Ах моя Маргарет, Маргарет Тетчер Мы выпиваем с тобой каждый вечер И мой полосатый матрас Расслабляет сегодня нас «Маргарет» — Электрофорез
Тёмные опущенные ресницы, взъерошенные переливающиеся на солнце волосы, слегка вздымающиеся фарфоровые плечи, тихое сопение. Ради этого можно проснуться и пораньше. Коля уже минут десять наблюдает за мирно спящим Федечкой. Если начинать так каждый его день, то, очень даже может быть, жизнь станет ярче и радостнее, ведь… несмотря на вечную депрессивную атмосферу вокруг пианиста, Федя, смеясь, убивал в Коле всю гнусность и мысли о бренности бытия. Складывалось такое ощущение, будто Фёдор — его антидепрессант или что-то подобное. Возбудитель серотонина, но и не только его, откровенно говоря. Он пробуждал в Коле чёртового романтика и школьника со спермотоксикозом. Хотелось быть рядом, трогать, обнимать, целовать и прочее. Коля не избегал своих желаний. Он дотронулся до чужой, немного костлявой, груди. Провёл пальцами вверх по шее к упавшей на глаза пряди, заправил её за ухо. Длинные ресницы затрепетали, брови слегка нахмурились, степенно распахнулись глубокие лиловые глаза, не смотрящие вперёд. Федя поднял взгляд на не успевшего убрать руку Колю. Увидев лёгкую, мягкую и непринуждённую улыбку, захотелось улыбнуться в ответ. Захотелось остаться вот прям так навсегда. Рука Коли начала опускаться ниже. Достоевский сладко потянулся, оставшись лежать овощем. Гоголь добрался своей конечностью до чужого бедра, и начал оглаживать его внутреннюю сторону. Фёдор продолжал оставаться невозмутимым. — Утра, — словно Чеширский кот, проговорил Федя. — И тебе, — ответил Николай, с улыбкой начиная водить по бедру чуть настойчивее. — Который сейчас час? — слегка усмехнувшись, спросил невзначай Достоевский. — Эм, без десяти двенадцать где-то. — Без десяти двенадцать, — повторил для себя Фёдор, прокручивая у себя в голове календарь. Вчера была пятница, значит, сегодня суббота, одна пара после обеда, да ещё и по истории, можно забить (всё равно препод присылал ответы на зачёт). Но что-то всё не хотело вставать на свои места, — Б**ть, без десяти двенадцать! — пианист резко вскочил с места, попутно натягивая одежду. Гоголь замер в непонимании, следя за бегающим по студии Достоевским, который уже надел чёрные джинсы, левую футболку, успел сбегать в коридор за курткой, открыть окно, опаляющее холодом (ноябрь, как никак) и пойти на балкон. Коля моргнул и, откинув одеяло, неспешно оделся и отправился вслед за Фёдором. На балконе было достаточно холодно, но слегка раздражённого хозяина квартиры это не волновало. Гоголь выдохнул пар, облокотившись об окно, и поинтересовался у пианиста: — У тебя сегодня пара? — Да, нескоро, — выдыхая табачный дым, ответил Федя. — Тогда что случилось? — настаивал на своём Коля. — Ничего, — Достоевский замолчал. Он потушил сигарету и закрыл окно, размахивая дым, будто тот сильно мешал, — просто сейчас Стокер должен прийти, — он заговорил так же внезапно, как и замолчал минуту назад. — Что? — не понял баянист, в секунду завозмущавшись, — Что тут Борька забыл?! — Он у меня учит девочку на скрипке играть в это время, — пожал плечами Фёдор, — Мне кажется, я был не слишком убедительным ночью? — взгляд, пронзающий душу, был замаскирован лёгкой усмешкой. — Эм, нет, я не хотел ничего такого сказать, — запаниковал Гоголь. Метающий молниями взор поднял волосы дыбом и пустил мурашки по телу Николая. — Коль, — устало начал Достоевский, — можешь ни о чем не переживать, я свои слова держу. — Что? О чём ты? — косит под дурака Коля. В баре Федя так и не ответил на его вопрос, а после только показывал чувства, не разглашая их вслух. — Понятно, — Фёдор вздохнул, туша дымящийся бычок, и направился прочь с балкона. — Ну, Федь, — протянул Коля и схватил оппонента за руку, не давая уйти. Пианист обернулся и, закатывая глаза, притянул свободной рукой Гоголя, впечатываясь в чужую ухмылку губами. Блондин, опустив чужое запястье, прошёлся ладонью к выпирающей тазобедренной косточке, поглаживая её большим пальцем. Нехотя отстранившись баянист усмехнулся: — А словами слабо сказать? — А тебе? — с вызовом глядя в глаза, ответил Достоевский. У тут Николай вспомнил, что прямо так и не признался. Вот долбанат. — Я первый спросил, — выкрутился Гоголь. — Ладно, — мученически выдавил