2. Дело «Vиктория»: Неспящая красавица (I том)

В полдесятого гости начали расходиться. Раньше всех ушли астрономы Витольд Буров и Ранбара Чук, за ними потихоньку последовали Тихон Винин, Изот Крыскин, Антон Радов, Зяблик Канарейский, Равиль Балин и братья Айа. Анита Бесоннова и Надежда Дружбина, провожаемые братьями Гальгенами, вышли лишь тогда, когда в зале остались Скарлетт Красноречова, Лилия и Евгений Рыбины, Аркадий Либидин и прислуга с охраной, убиравшиеся в зале и вслушивающиеся в хозяйские беседы. Перед выходом Анита забежала на второй этаж. Света там не было, – мрак объел коридоры и белые стены, что навевало страх, когтями впившийся в плоть. Быстро вымыв руки, она потушила горевшую на последнем издыхании люстру и поспешила к лестнице и столкнулась с кем-то высоким. Подняв голову и захлебнувшись комком ужаса, Анита испуганно отшатнулась, – из тьмы на неё пристально смотрели ярко-жёлтые глаза. Она зажмурилась в ожидании чего-то страшного, но ничего не произошло. Нарушив хрупкую тишину, неожиданно прозвучал бархатистый баритон: – Я вас напугал? Художница открыла глаза, – перед ней стоял Либидин с серебряным канделябром в шестипалой руке. Легонько колыхалось три лепестка жёлтого пламени на чёрных фитилях, освещая светлый лик и покривившиеся очки с одной дужкой. – А, это вы! А мне показалось... – Что вам показалось? – Либидин ласково улыбнулся. В памяти промелькнули воспоминания из далёкого детства, когда Анита, будучи восьмилетней девочкой, проснулась зимней ночью и вышла на кухню, томимая жаждой. Окна в их доме никогда не скрывались за шторами, и комнаты освещало лунное свечение, проскальзывающее меж раскидистыми ветвями голых деревьев. Девочка взяла чашку, подошла к жужжащему холодильнику, открыла дверцу, налила холодного молока и собиралась уйти обратно, однако остановилась, заметив за окном горящие кровью глаза. Её маленькое тельце парализовало от ужаса, когда во тьме показалось пепельно-серое лицо с чёрно-белыми квадратами на гладком лбу, маленьким носом и широко раскрытым отвратительным ртом. Упырь внимательно наблюдал за тем, как девочка, разбив стакан, в страхе заливалась слезами и пыталась открыть дверь в комнату матери, что не выходило из-за её трясущихся ручек. Когда дверь поддалась, она подбежала к кровати, где крепко спала мать, и тихонько, дабы её не разбудить, легла к ней под бочок. Утром ей никто не поверил и за разбитую чашку не ругал. – Анюта, всё хорошо? Выглядите встревожено. Бесоннова опомнилась и неловко улыбнулась. – Да, всё хорошо... Её смутило, что он её назвал ласково Анютой, как к ней обращались лишь близкие люди. Либидин, не заметив смущения, кивнул и двинулся дальше по коридору, освещая его пламенем свечей, но вдруг замер и обернулся. – Уже стемнело... Поезжайте скорее домой и ложитесь спать. Вы ведь знаете, что в темноте часто обитает опасность; не дай бог наткнётесь на кого-то. Вы поедете одна? – Нет, с Дружбиной и Гальгенами. – Хорошо. Попросите Фридриха проводить вас до дома, чтобы я не беспокоился. Доброй ночи, Анюта. И он ушёл. Бесоннова спустилась к выходу и вместе со своими спутниками села в машину к извозчику, которым оказался Равиль. Он был рад встретиться с девушками вновь и всю дорогу расспрашивал Надежду о прошедшем вечере. Ганс, закрыв глаза, забылся в полудрёме, а Анита с Фридрихом после продолжительного молчания решили обсудить роман Узэг Нома «Фрагенский суд». Ровно в одиннадцать они подъехали к дому Дружбины. Подруги крепко обнялись, пожелали друг другу спокойной ночи, и распрощались: Надежда скрылась в подъезде, а Анита с братьями решили пройтись пешком. – Я могу и сама дойти, – смутилась художница, когда директор предложил проводить её до дома. – Вам ведь вставать рано на работу, я не хочу отнимать у вас драгоценные минуты сна. – Ничего, выспимся, – улыбался Фридрих. – Не выспитесь! – Не переживай, мы уже привыкли спать по пять часов в день. – Это неправильно! – Неправильно – это если я тебя не провожу до дома. Анита умилительно посмеялась и, словно птичка, запрыгнула на зелёно-жёлтый бордюр. Она шла, грациозно распрямив спину и раскинув руки для равновесия, и перешагивала тёмные линии стыков, завораживая влюблённого директора. – Слушай, – забыв про присутствие Ганса, который шёл позади, обратилась она к Фридриху, – а ты в детстве перепрыгивал трещины на асфальте или стыки плит на тротуаре? – Да, но