***
Звенящий колокольчик оповестил бармена о приходе клиента. Стакан со стуком опустился на поверхность стойки и прокатился до брюнета, сидящего в непонятной цветастой шубке. Не его привычный фасон, но не принять подарок на Новый год от родителей твоего, эм, парня, как минимум, неприлично. Фёдор толкнули в плечо, и этот бессовестный человек плюхнулся на барный стул рядом. — Средь бела дня! В баре! Как так, Дост-кун? — насмешливо спросил Осаму. — У меня выходной, а ты что тут делаешь? Прогуливаешь пары? А, казалось, взрослый мальчик, — с едва заметной ухмылкой приметил Достоевский. — Всё-то ты знаешь, — прищурился Дазай, — Какая шубка! Купил? — Подарок. — А я надеялся, что ты решил сменить стиль с чёрного на что-то более, — лингвист призадумался, смотря чуть поодаль. — Яркое? — предположил пианист. — Не то, но ладно, допустим, — он махнул рукой, а потом мельком попросил бармена «как обычно» и, достав пачку сигарет, задумался. — Мы, получается, не виделись два месяца, — негромко произнёс Фёдор, — верно? — Наверное, — пожал плечами старший, — Как там твой баянист? — Всё хорошо, ничего особенно нового, — буднично ответил музыкант, — А ты как? Как Наташа? — Потихоньку, — Дазай взболтнул бокал виски, и стекло звякнуло от прикосновения с шаром льда, — Нотя уехала в Японию. Работа, учёба, — он отпил немного напитка и со стуком опустил стакан на стойку, — Экзамены скоро сдаёшь? — Да, — Достоевский опустил ресницы, рассматривая содержимое винного бокала. Красно-бордовая жидкость колыхалась, окутывая изнутри стеклянные стенки. — Какие в итоге предметы выбрал? — Бурда, — буркнул себе под нос Фёдор, отодвигая бокал в сторону, — В этом году сдам русский и английский, в следующем — математику и литературу. — Претендуешь на все четыреста? — Можно попробовать, конечно, но я не горю желанием, — отстранённо прокомментировал пианист. Он не хочет той же истории с экзаменами и криками родителей. Нельзя много превосходить желания матери или отца, они слишком быстро разочаровываются из-за ненависти ребёнка к учёбе, ухудшающихся оценок, ориентации и тому подобное. Вот школьникам не везёт, — А ты? Что собираешься делать через два года, когда окончишь бакалавриат? — Умотаю отсюда. Во Францию, хочу. Отучусь в магистратуре на филолога и преподавать пойду. — Неплохо. Извините, — брюнет обратился к бармену, — можно коньяку? — Да, конечно. — Твой знает, что ты пьёшь? — спросил Дазай. — Сейчас или в целом? — Сейчас, — коньячный бокал проскользнул по гладкой поверхности и достиг Феди. — Нет, не знает. Я не хочу, чтобы он переживал. — М-м, ясно. Подумав о Коле, который почти на постоянке жил у Достоевского, Фёдор вздохнул и, оставив бокал, спрыгнул со стула. Оплатив счёт, он собрался уходить. Распрощавшись с Дазаем, Федя покинул бар. Хлюпающая слякоть, таящий снег, холодное солнце, прячущееся за печальными серыми облаками. Сегодня ничего не планировалось: никаких выступлений или празднований. По крайней мере, Сигма ничего не говорил о своём дне рождения, видимо, не интересуясь подобного рода мероприятиями. Дорога до дома лежала приличная, пару часиков в среднем. На такси ехать не хотелось, ведь на карточке отсутствовало желание платить. Дойти пешком — слишком сложная задача. Можно попробовать поискать маршруты метро и автобусов, чтобы, может, облегчить жизнь.***
На улице темно, хоть и времени пять вечера (зима, что уж тут сказать). Подъезд сиял забытыми с Нового года гирляндами. Относительно недавно замёрзший домофон, отказывающийся работать, починили, и тот запиликал новой, но достаточно стандартной мелодией. Подъезд тоже не радовал интересностью и разнообразием: обычный «подъездный» зелёный, уже успевший надоесть. Но, надо признать, это намного лучше, чем отсутствие желания жить в родном городе. Петербург, безусловно, красивый и культурный город, но воспоминания, связанные с этим местом, были… не очень. На коврике перед входом в квартиру Достоевский вытер обувь, после чего дёрнул за ручку двери (к этому времени Коля, в основном, был дома). Фёдор, зайдя внутрь, хлопнул дверью. В прихожей стояла лишняя пара невероятно длинной обуви. Из глуби апартаментов доносились звуки разговора, который являлся спором или дискуссией. Бордовое пальто, очевидно, не живущих здесь людей, спокойно повисло на крючке. Всё свидетельствовало о присутствии в квартире Сигмы. Разувшись и раздевшись, Фёдор пошёл на голоса, бесшумно ступая ногами в носках по ламинату. Ему