Oddities

Шорох и переменная беготня по квартире никак не раздражала женщин, пьющих вино цвета бордо. Они сонно наблюдали за собирающимся юношей. На пути в ванную комнату он находу натянул тканевый ободок. Послышался шум льющейся из крана воды и шуршание средствами для ухода. Маргарита вздохнула, но подруга не дала ей и слова сказать своим «не бузи». Кран закрылся, и шум воды сменился на щёлканье разнообразных пластиковых крышек, за которым последовал шорох елозящих в косметичке вещей. — Только плойку с собой не бери, нам она тоже нужна, — предупредила мать, — И обязательно ехать так поздно? Вы же там с неделю пробудете, зачем так рисковать? — Мам, там по прямой ехать по навигатору. Нас пятеро, а не двое. Справимся как-нибудь. Да и мы хотели сразу в Петергоф съездить. Парк, по воде, как Иисус, походить там, дворцы, бани, мороженое… Там так дохрена всего, что можно и за день не успеть. Да ещё и очереди в километр, если чуть позже прийти. — Понятно. Только ты там всё равно аккуратнее. — С голоду не помру, — произнёс Сигма, заглядывая в зеркало. Для вечера, вроде как, нормально оделся, а приедут утром, а потом на солнцепёке мучиться. Сжав губы в полоску, он задумался и, игнорируя зазвонивший телефон, быстрым шагом побрёл в комнату. Найдя более или менее не мятую футболку, он стянул с себя толстовку и сложил её, кладя в сумку с вещами, набитую донельзя. Поискав зад пёстрой громадной тканевой вещи, он засунул голову и конечности в нужные отверстия и расправил ткань. Сигма распахнул шкаф и начал перебирать вешалки, пытаясь найти серую кофту на молнии, которая будет более практичной, нежели чёрная толстовка. Заметив жаждущему вещь, парень вытащил из недр гардероба и стянул её с вешалки, задев остальные, что побудило сильный шум шатающихся металлических штуковин с одеждой, висящей на них. С кухни раздался громкий, но уставший женский голос матери, говорящий не разгромить комнату. За этим последовал звонок в дверь. Глянув на несколько пропущенных от Коли, Сигма, прихватив подмышкой кофту, так называемую «зипку», быстрыми шагами настиг двери и распахнул её. Ему сходу прилетает ребром ладони по макушке, на что парень на секунду втянул голову в плечи и возмутился: — Ай, да за что? — Тебя трубку брать не учили? — сурово произнёс блондин с растрёпанным причесоном, — Я что тебе написал? — Что будете стоять у подъезда со стороны трассы. — Во сколько? — Эм, в одиннадцать с чем-то, — засомневался Сигма. — В одиннадцать тридцать! — гаркнул Коля, — Ты время видел?! — Не- — Мы пятнадцать минут, Машу ж вашу, пятнадцать минут ждём, когда наша драгоценная Рапунцель спустится! — парировал Гоголь со злостным выражением лица (он крайне не любил опоздания): его ноздри расширились, будто сквозь них проходят все северные ветра, зрачки в глазах агрессивно сузились, а челюсти неприязненно стиснулись, — Или мне стоит называть тебя принцесской? — баянист чуть усмехнулся, явно отвлёкшись от причины своего гнева, — Нет, правда, хах, ты не просто голову не «по расписанию» помыл, так ещё и не просто с шампунем, а с бальзамом- — Кондиционером, — поправил гитарист. Его бровь раздражённо дёрнулась, а гримаса начала приобретать недавние гоголевские черты. — Неважно, — отмахнулся Коля, — Я всё равно не понимаю во всей этой косметологии. Думаешь, принца встретишь по дороге? Или это всё для нашего общего азиатск- — Аргх, да так просто получилось! — завопил Сигма, ударив друга кофтой, — Люси просто залачила меня, поэтому пришлось- — Ой, бозе мой! — Гоголь уклонился и принялся тыкать пальцами под рёбра гитариста, — Какие мы стесняшки! Утю-тю-тю- — КОЛЯ, ПРЕКРАТИ! — закричал патлатый от щекотки. С кухни вновь донёсся голос матери: — Сигма, соседей пожалей соседей. — Ой, здравствуйте Маргарита Сергеевна! — отозвался на голос гость, на что ему в ответ прилетели менее активные, даже уставшие приветствия, — Я заберу