Роковая звезда

Прежде чем с чистой совестью совершить первую вылазку на волю, Проксиме нужно было посетить директора. Ее разрывало от нетерпения, так хотелось узнать, о чем он хотел с ней поговорить. Это ведь может быть о ее новом месте жительства, или о ней. Или даже о том, что она и Гарри Поттер – один человек. Но это немыслимо – он не мог этого узнать. Она не может бесконечно бояться. Сходит вечером к директору, и будь что будет. – А, Гарри, проходи, – тот встретил ее любезной улыбкой. Проксима резко повернула голову, реагируя на неясное из-за левого глаза движение, и заметила пра-пра-прадедушку, Финеаса Найджелуса, махающего ей рукой. Заметил и Дамблдор, улыбаясь еще шире, словно получив подтверждение каким-то своим догадкам. – Добрый вечер, сэр, – поздоровалась она, отвлекаясь от родича. Только пережить этот вечер, перетерпеть разговор – наверняка не очень наполненный полезной информацией, и она сможет отправиться к Миртл, а от нее прямо в Тайную комнату. На задворках сознания заскреблась совесть. Девочка-призрак явно привязалась к ней – к Гарри Поттеру, – а она так ее использует. Никогда еще она не опускалась до дружбы ради выгоды. Давным-давно, в поезде перед первым курсом она даже отвергла дружбу Драко Малфоя, а потом отказала Шляпе, предлагавшей Слизерин и величие. Только чтобы сегодня прийти к обману и манипуляциям. Что все эти люди ей сделали, чтобы заслужить такое? Да ничего. Стыдно. – Как прошла твоя первая неделя, Гарри? – непринужденно поинтересовался директор, жестом предлагая ей присесть. – Неплохо. Жужжащие серебряные механизмы мелькали и отвлекали, Фокс, спрятавший голову под крыло, поприветствовал ее тихим клекотом. Интересно, знает ли феникс, что она принимала то зелье? Может ли он понять? Может ли рассказать? – Я заметил, как хорошо ты держишься с нашей новой преподавательницей Защиты от Темных Искусств, – продолжал Дамблдор, словно медленно разматывая ее перетянутые паранойей нервы. Проксима решила не отвечать, лишь дернула плечом. – Это очень зрелое поведение с твоей стороны, – добавил директор, слегка наклоняя голову, чтобы посмотреть на Гарри Поттера поверх очков. – Оно еще сильнее укрепляет меня в решении поведать тебе некоторые тайны. Он тяжело вздохнул и достаточно долго смотрел на собственные сцепленные на столе руки, прежде чем снова заговорить. – Помнишь, пару лет назад ты задал мне вопрос? Проксима вся обратилась в слух, замерла на месте, как статуя. На вопрос директора она не сумела даже кивнуть, но он и не просил ответа. – Почему Волдеморт напал на тебя и на твоих родителей, почему пытался убить тебя. Ты должен понимать, Гарри, это непростой вопрос. Признаться, даже сейчас иные лица полагают, что ты еще не готов нести такое бремя, – похоже, это он так незатейливо намекает на миссис Уизли. – Была и еще одна причина, заставлявшая меня сомневаться в правильности такого решения… Голубые глаза пронзили ее насквозь рентгеновским лучом, Проксима даже вздрогнула. – Но я вижу, что ты готов. Больше тянуть нельзя, я больше не могу придумать ни одной отговорки, ни одной отсрочки, ты уже далеко не ребенок. Мне жаль… мне так жаль, Гарри, что тебе пришлось так рано повзрослеть, – голос директора смягчился и немного задрожал. – А когда у тебя появилась надежда на обретение семьи, ее снова отняли у тебя. Несомненно, теперь он намекал на Сириуса. Но откуда он знал, что она с ним сблизилась? Бессмысленно спрашивать, одернула себя Проксима. Дамблдор знает практически обо всем, что происходит на территории Хогвартса. И Снейп наверняка не держал от начальника в секрете, за что получил свой Орден Мерлина. – Кхм, итак, – директор прочистил горло. – И я предупреждаю тебя заранее, что не стоит сообщать об этом друзьям в переписке или через камин. Лучше всего лично, и в безопасном месте. Значит, Гермионе