я перепрыгивал тени, которые отбрасывали люди, предметы или деревья. – А что ещё ты в детстве делал? Камнями и листьями торговал? – Да, торговал. К чему эти внезапные вопросы? – Да так, почему-то захотелось вспомнить детство. Ты ведь ходил в садик? – Да, как и все никогда не любил просыпаться рано утром и идти туда. А ещё эта противная каша... – Да, да! Кстати, а ты знаком с господином Айа? – С которым из? – С Ричардом. – Нет, не знаком, – он взял Аниту за ладонь, когда она чуть не завалилась набок, и стал для неё опорой. – Он ведь пунициасор? – Да, работает в Алом Ингелосе, а раньше создавал витражи. Мы сегодня познакомились, и он мне задал очень интересный вопрос! – Какой? – Он сказал, что Бог после смерти даёт художнику разрисовать небо, и именно поэтому мы наблюдаем закат. Он спросил меня о том, какие цвета я бы использовала и какую форму придала бы облакам, если Бог даст мне шанс украсить небо. – Действительно интересный вопрос... И что же ты ответила? – Небу я подарю розовые, золотые и голубые цвета, а облакам дам форму ягнят, лилий, роз и тюльпанов. Мне кажется, это очень красиво! – Да, очень красиво... Мужчина с особенной нежностью смотрел на очаровательный девичий профиль и, соглашаясь, под красотой имел в виду её, а не изрисованное в её мыслях закатное небо. Разве в глазах Фридриха небеса могли сравниться с красотой Аниты? Нет, ибо ничего прекраснее его возлюбленной не существует. – А будь ты художником, каким бы изобразил небо? – поинтересовалась девушка. – М... Моё небо было бы... – он перевёл взгляд с земли сначала на её янтарные глаза, затем на бордовый блеск волнистых волос и клубничный румянец мягких щёк. – Оно было бы е янтарным, бордовым и розовым, а облака были бы в форме изящных лебедей. – Как необычно! Анита обернулась, чтобы посмотреть на Фридриха, но, заметив насмешливый взгляд Ганса, испугалась, едва не упав с бордюра. Директор поймал её и удержал на ногах. – Какая прелесть, – усмехнулся актёр, скрестив руки на груди. – Я забыла, что ты здесь... – смутилась художница. – Не переживай, я привык. А что вы замолкли? Продолжайте свой детский лепет, мне интересно вас послушать. Друзья переглянулись и продолжили начатый разговор, втянув в неё и актёра, который всё равно продолжал молчать и превращался в слух. Вскоре за шумом беседы они подошли к подъезду художницы, где Гальгены попрощались с Бесонновой. Братья убедились, что она зашла домой, поймали извозчика и отправились к Даменстонскому театру. – Какие у вас миленькие разговоры. Мне особенно понравилось про небо, – расплылся в ухмылке Ганс. Фридрих вспыхнул и весь раскраснелся. – И чего это ты так ухмыляешься? Однако вместо ответа тот пролепетал: – Янтарный, бордовый и розовый... Интересно, почему это ты взял такие цвета? Ещё и облака в форме лебедей... – Всё, прекрати! – Ты безнадёжный романтик, брат. Признайся ей наконец и пригласи в театр. Если уж ваша дружба длится два года, значит, есть шанс, что ваша любовь будет бессмертной, – он помолчал и добавил. – Как у лебедей. – Ты ведь не перестанешь надо мной подшучивать, пока я не признаюсь? – Я и после вашей свадьбы не перестану шутить. Равиль, слушавший их разговор, сверкнул загадочным оскалом. Бесоннова была счастлива прошедшим вечером, однако стоило ей запереть дверь, как она ощутила на плечах давление одиночества. Пустая полутёмная квартира казалась большой и пугающей в могильном молчании. Странно ощущался контраст последних минут: только что она была окружена общением, слышала родные голоса и смех, но, придя домой, её душу опустошила осевшая на уши тишина, прерываемая едва слышным часовым тиком, и невыносимая тоска. Слёзы предательски защипали глаза и медленно потекли по покрасневшим щекам. Она включила во всей квартире свет и переоделась, разговаривая сама с собой, чтобы избавить себя от напряжения, но тщетно: ужасающее понимание того, что она одна, резало грудь ножом. Анита потушила везде свет, закрылась в мастерской, включила радио и тут же выключила его, не найдя ни одной программы, где играла бы не музыка, а говорил человек. Она как никогда нуждалась в человеческом голосе, а особенно смехе. Ей нравился чужой смех и улыбки, они убаюкивали её тревогу и, подобно вирусу, заражали её счастьем. Ей хотелось позвонить кому-нибудь, чтобы на мгновенье услышать чей-нибудь голос, но с ужасом обнаружила, что пробил час ночи и все спали.