вашего сына, вы не против? — Нет, — ответил голос с кухни, — В любом случае, я уже договорилась с Мишей и с Дазаем, чтоб как-то они пересеклись и Миша забрал Сёму. Короче, договорятся как-нибудь, — Рита прикрыла рот, зевнув, — Сигма, самое главное — телефон с зарядкой не забудь. — Да, хорошо, — сказал юноша так, что его было слышно матери. Он зашнуровал любимые сиреневые конверсы, отряхнул светлые слим фит джинсы (которые он носил уже года три, поэтому те были потёртыми, но незаметно), накинул кофту, вытянув потом длинные, уже мешающие патлы, и, захватив сумку с вещами и проверив карманы на наличие кошелька и телефона, крикнул, — Пока-пока! — Удачи вам, — со слипающимися от желания спать глазами произнесла женщина, готовясь закрыть дверь за уходящими подростками. — Спасибо! Спокойной ночи! — хором ответили народники с улыбкой. — Спокойной ночи, — сказала Маргарита и хлопнула дверью, щёлкая замком. В новеньком подъезде стояла гулкая тишина: никаких шумных соседей, никакого слышимого движа на улице. Парни двинулись в сторону лифта, ленясь спуститься по лестнице, что было бы на самом деле несложно — этаж-то невысокий. Кивок незнакомому человеку, спустившемуся покурить, чтобы не вредить чувствительным окружающим в доме, писк кнопки и голос тётки, озвучивающей каждое действие лифта. Выйдя из подъезда, двое пошли в круглосуточный магазин в доме. Даже для такого маленького помещения людей было как кот наплакал: мужчина с гарнитурой в ухе, ищущий нужный алкоголь, девчонка лет пятнадцати в толстовке, длинных шортах и домашних тапочках, ждущая, когда ей пробьют бутылочку кваса и три пачки чипсов, и кассирша, ищущая сдачу от двух тысяч. Гоголь пожал плечами и направился на поиски ред булла для Дазая и Достоевского, которым предстоит бессонная ночь в дороге в культурную столицу. Сигма неохотно посмотрел другу вслед и решил закупиться едой в восьмичасовую поездку. Через пару минут двое встретились у кассы и разместили всё, что они возьмут: коробку банок известного энергетика, две пачки чипсов для парочек, сок и… — Печенья? Серьёзно? — смутился Коля. — Да, серьёзно, — Сигма закатил глаза, — всё равно в мак можем заехать. — Резонно. — Пакет брать будете? — мученически выдохнув, спросила кассирша с надменным лицом. — Да, — гитарист указал пальцем в сторону табачной продукции, — Можно ещё «Чапман Индиго». — Паспорт, — потребовала женщина и, увидев нужный документ и числа в нём, уточнила, — Вам сколько штук? — Давайте одну пачку, — уголок губ раздраженно на секунду дёрнулся вверх. — С вас три шестьсот. — Картой, — писк, оповещающий об удачной оплате, — Спасибо за покупку, приходите ещё, — монотонно, совершенно не искренне произнесла кассирша, выбрасывая, вечно никому не нужный чек. Двое подростков вышли из дверей круглосуточного со звоном колокольчика. На улице дул лёгкий тёплый ветерок. Хотелось сказать, что тишина пронзала ночь, как у Лермонтова, но врать неприятно, тем более когда врать бесполезно. Улица, конечно, не сотрясалась от песен, кричащих из машины, но была на пути к этому. Парни с пакетом и коробкой подошли к авто, но остались незамеченными водителем и двумя пассажирами. Сигма вздохнул и плотно постучал в стекло двери, чтобы его услышали и открыли дверь. На стук обернулся водитель, поющий Земфиру и улыбающийся, и, помахав рукой, снял блокировку с замков дверей. Двое народников плюхнулись на места у окон, окружая бедного Стокера, желающего спать в своей кроватке в общежитии. Гоголь протолкнул коробку вперёд, и Достоевский с Дазаем перехватили нужные им двадцать четыре банки сладкого напитка. Сигма предположил: — Может лучше кофе надо было взять? — Нет, — Фёдор расположил коробку у себя в ногах, — Кофе работает после двадцати минутного сна. К тому же в энергетиках меньше кофеина, поэтому их можно пить в больших количествах, чем кофе. — О, ясно, — хмыкнул гитарист. — Все