Парни могут стараться на квартирах подруг,
Она тоже бывает там,
Но это ей не даёт ни черта,
Кроме будничных утренних драм.
А дома совсем другое кино:
Она смотрит в его глаза,
И фантазии входят в лоно её
Сильней, чем все те, кто узнают её.
Инга сидела на диване в гостиной и листала свои записи. На журнальном столике перед ней лежала стопка тетрадей, отдельных листочков и папок, а на коленях находится блокнот. Госпожа Вальц держала в одной руке бокала красным вином, придававший ее образу что-то по-античному гедонистическое. На Инге было длинное креповое платье свекольного цвета, опоясанное серой лентой, а на ее голове аккуратная прическа с заколкой в виде орхидеи на боку. Как бы Гела не пыталась оспаривать вкусы своей матери, она не могла отрицать, что та была по-настоящему красивой женщиной. Ее тонкие брови подрагивали, когда она доходила взглядом до спорного момента в своих заметках, а губы были слегка приоткрыты. Глядя на нее, Ангелина прекрасно начинала понимать, почему эта женщина является ее матерью. У отца, определенно, губа не дура. — Мне обязательно с вами ехать? — спросила Гела, растягиваясь на диванчике напротив. — Обязательно, — отмахнулась Инга, не поднимая глаз на дочь. — Не валяйся, платье помнёшь. — Это бархат, мама, он не мнётся, — напомнила Ангелина недовольным тоном. Госпожа Вальц на это промолчала, притворяясь, будто не услышала вовсе. Иногда ее раздражала материна фирменная невнимательность и ее же дотошная педантичность. Однако она все же села ровно и расправила подол. Платье, которое сегодня на ней было, выбирала Инга, которая так же и сказала ей надеть его сегодня. Конечно, оно было дорогим и красивым, но Гела чувствовала, что оно для нее чужое. — Вот и я, — раздался голос Дмитрия Эрастовича из дверного проема. Он был одет в парадный костюм с такой же жёлтой орхидеей в лацкане пиджака, как и у жены в волосах. Инга сразу же отложила свой блокнот в сторону и поставила недопитый бокал на стол, после чего поднялась с места и, элегантным жестом расправляя юбку, подошла к Орлову. Тот окинул ее восхищенным взглядом, который тут же перевел на дочь. В глазах его читалось такое довольство, какое Инга отродясь не испытывала. — Потрясающе выглядите, — прокомментировал Дмитрий Эрастович. — Мне обязательно ехать? — спросила Гела, жалобно глядя на него. — Да, Лина, обязательно, — почти сквозь зубы произнесла Инга. — Это не обсуждается. — Мама права, это действительно обязательно, — серьезно произнес Орлов. — Аня и господин Винницкий расстроятся, если ты не придешь. Гела посмотрела на него исподлобья, подавляя желание сказать, что ее присутствие ни на чём не отразится и что Винницкому в последнюю очередь есть до нее дело, и что у Ани есть друзья, которые в любом случае там будут, поэтому одна скучать она не останется. Гела поднялась с места и нехотя отправилась за родителями. В машине никто не произнес ни слова, а фоном играла «Лунная соната» Бетховена. Именно в такие моменты Ангелина и начинала люто ненавидеть классику и все, что с ней связано. Она, в принципе, не очень любила все, что нравилось ее родителям, а особенно матери. Инга ехала на заднем сидении, рассматривая ее с высоты полета своего великолепия. Гела это замечала, ей было неприятно, как заключённому под конвоем, но ничего, кроме как терпеть, не оставалось. Дом Винницкого был больше, чем дом Орловых. Выполненный в духе неоклассицизма, он сразу выделялся среди прочих своим нежно-голубым цветом и белыми колоннами. Евгению Артуровичу он достался в подарок на свадьбу от богатых родителей жены, об этом знали все, но отрицать его вклад в поддержание порядка и процветания было нельзя. Геле нравился их дом с точки зрения архитектуры, но в то же время он казался пустынным и похожим на музей. Было сразу заметно, что Винницкие в нем редко обитали. Там было красиво, но комнаты были лишены жизни, это отталкивало. Гела была знакома с дочерью продюсера, Анной, но его сына она никогда не видела. На юбилее отца он отсутствовал, поэтому она и приняла Глеба за него. Жена Винницкого умерла от рака несколько лет назад, это тоже было известно всем, поэтому произносить ее имя в доме было не принято чьими угодно устами, кроме самого Евгения Артуровича. Надо признаться, Ангелина была не против увидеться с Аней и поздравить ее с семнадцатилетием, но не в такой обстановке. Гела прекрасно понимала, что сегодня до приятельницы не добраться так просто и не поболтать: все будут ее поздравлять и перекидывать друг другу, как футбольный мяч, чтобы обмолвиться парой слов. Во всяком случае, там будет банкет и можно будет, определенно, найти выпивку и, пока все будут заняты, по-тихому глушить. Окна в доме горели янтарным светом, а возле дома стоял ряд авто. Ангелина, выбравшись из машины, осмотрелась по сторонам. Все было так же, как и в прошлые разы. На улице заметно стало темнее и прохладнее за