Даменсток, 14 октября, 1021 год
Время 13:11
Солнце скрылось за тучами, – дождь хлынул, как из ведра. Вороны пронзительно каркали и неустанно кружили возле одиннадцатого дома на улице Виджилия. Затеявшая уборку Бесоннова протёрла пыль и, вооружившись метлой, принялась за пол. Отодвигая тяжёлую мебель, она представляла себя самым сильным человеком на свете и размышляла насчёт того, нужен ли ей в жизни мужчина. Ответа от себя она не дождалась и продолжала уборку. Низ живота всё ещё колол и протяжно ныл, но боль уже притупилась, и обезболивающие не понадобились. Отодвинув диван и смахнув со лба пот, она хотела подмести, как вдруг замерла и смертельно побледнела. «Пуговица...» В панике она начала рассматривать свою рубашку, проверяя на наличие пуговиц, и с ужасом поняла, что всё на месте. Так откуда эта пуговица? «Нет... нет...» В дверь постучались. Анита, схватившись за голову, обернулась в сторону коридора, тихо подошла к двери и посмотрела в глазок: Невесел ожидал, когда она откроет дверь. – Анита, – раздался его утробный баритон. – Открой дверь. Бесоннова попятилась назад и прижалась к стене. «Дверь закрыта». Метнув взгляд в сторону, она заметила телефон и, схватившись за трубку, начала судорожно набирать номер Гальгена. «Умоляю, Фридрих, только возьми телефон!» Осталась одна цифра, как вдруг её со спины схватили за щёки, словно медвежьим капканом, и до синяков сжали их. Подняв глаза на зеркало, Анита увидела за своей спиной Рамиля с широко распахнутыми глазами. – Положи телефон. Как под гипнозом она положила трубку обратно и шумно сглотнула. – Умница.Из записок Рамиля Невесела
Я перерезал провод телефона и запер дверь. Никто не должен был узнать о том, что здесь произойдёт, учитывая, что мы избавились от Бойко. Никто меня не видел. Я смотрел в её полные неописуемого ужаса глаза. Слеза медленно стекла по её щеке, а кожа побледнела и покрылась мурашками. Испуганная красавица... Честно, я был удивлён её невинности, ибо думал, что кто-то уже давно обозначил её своей, однако оказалось, я был первым. Её крики от боли и неизвестных доселе ощущений, то, как она сжималась изнутри, как поднималась и опускалась её грудь, как текла её грязная кровь... Не забуду этого никогда. Однако куда же смотрят мужчины, раз не замечают перед собой этот бриллиант? Немов, Гальген, Хамлов, да даже Создатель! Удивительно, что никто из них ещё не был с нею, и от этого в моих глазах она стала ценнее. Она словно редкая бабочка, которую я поймал в свою коллекцию и посадил на самое красивое место. Мы прошли в мастерскую, вернее, я вёл её за собой, держа за запястье, и посадил на диван. Маленькая моя девочка дрожала от страха и лихорадочно дышала, пока я покрывал её холодное как у мертвеца личико и ручки поцелуями. Слёзы застыли в её туманных глазах. Она молчала и, видимо, не понимала, что с ней происходит. Она была одета так же, как и в тот день, когда я присвоил её себе. Та рубашка... Тогда пришлось взять ей новую, чтобы на время запутать и понаблюдать, что она будет делать. В этот раз я не решился портить одежду и наслаждался видом её тела, пока медленно раздевал её. Я ослабил бдительность и зря: она поймала момент, ударила меня в челюсть и, проскользнув подо мной, ринулась прочь. Я не быстро опомнился и уже услышал, как она ключом открывает дверь. К счастью, сбежать ей не удалось. Не люблю непослушание, хотя порой оно забавляет. Нравится, когда жертва брыкается, но не бьёт, а испуганно просит перестать её трогать и дрожит от страха, так невинно сопротивляется, как ребёнок... Прелестно. Никто не увидит тех ран, что она получит в наказание за дерзость. Я связал ей руки её же рубашкой и ножом процарапал ей на животе сердце; это был кровавый вальс ножа и тела. Её плоть была подобно маслу под лезвием... Как она мучительно стонала от боли! А её кровь... Она пахла сладкой клубникой и на вкус чем-то напоминала варенье. У неё восхитительная шея, но жаль, что мне её нельзя укусить. Зато в моей власти её маленькие округлые плечики, обольстительная грудь, мягкая, не сильно большая и не маленькая, животик, бёдра. Она переживала, что слишком пухлая, но ведь это счастье, а не проклятье! Мягкость, грация, элегантность... Да, она моя и я