью провёл незримую линию, указывая на гостей. – Колобки, знакомьтесь! Это мои друзья и коллеги. Кай с солнечной улыбкой обошёл всех, каждому пожимал руку и представлялся: «Приятно познакомиться! Меня зовут Кай». Ким остался возле Снежанны, держа одной рукой материнскую ладонь, а другую скрывая в кармане. Когда Кай подошёл к финансисту Кониро, тот ласково потрепал его по голове. – Какой интересный ребёнок! Вроде и человек, а вроде... – Рисунок, – закончил его фразу Дивери, сел обратно и жестом подозвал сыновей к себе. Хмурый Ким обошёл диваны и обнял отца за крепкую руку, а Кай ещё крутился вокруг стола и рассматривал «дядь» и одну «тётю». – Да, – продолжил режиссёр, обращая на себя изумлённые пары глаз, – я создал их из человеческих душ и рисунков. – То есть они не люди? – уточнил Кониро. – Почему? Они созданные искусственно люди. – Искусственные? Из чего ты их сделал? – спросил Лонеро, пока его ладони рассматривал и щупал Кай. – Мне пришлось воспользоваться силами извне и... трупами, – его лицо исказила страшная таинственность. – Со мной в сотрудничестве патологоанатомы, морги и учёные: мы работаем подпольно. Я уже давно раздумывал над тем, чтобы претворить персонажей в жизнь. Только задумайтесь, как быстро пойдёт работа, если половину труда мультипликаторов будет выполнять сам персонаж! – Это хорошо, но причём тут морги и учёные? – А притом, Броня, что у меня сотни попыток ушло на то, чтобы воссоздать Кая и Кима из трупов! Это процесс нелёгкий, но я пришёл к единой формуле, которую я шутливо зову «безмозглые и бессердечные» и собираюсь её использовать в ходе нашей работы. Стюарт, опешив, выпрямился и сурово пробасил: – Вы нам рассказываете, как издеваетесь над умершими? Не боитесь, что кто-нибудь донесёт об этом полиции? – А никто не донесёт. – Почему вы так уверены? – «Всё, что сказано и услышано в кабинете останется в кабинете», – он прошёлся по каждому и остановил пристальный взгляд на скрипаче. – Так как вы «основа» студии, вы должны об этом знать. Отныне это наша с вами тайна. Конечно, господин Уик, вы у нас исключение, но я знаю, что вы уж точно не донесёте! Стюарт ничего не ответил и попросился выйти. Дивери в двух словах объяснил ему, где находится уборная, и продолжил монолог. Скрипач нашёл уборную не так быстро, как предполагал, ибо большая квартира походила на лабиринт. Зайдя в комнатку с двумя туалетными кабинками и разделённой перегородкой ванной, он прикрыл за собой дверь, подошёл к подоконнику с зашторенным окном, вытащил из внутреннего кармана фрака лист бумаги, ручку и начал писать, пародируя почерк Рефлекто: «Господин Баридоль, вы ведь помните про своё обещание: никому не рассказывать о смерти и пропаже трупа Модеста Винина? Надеюсь, что никто кроме вас до сих пор об этом не знает, иначе последствия для всех будут ужасны. Я вас ни в чём не упрекаю и не подозреваю, просто напоминаю про наш договор.Следователь Рефлекто».