время их поездки, а улица приобрела синеватый оттенок. Отец вышел из машины ещё раньше Гелы, чтобы переговорить с такими же новоприбывшими гостями, которые ещё не зашли в дом. Мать, немного погодя, тоже вышла следом, и, окинув дочь взглядом критика, шепнула: — Веди себя прилично, не смей меня позорить. Гела заметно насупилась и посмотрела на асфальт. Ей казалось, будто ее здесь быть не должно и что она, среди всех этих господ, абсолютно чужая. У нее засосало под ложечкой, а взгляд потупился. Слова матери будто ударили ей по голове булыжником. Было неприятно, хоть и привычно. Ангелина понимала, что чувствовала себя по-настоящему как дома где угодно, кроме дома, когда рядом нет ее семьи и приближенных к ней. От взгляда Инги веяло промозглым холодом, а руки без перчаток начинали замерзать. Гела поежилась и посмотрела на отца, ведущего светскую беседу с немолодой парой. — Вернётся, зайдём все вместе, — прокомментировала Инга, скрещивая руки на груди. — И ещё: много не болтай сегодня, ты меня поняла? — Я знаю, — отрезала Ангелина, готовая топать ногами от бессилия. — Ты мне это каждый раз говоришь. — Не огрызайся, Лина, — мать плотно сжала губы, что не будь на них слоя помады, они стали бы белее мела. — Дома тебя ждёт разговор. Гела промолчала. Ее начало раздражать абсолютно все: ее идиотская прическа со шпильками с белыми бусинами, обращение матери, холод, жёлтые окна, разговоры людей вокруг. Хотелось провалиться под землю и раствориться, став частью почвы. Вскоре вернулся Дмитрий Эрастович, он был в хорошим расположении духа, в отличие от жены и дочери. Он взял госпожу Вальц под руку и они начали подниматься по лестнице. Сзади них, карманной собачкой, шла, оскорблённая Ангелина. Ей предстоял очередной пустой вечер, когда нужно было мило улыбаться и со всеми любезничать. Радовало только то, что не пришлось играть, иначе бы праздник в доме Винницких стал бы похож на средневековую пытку, перенесенную на эмоциональный план. Ангелина сняла с себя плащ и повесила его на вешалку в прихожей. В доме Евгения Артуровича пахло смесью разномастных духов, которые при смешении создавали непонятную какофонию, запахом сладостей со стола и цветов, подаренных Анне. Играла расслабляющая музыка, были слышны голоса. У входа их встретил высокий молодой человек, чрезвычайно похожий лицом на Винницкого, поэтому теперь у Гелы не оставалось сомнений о том, что это был его сын. У молодого человека были правильные черты лица, а облачён он был в кофейного цвета брючный костюм. — Добрый вечер, — поздоровался он, сдержанно и мягко улыбаясь. Ангелина замечала в нем явно выученное очарование, которому для молодого человека цена была непомерно высока и беспощадна. — Здравствуй, Филипп, — поздоровался в ответ Дмитрий Эрастович. Они пожали друг другу руки. — Добрый вечер, — коротко и аскетично ответила мать, улыбаясь одними глазами. Ее тонкая рука поднялась и тут же была поцелована младшим Винницким. — Здравствуйте, — растерянно бросила Гела, скрещивая руки на груди. Филипп посмотрел на неё без интереса, чему Ангелина искренне была рада. — Проходите в зал, почти все уже собрались, — пригласил он, указывая рукой вдоль коридора. Идти туда совершенно не хотелось, но это сделать было нужно. Ангелина плелась по, приглушенно освещенному, коридору вслед за родителями, и чем дальше она подходила к нужной комнате, тем громче звучала музыка. Войдя, она сразу же увидела фигуру в кремовом платье, окружённую людьми со всех сторон. В этой толпе не было ни одного их ровесника, что сразу же бросалось в глаза. Девушка была высокой шатенкой с длинными, собранными в изящную прическу, волосами. Черты ее миловидного лица очаровательно менялись, когда она улыбась или что-то говорила. Увидев ее, Ангелина на секунду остановилась в дверях, думая о том, как подойти к имениннице, не привлекая лишнего внимания. В отличие от нее, господин Орлов и госпожа Вальц, не стали тратиться на тактичные методики и просто подошли к толпе, тут же в нее вклинившись. Они поздравили Аню моментально и стали частью разговора настолько органичной, будто были там с самого начала. Гела смотрела на них завистливо и неловко, решаясь подойти. Ноги казались ватными, но она сделала первый шаг. — Здравствуй, Аня, — произнесла она слишком тихо и сипловато. Аня посмотрела нее и вежливо улыбнулась. — С днём рождения тебя. — Спасибо, Линочка, — именинница вдруг обняла ее и оставила ей на щеке след от розовой помады. Ангелину покоробило от этого обращения, но она не подала вида. — Я очень рада тебя видеть! — Я тебя тоже, — Гела, понимая, что на них сейчас смотрят абсолютно все, постараюсь улыбнуться, как можно естественнее, и заключить ее в объятия. Хотелось уйти, громко хлопнув дверью. Желания оставаться там не было, но вместо этого нужно было имитировать радость пребывания среди таких замечательных едва знакомых людей. Девушки