Нарядная Офелия текла через край;
Змеиный мёд, малиновый яд;
Резиновый трамвайчик, оцинкованный май;
Просроченный билетик на повторный сеанс.
Влюбленная Офелия плыла себе вдаль;
Сияла ночь, звенела земля;
Стремительно спешили, никого не таясь,
Часы в свою нелепую смешную страну.
Глеб шел по заученной за столько лет дорожке. Солнце светило ярко, но утренняя прохлада ощущалась кожей лица. Он шел и повторял действия, заученные до автоматизма, зная, где находится могила Веры, а где мамина и бабушкина. Журавлёв держал в руках букет белых гвоздик, предназначенных только одной из них — Вере. Он сходит с центральной дорожки кладбища и идёт по лабиринту из оград и надгробий. Походка его легка, а в голове слишком пусто, как и на сердце. В этом мире, наверное, нет худшего сочетания для человека, желающего быть по-настоящему живым, чем холод на сердце и пустота в разуме. Он часто думал и вспоминал о Вере, она не выходила у него из головы в последнее время постоянно, но он так редко приносил для нее цветы, что становилось стыдно. Сегодня он принесет ей большой букет, чтобы загладить вину. Он узнает нужную ограду, обходит ее и останавливается у могилы. Знакомый мраморный памятник, знакомая надпись, но совершенно чужой портрет. Глеб снова перечитывает выгравированную надпись «Кузнецова Вера Алексеевна», и с ужасом понимает, что не ошибся. Он действительно забыл ее черты лица. Журавлёв кладет букет на холмик и садится на скамейку рядом. «1994-2009». Ей было пятнадцать, когда она погибла, ему — семнадцать. Он впервые был влюблен, и, кажется, любовь эта продолжается до сих пор. Глеб тяжело вздыхает. Вот бы она была жива. Вот бы он снова мог к ней прикоснуться, рассказать о том, как сильно скучал, как ее не хватает, и как он перед ней виноват. Журавлёв смотрит на Верин портрет. Ее черты красивы, они знакомы, но при этом такие чужие, начавшие забываться. Глеб осторожно касается рукой холодного камня так, как когда-то касался ее плеч. Внутри становится больно и тяжело, будто его пронзило старинным мечом. На глаза наворачиваются слезы, губы дрожат. Он виноват, он так виноват… Он не заслужит прощения и через тысячу лет, не говоря о сотне. — Глеб, — слышит он сзади, кто-то опустил ему руку на плечо. Голос знакомый. Услышав его, Журавлёв вздрогнул всем телом от ужаса. Он оборачивается и видит перед собой Гелу, та ехидно ему улыбается и протягивает руки. Глебу становится по-настоящему страшно. Почему она так себя ведёт? Это похоже на обман… Он смотрит на Ангелину круглыми, как монеты, глазами. К горлу подступает ком. — Я так скучала, — произносит она, легко и ловко перепрыгивая через кладбищенскую ограду. — Боялась, что ты не придешь. Она останавливается перед ним и смотрит в его слезящиеся широко распахнутые глаза. Журавлёв отвечает ей с ужасом и удивлением. Что она здесь делает? Она ждала его? Стало мерзко и ещё больнее. Она не должна его видеть таким, и тем более оскорблять память Веры. В нем проснулась злость, раздражение, и такое презрение, что он бы жестоко придушил её прямо сейчас. — Прекратите меня трогать, — вместо этого говорит он громко, чеканя каждое слово, чтобы показать, насколько ему это все противно. От его голоса могильная тишина трескается по швам. Глеб в отвращении отбрасывает ее руку. — Ты не рад мне? — она искренне удивляется и гладит свое тонкое запястье. — Мне казалось, ты хотел меня видеть. — она садится прямо на холмик, рядом со свежим букетом и наклоняет голову так, чтобы длинные волосы открывали белый изгиб шеи. — Цветы мне принес, это так мило. — Вас? Ангелина, я… — начинает Журавлёв, но вдруг понимает кое-что и осекается, глядя на на надгробие. На портрете была не Вера, а Ангелина, хотя написано было имя Кузнецовой. Он переводит взгляд с портрета на девушку и с ужасом понимает свою ошибку. — Ангелина? — она печально улыбается и хмурится. — Ты настолько давно не видел меня, что забыл моё имя? — она откидывает волосы назад и проводит кончиком указательного пальца по носу, показывая тем самым, что ее лицо он точно знает. — Похоже, пора напомнить тебе о прошлом. Гела резко хватает его за руку и тянет на себя с такой силой, что Журавлёв не может противиться и падает прямо на могилу. Та оказывается вовсе не из твердой земли, Глеб проваливается в нее и понимает, что снова оказался в болоте. Во рту жижа, а на дно его тянет с той же страшной силой, что и опрокинуло на могилу. Он здесь совершенно один и никто ему не поможет. Глеб начинает вырываться, но понимает, что его перестало утягивать вниз, однако выбраться из болота он не сможет. Воздуха в лёгких становится все меньше, как и сил. Он пытается прорваться выше, но это едва ему удается. Журавлёв обречён. Грудь сдавливает, а тело становится чужим, похожим на тряпичную куклу, размякшим и пустым. Он обессиленно сдается и идёт ко дну. Резкий шумный вдох, громкий кашель. Глеб открывает влажные от слез глаза и начинает задыхаться. Он судорожно ловит ртом воздух, закрывая лицо руками. Лёгкие болят, а тело усталое и тяжелое. Кажется, что лучше бы он умер в том болоте из кошмаров, а не просыпался из раза в раз, отмучился, забылся и исчез. Но так нельзя. Нужно жить, нужно страдать, потому что только так можно очистить совесть. Успокоив кашель, Журавлёв откидывается на подушки и прикрывает глаза. Снова кошмар. Снова смерть. Снова болото. Когда это наконец-то прекратится? Чем дальше, тем страшнее становится этот фарс… Под боком раздается мурлыканье, но Глеб не открыл глаза, чтобы взглянуть на Мрака. Котенок залез на его грудь и сложился на ней клубочком. Журавлёв положил Мраку на голову свою руку и мурлыканье стало ещё громче. Прелестью того, что в его квартире появился кот, является то, что Мрак способен успокаивать после кошмаров и иногда вытягивать из них, садясь на спящего хозяина и начиная либо мять лапками его тело, либо мурлыкая. Погладив котенка, Журавлёв погрузился в новый пустой и беспокойный сон, который он не вспомнит утром.