Фёдор, — да, нравишься. — П***а. — Твоя очередь, — выдохнул в губы напротив брюнет. Пляс мурашек по телу Коли уже который раз за утро возобновился от такого. Слова не хотели вылазить из горла, но собравшись, Гоголь их всё же вытянул: — Мой ответ абсолютно совпадает с твоим. — Хорошо, — спокойно произнёс Достоевский, отходя от баяниста, но усилившийся хват на бёдрах прицепил Фёдора к обладателю держащих рук. Так что, из балкона он вышел, а отлипнуть от Гоголя не получилось. Федя хотел возникнуть, однако утянувший в очередной поцелуй Коленька не дал ему этого сделать. Резкий выдох носом, и пианист сдался, стиснув ладони на талии человека напротив вливаясь в процесс. Сейчас он тянулся к Коле так же, как и беспомощный мотылек во мраке тянется к свету уличного фонаря. Интересно, когда он ударится о прочное, по сравнению с ним, стекло и упадёт обратно в бездонную темноту? С углублением поцелуев отнимались мысли. Постепенно осталось лишь желание и ощущения.***
Очередное занятие с Кодой предстояло через пару минут. Она наверняка уже ждала Стокера у подъезда со своей скрипкой. Фёдор уже на второе занятие преподнёс Брэму дубликат ключа от двери, чтоб он не тревожил пианиста звонками или смсками. У подъезда девочки не было. Странно. Значит, скорее всего ждала учителя у квартиры. Пиликание домофона, ступени, лифт и долгожданная дверь. Кода, завидев преподавателя, замахала ему рукой: — Привет, Брю-тян. — Здравствуй, — коротко кивнул Стокер и вонзил ключ в дверную скважину и повернул пару раз. Открыв дверь, прошёл в квартиру, пропуская Айю внутрь. Быстро разувшись и сняв куртку, подождав немного юную скрипачку, Брэм прошёл по коридору, и устремив свой взор вперёд и быстро закрыл глаза ученице. Зрелище не для десятилетнего ребёнка. Двое студентов, яростно целующихся, не потревожил даже хлопок двери. Стокер кашлянул в кулак: — Извините, что потревожили, но… Фёдор, услышав голос Брэма, с силой отлепил от себя Гоголя и вытер кулаком рот, быстро застелил диван и отправился заваривать гостям чай. Коля с улыбкой на лице кивнул Стокеру. Ни капли смущения. Скрипач убрал руку, закрывающую Коде глаза, и подтолкнул её за плечи к центру студии: — Давай настраивайся и разыгрывайся. — Хорошо! — воскликнула Айя, распаковывая свой инструмент. Стокер подошёл к Достоевскому. Не чтобы спросить об его с Колей отношениях (ему, по факту, плевать на это). Он хотел бы успеть выбрать чай до того, как он будет стоять перед ним. Брэм взглянул на наборы пакетиков и, не найдя нужный, спросил: — А у тебя Tess есть? — А тебе не всё равно? — ответил вопросом на вопрос Фёдор, резко выдохнув. Стокер закатил глаза, после подпрыгнул, пугаясь выскочившего из ниоткуда баяниста. Тот облокотился на столешницу, лукаво смотря на спокойного брюнета. Скрипачу не нужно подсказок — ему стоит идти объяснять девочке свою скрипку и не мешать идиллии. Глубокий вдох. Брэм отошёл и начал искать в кармане чехла нужную папку с нотами. Подойдя к Коде, решил проверить строй. Девочка ему попалась не глухая, так что всё в порядке: гаммы ей давались не так уж и тяжело, в упражнениях ошибки делала раз в никогда. Походу Айя родилась абсолютником. Далеко не каждому струннику так везло, поэтому приходилось учиться, учиться и ещё раз учиться. Стокер в детстве был чем-то между первыми и вторыми, так что минусы абсолютного слуха знал. Произведение учится не сложно, однако иногда, забыв, начинаешь подбирать по ладам нужный звук, что очень мешает восприятию. Но техника нужна всем, поэтому — пока Брэм сдаёт гаммы искусственными флажолетами — Кода учила их в упрощенном варианте. Сегодня Стокер хотел начать потихоньку разбирать «Танец ведьм» Паганини. Несложный, запоминающийся мотив, мажорная тональность, нравящаяся детям, не проблематично улавливаемый характер. Просто, но со вкусом. В течение полутора часов был слышен порой противный скрип смычка о струны, некоторые устные замечания, помечаемые в нотах, объяснение фрагмента, чистый звук скрипки, показывающий, как будет звучать. Колю не могло раздражить это. Странно. Их прервал общий друг с ребёнком, скрипящим инструментом, а он абсолютно спокоен и умиротворён. Наверное, плотские удовольствия достаточно влияют на расклад духа. Может, он просто рад присутствию пианиста, пьющего кофе, периодически поглядывая то на