отстранились друг от друга и взялись за руки. По жестам Ани показалось, что та тоже не хочет торчать среди гостей. — Прошу прощения, — произнесла торжественно Винницкая. Она умела врать и вести себя, как часть этого общества, куда лучше Гелы. — Мы вынуждены отлучиться с Линой ненадолго, и оставить вас одних. Вы не будете против? — Конечно, нет, — вежливо улыбаясь, разрешила Инга. — Благодарю, — Аня кивнула и сжала сильнее руку Ангелины. Они вышли из зала в гостиную и тут же поднялись по лестнице, быстро и молча, будто сбегали. Аня точно хотела о чем-то поговорить. Ангелина не очень горела желанием ее слушать, но понимала, что это было очень важной частью их солидарности, как двух, по-настоящему лишних в этом обществе, девушек. Они поднялись в комнату Анны и, как только дверь закрылась, та села на кровать и подозвала к себе Гелу, та устроилась рядом. Они в неловком молчании смотрели друг на друга: одна подбирая слова, вторая ожидая. — Как ты? — решила спросить первой Гела. Аня собрала руки в замок на коленях. — Устала, — коротко и ясно произнесла Винницкая. — Поскорее бы приехал мой парень, это становится невыносимо. — У тебя появился парень? — Да, — смущённо произнесла Аня. — Недавно. — Я за тебя рада, — как можно радостнее попыталась произнести Гела, скрещивая руки на груди. — Он классный, я вас познакомлю, — Аня внимательно посмотрела на знакомую и мягко улыбнулась, будто давала тем самым гарантию. — Буду рада. — Как твои дела? — Нормально, как раньше, — она вздохнула. — Играю, учусь, гуляю. Как всегда. — Понимаю, — пожала плечами Винницкая. Она откинулась на кровать. — У меня тоже все как всегда. Я устала. — То же самое, — Гела легла рядом. — Нас не слишком долго нет? — Никто и не заметит. Ты же знаешь, что свадьба важнее любви. — И похороны важнее покойника, — Ангелина грустно усмехнулась и прикрыла глаза. — Определенно, — подтвердила Аня. Они пролежали так ещё пару минут, после чего вернулись в зал. Людей стало чуть больше: среди них многие были на юбилее отца. Банкет уже начался, но некоторые, приехавшие недавно, искали именинницу, чтобы поздравить. Гела на какое-то время осталась одна. Она подошла к шведскому столу, на котором стояли разномастные пирожные и принялась их рассматривать. Корзиночки, эклеры, ягодное и фруктовое желе, аккуратные шоколадные пирожные — все это не слишком вызывало в ней желание угоститься, однако она все же взяла со стола одно и, почти не чувствуя вкуса, съела. Вокруг все суетились, явно чувствуя себя «своими», на фоне которых Ангелина была выброшенной на берег реки рыбой-фугу. — Лина! — позвали ее, но она толком не расслышала. — Лина! — повторили снова. Гела обернулась и увидела Аню. Она выглядела взволнованной. Ангелина вопросительно посмотрела на нее и скрестила руки на груди. — Что случилось? — Он приехал! Пошли знакомиться! Если бы Ангелина могла незаметно закатить глаза, она бы закатила их, будто хотела рассмотреть собственный мозг. Знакомиться с ее парнем желания не было с самого начала, как и с кем-либо ещё, но сегодня нельзя перечить желанию Винницкой. — Да? — переспросила она, пыталась изобразить интерес. — Пошли. Аня взяла ее за руку и повела в угол зала. Гела осмотрелась снова и сердце ее пропустило удар, заставляя желудок сжаться в комок. В той части помещения стоял Винницкий-Младший, а рядом с ним, весело и вольготно болтая, Стас. Что этот ублюдок забыл здесь? Это совершенно не его уровень, и быть здесь он мог только по приглашению кого-то из семьи Винницких. Неужели именно он и является возлюбленным Ани? Винницкая, конечно, особым умом никогда не блистала, но чтобы настолько… На этой мысли Гела осеклась: сама же попалась на его удочку, глупая. Разве не она сама себя винила в прошлом за глупость? Внутри стало неприятно от осознания собственной правоты и неправоты в то же время, и ещё более неприятно стало от того, что она встретила его здесь и, скорее всего, он устроит стандартный фирменный цирк, в чем, само собой, приятного мало. И без того отвратительный вечер грозит превратиться в шоу уродцев с элементами насилия. Ангелина резко остановилась, будто пораженная молнией, чем вызывала недоумение Анны. — Что случилось? Гела не ответила. Стас направился к ним. Ей казалось, что в этот момент она стала бледной, как стена, и такой же по-неживому холодной. Внутри стало тревожно. Видеть его здесь? Это действительно какой-то тайный круг Ада, который Данте забыл описать. Захотелось не просто уйти, а превратиться в ядовитый дым и им же испариться, оседая на дорогую мебель, посуду и люстры. Захотелось исчезнуть самой и утащить за собой этого мерзкого подлеца. Внутри Гелы проснулся такой гнев и обида, что руки похолодели, а зубы, ещё немного, и начнут скрипеть, портя эмаль. — Познакомься, — сказала слащаво-приторным голосом Аня, после того, как Станислав ее поцеловал в щеку. — Это Лина, моя