сказать будет нельзя, если что. Дамблдор вдруг поднялся со своего места и достал из дальнего шкафа со стеклянными дверцами большую каменную чашу, наполненную жемчужным туманом. – Я позвал тебя, чтобы рассказать тебе Пророчество, которое тебе следует знать… Само оно хранится в Министерстве Магии, в специальном хранилище в Отделе Тайн, но так вышло, что его произнесли при мне. Потому предлагаю тебе посмотреть мое воспоминание, – взмах палочкой, и над чашей выросло изображение женщины, изрядно смахивающей на профессора Трелони, которую Проксима раньше видела лишь мельком. И очень радовалась этому: Рон, пока они еще дружили, описывал ее как очень… экстравагантного персонажа. Профессор чеканила слова Пророчества резким, зловещим голосом. Тот, у кого есть сила победить Темного Лорда. Тот, кто не сможет жить, пока жив Темный Лорд, и ему не даст житья – второе точно должно быть про нее. Мерзкая тварь, наверное, все зубы сточил от досады, не сумев одолеть ее летом на кладбище. С некоторых пор Проксима испытывала особое удовольствие от разрушения его планов. Может, ее надписи о нем и его возвращении и стирают быстрее, чем кто-то прочтет, но просто знать, что она у него на хвосте, над душой, безнаказанно пишет гадости о нем и бьет его Меченных – осознание разливалось в ее душе трепетной остро-сладкой радостью. Выходит, это ее судьба. В ее руках сила, равная его силе. Проксима и раньше перестала бояться его – некогда бояться, если тебя тычут носом в землю, как котенка, страх исчезает, как чужие проклятия, впустую чиркающие по василисковой коже. А теперь, с этим знанием, она будет мстить с уверенностью в победе… – А что это за сила, о которой он не знает? – с кровожадным предвкушением в глазах спросила Проксима. Вдруг у нее откроется какая-нибудь супер-способность, чтобы уничтожать Пожирателей по щелчку пальцев – все-таки пока что они чересчур для нее сильны. Посерьезневший Дамблдор лишь смерил ее очередным рентгеновским взглядом и заговорил только после отрезвляюще долгой паузы. – Гарри, мне понятны твои чувства. Я понимаю, что у тебя огромный счет к Волдеморту, – медленно произнес он. – Но, боюсь, твоя сила не поможет тебе отомстить. Снова поднявшись с кресла, он прошелся между ней и шкафом, где стояла его каменная чаша – Омут памяти. – Когда-то я заметил, что вы с ним похожи, Гарри. У вас обоих было тяжелое детство. Юный Том рано научился заботиться о себе – и только о себе. От людей он не знал милосердия, любви и человечности, и потому не умел проявлять их сам. Твой путь был похож на его, но, в отличие от него, приехав в Хогвартс, ты продемонстрировал добродетель. – Во мне было бы больше добродетели, не оставь вы меня с Дурслями, – совсем тихо пробурчала Проксима, легонько пиная стол. Дамблдор все же расслышал и понурился. – Я признаю, это было ошибкой. Сестра твоей матери закрепила ее жертву, приняв тебя в своем доме. Ты был бы недостижим для Волдеморта, пока считал бы их дом своим. Я понадеялся на то, что ваших кровных уз хватит, чтобы тебя защитить. Но я не подозревал, что защищать тебя понадобится не только от Волдеморта и его приспешников. Я очень рад, что твой крестный дал тебе место, которое ты с куда большей охотой называешь домом. Еще одно напоминание о Сириусе чуть укололо, и Проксима нахмурилась, почти забыв о ненастоящих бровях. Да, отец о ней позаботился, как и должно. А директор просто бросил ее на чужие головы, навязал им насильно, даже не проверяя, как она там – практически положил ее в шкаф, как вещь. И правда, как она не обозлилась на людей, на магглов, на магов, прямо как Том? – То есть, моя “неизвестная ему сила” в том, что я не бегаю по стране с палочкой наголо, убивая младенцев у тех, кто косо на меня посмотрел? – спросила она, зная, что дерзит директору, но не в силах смягчить