Выйдя из уборной, Стюарт столкнулся в дверях с Кимом. Мальчик посмотрел на него озлобленными нарисованными глазами, скрытых под тенью козырька, фыркнул и прошипел: – Только посмей донести, я у тебя сам мозги с сердцем отковыряю, понял? Я тебе папу в обиду не дам, тварь! – Ты бы лучше за языком следил, а не за мной. Они обменялись немым презрением и разошлись по разные стороны. Стюарт вернулся в кабинет, но встретил лишь Бронислава Аварова и Джорджа Дивери. Заметив его, режиссёр развёл руками: – А, господин Уик! Вы как раз вовремя. – Куда все ушли? – На улице ожидают нас. Мы собрались съездить в студию; хочу всем показать их будущее место работы. Вы с нами? – С вами, если вы не против. – Не против! И буду очень счастлив, если вы согласитесь работать с нами. Вы чрезвычайно интересная личность, я действительно рад нашему знакомству. – Взаимно. Уик, Дивери с супругой и Аваров переобулись, вооружились зонтами и вышли на лестницу, где столкнулись с поднимающимися наверх господами: злолицым сутулым карликом в плаще, шляпе котелке и монокле, мертвенно-бледным шатеном в красном костюме, цилиндре и с серебряными перстнями на шестипалых ладонях, и красивым молодым господином с волнистыми каштановыми волосами, бакенбардами, одетым в зелёный сюртук, белую рубашку и синий галстук в белый горошек. Карлик поздоровался, приподняв шляпку, Дивери с Аваровым поздоровались с ним лёгким поклоном. Внимание Стюарта привлёк господин в красном, чьё лицо ему показалось знакомым; он присмотрелся, но мужчина повернулся к нему алой спиной и поднялся наверх, словно желал скрыться от любопытных глаз. Будущие коллеги вышли на улицу, где вовсю смеялось солнце, а облака овечками скакали по кристальному небу. Их ждали у чёрных машин. Лонеро разговаривал с уже улыбчивой Строганцовой так, будто они были одни: они говорили дуэтом обо всём, что их окружало, смотрели друг на друга так, словно дружили всю жизнь, так, словно их могли в любой момент разлучить. Кониро и Баридоль с умилением наблюдали за юными сердцами. – Друзья мои, поехали! – воскликнул Дивери и сел в свою машину на водительское место. Возле него села Сьюзанна. Лонеро открыл заднюю дверь второго автомобиля, которым управлял Равиль, пригласил Наталью сесть и расположился рядом. Аваров и Кониро сели в машину к режиссёру. Баридоль подсел к Равилю. «Абэ сел к Упырю... Стоит за ними проследить», – подумал Стюарт, подозревая художника и извозчика в заговоре. Он попросил притиснулся к композитору и оказался за спиной болтающего Равиля. Всю дорогу до студии он не сводил глаз с извозчика и художника и раздумывал над тем, каким образом они могли быть связаны. «А вдруг Абэ тоже бес-Упырь? Тогда это может объяснить его знание того, чего он знать не должен. К Винину в целом одни бесы цеплялись, потому есть вероятность того, что он тоже может оказаться Упырём... Но он молчит, совсем на извозчика не смотрит, хотя тот пытается его вывести на разговор. Так, он посмотрел в окно... – он перевёл взгляд с Баридоля на мелькающие здания в окне. – А те господа, которых мы на лестнице встретили, подозрительные, особенно тот в красном костюме: на Либидина похож. Мужчина в зелёном странный, какой-то неправильный... А карлик? Вроде мужчина, а вроде и женщина... Нет, скорее всего, мужчина. Да, они странные, не такие, как все; вроде обычные, но странные... Куда шли? Откуда шли? Кто они такие? Как много вопросов! А господин Лонеро что? Он-то откуда знает про труп и уж тем более про его исчезновение? Он тоже Упырь? Или Абэ сказал? Нет, он договаривался о молчании! Хотя кто его, чёрта, знает... – он прижал ладонь к внутреннему карману фрака, где лежала поддельная записка. – Вот и проверим вас, Адам Баридоль». Его отвлекло от раздумий едва слышное пение извозчика, чей голос легонько вздрагивал, когда протягивал слова и специально запинался в середине строк:«Никогда не люби, никогда не будь любим,
Любовью мы-ы дрянной этот мир загубим», –
Повторя-яю всегда твои, маменька, слова
И точно зна-аю я: трезва моя голова.
Когда-то жи-ил и я, мечтал и я о любви,
Но годы шли-и, мечта растворилась в пыли.
Повторя-яю всегда твои, маменька, слова,
Пока дышу-у, живу и верую в чудеса...