устроились? — спросил Осаму, чуть повернувшись лицом к задним сиденьям, — Да? Значит поехали в культурную столицу! Машина тронулась, и сзади начались какие-то движения — трио пыталось улечься поудобнее. Через пару-тройку минут всё разрешилось: Коля расположился головой с подушкой на окне, а струнники забрались на кресла с ногами и как-то странно легли друг на друга, будто заплетаясь в узел. Огоньки фонарных столбов мелькали в окнах. Машин было… немало, если учитывать обычную активность в столь поздний час. В авто было тихо. Сопение сзади, едва слышное «Notion» из колонок, периодическое тикание поворотника, шум проезжающих машин — всё придавало меланхоличность атмосфере и… ностальгию, что ли? Но не тоску по прошлому. Там тосковать особо не по чему. По долбанутой системе образования, вредоносно действующей на детей, или по непонимающим упёртым родителям? Достоевский шумно вздохнул. Может им надоест этот маразм? Может им откроют глаза Колины родители? Но если нет, то… ему уже всё равно. Также будут общаться по телефону раз в никогда, ему не привыкать. Это не будет проблемой. Мать бушует только на своей территории в пределах своего «поместья». Самое главное, чтоб она не вышла встречать долгожданного сына и его парня с родителями с ружьём. Она может. Коля точно её будет называть боевой тётей, хах. — Что-то случилось? — спросил Дазай, увидя лицо сидящего справа. — Нет. — Не хочешь ехать? — Всё нормально, просто, — Фёдор задумался, — Предчувствие какое-то… не очень. — Ты о поездке или- — Да я просто задумался, так, о будущем, — отмахнулся Достоевский. — Не запаривайся, живи тем, что сейчас, а не когда-то будет, — шатен приоткрыл окно, — Нельзя задумываться о чём-то глобальном, а то начинаешь чувствовать себя неполноценным. — Ты в любом случае будешь чувствовать себя неполноценным. Рано или поздно. Просто ты пока не ощущаешь проблемы. Ты забил на их возможное возникновение. Ты никогда не думаешь о той херне, что может случиться. Ты ведь знаешь, чем может всё закончиться. — Больше позитива, Дост-кун, мы ещё не в Питере, а он на тебя уже так влияет, — усмехнулся Дазай, — Невозможно предотвратить всего. Какое-нибудь говно всегда найдётся. Расслабься, а то уже душно в машине. — Philosophical conversations? — спросил Стокер, шурша пачкой чипсов. Походу он проснулся, чтобы перекусить, а после обратно лечь спать. — Ага. Дай штучку, — попросил Осаму, протягивая руку назад. — На, — произнёс Брэм, положив в ладонь всю пачку. Услышав непонятное «ну ладно», скрипач принялся за другую упаковку. Он оглядел мирно спящего на его ногах Сигму и дрыхнущего с приоткрытым ртом Гоголя. Тех не разбудить даже ядерной боеголовкой — так крепко не спит даже Стокер. Похрустывая солёным кортофелем, Брэм уточнил: — А сколько ещё ехать? — Сколько ехать? — задал тот же вопрос Дазай Достоевскому. Тот повернул к нему экран смартфона с картой и крупной цифрой, — Ещё семь часов, но мы ещё останавливаться будем на заправках. — Понятно, — равнодушно произнёс Стокер. «Значит, можно и поспать», — проникло в мысли скрипача. Брэм положил открытую пачку чипсов в пакет и лёг боком на прижатого к двери Гоголя. Полосы тусклого тёплого света от пролетающих мимо фонарей освещали лица и некоторые части тела. Из щели приоткрытого окна доносился шум шин, скользящих по гладкому асфальту. Три тела мирно сопели: кто в чужих ногах, кто на груди, а кто приклеившись щекой к стеклу. К концу поездки будет странно, если у них не затечёт ничего. Дазай взглянул на эту картину в зеркало заднего вида и усмехнулся: — Все музыканты такие? — В плане? — недопонял Фёдор. — С искринкой, — уточнил Осаму, делая жест фонариком у виска. — Это ты так «с ****цой» заменил? — удивился Достоевский, — Ну, может, немного. Просто мозги по-другому работают. Лингвист понятливо кивнул и легко засмеялся, на что сразу получил Фединым «За дорогой следи, мать твою».

