Змајева Jазбина

Левко устало отмахнулся от грузного помощника, совершенно не понимая, что он говорит на своем каркающем наречии. Какой-то ребенок не захотел выходить на сцену и теперь протяжно выл на одной ноте. Пришлось выбирать следующую композицию, пока Барха отвлекала народ своими сладкими речами. Помощник махнул рукой и отошел в тень. Пот застилал глаза, выбившаяся прядь прилипла намертво к шее. Левко искал глазами Дракона, но тот возился с аппаратурой. Судя по выражению лица, говорить что-либо брату не имело смысла – в ответ можно было получить только раскатистый рык. – Ты умничка! – ладонь Бархи ласково пробежалась по спине, и она вновь упорхнула на сцену. В этот раз дети немилосердно фальшивили и Бархе пришлось брать на себя ведущий голос за их спинами. Левко вымучено улыбнулся в ответ, подкручивая микрофон. Пульт покорялся интуитивно, в нем не было загадок. Люди хлопали и веселились, за улыбками пряча крики, слезы и разорванные раны. Пахло едой из дома, шарики в цвет родного флага летали по ветру. – Лев, иди сюда. – Дракон махнул рукой, стоило последнему ребятенку домучать песню. – Доставай лупер и подключай провода. Пока Левко гуглил что такое лупер и как он выглядит, брат метался с микрофонами и стойками. Делал он привычно и ловко, даже зависть брала. – Нет, не сюда. Это от звуковухи, – под неловкие пальцы поднырнули уверенные руки, включая и переподключая все эти странные педальки. – Воды принеси. Левко послушно помчался в сторону палаток и захватил две бутылки. Продемонстрировал их распевающейся Бархе и пристроил воду на сцене. Фестиваль то набирал обороты, то сбавлял. Левко неловко топтался, в ожидании новых команд. – Левушка, присядь. – Мама Бархи была приятной женщиной в возрасте. Она устроилась в плетенном ресторанном кресле и обмахивалась веером. Левко устало упал напротив, чувствуя заведенные пружины в себе. – Хватить бегать. Они сами разберутся. – Знаю, – голос звучал неуверенно. Неужели все задачи теперь будут восприниматься так, словно от них зависит жизнь? Левко не знал ответа. Музыка полилась над фестивалем, неправильная, слишком нежная, слишком лесная для этих мест. Даже ханг Дракона не смог сбавить этой силы. Как назло, весь народ разошелся в тень, оставив место сцены пустым. Жара не пускала людей ближе, и музыка летала свободно, словно птица. Барха пела. – Видишь, как все хорошо? – Мама Бархи сложила веер. Она смотрела на дочь с такой любовью, что у Левко сжало горло. – Ты большой молодец, что помог им. Спасибо тебе. Голос у нее был спокойный, интеллигентный. Левко неловко заерзал на сидении, чувствуя, как болят старые стежки. Женщина тем временем смерила его долгим взглядом и произнесла: – Левушка, я давно хотела спросить. А что у тебя на ноге? Левко дернулся так, что чуть стул не перевернул. Его враз прошибло холодным потом – неужто рубцы от ремня видны? Какое же было облегчение, когда стало ясно, что речь идет о татуировке. – А, это… Это в честь дома. В него ракета попала, и я вот решил набить что-то с нашей символикой. – От радости Левко даже рассказал больше, чем планировал. – Понимаете, я тогда так закаменел, что хотел, чтобы кто-то больно сделал… Ну, чтобы живым себя почувствовать. Левко осекся – мама Бархи плакала. Он почувствовал вновь, как холод сковывает руки и ноги. И это в такую-то жару! – Пр-простите, пожалуйста. Надо было утешить, успокоить, но как? Левко чувствовал колючий комок в горле, который мешал дышать. А после… после он сделал то, чем не гордился – трусливо сбежал к сцене, в самое пекло, в самую жару. Мелодия плыла сквозь дурманное марево и Левко плыл с ней. Впереди был еще один день фестиваля в честь разрушенного и убитого дома.