рад этому. После наказания я долго сидел и вслушивался в бешеный стук её сердечка. Маленькая моя... Ты была почти святой. Всё время она пыталась бороться со мной, тряслась и кусалась, как собачонка. Забавно наблюдать, как отчаяние медленно поглощало её, как померк блеск в её глазах. Я продолжал её целовать, что-то шепча. Я безумно хотел её, как никого другого, и не мог противиться инстинктам. С прошлого раза у неё всё ещё болел низ живота, потому её прошибло от боли и кричала она громче, чем в прошлый раз. Я не закрывал ей рот, ибо ливень заглушал все звуки. Никто не слышал, что здесь происходит, а я наслаждался мелодичными криками и проклятьями. Прошло несколько томительных часов. Анита настолько устала от происходящего, что больше не кричала, лишь дрожала и что-то мычала, утыкаясь в чужое плечо. Боль притупилась, слёзы засохли и впитались в красные щёки. Закончив, Рамиль поцеловал её в висок и с насмешкой спросил: – Устала, девочка моя? – ответа не последовало. Он оделся и вышел в ванную. Услышав шум воды, Анита укуталась в плед, постыдно скрывая от себя свою грязную наготу и ноющие раны, синяки. – Можешь идти? – поинтересовался он, стоя в проёме двери. Ответа вновь не последовало. Подойдя к дивану, он стянул с неё плед, взял на руки, отнёс в ванную и, не смотря на сопротивление, опустил в тёплую воду. Порезы на животе обдали кожу пламенем, вода немного покраснела, и она, вцепившись ему в руки, вскрикнула от боли. – Больно! – Терпи! Я тебе помочь хочу! – воскликнул Рамиль, схватил её за волосы и погрузил лицом в воду на несколько секунд. Когда художница начала задыхаться, он поднял её и сквозь зубы прошипел: – Хватит сопротивляться, иначе утоплю! – Да утопи уже! – вскричала Анита в попытках отцепить его руку от своих волос. Бросив её, Невесел замахнулся кулаком и посмотрел на свою руку, покрытую обвившими пальцы выпавшими бордовыми волосами. Бесоннова зажмурилась и схватилась за голову в ожидании удара, как неожиданно услышала глухое: «Прости» и почувствовала, как её погладили по голове. На меня нашла злоба, но при взгляде на то, как у неё падают волосы, я успокоился. Нельзя её бить, особенно по голове, лицу и шее. Я взял шампунь и начал мыть ей голову, собирая выпавшие волосы, которых оказалось целая копна (видимо, выпадают они от стресса). Поначалу она удивлённо смотрела на меня, затем отвернулась и более не поднимала глаз. Не знаю, плакала ли она, что чувствовала и какие мысли роились в её голове, но был уверен, что она меня ненавидит. Когда Рамиль взялся за её тело, Анита стала походить на шарнирную куклу: она не сопротивлялась и молчала, только шикала от боли, когда он касался исцарапанного живота. После ванны обработав ей раны, он одел её в новую рубашку, приготовил яичницу и принёс к дивану. Она даже не посмотрела на еду и продолжала лежать, не двигаясь. – Поешь, – сказал он, сев на стул возле дивана. – Поешь, – повторил он более настойчиво, не дождавшись ответа. Анита повернула к нему своё покрасневшее от слёз лицо и тихо вымолвила: – Что ты хочешь от меня?.. – Хочу, чтобы ты поела. – Я не хочу. – Если ты принципиально не ешь, то это глупо. – Что ты хочешь от меня? – Я же сказал... И при пристальном девичьем взгляде он замолк и внезапно схватил её за щёки, заставив сесть. Приоткрыв её рот, он подставил на пол таз и пихнул ей два пальца в рот, вызывая рвотный рефлекс. Поперхнувшись, Анита схватила его за руку в попытках оттолкнуть его, но тщетно. Вскоре из неё вышло много белёсой рвоты. Заставив после прополоснуть рот водой, он, наконец, отпустил её и, тяжело дыша, хмуро смотрел на заплаканное красное лицо. – Теперь-то ты поешь? Через силу, но она начала есть. После обеда я начал расчёсывать её волосы, возвращая ей причёску. Волосы жестковатые, но вкусно пахли... Она была совсем как кукла: не сопротивлялась, только с удивлением посматривала в мою сторону и молчала. Багровые пятна от тардаморса покрывали её прекрасную шейку, губы краснели от укусов. У неё такие тонкие, изящные губы... На ужин приготовил ей макароны с курицей, покормил, пригрозив наказанием, ибо она сопротивлялась, и дал лекарства. Может, лекарства помогут ей принять мою любовь и ту ситуацию, в которой она находится. Через час она снова разрыдалась от боли и вскоре уснула.Из записок Аниты Бесонновой