Машины подъехали к багровому трехэтажному зданию, окружённому высоким металлическим забором из тонких чугунных прутьев. Все, кроме извозчика и режиссёра, вышли наружу и подошли к закрытым на замок воротам, над которыми чёрными буквами блестело от влаги название: «Студия Дивери». Извозчик уехал. Джордж Дивери вышел последним, протиснулся меж восхищёнными коллегами, достал из кармана медный ключ, избавившись от замка, и пропустил всех на территорию своего детища. К студии вела дорога из сырых камней, что у входа в здание разветвлялась и огибала его; по её бокам вереницей росли округлые кусты, над которыми возвышались пышные деревья. Над деревьями коршунами летали вороны и то сажались на ветви, то вспыхивали, махая крыльями, и подымались ввысь. В правом углу у ограды за густой листвой едва виднелась небольшая тёмная постройка – склад, а слева благоухала сплошная зелень. Подойдя к студии, Дивери торжественно повернулся ко всем лицом. – Прежде чем мы зайдём внутрь, давайте прогуляемся по нашей территории, – он устремил пары глаз на окружившую их флору, дорожку и скамейки. – Как видите, по периметру студии у нас есть скамейки, чтобы наши сотрудники могли выходить на перекуры или, если им будет дискомфортно сидеть в четырёх стенах, могли выйти и поработать на улице, наслаждаясь природой. Считаю, природа – это бесконечный источник вдохновения и бодрости, поэтому здесь посажено так много деревьев и кустов. Он повёл всех к заднему двору, где по углам ещё величественнее цвели полукруглые сады. Крокусы с жёлтенькими и беленькими венчиками, нежные тюльпаны, пёстрые шапки гвоздик, кровавые маки, декоративные ирисы – цветы, как мазки краски на холсте, выделялись среди зелёных листьев и иголок трав. В садах также стояло по две скамьи и в самом углу росло по дюжему тёмному дубу с раскидистыми ветвями и пасмурной листвой. – Здесь у нас «райский уголок», – Дивери с нежностью посмотрел на жену. – Моя дорогая предложила посадить цветы. – Правильно! – кивнул Кониро, наклонился к клумбам и с любопытством осмотрел цветастые лепестки и головки. – Да это не улица, а красота, Джорджи! Режиссёр счастливо заулыбался, когда все согласились с финансистом, и нежно поцеловал Снежанну в щёку. Они обошли студию и вернулись к его входу. Дивери сверкнул медным ключом и отворил двери, демонстрируя персиковые стены, коричневые лакированные полы и белый потолок с роскошной люстрой. Справа от входа расположился охранный пост, за которым шли гардеробные и кладовые; слева на стене висела большая карта студии, а за ней шёл вход в перекрёстный коридор с кабинетами. Впереди по главному коридору их ожидали две двери: стальная от лифта и деревянная от лестницы. Дивери всплеснул ладонями: – Добро пожаловать в студию «Дивери»! Сейчас мы в вестибюле на первом этаже, он же технический и охранный. Здесь, как видите, гардеробные, склады и кабинеты. Стюарт сильно не вслушивался в его речи и изучал карту студии. – Почему на карте показано шесть этажей, когда их три? – О, господин Уик, не спешите с выводами! Здесь шесть этажей: три на земле и три под землёй. Не будем спешить, я всё покажу. Они поверхностно прошлись по техническому этажу, заглянули в полупустые кабинеты и собрались у лифта. Дивери решил начать экскурсию с третьего этажа, прозванного зоной отдыха. Когда стальные двери отворились, он первым вышел из лифта и начал рассказ: – Перед вами зона отдыха, или столовая, куда каждый может прийти отдохнуть и пообедать, а также побеседовать с коллегами. Толпа, выйдя вслед за ним, разошлась по большому залу, уставленному столами, стульями, диванами, пустыми книжными шкафами и буфетами; стены украшали картины с мистическими мотивами, написанные Создателем, Адамом Баридолем, Анитой Бесонновой, Алексеем Позднином и Казиром Хамловым. В одном из углов образовалась небольшая кухонька с микроволновками, холодильниками, раковинами и прочей кухонной техникой. Напротив лифта был небольшой коридор с туалетами. Стюарт остановился перед портретом, написанным Бесонновой. С холста