подруга. — Она твоя подруга? — он поднял одну бровь, окинув оценивающе Ангелину, которая могла только раздраженно на них смотреть. — А мы уже знакомы. — Правда? — Аня рассмеялась, прикрыв напомаженный рот рукой. — Вот здорово, я и не знала… — Да, мы с ним знакомы, — Гела оскалилась и произнесла это громко чеканя, приложив все силы, чтобы не выдать своего состояния. — Мы одноклассники. Стас обнял Аню за плечи и поцеловал в висок. Геле захотелось плеваться кислотой, до того стало мерзко от сладости. И этот подонок говорил, что любовь нужно заслужить? Чем ты заслужил любовь Ани? Чем она лучше нее, Гелы? Обида поднялась комом к горлу, а вместе с ней и жгучее ироничностью знание, с кем эта бестолковая связалась и чем это для нее чревато. — Ох, так вы друг друга знаете лучше, чем я думала, — Аня глупо улыбнулась и прижалась к нему спиной, словно обозначала их липучее единство. — Не поверишь, насколько, — Стас неприятно улыбнулся. Захотелось стереть эту улыбку крупным наждаком с его симпатичного личика. — Определенно, — Гела надеялась, что сейчас мило улыбается, а не смотрит на них, будто всерьез собирается исполнить задуманное. — Вы так отлично смотритесь. — Спасибо, — отозвался Стас, откидывая волосы Винницкой назад с той заботой, которую проявляют к старинным фарфоровым куклам. — Все благодаря тому, что Анечка достойнейшая из всех девушек. — Ты мне льстишь, — она смущённо улыбнулась и обняла его за шею. Ангелину затошнило от всего этого. Она прекрасно понимала, почему он использовал именно это слово: хотел подчеркнуть, что она, Ангелина Орлова, не достойна, и что рядом с его благодородием может быть только самая-самая, вроде Анны, мать ее в гробу, Винницкой. Только вопрос в том, чем Аня достойнее? Чем лучше? Какие милости и слащавости. Какое лицемерие и тупость. Какое отчаяние и обида. Какой он ненастоящий, и какая она идиотка! Самовлюблённый, мерзкий выродок, играющий с чувствами других, чтобы тешить свое хрупкое королевское эго. Хотелось плакать, но глаза были сухими, а в груди образовался вакуум из тревоги и боли. Такой внутренней боли, которую лучше вырвать вместе с ненавистным органом, чем корчиться, извиваясь подобно ужу на раскаленной сковороде. Эту тупую нарастающую боль, возникшую из-за несовершенной израненной души, терпеть молча нельзя, никто бы не смог. Хотелось выть, вывернуть себя наизнанку, пронзить мечами и утопить в слезах. Было настолько тяжело и мерзко, что на языке выступила горечь, как от принятого лекарства. Единственный верный и проверенный способ избавиться от моральной боли — причинить себе настоящую. Она решила найти нож и, спрятавшись где-нибудь, нанести себе пару небольших ран. В этот момент Ангелина искренне радовалась длине рукавов своего платья. Гела осматривала все вокруг, ища что-то острое, сначала стол с закусками, потом стол с напитками, а после снова взглянула на стол с пирожными. Ничего: ни вилок, ни штопоров, ни, тем более, ножей. Тем временем тревога нарастала, воздуха в груди становилось совсем мало, а желание кричать никуда не девалось. Нужно было уходить, и срочно, если она не собиралась прямо сейчас, при всех, поддаться эмоциям. Геле нельзя было их показать перед людьми, чтобы не подвести мать, и тем более не стать уязвимой перед Стасом. Ангелина должна быть сильной. Обязана. Она посмотрела на Аню, обжимавшуюся со Стасом, потом нашла в толпе родителей, увлеченно болтающих с Винницкими, и поняла, что сейчас лучше всего выйти из дома. Ангелина медленно, будто просто ходила по залу, как все гости, вышла в коридор, где, закрыв рот ладонью ускорила шаг. Сердце бешено билось, а ноги будто переставали слушаться, тревога накатывала все сильнее поглощая её изнутри. Она понимала, что сейчас лучшим решением будет оказаться на террасе и постараться успокоиться. Гела не накинула на себя плащ, когда бежала, путаясь в полах платья, поэтому, оказавшись на улице, ощутила леденящий холод. Чем дальше она уходила от зала, тем тише становилось, а на террасе звуки полностью стихли. Был слышен слабый звук ветра и сирена вдалеке. Теперь, в темноте улицы она наконец-то смогла вдохнуть полной грудью. — Сука, — выругалась она под нос, осознав, что тревога никуда не делась, а только холод стал ощутимым. Она подошла к резной балюстраде и оперлась, выглядывая в сад. — Да пропади все пропадом! — Добрый вечер, — произнес знакомый голос неподалеку. Гела с ужасом поняла, что не одна, и что ее кто-то застал в таком виде и, более того, слышал её ругань. Оставалось надеяться, что матери и отцу за это не выскажут. Ангелина обернулась и увидела темный силуэт с оранжевой точкой зажженной сигареты. Гела испугалась и приблизила тем самым срыв. Нужно было куда-то спрятаться, исчезнуть, провалиться сквозь землю, чтобы Журавлёв ее не увидел такой. — Здравствуйте, Глеб, — вместо этого почти прошептала она. Журавлёв подошёл поближе и теперь