свой тон. Пошел он к черту со всеми своими регалиями, он виноват. Тот только улыбнулся и покачал головой. – Интересное замечание. Но это только один аспект твоей силы, Гарри. – И еще неизвестно, где я буду через сорок лет… – Гарри, сосредоточься, – мягко осадил ее директор. – Да, твоя сила, что неизвестна и непостижима для Волдеморта, это твоя человечность. То, что ты не потерял надежду, то, что ты способен открыть свое сердце для людей. Что ты способен прощать. Любить и защищать тех, кого ты любишь. Может, это не кажется чем-то особенным для тебя сейчас, – он снова улыбнулся, заметив ее скептический взгляд. – Но поверь, это очень пригодится тебе в борьбе с Волдемортом. Если ты не поддашься боли и отчаянию, он будет побежден… Проксима еще сильнее скривилась. Чем она его победит в таком случае, проповедью? Будет вещать о любви и прощении, и о том, что жизнь не состоит из одной только убийственной жажды крови, пока Волдеморт не загнется от сахарного диабета? Это же не рождественская, мать ее, история про Гринча, которого не любили в городе! – Простите, профессор, но, при всем уважении, – она чуть не подавилась этим словом, – я не думаю, что во мне достаточно человечности и любви, чтобы простить… его. Тот словно только этого и ждал. – Тут ты неправ. И я докажу тебе, Гарри. Не по-возрасту энергично вспорхнув обратно в нишу Омута, Дамблдор вытащил из стеклянного шкафа несколько запечатанных пузырьков с воспоминаниями. – Можешь сказать мне в лицо, что я ошибаюсь, если после увиденного твоя ненависть слегка не остынет, мой мальчик, – с каким-то нездоровым задором заявил он. Проксима не знала, на что идет, заглядывая в эти воспоминания. Об одной несчастной девочке, что променяла сомнительные ценности древнего семейства выродившихся потомков Слизерина на отпрыска такой же неприятной семейки магглов. О том, как изнасилованный маггл оставил свою пленительницу одну, без гроша и с ребенком под сердцем. О том, как она заложила последнее, что у нее было – бесценный артефакт Основателя, а ей за него дали десять галлеонов. И гордились этим. О том, как девчонка погибла, дав жизнь своему сыну, только чтобы эту самую жизнь ему сломали в холодном приюте. Даже если бы Дамблдор не сказал, Проксима узнала бы в ребенке того красивого юношу из дневника. Тогда, зная его происхождение, она немного завидовала ему, не по-черному, а желая стать как он. Тоже Урод, тоже “ненормальный”, тоже “нищий”, но добившийся признания, любви, нашедший друзей, поднявшийся с самого дна. На совсем короткий период он заставил ее поверить, что и ей – тогда еще ему, Гарри Поттеру, – удастся стать кем-то нормальным, прийти к успеху, а не стать “таким же алкашом и бездельником вслед за папашей” – как вещали Дурсли. А потом сокрушил эту веру вместе с ее наивностью. Заставил чувствовать отвращение к самой себе, потому что она восхищалась чудовищем. Дамблдор оказался прав, и был удивительно горд собой от этого. Ее чистая незамутненная ненависть к Волдеморту потускнела. Как можно ненавидеть кого-то, когда ты знаешь, как он дошел до этого? Когда понимаешь его полностью? Ведь не будь она “Мальчиком-который-выжил”, тогдашний, молодой и заносчивый Дамблдор так же бы с ней обошелся. Сжег бы игрушки, которые Гарри стащил у Дадли, велев не воровать. Не быть таким неблагодарным. Не испытывать бешенства, когда кто-то чернит имя твоей матери, защитившей тебя последним своим деянием. Не бить, не мстить, убивая их близких. И ее сила в том, что она не дошла до такого – может, это даже не ее заслуга? Она ведь, в отличие от… Тома, знала любовь, как концепцию, – Дадли любили у нее на глазах. Хотелось отрицать свою неспособность на жестокость к врагу, пусть это и незрело, и глупо, и Дамблдор уже увидел подтверждение своих слов, и был спокоен за нее. Хотелось доказать ему, что