на него смотрел, окружённый белыми лилиями, плотный пожилой кудрявый господин с кучерявыми усами, бородой, горбатым большим носом и тростью в жилистых ладонях. Его благородное лицо с глубокими морщинами и пышные облака волос, прикрытые капюшоном чёрно-белой мантии с блёстками звёзд, были разделены напополам: правая половина лица была тёмная, но кустистые брови, усы, волосы и бородка белокурыми, левая половина лица была светлая, но волосы тёмно-каштановые. Его глаза также разнились: левый сиял янтарно-жёлтым, а правый – туманно-фиолетовым, и глядели они устало и задумчиво. На гордо выпяченном позолоченном металлическом нагруднике виднелись очертания четырёхконечной звезды, на широких плечах – эполеты, держащие тёмно-синий плащ. Сам портрет был подписан как «Господин Смерть». К Стюарту подошёл Адам, посмотрел на портрет и хихикнул: – Великолепная работа, не находите? – Да, необычная. – Верно! Обычно Смерть изображают скелетом в мантии, а здесь он совсем как человек... Знаете историю этой картины? – Нет. С художеством я, к сожалению, не сильно знаком. – А я бы советовал ознакомиться с работами Бесонновой. Невероятная была художница! А про идею этого портрета она говорила, что, когда была смертельно больна, к ней ночью пришёл господин представившийся Смертью. Но он не пришёл по её душу, а только сказал не сдаваться и продолжать попытки выжить. Бесоннова вскоре выздоровела и решила написать его портрет. Такова история этого великолепия, – он набалдашником трости обратил его внимание на белые лилии. – Кстати, белые лилии символизируют смерть. Их часто приносят на могилы, а если кому-то дарят, то этот жест может быть скрытым пожеланием смерти. Стюарт хмыкнул. Вновь заполонив лифт, они спустились на второй этаж. Стены, пол и потолок были одинаковой расцветки на каждом этаже, но второй отличался тем, что персиковые стены оказались рельефными и увешанными картинами. Эти картины, зачастую портреты и иллюстрации мифов, были написаны Адамом Баридолем, Алексеем Позднином, Григорием Хамловым и неким Парфёном Виргинским. Дивери продолжил: – Сейчас мы находимся в художественно-сценарном отделении, которым будут заведовать Адам Баридоль и Джек Фаиз. С Фаизом я вас не познакомил, потому что он не пришёл, – он указал ладонью направо. В конце коридора с двух сторон темнел поворот. – По эту сторону художественный отдел, слева – сценарный, а впереди находятся туалеты. Можете пока прогуляться и полюбоваться картинами. Адам, Натали, – он обратился к художнику и продюсерше, – я хочу вам показать ваши будущие кабинеты. Дивери повёл их в сценарное отделение, остальные рассыпались по этажу, подобно бисеру, а Стюарт немедля последовал за режиссёром с надеждой, что сможет застать художника одного в кабинете. Для начала Дивери проводил Строганцову до её кабинета, расположенного на углу возле своей двери, а Баридоля повёл в художественное отделение. – Однако, Эдам, – пройдя мимо Стюарта, который для вида рассматривал портрет, беспокойно зашептал Дивери Баридолю, – подумай: разве я делаю плохо? Постоянные мультяшки нам нужны как дополнительная помощь и гарантия к победе... Искоса взглянув на них, скрипач приметил, что на лице художника скользили сомнение и страх. – Это слишком рискованно! А что Химдэлль скажет? И чьи потроха ты взял?.. – Химдэлль со мной заодно; не волнуйся, он ничего не узнает. А органы... Я тебе потом покажу список. Он ещё не полный, потому что не все подходят, да и вдруг в скором времени я найду ещё души... – А как же гробовщики? – Они всё знают и согласны, что это нужно для Проекта, – мгновенно переменившись в лице, он подвёл Баридоля к его кабинету. – А вот и твой кабинет! Прошу. Баридоль сложил брови домиком, смахнул со лба выступивший пот и зашёл в свой будущий кабинет. Стюарт дождался момента, когда Аваров отвлечёт Дивери разговором, и незаметно проскользнул в мрачное полупустое помещение с пыльным столом, зелёным бархатистым диванчиком и крупным шкафом-библиотекой. Адам стоял у окна, сложив руки за спину, и смотрел куда-то