в полумраке его можно было рассмотреть. На нем был старомодный винтажный фрак, поверх которого был накинут тот самый серый плащ, его волосы были аккуратно собраны сзади. Гела, увидев у него сигарету, поняла, что это неплохая возможность исполнить изначальный план. Глеб смотрел на нее серьезно и внимательно, но узнать, что означал этот взгляд было невозможно. — Все в порядке? — спросил он, голос звучал холодно и равнодушно. Она понимала, что если сейчас выдаст себя, то беды не миновать, но внутри было так тяжело и больно, что она едва держалась. — Гела, вы выглядите бледной. — Все в порядке, — ответила она тихо, голос дрожал не то от холода, не то от внезапно накативших слез, которые никак не хотели пролиться, затопив щеки черными реками с солью. — Я могу попросить у вас сигарету? — Не думал, что вы разделяете эту привычку, — искренне удивился Журавлёв, но всё-таки достал из пачки одну, и протянул ее вместе с зажигалкой. — Прошу. — Благодарю, — она тут же вставила протянутую сигарету в губы. Раздался щелчок, но сигарета так не зажглась. Гела поднесла руку к пламени и, едва хотела его коснуться, как Глеб выбил из ее рук зажигалку, та со звонким стуком упала на пол. Звук от ее падения был слишком громким в сравнении со всем остальным и неприятно резал уши. Рука Журавлёва оказалась на Гелином запястье, придерживая его. Вторая свободна, вероятно, он бросил сигарету, в момент, когда предотвращал ожог. Глаза его округлились в удивлении. Ангелина чувствовала тепло его кожи и силу, с которой он сжимал ее руку, она смотрела на его благородное изящное лицо, застывшее в холодном подобии ужаса, но она не чувствовала значение своего поступка, не понимала всего до конца. — Что с вами? — ещё раз спросил Глеб, не отпуская ее руку и обеспокоенно глядя в глаза. От этого взгляда ей стало не по себе. Казалось, что, даже если она захочет обмануть его, у нее не выйдет, но и сказать ей было нечего, поэтому Ангелина стояла перед ним, замерев, подобно статуе, и чувствуя, что по ее щеке наконец пролилась теплая слеза. — Простите меня, — прошептала Ангелина, доставая изо рта сигарету свободной рукой. Она протянула ее назад, но Журавлёв не отреагировал. — Как вы себя чувствуете? — он наконец отпустил ее запястье и взгляд стал снова холодным, хоть и сохранил частичку былого беспокойства. Гела промолчала. Плечи ее затряслись рыдании, она бросила на пол незаженную сигарету и закрыла лицо руками. Слезы текли сильным потоком, который не смел прекращаться, будто все они были невыплаканными за все это долгое время подавления, а теперь плотину наконец прорвало. Чертов человеческий фактор, чёртовы эмоции, чертова ее дурость. Она ненавидела свои слезы и свою слабость, но сейчас ничего не могла с этим всем поделать. Глеб смотрел на нее внимательно, губы его дрогнули, но ни одно слово с них не слетело. Он молча снял со своих плеч плащ и накинул его на Ангелину. Та открыла свое лицо и взглянула на него. Журавлев был схожим одновременно и с прекрасным мраморным изваянием, и с ангелом, словно бы призванным укрыть своими крыльями ее от бед. Слезы продолжали катиться по щекам, но становилось немного легче от того, что они пролились. — Вы не против пройти со мной до скамейки в саду? — спросил Глеб шепотом, голос его звучал непривычно мягко. Он понимал, он действительно понимал, что нужно было Ангелине. Гела кивнула в знак согласия. Глеб наклонился, поднял зажигалку и брошенную сигарету, моментально убрал их во внутренний кармашек фрака. Они спустились по лестнице, а после он направился сторону высоких кустов, где стояла влажная и холодная скамейка из камня. Они присели и смотрели друг на друга, не решаясь говорить. Ангелина малость успокоилась, но плечи все ещё дрожали. Она зарылась в его плащ поглубже и заметила, что чужая вещь пахнет терпковатым табачным дымом, сыростью и чем-то ещё, что она не смогла разобрать. Журавлёв вдруг отвернулся и опустил голову, словно раздумывал, что сейчас лучше сказать или сделать. Он вдруг стал таким печальным, и при том невероятно живым и чувственным. Гела ощутила, что тревожность начинает постепенно покидать ее тело, сменяясь на что-то щемящее в груди. — Когда я был маленьким, — вдруг тихо произнес он, не глядя на нее. — Я часто на все лето приезжал к своей бабушке. В ее доме был сад, — он поднял голову и посмотрел ей в глаза. Гела поежилась и потупила взор. — Но не такой, раза в три больше. Там была такая же скамейка, она стояла под кустом вишни. Я часто сидел на той скамейке с бабушкой. — Ангелина не знала, как на это отреагировать, просто молча слушала. Она наконец посмотрела на Журавлёва. Глеб печально улыбнулся и спросил: — Вы не замёрзли? — Нет. — Как вы себя чувствуете? — Мне пусто, — поколебавшись с секунду, ответила она. Ком отступил от горла, но на глаза навернулись новые слезы. — Мне так пусто, будто в этом мире больше никого не