он неправ, хотя разговор уже был закончен. Но она докажет хотя бы себе. Может, и правда, что ей не хочется становиться убийцей. Но ее битвой не будет любовь, ее оружием не будет прощение. В ночном небе, усыпанном звездами, Проксиму, как обычно, оставили сомнения и тревоги. Волдеморт убил ее родителей, он убил ее друга, он столько раз пытался убить ее – и с такой наглостью, будто у него было на это право. Она способна на месть, она способна быть жестокой. Она – Блэк, это не семья проповедников милосердия. Ее Патронус черный, как ночь, и рожден ее жизнеутверждающей яростью, а не каким-то там сопливым счастьем. А теперь выяснилось, что есть Пророчество, которое называет ее той, у кого есть сила победить Волдеморта – тем больше поводов ему бояться. Может, стоит еще поднять ставки? Раз Волдеморт не ловится, а волшебники все равно не успевают прочитать ее послания, может, ей стоит оставить их там – и таким образом – чтобы они попали в маггловские газеты? На этот раз она не повесила свою Звезду над местом происшествия. Но расписала словами “Лорд Волдеморт возродился, глупцы” башенки попавшегося ей на глаза моста в предместьях Лондона, надеясь, что тут-то уж не пропустят, и выписала пентаграмму пламенем на стене – пусть и маленькую. Заметив несколько остановившихся машин внизу, она полетела домой, а оттуда, по точкам Сириуса, обратно в Тайную комнату. Наутро в волшебных газетах ожидаемо не было никаких новостей ни о каких злостных террористах, но зато прямо с завтрака сорвалась профессор Амбридж. Опрокинувшая чашку сова притащила ей какое-то срочное, помеченное красным письмо, и до того необыкновенно довольная собой, словно проглотившая муху жаба, Амбридж изменилась в лице и вылетела из-за стола с немыслимой для своих габаритов скоростью. Проксима с большей частью школы одновременно злорадствовала и надеялась, что профессор не вернется хотя бы до вторника. Следующая вылазка состоялась через пару недель, уже более подготовленная, хоть и в середине недели, что было непрактично. Но Проксиме удалось оставить свои послания в разных частях Лондона всего за полтора часа благодаря скоростной метле. Возможно, ей даже удастся выспаться. Но едва она устремилась к земле, как знакомый следящий взгляд полоснул ее в спину, чуть не заставив свалиться с метлы. Отвлекаясь на это, Проксима едва не пропустила внезапный порыв ледяного ветра – слишком уж ледяного для такого теплого сентября. Знакомая пара дементоров скользила к ней из-за туч, теперь они точно за ней и не удивились встрече. Наконец-то она выбила из них – кого бы то ни было, будь то сам Волдеморт или уставший от ее настенной росписи Фадж – долгожданную реакцию. Торжество и неожиданность не дали Проксиме настроиться на то чувство, что помогало ей вызывать черного Патронуса, но она все еще могла прибегнуть к самому первому изученному ей методу борьбы с дементорами – просто улететь. Рваные тени не отставали. Их холодное присутствие оказывало некоторое влияние, порождая в ее сердце чувство безнадежности, бесконечные сожаления. Что она о себе возомнила? Всего-то лишь жалкий мальчишка, Гарри Поттер, ни на что не способный, и куда он лезет? Поверил какой-то помешанной шарлатанке, что о нем говорилось в Пророчестве – как же. Гарри Поттер не может даже призвать Патронуса. Его потолок – “Удовлетворительно” на школьном экзамене. Его место – среди магглов, что приютили его, неблагодарную тварь. Его успехом в жизни будет не стать наркоманом к двадцати годам… Из захватившей ее бездны отчаяния Проксиму вырвала прыгающая среди неестественной темноты знакомая серебристая лань, сияющая надеждой и спасением. Ночь потеплела в ее присутствии, дементоры смешались при виде нее и в панике скрылись под облака, а грациозное животное, описав широкий круг, вернулось к хозяину. Проксима отлично