вдаль. Дневной свет освещал его, создавая иллюзию нимба вокруг его головы. Уловив чужое присутствие и застыв, как статуя, Баридоль мелодично прошелестел: – О чём хотите поговорить, друг мой? – Как вы меня увидели? – Я вас почувствовал. От вас веет суровым морозом. Он повернул к нему своё розовое, смоченное холодным потом лицо, губы, искажённые в лисьей улыбке, и испытующий взгляд. Стюарт шумно сглотнул, указательным и средним пальцами вынул записку из кармана и протянул её художнику. – Вам просил передать следователь Рефлекто. – А, следователь! По какому поводу? – Не знаю. Просто попросил по возможности передать вам. – Какая прелесть! Работаете нашим почтальоном... Заинтересовавшийся Баридоль взял записку и бегло прошёлся по ней три раза. Кончив с чтением, он сел за стол, достал из кармана ручку и написал ответ на обратной стороне размашистым курсивом. Внезапно он, не поднимая глаз, обратился к скрипачу: – Скажите, друг мой, вы знаете, о чём наша беседа со следователем? – Понятия не имею, – солгал Стюарт. – Хорошо... – он сложил записку и вернул её. – Передавайте следователю от меня низкий поклон и впредь будьте осторожнее. Уик убрал записку обратно в карман и с подозрением покосился на блестящее от пота лицо. – Передам. – Благодарю. Баридоль поднялся и неожиданно добавил: – Кстати, чёрные розы – символ печали, утраты близкого человека. Их, обычно, никому не дарят, но они сами по себе напоминают о тленности бытия. Оставив скрипача в замешательстве, он вышел из кабинета. Они молчаливо вернулись к лифту. Минус первый этаж оказался швейно-финансовым и по размерам был меньше всех. Вместо картин этаж украшали безглавые манекены в роскошных нарядах и утробно тикающие часы. Полы усеяли коробки со швейным оборудованием, журналами и книгами. Дивери показал финансисту Кониро его кабинет и дал возможность коллегам рассмотреть этаж. Вскоре все спустились ещё ниже. Музыкальный минус второй этаж по размерам был больше и внушительнее остальных. В правом крыле находились большой зал с музыкальными инструментами, дремлющими под белыми тканями, и небольшой, но уютный кабинет композитора, в левом – звукозаписывающие комнаты и прочие кабинеты. Этот этаж привлекал своим величием и, казалось, был уже насквозь пронизан музыкальной вибрацией. Сияя, как дитя, Лонеро убрал с чёрно-белого пианино ткань, прошёлся ладонью по лакированной крышке, по нетронутым, ещё девственным клавишам и сел за инструмент. – Позволите сыграть? Уж больно руки чешутся опробовать эту красавицу! – Конечно! Заодно мы послушаем твою игру, ведь не все из присутствующих наслаждались твоими творениями, – живо воскликнул Дивери и сел на стул у стены. Остальные последовали его примеру. – Что хочешь сыграть? – поинтересовалась Строганцова. – Сонату №5, с которой я приехал в Даменсток, – он торжественно прорезал ладонью воздух. – Дамы и господа, представляю вам «Кошмар»! Стюарт закрыл глаза. Он был наслышан о пятой сонате и от самого композитора и от других музыкантов, но сам никогда не слышал её, несмотря на известный и запоминающийся мотив. Практически все восторжённо отзывались о сонате, утверждая, что каждый невольно погружался в пучины отчаяния, вспоминая самые страшные кошмары, а в конце обретал покой и чувствовал неописуемое воодушевление и сладкую свободу. Стюарт знал, что музыка способна играться со струнами человеческой души, вызывая радость с улыбкой или печаль со слезами, но вызвать широкий спектр негативных эмоций у слушателя ему казалось непостижимым. «Пробить на сильные чувства можно кого угодно, но не меня», – думал он до момента, пока Лонеро не притронулся к клавишам. С первых аккордов он ощутил близкое к угнетению чувство. Композиторские пальцы жали на клавиши, и звенела чудная сказочная мелодия, но вместо ожидаемой сказки ему казалось, что в могильной тишине кромешной тьмы позади него медленным капаньем раздавались приближающиеся шаги. Хотелось обернуться, однако тело налилось свинцом и оставалось с содроганием ожидать приближения неизвестного. Шаги