занятие, то в окно в попытках отыскать смысл жизни. Слишком много философии и пафосных мыслей. Видимо, надо заканчивать постоянно перечитывать Ремарка и всё-таки доучить программу, чтобы не пыхтеть над изобилием материала, который надо выучить. Этим он обязательно займётся. Когда-нибудь обязательно. Но не сейчас. Не сегодня. Периодически наблюдая за ходом урока, Гоголь заметил, что Стокеру объяснения и образовательный процесс очень даже подходят. Доходчиво и понятно. Хотя, может это заслуга девочки с хорошим слухом. Но всё-таки недурно он объясняет. — Неплохо, — подметил Коля в пустоту. Фёдор, который будто оторван от мира всего просмотром в окно, усмехнулся: — Не могу не согласиться, — он отпил чаю, прикрыв глаза, затем всё же перевёл взгляд на двух скрипачей, — Но иногда она его обучает. Иностранец иностранцу обьясняет некоторые фразы по-русски. Забавно. — Ещё, наверное, попсу. — Они не так уж и общаются на иные темы, не затрагивающие скрипку, — Достоевский бесшумно поставил кружку на табуретку, тщательней укутываясь в куртку. Мороз из окна щекотал нос и тревожил руки. Гоголь закопошился в поиске перчаток в карманах куртки, чтобы согреть пальцы. Найдя их, баянист надел их и, услышав щелчок колёсика зажигалки, резко обернулся на звук. Федя в попытках поджечь сигарету покосился на Колю, поняв, что не остался незамеченным. Гоголь вопросительно вскинул бровь, не отрывая взгляда. Фёдор закатил глаза и убрал зажигалку в карман, оставшись с сигаретой во рту. Коля посмеялся с этого и продолжил наблюдать, скорее любоваться брюнетом, глядящего в серую даль, дополненную новым белым снегом и неприятной, но привычной слякотью. Через некоторое время послышался хлопок двери, и в проёме входа на балкон появился Стокер в пуховике. Лицо, как всегда, уставшее и отстранённое. — Я закончил, — заключил Брэм. Вытаскивая из кармана пачку (определённо не новую, можно сказать по поношенному виду, однако не хватало в ней сигареты две-три) и доставая сигарету, спросил, — Можно? — Валяй, — махнул рукой Достоевский. Скрипач кивнул, хватая губами длинный изящный мундштук и поджигая результат табачного производства. Стокер выдохнул дым, вишнёвый, исходя из запаха. — Женские? — уточнил Гоголь, усмехнувшись. — Есть разница? — удивился не лицом ирландец, опустив мундштук. — Честно, без понятия, — пожал плечами Коля, потом вспомнил ситуацию, произошедшую утром, — Ничего не хочешь спросить? Стокер приподнял бровь в непонимании. У Феди примерно такая же реакция, но чуть выразительней. Гоголь неловко вздохнул, глядя на дрогнувший мундштук, он не хотел пояснять за отношения, так как не знал, как воспримет такую информацию скрипач. Хотя, в Европе с этим проще, вроде. Да? — Ну, эм, о произошедшем утром, — баянист сковано почесал затылок, в ожидании ответа. Достоевский хлопнул ладонью по лицу, будто испытывая испанский стыд. Брэм затянулся в раздумиях и попытках прокрутить всё утро. Брови дёрнулись. Стокер выдохнул дым, опустив руку с мундштуком: — А, ты об этом, — они простояли с минуту молча, но скрипач всё же вынес свой вердикт, — I don’t care. Это ваше дело, меня оно ни коим образом не касается. — Оу. — Это не удивительно, — произнёс Фёдор, туша сигарету о пепельницу. — В смысле? — не понял Гоголь. — Забей, — Достоевский поднялся, отряхивая джинсы, — Ты уходишь? — обратился он уже к Стокеру. — Мгм, — спокойно промычал Брэм, удаляясь из виду, — Пока. — Удачи, — крикнул вдогонку Коля, после направился следом за Достоевским. Гоголь уселся на диван в ожидании роящегося в антресоли Феди. Через пару минут Фёдор плюхнулся на мягкую поверхность с двумя бокалами и бутылкой красного. Почему-то баянист всегда видел пианиста с чем-то покрепче, — Эм, вино? — Да, родители подарили, — ответил Достоевский. — Странный подарок от родителей, — смутился Коля. Фёдор краем футболки начал потихоньку откупоривать бутылку. Завершил он это дело характерным хлопком, разливая жидкость по бокалам. — Возможно, — пожал плечами Федя, располагаясь поудобнее (закинув ногу на чужое бедро), ставя гостя в немного неловкое положение. Гоголь чуть замялся, но всё же положил руку на светлую щиколотку. Достоевский, вскинув бровь, взглянул на Николая и приподнял бокал, намекая на тост. Коля послушался и, повторив движение, многообещающе произнёс: — За сегодня.