представилась любопытная картина: Коля и Сигма, незаметившие его, бурно о чём-то спорили, отстаивая своё мнение. Достоевский чуть кашлянул, чтобы привлечь внимание народников. Те обернулись и поприветствовали его, Коля улыбнулся, а Сигма кивнул головой. Поздоровавшись, Федя решил всё-таки спросить: — О чём спорите? — У нас дискуссия, — начал Коля, — Короче, мне позвонил Ваня и предложил нам выступить на восьмое марта с какой-нибудь программой, которая понравится женской аудитории. — И что здесь не так? — не понял Достоевский. — Дело в том, что он ещё сказал выступить в сценических костюмах, желательно в костюмах горничных, — объяснил Сигма, — Я не против, но прикол в том, что нам с Колей платье противопоказано надевать с инструментом. Коля предлагает удлинить, но это слишком дорого и долго. — А, ну, я, Брэм и Люси можем тогда переодеться, а вы в, не знаю, хоть во фрак можно. Да и у вас же есть сценические для конкурсов и отчётников, не вижу проблемы. — Тоже верно, — Коля призадумался: как они не смогли дойти до этого компромисса? Вот балбесы. — Ок. Тогда что нам исполнять? — Хз, — пожал плечами Фёдор. — Я спрошу у Люси, я думаю, ей виднее. Через полчаса, когда подтвердилась программа с Монтгомери, ребята задумались об исключительно инструментальной составляющей на окончание вечера. Нужно было что-то, что ляжет на баян, пианино, скрипку и какой-либо инструмент Сигмы. Надо было сделать плавный переход, поэтому первой пьесой выбрали «Половецкие пляски», так как получается половина уже знала это произведение. Дальше сложнее. — Может «Либертанго»? — Можно. Можем ещё и его «Весну» поиграть, — произнёс Фёдор и записал эти мысли на листке бумаги, — Давайте, попробуем сейчас, может не получится. — Ок-ок-ок! — воскликнул Гоголь, доставая баян. Сигма загуглил ноты для гитары и, увидев ужасающую аппликатуру, закрыл вкладку и нашёл ноты для балалайки. Разыгравшись, они приступили к «Весне»…***
Разглядывая себя в зеркале, Сигма думал о причёске. Колю усердно заплетал Достоевский, держа резинку зубами. Монтгомери рассматривала костюм Стокера на качество и была вполне довольна идеей Гончарова. За время всё то, которое они здесь провели, пианист скрипач и вокалистка провели в наимилейших платьях. Ажурные белые переднички и чёрные платья до колен. У Феди и Люси был вырез на груди в виде сердечка, а Стокер изначально выбрал самое закрытое. Коля даже расхвалил противоречивый образ Феди, когда увидел его в платье, и отпустил шутку по этому поводу. Вздохнув, гитарист приблизился к зеркалу. Тёмные корни волос дают о себе знать. Надо как-нибудь в парикмахерскую записаться, может, он заодно попросит и волосы чуть отстричь. — Вы готовы? — появился из ниоткуда голос Вани. — Ага, — произнёс Фёдор, завязывая конец пшеничной косы резинкой. — Тогда выходите, чего уж томить, — Гончаров вышел к микрофону и начал небольшую речь, — Сегодня праздник прекрасных дам, по такому поводу перед вами выступит группа, которая сможет расхвалить женщин так, чтоб они плясали от счастья. Посетила мысль (как-то поздновато, можно заметить) придумать-таки название для группы, в которой они играют пол года. Сигма надел ремень от электрогитары и, зажав ми мажор, проверил строй инструмента. Гоголь, подстелив тряпочку, поставил баян на колено. Стокер ущипнул струны, подкручивая колки, подстраивая скрипку. Люси постучала по мембране микрофона, смотря, как включён тот. Все разместились и ожидали кивка Феди, чтобы начать. Достоевский осмотрел всех на сцене. В баре царила мертвенная тишина предвкушения. Пианист улыбнулся и кивнул, заиграв основной мотив. Монтгомери с лукавой улыбкой запела:— Каждую весну ты заползаешь мне в уши Голосом душишь, разрываешь на куски, на подвязки Вяжешь в узлы мои голосовые связки Каждую весну бесцеремонно садишься на кресло Мол, здесь мой дом, здесь мне место, здесь не тесно И ты привязана ко мне, как леской
Сигма поднял свой взгляд с грифа на столики, за которыми сидели поющие с улыбкой женщины. Некоторые из них сидели с подругами, а кто-то с молодым человеком. И все с блестящими радостными глазами смотрели на сцену. За барной стойкой сидел один человек, болтающий с барменом и смотрящий выступление. Почему-то их взгляды пересеклись. Извечно хитро улыбающийся шатен, ухмыльнувшись, махнул рукой. Длинноволосый равнодушно отвёл взгляд обратно на гриф.Этот лингвист вызывал у него слишком противоречивые чувства, в которых он не хотел бы копаться.