осталось, да и я сама совсем скоро исчезну. — она впилась ногтями в кожу на своих руках. — Я ненавижу себя… я ненавижу себя. Я ненавижу себя! — Вы не одна, Гела, — тон его голоса был холоден, но ему хотелось верить. — Как минимум, сейчас с вами я. Может быть, вы расскажете мне, что случилось? — Вам правда интересно? — она печально усмехнулась сквозь слезы. Журавлёв это заметил и обиженно свёл брови к переносице. — Мне кажется, мои проблемы вам не нужны. — Они и вам не очень нужны, — подметил Глеб, собирая руки в замок. — Но, возможно, выговорившись мне, вам станет хоть немного легче. — Зачем вам это? — Это нужно не мне, Гела, это нужно вам, — он мягко и иронично улыбнулся. — Но, если вы хотите, я могу вас оставить. — Нет, — ей действительно не хотелось, чтобы Глеб ушел, но при этом ей не хотелось, чтобы кто-то ее видел слабой и в слезах, но он уже не видел и именно ему почему-то хотелось верить. — Останетесь, пожалуйста. — Хорошо. Она какое-то время смотрела перед собой, пытаясь подбирать слова, взгляд её блуждал от дорожки к кустам, с кустов к забору, и так по кругу. Потом Гела посмотрела на Журавлёва и поняла, что он действительно ждёт ее рассказа. Он внимательно смотрел на нее и перебирал пальцы. В голове совершенно не было никаких формулировок или желания хоть что-то вымолвить, губы тряслись, будто хотели все же что-то сказать, но говорить было совершено нечего, а глаза начинали болезненно высыхать. Глеб рассматривал ее лицо, сохраняя свое обычное равнодушное спокойствие античного изваяния. Как же он был красив. — Я не могу, — прошептала Ангелина, царапая ногтями свои руки, спрятанные под чужим плащом. — Попробуйте иначе, — предложил он неожиданно. — Люди многое не могут говорить вслух по разным причинам, но иногда это и не обязательно. — Глеб слегка приподнял свою изящную бровь и на долю секунду усмехнулся. — Вы музыкант, Гела, попробуете говорить не словами. — Что вы имеете в виду? — Вы когда-нибудь писали музыку? — он мягко улыбнулся и посмотрел ей в глаза. Ангелине в этот момент показалось, что от Журавлёва начало исходить странное сияние, озаряющее ещё пару десятков сантиметров вокруг него. — Так вы сможете передать куда больше чувств, чем в разговоре. — Я пыталась когда-то сочинять, но у меня ничего не вышло, — она опустила голову и произнесла это тихо, стыдясь собственных слов. — Мне сказали, что это нелепо. — Сказали бы они такое Моцарту или ещё какому-нибудь творцу? Наверняка, поэтому не вздумайте бросать это дело. — он усмехнулся и поправил воротник рубашки. — Помните, быть уникальным в искусстве можно только творя, а не играя до последнего чужое. В этом и разница между художником и маляром. — взгляд Глеба смягчился и голос стал звучать чуточку выше: — Поэтому вам дан особый дар: переносить то, что чувствуете в музыку. Вам совершенно не обязательно говорить об этом словами. — Надеюсь, я не забуду об этом позднее, — Гела грустно усмехнулась и поправила волосы. — Но сейчас мне от этого не легче. — Как вы себя чувствуете? — Мне плохо, — она тяжко вздохнула, но слёз ее щеках больше не было. На душе уже было немного легче. Вдруг Ангелине стало стыдно за то, как нелепо и некрасиво она, должно быть, сейчас выглядит: с опухшими глазами, смазанным макияжем, а после того, что она едва не оставила себе на ладони ожог в качестве наказания, она, определенно, теперь казалась ему конченной истеричкой. Ее репутация была испорчена, хотя Глеб и не подал вида, что это так. Журавлёв отвернулся и посмотрел куда-то вдаль, щурясь, будто хотел что-то рассмотреть, он выглядел крайне задумчиво. Ангелина рассматривала его профиль в полумраке и понимала, что человек перед ней мало чем отличается от прочих, но всё-таки является особенным. Он не поднял шумиху, не начал учить ее жизни и ни разу не упрекнул. Глеб Журавлёв все понимал, это не могло не притягивать. Она испытывала благодарность и уважение к нему. — Глеб, — позвала она, сердце сжалось внутри, а во рту появилась неприятная сухость. — Да? — Журавлёв посмотрел на неё, все так же щурясь, в анфас он стал похожим на лиса. Появилось желание закрыться от этого взгляда, чтобы он не мог видеть ее жалкой и некрасивой. — Я забыла поблагодарить вас за цветы. Спасибо. — Вы прекрасно играете, — Глеб наклонил голову в бок и все так же внимательно на нее смотрел. — Я бы очень хотел услышать то, что вы сами сочините. Ангелина вдруг ощутила смущение и чувство того, что она не одна. В нее верили и ее уважали, ее поддержали прямо сейчас, когда это действительно необходимо. Внутри стало теплее, а тревога окончательно отпустила. На губах Гелы появилась улыбка — самая глупая, самая неконтролируемая и искренняя. Захотелось снова плакать, но не от боли, а от того, насколько ей сейчас стало легко. — Спасибо. — Вы уже авансом заручились мной в качестве слушателя. Наверное, я хотел бы, услышав вашу музыку, суметь