Из записок Аниты Бесонновой

Снова ночь, снова одиночество. Почему вдохновение приходит ко мне только ночью? Почему работоспособность становится выше именно ночью? Почему это не раннее утро? Почему не день, когда никто не спит? Ночь, проклятая ночь! Я тебя и ненавижу, и люблю: ты меня вдохновляешь, даёшь мне силы творить, но ты и отнимаешь у меня всё! Все силы, весь сон, общение – ты отнимаешь у меня всё самое ценное! У меня уже нет сил бодрствовать: я до безумия хочу спать, хочу спать больше четырёх и пяти часов! Я устала себя морить бессонницей, но не могу прекратить этого делать. У меня не получается спать без тревоги и проклятых мыслей, что я трачу драгоценное время на бесполезный сон, хотя могла работать! Эти мысли меня пожирают изнутри, и я не в силах с ними бороться, я им поддалась и теперь умираю! Я пыталась менять свой режим и ложиться спать раньше, но всё напрасно! Я не могу видеть цифр больше десяти, они вводят меня в неконтролируемую панику! Одиннадцать, двенадцать, тринадцать, двадцать – я ненавижу эти числа! Проклятый мозг, проклятый сон, проклятая я! Как мне себя вернуть? Как себя починить?.. Время три ночи, а я всё ещё не сплю! Мне плохо, кружится голова, трясутся руки, но я не могу закрыть глаза, хотя ужасно хочу спать! Боже, помогите мне... Я хочу услышать чей-нибудь голос, хочу услышать чей-то смех! Кто-нибудь, помогите! Я усну... усну и не проснусь. Нет, я не хочу. Я боюсь спать, боюсь, что усну и больше не проснусь... (Записка обрывается. Следующая запись сделана на следующий день сразу после пробуждения. Почерк кривой и поспешный. Видимо, тряслась рука.) Восемь утра. Я поспала шесть часов и всё ещё хочу спать, но я не лягу. Не могу. Мне снился странный сон, который помню отчётливо до сих пор. Я сижу в холодной тёмной комнате и не вижу никаких очертаний. Вокруг нет ни окон, ни предметов, – только темнота и тишина. Проходит много времени, пока рядом не раздался голос: «Ты в порядке?» Передо мной из ниоткуда появился мальчик-шатен восьми лет со свечкой в руке. Горячий воск облепил его маленькую шестипалую ладошку, но, похоже, ему не было больно. Он выглядел встревожено и, не моргая, смотрел на меня большими жёлтыми глазами. Всё его лицо покрывали жёлтые и фиолетовые пятна от синяков, бордовые следы царапин. Одет он был в ободранную рубаху, которая по размеру принадлежала взрослому человеку. В другой руке он держал деревянную лошадку. (Посередине листа, окружённый неровным текстом, показался спешно набросанный ручкой портрет мальчика. Мальчик в кривых очках, с короткими волосами, широкими бровями и большими глазами с ужасающими синяками под ними. Его щёки покрывали ссадины.) Я не могла ему ответить. Сердце сжималось от его ужасного вида. Меня пугали следы от синяков и его пронзительный взгляд. Страшно смотреть в эти большие глаза, повидавшие, судя по всему, невероятно много ужаса. Он снова спросил: «Тебе нужна помощь?» Я ничего не сказала. Тогда он протянул мне свою игрушку и ласково улыбнулся. «Я вижу, что тебе страшно. Возьми лошадку! Она тебя защитит». Моё сердце до сих пор сжимается от боли, когда я вспоминаю его милую улыбку. Бедный ребёнок... Я не знаю, что с ним произошло, но мне его так жаль! (Чернила растеклись от высохших капель слёз.) Он протягивал мне лошадку, но я не могла пошевелиться. Внезапно свеча в его руке потухла, и я на мгновение увидела два ярко-жёлтых глаза в темноте. Такие же глаза, какие я видела вчера... Глаза исчезли, когда за спиной мальчика приоткрылась дверь, впустив полосу света. В дверях стояло три детских фигуры, чьих лиц я не увидела. Вместе с тем, как появились силуэты, я отчётливо услышала голос Четвёртого. Он пел:

«О где мой любимый?» – и необратимо

Она погрузилась в кошмар забытья.