ускорились: неизвестное перешло на бег. Раздался тошнотворный крик, и он узрел пред собой картины в багровых оттенках. В глазах жутко рябило, в ушах оглушительно гудели колокола, но никаких колоколов не было, – звучали лишь пианино и гнетущая мелодия, льющаяся из-под виртуозных пальцев. Впереди показался тёмный сгорбленный силуэт, окружённый часто моргающими глазищами со склизкими ресницами и широкими трупными зрачками. Они смотрели из стороны в сторону, пока разом не приковали пристальные взгляды к нему. Человек в зелёной рубашке, человек с коротко и рвано обстриженными тёмными волосами, человек, чьё лицо изуродовала агония: Модест Винин повернул своё серое лицо. Худощавые плечи тряслись от лихорадочного дыхания, широко раскрытые от ужаса глаза глядели в никуда. Скребущее сожаление терновыми ветвями обвилось вокруг взбесившегося сердца, причиняя невыносимую боль. Винин молчал, не двигался, только отрешённо осматривался по сторонам. Стюарт в паническом припадке схватился за волосы, сжал их в кулаках и зажмурился, хотя и так сидел с закрытыми глазами. Под славную шуструю мелодию грудной ящик разъедало чувство вины, стыда и горькое сожаление. Первая часть сонаты плавно перетекла во вторую, более угнетающую, медленную и тревожно-спокойную; багровые видения, глаза и мертвец исчезли, – Стюарт оказался за столом, сидя напротив болтавшего тощими ногами Уайта. Вид у мальчишки был нездоровый: на серых щеках под чёрными стёклами очков сыпью алели веснушки, волосы, похожие на губку, утратили былую гущину и мягкость, лицо очерствила отчуждённость. Он улыбнулся, засветив верхний ряд зубов, прерывающегося дырой – отсутствием бокового резца с левой стороны, который мальчишка потерял во время погони за голубями в Иафосе, когда споткнулся и ударился челюстью о пыльный асфальт. – О чём ты хотел поговорить, братишка? – просиял Уайт. В его лице судорогой проскользнула усталость. Стюарт ответил молчанием, вспомнив о переживаниях, мучавших его весь месяц: как сказать ему о смерти Винина? Уайт до сих пор не знал, что его «папка» больше с ним не увидится, потому что он пропал, и уж тем более не мог знать, что он мёртв. Скрипач ужасно боялся реакции брата на эту кошмарную весть, ибо мальчишка, особенно подросток, с трудом перенесёт потерю ещё одного близкого человека. Из глубин памяти всплыли воспоминания мучительного каскада дней, когда у их дедушки Ричарда остановилось сердце. Он словно наяву увидел перед собой сидящего у распластавшегося трупа на полу Уайта, держащего холодную ладонь дорогого ему человека, замертво упавшего на его глазах. Мальчишка знал, что любимый дедушка умер, но не до конца понимал это или не хотел понять, оттого выглядел по-страшному спокойно и мучил всех таинственным молчанием. Лишь в день похорон возле открытого гроба, он, держа Стюарта за руку, посмотрел в издевательски улыбчивое небо и надрывно выдохнул. Горячие слёзы заструились из-под запотевших чёрных стёкол очков. «Уайт», – Стюарт повернулся к брату. Тот утёр скопленные чувства рукавом. «Я в порядке». «Эмоции нельзя сдерживать». «Я не сдерживаю». Уайт отпустил его руку, подошёл к гробу и, в последний раз взглянув на дедушку, поцеловал его в белый лоб, как целовал внуков живой дедушка и крепко обнимал, приговаривая: «Вы самые-самые лучшие внуки, коих свет ещё не видел!» Стюарт с содроганием вспоминал те серые дни и готов был зарыдать от горечи, но противоречил самому себе и подавлял эмоции, чтобы ещё больше не расстраивать Уайта. Когда он узнал о смерти Винина, то чуть не закричал; страх встал комом в горле. Он хотел сообщить брату об этом сразу, но вместо правды его голос выдавал ложь, уверяя, что писатель уехал, а, когда вернётся, Уайт с ним обязательно увидится. Улыбка сползла с мальчишечьих губ. Похолодало. – Ты соврал? Не услышав ничего в ответ, Уайт с досадой поджал губы. – Соврал... Ты же говорил никогда не врать близким людям, а сам соврал мне? – он переходил на бурлящий отчаянием и яростью крик. Очки вспотели от нахлынувших слёз. – Ты клялся никогда