***

Бледные руки с длинными тонкими пальцами скользили по крутящемуся рулю. Авто припарковалось посреди опустевшей площадки, оснащённой парочкой фонарей. Пальцы скользнули к красной кнопке и надавили на неё, отстёгивая ремень. Дверь хлопнула. Достоевский выудил из коробки, лежащей в ногах, очередную жестяную банку и щёлкнул металлическим кольцом, проделывая в алюминии дырку. Газированная жидкость отозвалась шипением. Федя сделал небольшой глоток, смотря в светящийся в темноте экран телефона. Оставалось ехать почти пять часов — четыре с половиной — уже потихоньку начинает светать, но темень по-прежнему жуткая. Скоро они будут проезжать мимо мака, хоть какая-то более или менее нормальная еда будет. Надо посмотреть, что в меню у них ночью. Оно утреннее или обычное? — Почему мы стоим? — раздался сонный, чуть хриплый голос сзади. Достоевский чуть подпрыгнул от неожиданности и закашлялся. Господи, как можно так внезапно проснуться?! Передняя дверь открылась, и на водительское место плюхнулся японец и решил ответить на вопрос только-только проснувшегося: — Потому что у меня мочевой пузырь не бесконечный, — Дазай пристегнулся, — Мы заезжаем в мак? — он взглянул на Фёдора, стучащего себе по груди, — С тобой всё ок? — Едем, — хрипя произнёс брюнет. Через минут десять, когда они доехали до «макавто» и Сигма растормошил остальных спящих, все принялись заказывать еду. Когда в следующем окошке им мило сказали: «С вас две тысячи пятьсот рублей», Дазай усомнился в надобности этой поездки. Как можно столько есть? Увидев кипу бумажных пакетов, Осаму специально заехал дальше, чем нужно, чтобы сзади Сигма и Стокер разбирали еду и напитки. Лингвист закрыл заднее окно. Началась раздача. Брэм включил фонарик на телефоне, чтобы разглядеть надписи и ничего не перепутать. Сигма достал две упаковки картофеля и несколько пачек соуса, затем, после раздачи всех напитков в картонных держалках, трубочки и сахар (кому нужно), поставил себе на коленки сырные палочки. После гитарист перешёл к следующему пакету и начал поиски владельца каждого «блюда»: — Так, — Сигма начал искать надпись, подсвечиваемую Стокером, — Монблан с говядиной? — Мой, — отозвался Дазай, протягивая руку назад. — Эм, роллы нам, — произнёс гитарист, откладывая три упаковки на ноги, — Чизбургер Феде, — он протянул вперёд коробку, перехваченную рукой с аккуратным маникюром, — И это мне. Всё, больше ничего нет. Становилось светлее. Небо перестало быть непроглядно чёрным и начало обретать более интересный оттенок. Постепенно дорога перестала освещаться только фонарями и фарами машин и приобрела привычный серый цвет. Растительность вокруг вышла из мрака и стала более зелёной. Взгляд Осаму метнулся к экрану, на котором сменилась композиция. Прочитав название знакомой песни, Дазай хмыкнул, усмехнувшись, и, тыкнув несколько раз на кнопку на руле, сделал звук громче. Он начал чуть постукивать пальцем по ободку руля.

It is time for you to stop all of your sobbin' Yes, it’s time for you to stop all of your sobbin' There’s one thing that you gotta do To make me still want you Gotta stop sobbin' now

Машина гладко и быстро передвигалась по серой асфальтированной дороге, окружённой бирюзовыми смешанными лесами. Тёплый ветер дул в окно и теребил волосы и салфетки, окутавшие еду. Чёрное глянцевое покрытие переливалось голубым, зелёным и жёлтым, а заднее стекло, вынужденное быть в тени, лишь стало туманно-лазурным. Авто удалялось в нежную, яркую и туманную даль, оставляя за собой лишь побеспокоенный слой пыли на асфальте.