Боль неумолима! Здесь мрак нелюдимый!

Виденьем явился в чёрном судья...

И дальше – тьма. Я чувствовала, что падаю куда-то вниз, но вокруг была лишь зловещая пустота. Я пыталась зацепиться за что-то, щупала свои руки и тело, но ничего не ощущала кроме холодного ветра. Вскоре  меня поймал Четвёртый. Он был сильно удивлён моим внезапным появлением. «Анюта, ты цела?» – с беспокойством спросил он, усадил меня в кресло и начал осматривать моё лицо, руки и шею.. – Значит, ты видела каких-то детей? Четвёртый, сидя возле кресла с Бесонновой на пыльном полу, озадаченно почесал бородку. Оказалось, он ожидал, что девушка зайдёт в дом из сада, постучится в дверь или в окошко, но никак не думал, что она упадёт к нему на руки с потолка, вместо которого теперь зияла дыра. Бесоннова рассказала ему о мальчике со свечой, о детях в дверном проёме и спросила, знает ли он, кем были эти малыши, однако Четвёртый покачал головой, превратил ошмёток от потолка в рюмку, налил себе из указательного пальца водки и залпом опустошил её. – Нет, Анюта, никаких избитых детей я не знаю! Мне, честно, они совершенно не интересны. Меня больше интересует то, почему он тебя так просто отпустил... – Кто он? – Кошмарин, мой злобный брат. О нём, обычно, не говорят, но... Анюта, ты ведь понимаешь, что если есть добро, то должно быть и зло – таков закон природы. Мы, Ловцы Снов, – добро, а Кошмарин – зло, с которым мы боремся уже который век. Кошмарин владеет такой же силой, что и мы, но, в отличие от Ловцов, он дарит людям кошмары, рассылая их при помощи Чучел-мяучел. Сейчас ты была под властью Кошмарина и, соответственно, видела кошмар. – Это был кошмар? – Да, странный, но кошмар. Помню, ты говорила, что очень боишься детей, страдающих от издевательств. – Я их не боюсь, мне больно смотреть на них... – Это одно и то же. Ты увидела избитого ребёнка и всё? – Да. – Странно... Я бы понял, если бы от тебя Кошмарина отбил я, но он добровольно отпустил тебя и не стал мучить. – Это хорошо? – Без понятия! – он налил себе ещё водки и опустошал рюмку за рюмкой, пока не покраснел, как помидор. – Господи, да кто поймёт этих злодеев? Вечно вытворяют какую-то «загадочную» ересь, а потом сиди и гадай, что они имели в виду! Как это утомляет! И чего им не живётся спокойно? Извини, Анюта, что-то я разворчался... Эх, стар я уже для этого! А ведь мне и на пэнсию не выйти, остаётся только помирать! Четвёртый устало лёг на пол и тяжело вздохнул. Бесоннова села возле него на корточки и с сочувствием погладила его по пепельной голове, пока он, закрыв глаза, по-кошачьи мурчал. – Четвёртый, – прервалась девушка, – ты ведь со многими людьми знаком? – Да, а что? – А ты знаешь Аркадия Либидина? – Либидин? – он достал из своего уха толстый исписанный блокнот, за один миг прошерстил его, но ничего не нашёл. – Лебедев, Лимбов и Лодырев есть, а Либидина впервые слышу... Он кто? – Он управляет Мармеладной улицей и владеет публичным домом. Ловец замер и, сбитый с толку, шокировано посмотрел на неё. – Подожди, Анюта, а когда ты успела познакомиться с сутенёром? Что ты делала на Мармеладной? Что произошло за эти несколько дней и ночей, пока мы не виделись? Нет, Анюта, тебе лезть в эту ветреную сферу нельзя! – Нет-нет, ты всё не так понял... – А как мне понимать? Нет, иметь влиятельных знакомых нужно, но почему борделист? И что за имя: Аркадий Либидин? Снова говорящая фамилия? – Не знаю. Я сегодня была у Скарлетт, где познакомилась со многими людьми, в том числе и с господином Либидином. – Какой он тебе господин? Просто Либидин! – Он тебе не нравится? – Уже нет! Он торгует чужими телами! Как можно уважительно назвать такого человека «господином»? – Нет-нет, Четвёртый, ты ещё не знаешь его! – И что я не знаю? – Помимо публичного дома он спонсирует сиротские