не врать, а в итоге... ты всегда мне врал! Всегда врёшь, всегда! Ты такой же, как отец, такой же, как бабушка! Ты... Ты мне не брат и никогда им не был ни по крови, ни на словах! Уронив сломавшийся стул, Уайт поднялся, с презрением посмотрел ему в глаза поверх очков и убежал во тьму. Там, вдали, где с мраком слилась его спина, явился безликий Винин, неся с собой тяжёлый камень, сотканный из вины и стыда. Стюарт ногтями вцепился в стул, на котором сидел, однако почувствовал, как разум и рассудок с пронзительным свистом падают вниз. Он летел куда-то во тьму, пока не началась третья резвая часть сонаты, и мелодия коснулась слуха нежными незримыми ладонями, лаская кожу мягкими подушечкам пальцев, пока на душе не стало мирно и безмятежно, – тогда его спину огладил холодок. Стюарт лежал в бесконечном поле, где сквозь рыхлую мёртвую землю прорастали белые лилии в паре с чёрными розами, положив монохромные головки на его расслабленные конечности. Он смотрел вверх в бесконечную пустоту, и пустота смотрела на него широкими зрачками мертвеца, но больше не пугала. Душевное напряжение как рукой сняло. Лонеро сыграл заключительный аккорд, закрыл клавиатуру крышкой и поднялся. Стюарт не сразу понял, что соната завершилась, некоторое время сидел с закрытыми глазами и мысленно к кому-то обращался (возможно, к Родиону): «Теперь я понимаю, о какой вине ты писал. Теперь я прочувствовал эти кошмары сам. Теперь я всё понял». Все шокировано смотрели друг на друга и не могли вымолвить ни слова. Первой «очнулась» Наталья, чьё лицо покрылось румянцем. Она, дрожа от восхищения, прижала ладонь к сердцу. – Это было невероятно, – на вздохе пролепетала она. – Честно, я впервые услышала музыку вживую именно от тебя. Тогда, на осеннем балу... Я так рада, что свой первый раз доверила тебе! На лице блондина заискрилась улыбка. – Вам правда понравилось? – Не то, что понравилось... – впечатлённый Кониро собирал мысли в кучу и часто моргал. – Это было невероятно! Снежанна ласково улыбнулась: – Я, конечно, знала, что Джорджи никогда не промахивается с выбором, но... Мне даже стыдно перед тобой, малыш Сэмюель. Думала, ты – посредственный музыкант, а ты оказался настоящим маэстро... – уставшие глаза блеснули пламенем восхищения, что сильно понравилось её супругу. – Теперь я точно поняла, что Джорджи выбирает не просто лучших, а великолепнейших из лучших! Скажи, Сэмюель, сколько тебе лет? – Девятнадцать. – Совсем юнец, но уже такой талант! Молчавшие Аваров, Дивери и Баридоль, кроме Уика, поочерёдно высказали своё восхищение композитору и ввели его в краску до такой степени, что ему стало очень неловко. Стюарт поднялся, пригладив помявшиеся волосы, за которые он схватился в беспамятстве, подошёл к Лонеро и смущённо сказал: – Господин Лонеро, должен признать, что я вас всегда не оценивал по достоинству и считал круглым дураком. А сейчас признаюсь, что круглым дураком был я и не видел в вас мастера. – Да ладно, Стюарт, я просто сыграл! – Никогда не говорите так! Вы не просто сыграли, а проделали огромный труд. Лонеро засиял от счастья; его до глубины души тронули слова приятеля, который никогда ни о ком доброго слова не говорил, а сейчас искренне хвалил его. – Непривычно слышать от тебя похвалу. Обычно ты всех критикуешь и уничтожаешь в пух и прах без шанса на защиту! Стюарт удивился, призадумался и понял, что никогда не хвалил и не благодарил композитора. Ему стало очень совестно, но лицо отображало привычное хладнокровие, смягчённое доброй улыбкой.***