Мне снился кошмар. Ужаснейший кошмар. Я как всегда оказалась в саду с белыми лилиями, но из одежды у меня был только плед. Больно было даже во сне, очень больно: низ живота ныл, тело болело от ран, глаза опухли от непрерывных слёз. Я продолжала плакать и разрыдалась сильнее, когда Четвёртый, заметив меня из окна дома, выбежал ко мне и бросился в расспросы. Он с ужасом осматривал моё тело и спрашивал, что произошло, а я не отвечала, только плакала и умоляла его о помощи. Говорить внятно я не могла, как и думать: мысли занимали боль и ужас. Не помню, как я очутилась в пустом мрачном лесу с багровыми деревьями, но помню, как шла вперёд, кутаясь в плед, и звала Четвёртого. Было очень холодно и страшно, но я чувствовала, что папа где-то недалеко тоже ищет меня. Поборов страх, я сорвалась с места и побежала вперёд, к папе, который звал меня: «Анита! Анита!», как вдруг меня схватили за руку и потянули назад во тьму. Я сопротивлялась изо всех сил. Вдалеке я увидела Четвёртого, который стремглав бежал ко мне, спотыкаясь, и кричал тому, кто меня уносит, проклятия. Он протянул ко мне руку, но не успел помочь и исчез во тьме. ...это была последняя наша встреча. Папа мне не поможет.Из записок Рамиля Невесела
Утром она проснулась, когда я кончил, и снова отказывалась от еды. Через силу заставил её позавтракать и принять лекарства, а затем зазвонил телефон. Посмотрев на тумбу, Рамиль за руку подвёл её к телефону и заставил взять трубку, однако перед этим схватил за шею и пригрозил смертью её родных, если она посмеет попросить о помощи. Утерев слёзы, Анита ответила, – это оказалась мама. Уверив её, что всё хорошо, и она занята, художница завершила разговор и разрыдалась. Ей хотелось к маме, хотелось свободы. Я это понимал и наслаждался её отчаянием. В отчаянии она особенно красива: опухшее от слёз округлое личико, бледная кожа, искусанные губы... Её даже становилось жалко. Вскоре ей снова позвонили. – Всё в порядке, – вновь вымолвила Анита, стараясь скрыть дрожь в голосе, но не сумела. Фридрих с беспокойством спросил, всё ли хорошо. – Да, я в порядке. Извини, не могу больше говорить: заказчики пришли. Повесив трубку, бедняжка не сумела сдержаться и взвыла, закрыв рот руками. Никогда так сильно она не мечтала о смерти, как в этот момент. Невесел снисходительно ухмыльнулся и погладил её по голове. – Кричи, кричи... – он поцеловал её в макушку. – Кричать полезно, кричать и плакать надо, когда больно, ведь это эмоции, а их сдерживать нельзя. Я тебя очень расстроил, да? Я делаю тебе больно, да? Хочешь, проработаем это? Да, давай проработаем... – он за подбородок поднял её личико на себя и прошептал: – Скажи, что бы ты хотела сделать со мной, своим обидчиком? Я тут, перед тобой, скажи мне всё, что думаешь обо мне и что хочешь сделать со мной. Убить? Истязать? Говори всё, что хочешь, главное, не сдерживай своих эмоций. Но у Аниты не было сил говорить что-либо, да и страх обуял её душу. Наверняка она понесла бы ещё одно наказание, если бы заговорила. – Я чувствую, ты хочешь умереть. Я прав? – в ответ молчание. – Да, прав. После такого любой захотел бы умереть, но, Анюта, подумай в первую очередь о матери; не будь эгоисткой. Да и тем более, я не позволю тебе умереть. Если ты убьёшь себя, я превращу жизни всех твоих родных в самый настоящий Ад. Думаешь, я не смогу это сделать? Смогу. Ты ещё не знаешь, на что я способен, поэтому советую тебе слушаться меня и сдаться. Тебе никто не сможет помочь, понимаешь? Я слежу за тобой. Даже если меня рядом не будет, я всё равно узнаю, что ты делаешь и где находишься. Сдайся и позволь похоти обуять тебя, позволь мне сделать тебя своей полностью... Он легко коснулся губами её губ и осклабился, когда внезапно почувствовал колкость в животе. Опустив взгляд, он с издёвкой усмехнулся, – Анита воткнула в него вилку. Набравшись сил, она ударила его несколько раз и отбежала подальше, с ужасом и ожиданием смотря на смеющегося Невесела. Розовая рубашка на животе окрасилась в противно-фиолетовый цвет. – Ой, какая ты забавная! – воскликнул он. – Вилкой? Серьёзно? В отличие от тебя, мне не больно. Он хотел