дома и помогает детям. – Ты понимаешь, что это звучит очень дико? – Да, но господин Либидин и вправду очень хороший человек! Внезапно Ловец вскочил на ноги, вытащил из своего глаза пожелтевший и влажный от слёз лист бумаги. Воскликнув: «Ну-ка!», он начал что-то писать указательным пальцем, вытянул из ворота конверт, сложил в него письмо, лизнул ладонь, ударил ею по письму, запечатав сургучом, и свистнул. В окно тотчас влетел золотой голубь, выхватил из рук Четвёртого послание и улетел. Спустя несколько мгновений в дверь постучались, – за порогом оказалась черепаха с ответным письмом в беззубой пасти. Четвёртый взял послание, запер дверь, воскликнул: – Ну наконец-то! Чего так медленно? – и, распечатав письмо, бросился читать ответ. – Хм... Никакого Аркадия Либидина в нашей базе данных нет! Бесоннова удивлённо захлопала глазами. – Какая база данных? Что это было? – А, я не рассказывал? Это наша небесная система! У нас в базе данных есть абсолютно все люди и информация о них! Вот прямо все и всё! Я отправил запрос на Небеса, где мне по базе пробили имя Аркадия Либидина (жаль, что такие запросы я могу отправлять лишь изредка), но его там нет. – И что это значит? – Это значит, что он относится к «особенным». «Особенных» в базе данных нет. – А почему их нет, если в вашей системе есть все? – К «особенным» относятся люди, под которыми замаскировались Высшие, то есть если я перерожусь в человеческом мире, моей человеческой оболочки в базе данных не будет. Также к «особенным» мы относим бесов-Упырей и человеческие оболочки злодеев. – То есть господин Либидин?.. Четвёртый переменился в лице. – ...«особенный», – прошептал он, и ужас застыл в остекленевших глазах. – Анита, надеюсь, он не знает о тебе ничего, кроме имени? Девушка хотела ответить, что он, возможно, знает и её род деятельности, и думала рассказать о том, что он беспокоился о ней и заботливо называл её Анютой, но, увидев беспокойство Ловца, решила умолчать, дабы ещё больше не расстроить его нервы. – Ничего не знает. Мы с ним обменялись лишь несколькими фразами. – То-очно? – Точно. Подозрительность судорогой прошлась по мышцам его лица. Поддавшись её вранью, Четвёртый облегчённо выдохнул и упал на пол. Шляпа пружинкой отскочила в угол. – Анюта, постарайся больше не пересекаться с Либидином и не посещай Мармеладную улицу ради моего спокойствия. Всё, не хочу говорить о борделистах! Расскажи-ка ещё что-нибудь из новостей. – Кажется, я встретила прекрасного мученика. – Что? – от удивления он приподнялся на локтях и покосился на портрет мученика. – Я не уверена, но у Скарлетт я видела мужчину, похожего на него: у него была повязка на правом глазу и длинные фиолетовые волосы, собранные в хвост. Да, мне кажется, он был натурщиком господина Позднина; они слишком похожи. – И как же звать предполагаемого мученика? – Дантесс Айа – он младший лейтенант. Ему сорок восемь лет, но он выглядит очень молодо. – Айа? Знакомая фамилия... – У него есть младший брат Ричард – старший пунициасор. Меня с ним познакомил Зяблик. – А, Ричард! Всё, понял, о ком ты говоришь. Но удивительно, что он пришёл в такое многолюдное место, как дом Синеслушовой. – Красноречовой. – Без разницы! Он был с женой? – Нет. – А припадок с ним не случился? – Нет. – Во дела! Неужели наш возмутитель спокойствия идёт на поправку? – шуточно высказался он и подсел к девушке. – Будет очень хорошо, если он сумеет перешагнуть через себя и свои страхи. Хотя это тяжело, учитывая, что он... Четвёртый умолчал финал фразы. Анита знала его дурную привычку недоговаривать начатое, зудя чужое любопытство, потому больше внимания на это не обращала. – Ты знаком с господином Айа? – Косвенно: я его знаю, он меня – нет. И как тебе Ричи? – Он очень необычный человек и интересный собеседник! Знаешь, какой