Stop it, stop it Gotta stop sobbin’ now Sobbin’, sobbin’, sobbin’~

***

Двери машины, оказавшейся на светлой несильно занятой парковке, распахнулись, и несколько пар ног в разнообразной обуви ступили на пыльный асфальт. Все потянулись в радости ощущать своё тело, в особенности копчик и пятую точку. Из недр автомобиля выпрыгнул Стокер, сразу же сощурившийся от ударившего в глаза яркого света. Дазай почесал затылок и спросил Достоевского: — Слушай, а там курить можно? — Мы сейчас идём в музей-заповедник, и ты меня на серьезе спрашиваешь: можно ли курить? — скривился в возмущении Фёдор. Дазай цокнул, закатив глаза. Федя со скудным «пойдёмте» повёл за собой процессию из четырёх человек. Людей было немало, хоть для такого популярного туристического места это и правда немного. Они отвоевали место в очереди за билетами и выхватили себе пять штук. За турникетами их встретило максимально европейское здание, длинное и являющееся полупериметром громадного сада, скрытого за ним. Пройдя чуть дальше, они нашли еле заметный указатель чёрного цвета и спустились по лестнице вниз, а затем завернули налево, к фонтану в крупном пруду. В чистой, но и без того зелёной воде плавали уточки, которых подкармливали приходящие люди. Сигма с презрением посмотрел на дамочку, роняющую куски батона в пруд. Птиц нельзя кормить хлебом и прочей подобной продукцией, они разбухают и дохнут. Водная растительность колыхалась на ветерке. С противоположной стороны пруд окружали ровно выстриженные кустики. В углу стояла небольшая лодочка, заставляющая воду поблизости зайтись рябью. Обойдя вокруг пруда, они пошли в противоположную сторону от изначальной. Фёдор повёл их мимо сада с изящными фонтанами и узорами на газоне. По периметру участочка расположилось множество разных цветов и зелёных статуэток. По углам в растительности прятались протяжённые белые лавочки. Перед тем, как заворачивать, Коля схватил телефон и попросил сфоткать его у фонтана, чтобы потом прислать фотоотчёт родителям. Белобрысый подбежал к фонтану и изобразил жест «мир», выставив два пальца. После такой небольшой заминки пятёрка отправилась гулять по тропе, окружённой по обе стороны деревьями-треугольничками, создававшими под собой тень-линию, искривлённую только красивыми листочками. Из ниоткуда выехал экскурсионный автобусик с парой-тройкой человек внутри. После усмешка со стокерского «надо было такой брать» они продолжили неспешно шагать по прямой. Иногда из одинаковых деревьев выбивались дико длинные, оставляя под собой целую пропасть в тени. Постепенно деревья с выстриженной кроной под правильный треугольник начали меняться и перетекать в другие странные и непонятные формы. В какой-то момент им встретился фонтан с четырнадцатью колоннами, окружающими его. Камушки в центре композиции и мрамор создавали ощущение какой-то античности. Вода была пожелтевшая из-за кучи монет, валяющихся на дне. Рядом с фонтаном даже стояла табличка «не бросать монетки». — Люди идиоты, — прокомментировал увиденное Достоевский. — С какой-то стороны, — кивнул Дазай, — Но разве не своей тупостью они кажутся живыми и реальными. — Впервые соглашусь с тобой, — спокойно произнёс Сигма, глядя на струящуюся вверх и в стороны воду. Его глаза не были радостными или восхищенными, они были никакими и просто отражали блестящие капли, переливающиеся на свету солнца. Осаму мягко улыбнулся и потрепал волосы юноши, на что тот нахмурил брови и начал колотить лингвиста и орать на него за испорченную причёску. Коля, смеясь с «женатиков», высунул телефон из кармана и вручил его Стокеру: — Сфотай нас по-быстрому, надо родителям показать. — Окей, — ответил на просьбу Брэм, открыв на чужом смартфоне камеру. Гоголь подошёл к Феде и с коротким (и вообще не искренним) «прости» повернулся к нему спиной, подхватил под колени и подкинул поудобнее не ожидавшего этого парня. Он подошёл к низенькой огородочке и, улыбаясь, сказал брюнету: — Фо-о-ото-о-отчёт! Достоевский лишь вздохнул и, показывая жест «мир», поджал губы, смотря в объектив. Стокер, нащёлкав несколько фотографий, посмотрел результат. Он взглянул на странную, «лазурную» и веселящуюся четверку и, выудив уже свой телефон, на фронталку сделал пару селфи со своим привычным, ничего не выражающим лицом на их фоне. Когда все успокоились, а Коля наржался с фоток, сделанных скрипачом, компания направилась далее. По обе стороны от дороге стояли две ровные зелёные стены из деревьев, постриженных аля прямоугольный