подойти к ней, как вдруг Анита вытащила из-за спины нож и направила на него, пятясь назад, лихорадочно дыша и бледнея. – О-о, ты решила собрать все столовые приборы? А где ложка? Прижавшись спиной к стене, художница прошептала: – Если подойдёшь – убью... – Ой-ой, как мы заговорили! Не хочешь по-хорошему, да? Неужели тебе так нравится боль? Он волной надвинулся на неё и, схватив нож за лезвие двумя пальцами, сломал его. Анита вскрикнула, когда он повалил её на пол. – Бесполезно идти против меня! Ты серьёзно думаешь, что можешь меня напугать этим детским баловством? Рамиль выхватил у неё нож из руки и, приподняв её рубашку, начал вычерчивать внутри выцарапанного сердца узоры. Девушка кричала от боли, пиналась и пыталась сопротивляться, но тщетно. ...она настолько маленькая, что он выпирает из её живота. Она ещё не привыкла к новым ощущениям, а особенно ко мне, и ей было больно, как и в первый раз. Даже кровь пошла, которая послужила смазкой. Не перестану восхищаться её маленькостью. Такая прелестная, миниатюрная... Весь день мы провели вместе. Я связал ей руки, чтобы она более не сопротивлялась и не нападала. Конечно, она получила ожоги от бечёвки, но она виновата в этом сама; я её предупреждал, что за сопротивлением последует наказание. Мы, лёжа в кровати, много говорили. Вернее, она молчала, а я пытался её разговорить. Позже я почитал ей книгу, приготовил обед и покормил из ложечки. Руки ей развязывать не стал, хоть она и сдалась. Вечером я снова помыл её и сам принял душ. Новые шрамы лишь украсили её тельце. Раны не стал обрабатывать, пусть немного помучается. Ночь. Луна ярко-алым диском в небе скрывалась за лодками чёрных туч и, казалось, страшно склабится. Багровые голые деревья качали тоненькими остроконечными ветвями из стороны в сторону. Большие пепельные вороны кружили в небесах и пронзительно каркали, сверкая рубиновыми глазами. Ноги утопали в грязи. Одетая в белый хитон босая маленькая девочка десяти лет шла вперёд, испуганно озираясь по сторонам и не понимая, где она находится, кто она и что ей нужно делать. Вскоре она дошла до невысокого кирпичного домика с кривой крышей, покрытого пятнами крови, и не без страха постучалась в него. Никто не отворил дверь. Тогда, обойдя здание, она нашла двери, ведущие в подвал, и решила зайти внутрь. Ноги сами вели её по пропитанной всякими жидкостями потресканной лестнице. Двери за ней захлопнулись. В подвале загорелись старые канделябры с горстками воска, что раньше были свечами, осветив винные бочки, мешки, коробки, висевшие на стенах ржавые топоры, ножи, пилы и прочие инструменты. Девочка прошла немного вперёд и, заметив приоткрытую дверь между мешков, вышла в длинный коридор с десятком дверей. Жёлтые стены как ветрянкой покрылись тёмным грибком и царапинами. Доски проела гниль, и горбатые гвозди в мятых шапочках торчали из них. Внезапно вдалеке послышался свист, – из самой последней двери вышел высокий человек с топором наперевес и, заметив девочку, двинулся в её сторону, сжимая орудие в руке. Девочка вскрикнула и открыла первую попавшуюся дверь, очутившись в ещё одном лабиринте дверей. Открывая друг за другом двери, она, стирая в кровь ноги, стремглав бежала в попытках отыскать выход; слёзы струились по рябиновым щекам. Отворив очередную дверь, она споткнулась и с визгом полетела вниз по лестнице. Это был очередной кошмар. Я проснулась от боли и не хотела верить в реальность, в то, что со мной происходило. Почему я не могу уснуть раз и навсегда? ...Наступил третий день моих пыток. Он делал со мной ещё более ужасное, чем в предыдущие дни, не отпускал до самого вечера и снова прикасался ко мне, когда мыл. Мерзко, больно, но уже не сопротивлялась. Я слишком устала от всего, что происходит. Звонила мама, потом Надя и мне вновь пришлось врать, что всё в порядке. Они хотели прийти ко мне, но я сказала, что у меня заказчики и повесила трубку, а потом разрыдалась. Отвратительно. Он успокаивал меня и обнимал своими грязными руками, целовал и шептал, что пока я с ним, всё будет в порядке. Ложь. Ничего уже не будет в порядке. На следующий день я проснулась одна. Он развязал мои руки и ушёл, словно ничего и не было. Я долго сидела на полу и плакала от боли.