Незаметно подкрался морозный вечер, а вместе с ним и дождь. Асфальт блестел от луж и тёмных следов грязных подошв, сияли крыши, окна, трава и фонарные столбы, пестрили зонты и дождевики. Транспорт запевал механический гимн, шелестела сырая листва качающихся деревьев. Стюарт с пакетом продуктов вышел из магазина неподалёку от студии «Дивери», раскрыл зонт и слился с человеческим ручьём. В его голове разливались раздумья: он думал про свои новые знакомства и про студию с её любопытными этажами. Особенно его заинтересовал минус третий – съёмочный, который они не смогли посетить из-за «неготовности». «Джордж Дивери, Адам Баридоль и Сэмюель Лонеро – вот по-настоящему подозрительные личности. Дивери, возможно, был тем, кто украл сердце и мозг Сета Прайда, но как он извлёк органы, не оставив следов? Помимо прочего он балуется чёрной магией и издевается над трупами, но ради чего? О чём он говорил с Абэ? Почему назвал его Эдам, когда он Адам? Что за странное имя на букву х? Хамдиль? Хэмдаль? – он мотнул головой, как бы сбрасывая неправильно собранный пазл до первоначального состояния. – Ничего не понимаю! Начнём заново: господин Лонеро откуда-то узнал про смерть Модеста; подозреваю, Абэ мог ему сообщить об этом. В то же время Дивери и Абэ состоят в неком сговоре, но Дивери был очень удивлён известием об исчезновении Модеста. Если Абэ не сказал ему о смерти Модеста, то смысл говорить об этом господину Лонеро? Нет, ничего не сходится!» Стюарт смотрел на окружение со злобой исподлобья; его брови почти скрестились в переносице, отчего люди его обходили стороной, но он настолько погрузился в размышления, что не замечал взглядов. «Гавриил Кониро, Бронислав Аваров, Наталья Строганцова и Снежанна Дивери... К ним у меня вопросов нет; они непримечательные, а вот что до Дивери... Я понял: он сумасшедший. Абэ тоже безумен, хотя, скорее, странен, но до моральной низости не опускался. Нет, погодите! А знает ли Снежанна об увлечениях мужа? Конечно знает, но почему она его не останавливает? Мне показалось, она даже потакает ему... Нет, её тоже не следует вычёркивать из списка подозрительных лиц. А что господин Лонеро? Да, сегодня он разбил мои убеждения о чувственной музыке, но как ему это удалось? Гипноз или?..» Он подошёл к проезжей части, где стояла белая машина с жёлтым гербом извозчиков на капоте, и постучал в окошко. В проёме приоткрывшейся двери показалось бледное лицо извозчика-альбиноса с небольшим белым хвостом, шрамом на губе и мешками под узкими глазами. Одет он был в чёрную поддёвку с жёлтым поясом и жёлтыми пуговицами, на его коленях лежала восьмиклинка. – Не заняты? – Нет, – ответил извозчик хриплым басом. – Можете подвести? Получив в ответ кивок, Стюарт сел рядом, поставил пакет с продуктами у ног и застегнул ремень. Извозчик вытащил из кармана пласт таблеток от кашля, положил одну под язык, надел восьмиклинку и, заведя машину, поехал. Когда студия скрылась из виду, Стюарт покосился на светлый профиль извозчика, не обращающего на него внимания, вытащил из кармана исписанную мелким каллиграфическим почерком записку и пробежался по тексту. «Дорогой следователь Рефлекто, – писал Баридоль, – я вам говорил и не раз, что мне нет смысла рассказывать кому-либо обстоятельства гибели Винина. Предположу: кто-то прознал про это жуткое дело, потому вы начали подозревать меня, но я ни в чём не виноват! Я поклялся, что мой рот будет на замке, а клятвы я держу всегда. Если думаете, что я вас предам, то спешу сообщить: мне самому невыгодно кричать о его гибели. Но это уже мои тайны, о них умолчу. Не беспокойтесь, я ни в чём криминальном не замешан. Вы – следователь и вас обманывать будет только дурак! Также считаю своим долгом вас предостеречь, мой друг. Я знаю, вы прочтёте это прежде, чем вернётесь домой, и хочу предупредить: будьте осторожнее. Не раскрывайте свою личность кому попало, ибо передо мной вы как на ладони. Ваша личность и ваш характер мне давно известны, вы весь мне ясен с кончиков пальцев до чертогов разума. Я очень вами дорожу, вашим умом и вашей душой, потому впредь будьте аккуратнее, *** ******, или Медищин Родион.Всегда ваш
Адам Баридоль, или А.Б.»
Стюарт сложил записку указательными пальцами, убрал её обратно и повернулся к извозчику. Извозчик концентрировал всё своё внимание на водянистую дорогу, постукивая пальцами по рулю. – Погода сегодня неоднозначная, – невзначай сказал скрипач и выглянул в окно, умывающееся дождевыми каплями. Извозчик кивнул, не поворачивая ни головы, ни глаз, и тяжело прокашлялся в сгиб локтя.