параллелепипед. Народу стало уже конкретно больше, но никто не толпился — все шли в типичном «питерском» темпе. Через какое-то время кроны деревьев будто начали раздвигаться, и ребятам открылось невероятной широты светлое пространство. Чуть поодаль стоял дворец Марли, но перед ним простирался Марлинский пруд. Он был громадный и достаточно чистый. В нём плавало множество уток. А окружала пруд тоненькая невысокая ограда, чтобы люди не ходили по идеально выстриженному газону, по которому гордо шастали голуби. Вот уж точно — птицы мира. — Давайте на дворец потом поглазеем, — предложил Достоевский, — Сначала там, — он указал рукой налево, — походим по типа лабиринтикам. Завернув за угол, они увидели белую статую женщины с ребёнком, стоящую по центру и окружённую оградой. Обойдя каменную дамочку, ребята наткнулись на обычный фонтан. Коля, увидя ребёнка, который болтал ножками в водичке, воскликнул: — Блин, можно и ножки помочить! — Не сейчас, у нас это позже по программе, — остановил баяниста Федя, предварительно схватив того за шкирку. — Ла-а-адно, — протянул Гоголь и зашагал дальше, вокруг фонтана. Они вышли из своеобразной комнаты из квадратных кустов и с потолком из ясного голубого неба, и перед ними предстала светлая лестница с множеством разных статуй и льющейся водой. По пути наверх глаза серые глаза невольно рассматривали каждую попавшуюся белую фигуру: пышную девушку, едва прикрытую тканью, стройную даму в простыне, женщина в свободных одеяниях с чем-то наподобие букета в руке, золотые птицы, кричащие водой, двое юношей с кубками и Посейдон. Голени парней были идеально очерчены, они были плотные и фигуристые. Таких в жизни нечасто встретишь. По углам площадки, на которую поднялись пятеро, располагались милые зелёненькие лавочки, почти что сливающиеся с близстоящими кустами. Чуть дальше перед ними распласталась небольшая яркая, хорошо освещённая лужайка. Дазай взглянул на круглый газон неестественно-зелёного цвета. Было бы классно постоять в центре неё. Осаму собирался уже перешагнуть невысокие кустики, но его потянули за запястье, останавливая. Лингвист обернулся. На него пал строгий взор серых глаз, смотрящих на «вандала» с укором. — Здесь нельзя ходить по газону, — объяснил Сигма. — Но кто-то же его стрижёт. Или, думаешь, они летают над этой лужайкой, чтоб- — В правилах парка написано, что нельзя. Дазай закатил глаза, но ногу поставил обратно. Жаль, конечно, а так бы он восполнил своё эго и чувство владения всем миром. Осматривая ровные заборчики из кустов (сколько же работникам парка приходится стричь, ужас), окружающих грунтовые дорожки вокруг лужайки, Осаму понял, что что-то до сих пор тяготит руку. Его запястье спокойно обволакивали чужие тонкие, почти как паучьи, пальцы. Шатен взглянул на это и, сразу же устремив свои глаза вперёд, намекнул: — Слушай, я всё понимаю с первого раза, ты можешь уже меня отпустить. — Как раз хотел это сделать, — произнёс Сигма, не подавая виду. — Но? — В смысле «но»? — Но тебя что-то останавливает? — Что? Нет, с чего ты… — возмутился гитарист. — Ты всё ещё меня держишь, — перебил Дазай, усмехнувшись. Сигма повернулся к нему, и, демонстративно подняв чужое запястье, он обхватил его в кольцо, с язвительной улыбкой на лице «уронил» руку и отошёл от старшего. Осаму ухмыльнулся на такое действие. Он потёр запястье и тихо, незаметно прокомментировал: — Мило. По дороге обратно вниз несколько человек уже успело изныться из-за желания поесть, но Достоевский сразу же сказал, что поедят они ближе к концу их прогулки. Кто-то уже хотел было возмутиться, что это только через час, но придержал язык для лучших времён. Они пошли в обход дворца Марли. Сначала было сложно выкупить прикол окружения задней части здания деревьями, но, когда между парой деревьев нашлась дорожка, это восполнилось. Пройдя по мостику, сразу хочешь чувствовать себя кем-то из восемнадцатого века: симпатичные мундиры, пышные нежные платья и туфельки. Резные белые бортики, а за ними вода. На самом деле, очень милый и в некоторых местах статный пейзаж. Дальше Федя повёл всех на дорожку с кругленькими деревьяцами на небольшой возвышенности. Здесь сразу же открывался вид на Финский залив. Он казался обширным, но не бескрайним — было видно, хоть и затуманенный, противоположный берег. Красиво. Вскоре группа добралась до павильона Эрмитаж. Миленькое здание, мизерное, но не менее роскошное. Жаль нельзя было зайти на мостик, чтобы разглядеть такую красоту ближе.