вопрос он мне задал? Бесоннова рассказала ему о том причудливом вопросе пунициасора, о своём ответе и об ответе Фридриха; затем она начала вспоминать про нескольких гостей Красноречовой, о которых ей поведал Митрофан Рыбин, изложила свои мысли по поводу Радова, Балина, Крыскина, Винина и астрономов Чук и Бурова и упомянула о напугавшем её шарманщике. Конечно, она не сказала, что бродяга-музыкант её напугал, лишь вскользь рассказала о его странной мелодии и голосе. Четвёртый, лёжа на животе, слушал её и попутно раздумывал над чем-то, а, когда та закончила говорить, внезапно спросил: – А с мучеником ты, случаем, не общалась? – Нет, к сожалению. – Жалко! Ну, ничего, думаю, ваши пути ещё пересекутся; если не с ним, то с Ричи точно. А как там дела у Фридриха? Ты так мало о нём говоришь. – А что сказать? Он с Гансом и Казиром тоже был у Скарлетт. Вот, скоро придёт забирать портрет брата. – Значит, они с Казиром всё-таки нашли общий язык? – Да, они стали хорошими друзьями; весь вечер болтали о чём-то, играли в шахматы и участвовали в различных дебатах. – Ты была не с ними? – Нет, как-то не получилось. – Но Фридрих хотя бы тебя до дома проводил? – Да, они с Гансом меня до подъезда провели. Мы по дороге разговаривали про книги, театр и кино; они мне рассказывали про закулисье, знакомых артистов и об анонсах последующих представлений. Фридриху всё предлагают попробовать себя в роли актёра, но он отказывается; говорит, что бездарен в этом искусстве и лучше посмотрит на чужое мастерство со стороны, нежели полезет в это сам. Он очень забавный. На сей раз Ловец слушал её с особенным удовольствием и старался не упустить ни одного сказанного ею слова, однако под конец легко стукнул кулаком по полу и досадно прошипел: «Снова медлит!» – Что? – удивилась художница. Что значит «снова медлит»? Четвёртый замялся, принялся ломать себе пальцы и, поглядывая в сторонку, осторожно промямлил: – Ну, Анют, видно же, что Фридрих к тебе неровно дышит... – А, так вот что, – с её уст сорвался вздох. – Ты всё ещё думаешь, что я ему нравлюсь? – Да это даже слепому видно! – Наверное, я слепее слепого, ибо прекрасно понимаю, что меня нельзя полюбить. Пожалуйста, не перебивай, дай мне договорить. Даже моя странная влюблённость в Рому (в которой я всё ещё не уверена), точно будет безответной, как бы я ни старалась. А Фридрих во мне наверняка видит лишь хорошего друга, ничего более. Есть люди, которым суждено любить и быть любимым, а мне, видимо, не суждено. – Почему ты так пессимистично смотришь на будущее? Ты у меня самая красивая и умная девочка, ты блестящий бриллиант среди серых камней! И начитанна, и талантливая, и хозяйственная, и добрая... Бесоннова отмахнулась. – Нет, понимаешь... Нельзя полюбить человека, который сам себя не любит. – Почему ты себя не любишь? – Потому что я ещё не достигла идеала. – Ты хочешь достичь невозможного? – ответа не последовало. Ловец взял ладонь девушки в свои и ласково улыбнулся. – Солнышко моё, идеала не существует; даже Бог, которым все восхищаются, не идеален. Ты у меня такая, какая есть; со своими плюсами, минусами, но ты есть. – Но по-настоящему любят лишь идеальных людей. – Ты ведь понимаешь, что говоришь неправду? По-настоящему любят за душу и понимание, а у тебя душа самая чистая на всём белом свете и понимаешь ты всех прекрасно! Даже я не могу понять чужое сердце так, как его понимаешь ты! Если так подумать, ты уже идеал. Она молчала. Было затруднительно сказать, о чём она думала: то ли о словах Четвёртого, то ли о Фридрихе, то ли о Роме. Светлое лицо исказили сомнения и страх. Чего она боялась? О чём думала? В чём сомневалась: в себе или в ком-то другом? Что происходило в твоём помутившемся разуме, Анита? Четвёртый не стал мучить её, призвал по щелчку пальцев