знала, кто хозяин этого Патронуса, тот же человек, чей взгляд без конца преследует ее лет с одиннадцати. Но надеялась, что он не найдет время этим заниматься, с его работой на Лорда и школьным расписанием. Взлетев повыше, чтобы спрятаться в темноте, она подлетела к той крыше, на которой исчезла серебристая лань: там он и стоял, в своей черной мантии, словно часовой, вглядываясь в опустевшую ночь. Снова он спасает ее, хотя его не просили. Снова приглядывает за ней, словно ему больше нечем заняться – ведь спят по ночам только идиоты. Он всегда приходит как раз вовремя, но никогда не желанен. Всегда защищает, но никогда не желает добра. Благодарность перемешивается с досадой в гремучую, загадочную субстанцию. Что же с ним делать? Проксима не может сбить его заклинанием, потому что признательна, и не может улететь, потому что руки чешутся запустить в него чем-нибудь. Дразнить, дразнить, потому что может, в отместку за его презрение и отвращение, потому что ему будет неприятно, если такая, как она, тот, кого он ненавидит, будет вести себя так. Тихое хихиканье. Теперь очередь Северуса Снейпа подпрыгивать, оборачиваясь – позади него, прямо над ним вверх ногами висит эта ночная бестия, эта дикая пикси с палочкой. – Ну здравствуй. Такой хриплый шелковый голос. Та же черная маска с сияющими фосфорной зеленью прорезями, и так близко – в свете уличного фонаря он может видеть искусное тиснение в виде пятиконечных звезд поверх глаз и двух гарцующих гончих на щеках, и вставки металла тут и там. Улыбчивые губы, резкая линия челюсти, шея, наглухо закрытая воротником брони из плотной черной кожи какой-то рептилии, и даже пальцы, без труда держащиеся за метлу в таком положении, покрыты стальными чешуйками. И ведь висит почти вплотную к нему, не боится! Зря она подлетела так близко. Ему ничего не стоит поймать ее, вот хотя бы за метловище, и аппарировать куда угодно – хоть к самому Лорду. Хочется ответить ей чем-нибудь этаким, напомнить об этой опасности, но Голос тихонько хмыкнул и добавил вдогонку к приветствию: – Звездочет. Так серьезно, почти без ожидаемой насмешки. – Звездочет? – переспросил внезапно осипший зельевар. Его много как называли за его долгую-недолгую жизнь, и никогда эти имена не оказывались приятными. А это даже чем-то импонировало. Вдобавок, оно звучало довольно… ласково? Он не знал, как это лучше назвать, но звук ее голоса пробежал в животе теплой волной. – Ну да. Разве ты не высматриваешь Звезду в небе? – едва видные в полумраке губы улыбнулись, но Северусу не хотелось видеть в этом насмешку. Только не от нее, не теперь. И откуда эти мысли? Звезда ведь его раздражала. Раздражала с самой первой их встречи. Раздражала своим вызывающим поведением, своим безнадежным бесстрашием, в котором он старательно выискивал эпизоды трусости, своей идиотской изобретательностью в нелегком деле просветления Министерства. Эта профессиональная заноза в заднице. – Любуешься? – Звезда улыбнулась чуть шире, и Снейп понял, что слишком долго пялится на нее, не произнося ни слова. – До встречи, Звездочет. И вот так, с дуновением ветра, она исчезла, даже без своего ведьминского хохота. За ее метлой ему было не угнаться, и, раз уж она его заметила, к ней уже будет не подступиться этой ночью. Северус встряхнул головой, сгоняя наваждение. И чего он застыл, будто девушек никогда не видел? – Мелкое летучее посмешище, упивающееся своей дурной славой, – без особого энтузиазма прошипел он в ночь, прежде чем аппарировать в Хогсмид. Несмотря ни на что, впечатление от этой встречи осталось довольно приятное. Звезда вдруг разом перестала вызывать такое сильное раздражение; к месту и ни к месту в его памяти принялись всплывать ее губы, ее тихий шепот. Ласковый шепот. “Звездочет”. С ним наверное с самого раннего детства так ласково не говорили.