***

— А это Финский залив, — начал Фёдор, — Конкретно здесь много мели, за счёт чего многие туристы приезжают сюда пофоткаться. Ты типа стоишь на воде, как Иисус. Всё, экскурсия окончена, делайте что хотите, сидите на камушках, фотайтесь, я пошёл за мороженым. — О, я тоже пойду, — воскликнул Гоголь. — Слушай, мне тоже возьми, пожалуйста, — вежливо попросил Стокер. — Пойдём, я без понятия, какие там вкусы есть, — брюнет махнул головой в сторону, — А вы? — Пломбир, — случайно хором выпалили Дазай с Сигмой. — Понял-принял, — Достоевский изобразил жест «ок» и побрел к ларьку с мороженым. Залив завораживал своим простором и… холодностью. Вода вдали размывалась густым туманом, за которым едва можно увидеть противоположный берег. Осаму хотел было взглянуть на стоящего рядом подростка, но никого не увидел. Опустив взгляд вниз, он увидел гитариста, развязывающего свои шнурки. — Ты что делаешь? — логично задался вопросом Дазай. — А что, не видно? — спокойно, без предъявы уточнил Сигма, — Не хочу кроссовки намочить, — он резко встал и начал снимать носки с печенюшками. Гитарист вытащил смартфон из заднего кармана и вместе с носками положил в кеды, — Последи, пожалуйста. Не взглянув на собеседника, он оставил вещи и кофту и потопал к воде по тёплому песку с камнями. Осаму похлопал глазами в непонятках и сел на камень, продолжая наблюдать за длинноногим чудом. Подросток наступил босыми ногами на мокрое дно и остановился, привыкая к температуре воды. Через светлые волосы, трепыхающиеся на ветру, пробивались холодные лучи северного солнца. Он стоял, устремив свой взгляд в туманную даль. На горизонте проплавали какие-то суда. Солнце оставляло на воде сияющие дорожки. Парень осторожно, чтобы не намочить джинсы, прошёл чуть дальше. Длинные волосы текли волнами по спине и плечам, почти перемешивая два цвета, в которые были окрашены. Его руки висели по швам, если не заправляли мешающие пряди за уши. Дазай разблокировал телефон и навёл камеру на стоящего в воде, щёлкая буквально каждую секунду. Этот юноша выглядел так… поэтично, завораживающе, притягивающе. Осаму убрал смартфон, продолжая глядеть на подростка. Тот будто жил чувствами и ощущениями, неважно, своими или чужими. Это манило. Это казалось идеальным. Это казалось тем нереальным, в чём собрались все противоречия и так прекрасно сочетаются, так естественно… Хотелось иметь всё время поблизости то, что радовало глаз и вызывало самые разны чувства и эмоции. Дазай встал с камня и крикнул, привлекая меланхолично настроенного гитариста: — Сигма! — тот обернулся на голос, — Ты мне нравишься! Подросток нахмурился и прокричал в ответ: — Чего?! В смысле?! Лингвист принялся разуваться и аккуратно складывать вещи, которые не стоило мочить (такие как телефон и часы). Сигма, щурясь издалека, не мог понять: — Что ты делаешь?! Дазай направился по прямой к своей цели по теплому щекочущему песку. Он постепенно начал наращивать темп и ускорять шаги. Осаму не заметил, как его ног коснулась прохладная вода, не успевшая нагреться; он не заметил, как почти влетел в шокированного юношу с объятиями и как они начали терять равновесие, и Сигма запаниковал и замахал руками в попытке остаться на ногах. Дазай почти прокричал на ухо музыканту: — В прямом! Ты мне нравишься! Я тобой восхищаюсь! Я обожаю тебя! И в курсе, что я тебе тоже- Светловолосый распахнул глаза и, не выдержав такого напора, упал, утягивая за собой признавшегося в любви. Двоих