Даменсток, 21 января, 1022 год
Время 18:41
Вечер выдался морозным. Тьма овладела небесами; фигуристые облака кисеёй накрывали их. Малюсенькими белоснежными листочками шёл снег, искрясь при свете фонарей и создавая на земле мерцающие бриллиантами сугробы. Бесоннова в сером меховом пальто зашла в пиано-бар «Тараканий ус» и заняла столик в тёмном углу, где до неё не доберутся любопытные глаза. Невпопад стуча по клавишам бедного пианино, подвыпивший мужик корчил из себя виртуозного музыканта на смех пьяным товарищам; в углах сидели юноши с девушками и, громко смеясь, обсуждали сплетни и учебные дела; за столиками посередине отдыхали офисные планктоны и проводили свидания влюблённые парочки. Осмотревшись, в опасливом ожидании Анита заказала кофе с кремобоном. Вскоре в бар зашёл тот, кого она, к несчастью, ждала – извозчик Равиль. Повесив восьмиклинку на крючок, он по-лошадиному тряхнул головой и, здороваясь со всеми, подошёл к стойке. Все с радостью задавали ему обыденные вопросы, и Равиль охотно всем отвечал. Лишь после заказа он взглянул на бледнеющую Аниту, одарив её злой ухмылкой. – Равиль, а сыграй-ка нам что-нибудь! – воскликнул мужик за пианино, уступая место. – Да! Сыграй! Сыграй! – поддакнули остальные. Равиль звонко засмеялся и присел за инструмент. – Хорошо, судари, хорошо! Что желаете услышать? – А давай чего-нибудь сопливенького! – А давайте-с! Размяв пальцы, он начал играть и после небольшого трогательного, хотя, скорее, траурного вступления запел:
Ниспосланная Богом мне,
Ты как икона на стене,
К тебе прильну губами я,
Прошу прощения.
Ты Дьяволом ниспослана,
Соблазн мне дать, мной управлять.
Ты виновата в том, что случилось...
Бледнея, Анита слушала его и пила кофе, когда вдруг к ней подошёл Молох. На вечере у Красноречовой я не обратил на него должного внимания, хотя это важная персона в нашей истории. О нём никто не слышал вплоть до того вечера и единственное, что знали о нём, это то, что Молох – важная персона, особенный гость Красноречовой и её возможный дальний родственник. Фамилии его также не знали и обращались к нему «господин Молох». Казалось, телом Молох был молод и полон сил, а лицом стар и немощен. Под уродливыми морщинами таилась былая красота, – такая красота, о которой мечтают мужчины желающие быть центром внимания у дам. – А мы с вами будто и не расстаёмся, – усмехнулся он, присев рядом с девушкой. Анита хотела отодвинуться, но в силу своей учтивости осталась на месте. – А хорошо Равиль играет, вы так не думаете? – Да, хорошо... Они некоторое время просидели в молчании, пока Молох не завёл разговор философского характера и заставил Аниту втянуться в его рассуждения. – Педофилия – это болезнь, к счастью, незаразная, но лечить её никто не собирается. С этой болезнью, к сожалению, не все справляются. Те, кто справляется – молодцы, а кто поддался искушению – уроды, как принято в нашем обществе, – в один момент сказал он и странно улыбнулся, показав ряд белоснежных зубов. Улыбка эта совсем не понравилась художнице и очень её напугала.
«Безответно и страшно любить тебя», –
На этот путь меня наставила Сатана...
У неё совсем не осталось сил ни слушать Молоха, ни слушать пение Равиля. Ей хотелось лечь спать, закрыться ото всех и убежать от жестокой реальности; хотелось остаться в прошлом, когда у неё всё было хорошо и спокойно, но, увы, прошлого не вернуть и оставалось одно: сдаться и принять жизнь такой, какая она есть. Однако с этим всё равно не хотелось мириться и каждый день она думала над побегом. – Я не защищаю педофилов, – продолжал Молох, – ибо они виноваты в ужаснейших преступлениях. Мне жаль тех, кто страдает от своего больного влечения и постоянно борется с самим собой. – Жаль? А тех, кто совершил преступление, вам жаль? – Нет, но я их понимаю. – К чему вы это говорите? – Просто так. Мне просто нравится ваша компания. Молчать совсем не хочется, потому и пытаюсь развеять нашу обстановку. Он положил свою ладонь на её и немного сжал её пальцы своими.
Хрустальная капля блестит на щеке
Твои слёзы больно делают мне...