шляпу, превратившуюся в чайничек, и, наливая чай, перевёл разговор в иное русло: – Вот ты рассказываешь мне обо всех этих людях, словно наблюдала за ними издалека, а сама с кем общалась помимо Фридриха и Красноречовой? – Я почти весь вечер провела с семьёй Рыбиных. – Рыбины? – он отхлебнул чая и поморщился – вместо чая у него оказалась водка. – А они ещё кто? – Господин Рыбин – реставратор и мой новый заказчик. Он поссорился с женой и попросил меня о помощи: хочет, чтобы я написала портрет их сына, который подарит жене в знак примирения. А ещё он заказал её портрет, однако есть нюанс: я должна написать портреты по памяти, поэтому сегодня специально ездила к Скарлетт, чтобы изучить их лица.    – Подарить портрет сына... Какой интересный способ загладить вину! А из-за чего возникла ссора? – Не знаю, но, насколько поняла, поругались они сильно. Ловец присвистнул: – М-да, невесело у вас там! И что эти Рыбины из себя представляют? – Госпожа Рыбина очень милая и добрая, но нервная женщина; их сын Евгений вежлив и очень хорошо воспитан. А сам господин Рыбин очень... загадочный. – И чем же он загадочен? – Атмосферой, которую он задаёт одним своим видом. От него веет морозом и некой угрозой, хотя на его губах застыла спокойная улыбка и говорит он очень ласково; его бархатистый голос приятно слушать. И в то же время при его появлении Скарлетт испугалась, а господин Балин смертельно побледнел. Мне показалось это странным, пока сама не ощутила этот парализующий страх, сидя с ним на антресольном этаже. У господина Рыбина постоянно закрыты глаза. Я раньше думала, что у него такой диковинный разрез глаз, а потом узнала, что он просто никогда их не открывает. Когда мы разговаривали о портретах, он внезапно приоткрыл свои глаза и... и я не могла успокоиться, пока сидела под его пристальным наблюдением; мне было очень страшно. Его глаза очень странные: радужки красно-золотистые, белок чёрный, а зрачки наоборот белые. Бесоннова, поставив чашку на пол, оглядела увешанную картинами комнату, остановилась на портрете «Новый Владыка Преисподней» и изумлённо указала на него: – Вот! Мне ещё при нашей первой встрече показалось, что я где-то его видела. Господин Рыбин очень похож на «Владыку». Эти слова громом поразили побледневшего Ловца Снов. Он с ужасом вскочил на ноги и тут же повержено упал на колени, не сводя обезумевших глаз с лживо доброжелательного написанного лица. – Они похожи?.. – сдавленным голосом вопросил Четвёртый, обратив к Аните взор, в котором читалась мольба: «Пожалуйста, скажи, что ты ошиблась!». Но девушка кивнула, согласившись, что сказала правду. – Не может быть!.. – Может, он тоже был натурой господина Позднина? – Я буду необычайно счастлив, если это окажется так! А сейчас, солнышко, подай мне листок; он в твоей чашке. Анита достала сложенный надвое промокший лист бумаги и протянула его Четвёртому. Ловец удлинил свою седую косу, обмакнул её кончик в свою чашку, наполненную чернилами, взял бумагу и, упав ничком, принялся поспешно выводить слово за словом. – Напомни имя Рыбина и его профессию. – Митрофан Рыбин, реставратор. Закончив, он вытянул из щели в полу конверт, запечатал письмо чернильным сургучом, сложил из него самолётик, прицелился и отправил в окно. Спустя несколько секунд он нетерпеливо застучал каблуком, вытащил из своих ушей ещё два листа, сел на пол и указательными пальцами начал одновременно писать запросы, из которых также сложил самолёты и вышвырнул наружу. – Верха не любят, когда мы посылаем больше трёх запросов в неделю, – пояснил Четвёртый. В дверь троекратно постучались, – за порогом оказался муравей размером с ладонь. Пошарив лапкой в золотистой сумке на брюшке, насекомое вытащило оттуда письмо и писклявым голоском попросило Ловца наклониться. Когда тот последовал