обрызгала вода. Одежда начала впитывать влагу. Дазай, конечно, заблаговременно расставил руки по бокам от лежащего, чтобы не клюнуть лицом во влажный песок с водой. — …нравлюсь. Сигма хлопал глазами, смотря куда-то в шею прижавшего к земле. Он чуть кивнул и понятливо хмыкнул. Осаму, поражаясь реакции, вскинул бровь и спросил: — Почем- — А ты просто сказать не мог? Ну, типа, не орать и не опрокидывать меня? — предъявил гитарист таким тоном, будто мать пыталась пристыдить. Лингвист попробовал найти оправдание своему поведению: — Ну, романтика, все дела, — протянул Дазай. Сигма строго метнул взгляд в глаза японца: — М-м, романтика, да? Во-первых, я не девчонка, чтоб меня романтикой поить. Во-вторых, — он повысил громкость, — это, по-твоему, романтика?! Я голову помыл перед тем, как выехать! А ты, романтик хренов, окунул меня чистой башкой в песок! Знаешь, сколько я буду потом это отмывать?! К тому же, ты знаешь, сколько будут сохнуть джинсы?! Осаму закатил глаза и, вздохнув, приблизился лицом к лицу бушующего юноши, касаясь своими губами чужих уст, заставляя собеседника замолчать. Лепестки губ были мягкими, несмотря на то что они были искусаны донельзя. Чужое возмущенное дыхание било по бантику уст. Сигма нахмурился, резко замычал и пытался отлепить от себя подлого лингвиста, выражая знак протеста. Дазай отстранился, вынужденный выслушать очередную лекцию. — Вот ты скажи, ты адекватный? — юноша заметно поуспокоился, — Я, конечно, понимаю, что Питер самый европейский город, но России! — Ну, это больше туристическое место, поэтому они могут подумать, что здесь это нормально. — Ну, конечно, как я мог не подумать, — саркастически усмехнулся Сигма, — Хотя, вроде, можно, если восемнадцать есть, поэтому… ладно, претензия снимается, — он вздохнул. Его волосы, в некоторых местах покрытые небольшим слоем бронзового песка, уже запутались и расплылись в беспорядке. — Слушай, у меня руки устали, — начал ныть Дазай. — Если ты решишь полежать на мне, то я тебя скину, — отрезал гитарист. Осаму лукаво улыбнулся, сложил мокрые руки, на которых остались небольшие крупинки песка, на грудь лежащего и положил на них подбородок. Сигма закатил глаза и столкнул обнаглевшего японца, перевернув того. Вода слева брызнула, — Терпеть тебя не могу. — Но любишь же? — усмехнувшись спросил Дазай, метнув взгляд в сторону длинноволосого. — Был момент, — отшутился Сигма. — Момент есть! — воскликнул Осаму, брызгая водой в младшего. Они засмеялись и перестали сопротивляться воде, опуская конечности окончательно. Джинсы промокли насквозь, как и футболка. Длинные светлые волосы передвигались вместе с прибоем. Было холодно, тело покрывалось мурашками. Но сплетённые руки грели лучше высококачественного алкаголя. Крики летающих вокруг чаек, шум воды и неразборчивые разговоры вдалеке — всё это казалось таким ненужным, таким чуждым. Казалось, теперь им достаточно лишь конкретного человека рядом, чтобы можно было касаться и чувствовать тепло.

***

— Слушай, а где эти двое? — Гоголь прищурился, рассматривая место, где относительно недавно стояли двое человек. — А это не они? — Стокер показал пальцем свободной руки в сторону воды. — Походу они, — кивнул Коля, приглядевшись, — Они идиоты? Сейчас в Питере только плюс двадцать, а они купаются, пипец. — Пусть делают, что хотят, у нас до заселения ещё час времени, — махнул рукой Достоевский. — А мороженое? — После купания в такую погоду? Сами съедим.