вас понимать. — Вы себе не представляете, насколько я сейчас вам благодарна, — эта улыбка не хотела никуда деваться, Гела закрыла лицо руками, пытаясь согнать это его выражение. — На улице холодает, — он поднялся с места и протянул руку Ангелине. — Вы хотите вернуться на праздник? — Нет, если честно, — Гела покачала головой, но руку приняла. Ему хотелось доверять, будто старому другу, с которым вы знакомы многие годы. Казалось, что сегодняшним вечером только Журавлёв может ее спасти от светских гиен. — Я так и думал, — он на секунду ухмыльнулся и слегка сжал ее руку в своей. Гела встала и почувствовала, как к телу начала заметно приливать слабость. — С вами все в порядке? — Я устала, но мне придется досидеть. — Почему? — Меня не отпустят родители одну. — Скажите, что вам дурно, а я поеду с вами, — он выпустил ее руку из своей и прошел вперёд, к выходу из сада. — Со мной они должны вас отпустить. Неужели он решил ее сопровождать, пренебрегая этикетом? Хотя пренебрегает ли он им, помогая «даме в беде»? Едва ли. Не похоже, к тому же, что он так уж рад находиться на этой вечеринке лицемерия. Он шел вперёд нее уверенной, но не быстрой походкой. Гела осторожно ступала за ним, надеясь на то, что ее отпустят. Она не хотела утруждать Журавлёва, но при этом была не против его помощи. Глеб казался ей сегодня ангелом, по сравнению с прочими людьми здесь, но это не было поводом для того, чтобы она наглела. Они вернулись в дом вместе. В коридоре никого не было. Журавлёв элегантным жестом снял с плеч Ангелины свой плащ, и отправил его на вешалку. В приглушенном освещении Глеб казался ей каким-то нереальным. Ей вдруг показалось, что таких людей нет — он почему-то оказался в нужном месте в нужное время, повел себя так, что это в самом деле, ее успокоило, а не довело до ещё более ужасного состояния. Он не казался Ангелине живым и существующим, похожим на большую часть людей. Журавлёв будто сошел со страниц идиотского любовного романа, которые она ненавидела, и начал подстраивать под себя ее жизнь, меняя в лучшую сторону. — Нужно найти Дмитрия Эрастовича, — произнес он шепотом, будто боялся, что их услышат. Глеб выглядел обеспокоенным. — Если отпрашиваться, то лучше у мамы, — она тоже прошептала, но не потому что так сделал Журавлёв, а потому что у нее не получалось говорить громче именно сейчас, даже если бы она захотела. Ангелина ощутила, как горят ее щеки и скрестила руки на груди. — Я не хочу, чтобы она ругалась. — Я не хочу показаться плохим мастером комплиментов, но вы выглядите действительно очень болезненно, — он провел рукой по лицу, а после пригладил свои, и без того как следует уложенные, волосы. Гела поняла — ему неловко. — Я не думаю, что есть смысл вас мучить дальше. Может, вам лучше подождать здесь, а я один с ними поговорю? — Нет, я пойду с вами, — Ангелина натянуто улыбнулась, желая показать, что с ней все в порядке. — Думаю, они должны удостовериться в том, что мне по-настоящему нездоровится. Глеб согласно кивнул и протянул ей руку, словно не хотел, чтобы они потерялись в толпе. Они медленно пошли в зал, где начали всматриваться в людей, разыскивая Орлова и Вальц. Они увидели их стоящими возле именинницы и что-то увлеченно слушающими. Рядом с Аней, ожидаемо, стоял Стас и что-то говорил. Винницкая смотрела на него с таким отвратительным обожанием, что казалось, будто на ее глаза надеты розовые контактные линзы. Гела поежилась от взгляда на них, но теперь ей было спокойнее — она была не одна. Журавлёв держал ее за руку крепко, шел немного впереди и выглядел крайне решительно. Ангелина надеялась на то, что рядом с ним сейчас не выглядит как собачка на выгуле. Ей на секунду показалось, что очень странным будет их такое появление. Она, явно заплаканная и болезненная, которую ведёт за руку сурового вида Глеб Журавлёв. Она что-то натворила и огребла? Нужно что-то придумать, чтобы выглядеть лучше. Нельзя появляться так при Стасе и других, но уже поздно. Их заметили и смотрели с явным интересом зрителей цирка. В голове появилась мысль о том, что родители, вероятно, будут ругаться дома из-за того, что она их опозорила и привлекла слишком много неправильного внимания к себе. Только сейчас это Ангелину не слишком пугало, ей действительно было нехорошо. — Прошу прощения, — произнес Журавлёв, обращаясь к Гелиному отцу. — Что-то случилось? — с опасением поинтересовалась, стоявшая рядом, Инга Вальц. Дмитрий Эрастович не успел среагировать. — Ангелине нездоровится, — Глеб произнес это таким тоном, будто она сейчас умрет на месте, но это было убедительно и произвело нужный эффект. Кажется, этот режиссер действительно мастер своего дела и знает, куда лучше надавить. — Мне кажется, у меня температура, — наконец-то сказала Гела. Температура у нее вряд-ли была, скорее небольшая слабость, но это должно быть убедительно. Стало неприятно от чужих