его указу, муравей со всей силы ударил его конвертом по лбу. – Больше не пиши! – напоследок кинул «почтальон» и, раздражённо хлопнув дверью, утóпал. Четвёртый потёр ноющий лоб и разорвал конверт, обнажив небольшую записку с фотографией. – Ну-ка, посмотрим! Игривая хитрость сползла с его улыбающегося рта, когда вместо записи, что такого человека нет, Ловец увидел фотографию Рыбина и информацию о нём. Он впился пожирающим взглядом в чёрный напечатанный текст и ошарашено прошептал: – Митрофан Рыбин есть в базе данных!.. – А ты думал, что его нет? – Да! То есть, нет! Или... – он выпятил губу. – Меня смущает, что он похож на Прошлого Дьявола. – Прошлого Дьявола? – Это будет тяжело объяснить, учитывая, как скептически ты относишься к существованию Высших. – Всё равно попробуй объяснить. Я постараюсь всё понять, и, может быть, ты сможешь убедить меня в существовании Высших. Художница сосредоточилась на его объяснении, однако с каждым словом понимала его всё меньше, пока не потеряла нить повествования из-за странного писка. Режущий слух звук постепенно усиливался, щекотал барабанные перепонки и заглушал голос Ловца. – Я слышу какой-то шум... – прикрыв уши, сказала она. Четвёртый прервался и прислушался. Действительно, откуда-то издалека доносились неясные звуки, быстро приближавшиеся к ним. Неожиданно Анита, указав за спину Ловца, закричала: «Сзади!», зажмурилась и на миг почувствовала тепло объятий, пока не закричала вновь, – раздался оглушительный раскат грома и взрыв. Разрушительный шквал ворвался в дом, разнеся стены и двери в щепки, разбив окна на мириады сверкающий стёкол, похитив уют и тепло. Отвратительный фиолетовый дым обвил горы разрух. Поднялась пыль, где-то затрещал крохотный букет огня. Земля морозными ладонями коснулась спины, покрывшейся холодной испариной, – Анита боязливо открыла глаза и увидела перед собой Четвёртого. Он нависал над ней, защищая от беспощадного гнева природы. Поседевшие волосы, обгоревшие с концов, прилипли к его вспотевшему лицу и скрыли гримасу невыносимой боли, одежда со спины обуглилась. Скривив улыбку, он прокашлялся, трясущейся ладонью убрал волосы с лица и на выдохе спросил: – Анюта, ты в порядке?.. Но Бесоннова молчала, ибо не могла ничего выговорить. Она с ужасом смотрела на его влажное лицо; сердце обезумевшей птицей металось в её грудной клетке. Она открыла рот, – третий крик вырвался из неё, когда позади Четвёртого показался тёмный силуэт, сжимавший в руке трость с набалдашником в форме гексаэдра. К несчастью, Ловец не сумел вовремя отреагировать и резко опустил голову. Раздался характерный для костей громкий хруст, – резкий удар набалдашником пришёлся ему по затылку и проломил череп. По слипшимся седым волосам и по побледневшему лицу ручьями потекла кровь; несколько алых капель разбилось о белую девичью щёку. Остекленевшие широко распахнутые глаза смотрели в никуда; свет в них потускнел, как только окровавленный набалдашник взмыл ввысь, и несколько осколков черепа с кожей и волосами упали возле лица Аниты. В горле застрял колкий ком, из глаз брызнули слёзы, – девушка захлебнулась в немом крике. Упавшие со стен картины с коварными ухмылками наблюдали за происходящим кошмаром. Силуэт замахнулся тростью и ударил застывшего Ловца в спину между лопаток, заставив оцепеневшее тело прогнуться. Четвёртый багровым холодным лбом прижался ко лбу Бесонновой и прохрипел, легко шевельнув алыми липкими губами. Рука убийцы ещё четыре раза ударила его в изодранную спину с оголённым мостом позвоночника острым набалдашником, затем ловко перевернула трость и золотым наконечником пробила грудь насквозь. Багровый фонтан хлынул из округлой раны; платье девушки вскоре полностью окрасилось в маковый цвет. Пронзительный крик рассёк тишину квартиры. Анита проснулась.