– Вы очень прелестна, Анита. Я вами восхищён. – Нет, нет... – Анита убрала свою руку и невольно отодвинулась от него. Молох едко ухмыльнулся. – Не переживайте, до вас домогаться я не стану, ибо вас порочить не хочется. Вы слишком невинны и красивы, чтобы вас смешивать с грязью; на вас можно только смотреть и любоваться. Знаете, вы как божий цветочек... – Хватит, хватит... – Тише, тише, всё в порядке... Вас никто не тронет, а я лишь хочу чуточку прикоснуться к вам... Не выдержав, Анита поднялась, извинилась перед Молохом и поспешила покинуть бар. К счастью, никто за ней не последовал и, дойдя до дома, она рухнула на диван и, свернувшись в позу эмбриона, разрыдалась. – Господи, за что мне это всё?.. Вскоре рыдания прекратились, – Анита погрузилась в сон, где она счастлива и свободна.***
Даменсток, 26 января, 1022 год
Время 23:11
Треск стекла разбил хрустальную тишину квартиры. Кровь с кулака скоротечными струями потекла по разбитому зеркалу. Тяжело вздымалась и опускалась грудь, – обнажённая Анита пусто смотрела на своё разбитое отражение и молчала. Рамиль, опустив голову, упал на пол перед ней; осколки впились ему в колени. – Анита... Анита... – шептал он в бреду и руками искал её, а, найдя, приник к её груди, стал покрывать их влажными поцелуями, дорожкой спускаясь к животу; она чувствовала, как льнёт его щека к её бедру, как обдаёт жаром его частое дыхание. На сей раз он не видел в ней кусок плоти или игрушку, нет, – он видел в ней самую красивейшую женщину, спасительницу! потому наслаждался ласками, как кот тёрся о её тело щекой и утыкался в округлости носом. Анита не двигалась. – Скажи мне что-нибудь. Она молчала. – Анита. Тишина. – Анита! – взмолился он, целуя её руки. – Анита, скажи... Но тишина не прекращалась. Поняв, что ничего он не получит, он порывисто встал на ноги и больно схватил её за волосы, однако и так ничего не получил в ответ. Отпустив, он вновь пал перед ней на колени и, обняв её за талию, тихо прошептал: – Извини. Так продолжалось около десяти минут: Невесел умолял её сказать что-нибудь, просил у неё прощения и целовал её, пока не заметил слёзы, катившиеся по белым щекам. – Ты плачешь? Что случилось? – невинно вопрошал он. – Извини меня, пожалуйста, извини меня! Я не хотел... я не хотел... Внезапно он подошёл к шкафу, вытащил из него простенькое чёрное платье и, всучив его ей в руки, велел одеться. Анита, не задавая никаких вопросов, послушно оделась и взглянула на ужасающе бледного Рамиля с широко распахнутыми глазами. – Идём, – сказал он, ласково взяв её за руку, накинул на неё своё пальто и повёл из дома под покровом тёмной беззвёздной ночи, сам одетый в одну лишь рубашку. Они сели в машину. Взревел мотор, – они тронулись с места и на бешеной скорости отправились в сторону Даменстонского театра Гальгенов. Анита ни о чём не расспрашивала, лишь молчаливо жалась в уголок в желании уснуть и никогда не проснуться, – её отчаяние почти достигло предела. Проехав спящий театр, они остановились у ворот Алого Ингелоса и зашли на её пустеющую территорию. Рамиль привёл её к хрустальному зданию, открыв врата ключом, завёл внутрь пирамиды и превратил ключи, оказавшиеся Тенью, в зажжённый канделябр. Холод пронзал тело иглами. Анита ёжилась, краснела от мороза и от устали пошатывалась. Схватив за локоть, Невесел подвёл её к статуе Геенны и вместе с ней пал перед Дьяволом на колени. – Раскаивайся в своих грехах, извиняйся за содеянное! – прошипел он со слезами на глазах. – Но что я сделала?.. – Стала моей гибелью! Слова его эхом разлетелись по пустому зданию и ещё долго звенели в девичьих ушах. Она под шёпот своего мучителя смотрела на мраморное лицо Геенны, не смогла сдержать слёз и молчаливо зарыдала, закрыв лицо руками. – Ах, да... Раскаяние – самая бесполезная вещь в мире. Ничто ничего не вернёт... – прошептал Невесел и вдруг разразился утробным хохотом, граничащим с безумием. Он вцепился ногтями Аните в запястье, притянул к себе и прильнул к её холодным искусанным губам, языком углубляя поцелуй. «Сейчас?..» Он целовал её холодную шею, ключицы, вены на руках, гладил горячей ладонью её талию и бедро, но не раздевал, а только ласкал её через одежду, продолжая в бреду просить у неё прощения и зовя её по имени, как ребёнок, зовущий маму...