взглядов. — Голова болит, и слабость в теле. Я могу уехать домой? Боюсь, я не досижу. — Может, стоит вызвать врача? — обеспокоенно обратилась Аня, но ее никто не слушал. — Нет, не стоит, думаю, мне пока что лучше просто уехать и не портить праздник. — Я, право, не знаю, — пожала плечами мать, она выглядела растерянной. — Уже поздно, а одной тебе ехать… Я же места себе не найду. — Я могу ее сопроводить, с вашего позволения, — вступил в нужный момент Глеб, он сжал Гелину руку сильнее. — Думаю, это не должно помешать вам продолжить поздравлять Анну с ее днём рождения. — Анечка, ты не будешь против? — спросила Инга у Винницкой. От ее тона Ангелине стало тошно, будто от запаха гниющих фруктов. — Мы останемся, а Лина уедет домой с господином Журавлёвым? — Инга, нашей дочери плохо, это не должно обсуждаться, — возмутился господин Орлов, всплеснув руками. — Глеб Николаевич, я вам доверяю, немедленно вызовите такси и поезжайте. — Благодарю, — Журавлёв коротко кивнул и направился к выходу, продолжая вести за собой Гелу, которая не успела и слова вымолвить. Присутствующие сверлили их взглядами. Вот уж скандал дома будет, мама родная! Инга не потерпит такого унижения со стороны мужа и начнет полемику, едва приехав домой. Ее заткнули при всех, выставив идиоткой. На самом деле, Ангелина была внутренне довольна такой выходкой отца, но так же понимала, что мать этого так просто и ей не оставит. Однако это того стоило. Едва оказавшись в коридоре, Глеб достал телефон и принялся вызывать такси. Гела нашла свой плащ на вешалке и тут же надела его. Мир начал казаться неразборчивым сном, ее немного трясло. Казалось, будто по телу ее гуляет ток, периодически бьющий ее в неожиданные места. Она смотрела на нервничающего Журавлёва, а в голове не было никаких мыслей. Хотелось упасть на кровать, не передаваясь, и уснуть. — Через десять минут будет здесь, — произнес он, тоже надев верхнюю одежду. За ними никто не пошел. Всем было все равно на нее, но не на то, как она появилась, с кем и по какой причине, Гела была в этом уверена. Это будет интересный повод для сплетен, хоть мать и будет потом носиться с ними и устраивать акты осуждения и упрекания. Ангелина ненавидела праздники и людей вокруг именно из-за этого. Она ненавидела их лицемерие и равнодушие, но сейчас она готова была молиться на Журавлёва, который вытащил ее оттуда, не позволил никак себе навредить, и не оставил ей шансов для того, чтобы оправдываться перед ними. Все складывалось так, как должно было. Она понимала это только когда задавалась вопросом о последствиях. Глеб оперся на стену рядом с ней и закрыл глаза. — Вы тоже устали? — поинтересовалась Гела, глядя на его лицо. — Не представляете себе, насколько, — он вздохнул, но глаза не открыл. — Будто я проживаю не третий десяток, а сотый. — Вы отлично сохранились для сотого, — она улыбнулась, но тут же подавила улыбку. Глеб открыл глаза и смерил ее недоуменным взглядом. Ангелина осеклась и попыталась исправить ситуацию: — Надеюсь, вы сегодня сможете отдохнуть. — Если повезет, — Журавлёв ответил серьезно, сведя брови к переносице. Она так и не поняла, что значила такая его реакция, но притворилась, что все в порядке. — Выйдем на улицу? — Да. На террасе стало еще темнее, а холод ощущался ещё явственнее. Ангелина зарылась в свой плащ и поежилась. Журавлёв что-то листал в своем телефоне, а после посмотрел на машину с включенными фарами, ехавшую в сторону их дома. — Кажется, оно, — он быстро спустился по лестнице и обернулся к Ангелине. — Вы как? — Нормально, — она спустилась за ним, убирая руки в карманы. Машина, приехавшая только что, действительно оказалась вызванным Глебом такси. Они разместились на заднем сидении и поехали. Повисла очень неловкая тишина. Даже таксист оказался молчаливым, что абсолютно противоречило законам этого мира. На фоне играла какая-то музыка сомнительного качества, которая, при смене песен про любовь, ничем не отличалась по тематике. Журавлёв смотрел то в окно, то на подопечную, почти дремлющую рядом. Никто не решался говорить. Вечер был ужасным и прекрасным одновременно. Было неловко, но при этом все складывалось своим чередом, будто было прописано в каком-то странном алгоритме. Наконец машина остановилась и они вышли. Глеб довел Гелу до ворот. — Вы можете стать моим другом? — вдруг спросила Гела. Вопрос звучал странно громко. Глеб на секунду задумался. — Да, полагаю, — медленно произнес ответ Журавлёв. — До свидания? — До встречи, — он кивнул самому себе и уже собрался уйти, как остановился и добавил: — Буду ждать, когда вы расскажете мне обо всем без слов. Ангелина улыбнулась ему и со скрипом открыла калитку. Журавлёв развернулся и быстрой походкой вернулся в такси. Гела смотрела ему вслед и делала вид, будто возится с замком. Она чувствовала себя впервые спокойно и защищенно, хотя бы на время, хотя бы до приезда родителей.