Человеческий фактор

Сонные глаза ждут того, кто войдёт и зажгёт в них свет.

— Ты не достойна жить, — говорит мать, глядя ей в глаза холодным стеклянным взглядом. Гела хватает ее запястье, пытаясь вырваться из цепкой хватки. — Ты ничего не стоишь. Вырваться не получается, воздуха все меньше и меньше. Рука Инги сжимает горло дочери еще сильнее, будто хочет вырвать ей гортань. Злость, страх, презрение. Презрение, злость, отвращение. Ангелина не может вырваться, Ангелина не может сделать больно матери, но остановить поток страшных чувств в ее сторону уже нельзя. Гела закрывает глаза, ожидая дальнейших действий, но в голове все острее и ощутимее становится мысль о том, чтобы поменяться ролями. Ингу она презирала самой черной ненавистью, холодной и разрушительной. В матери она не видела ничего хорошего, ни единого проблеска света. Она хотела ей отомстить уже давно: опозорить, окунуть в грязь, разрушить внутри матери что-то важное, но идеи эти либо подавлялись, либо заменялись мыслями о побеге из этого ада. Как бы она хотела расцарапать лицо госпожи Вальц, как бы она хотела вырвать ей волосы и вывернуть руки, заставить эту суку рыдать самым жалким плачем. Довести ее до стонов боли, к которым она, плохая дочь, никогда не прислушается. Перед глазами вдруг появилась эта картина: бессильная и униженная мать лежит у нее в ногах и молит о пощаде. Как же приятна была эта жестокая картина. — Нет, мама, — с сухих обветренных губ Гелы вдруг доносится сдавленно и хрипло. Она впивается ногтями в руку матери с такой силой, что Инга не ожидает. Ангелина открывает глаза и понимает, что горло ее свободно. — Что ты делаешь? — успевает гневно и с толикой страха произнести мать перед тем, как Ангелина толкнет ее на пол. Каблук на дорогих туфлях матери ломается, та больно приземляется на спину. — Дрянная девка, совсем страх потеряла?! — И совесть тоже, мама. Гела накидывается на мать и хватает ее за волосы, а после за горло, сжимая его что есть силы. Мать начинает вырываться, царапая руку дочери, но боли Ангелина уже не ощущает. Только гнев, прорвавший плотину вины и стыда. Как желанно это отмщение. Вскоре Инга обмякает и перестает сопротивляться. Гела наконец убирает руки и начинает бить мать по щекам, чтобы та очнулась. — Просыпайся, мама, — говорит Ангелина, но Инга не открывает глаза. — Просыпайся, блять! Кому говорю?! Удар. Ещё один. Госпожа Вальц наконец приходит в себя. Зрелая красавица с красным лицом лежит на полу, ее шея изуродована огромным синяком от рук дочери. Взглянув в раскрасневшиеся и припухшие глаза матери, Ангелина ощущает новый прилив гнева. Она наносит новый удар, и ещё один, и ещё. Инга стонет от боли, на глаза ее наворачиваются слезы, но она ничего не произносит. — Я тебя ненавижу, — шипит Гела, снова сжимая материну шею. — Не-на-ви-жу! Вальц наконец отталкивает взбешенную дочь от себя и сворачивается на полу в позе эмбриона, будто так может закрыться. Ангелину это злит ещё сильнее. Она хватает с рабочего стола нож для бумаги и снова наклоняется к матери, хватая ее за волосы. — Ты себе не представляешь, как мне нравится эта картина, — со страшной улыбкой произносит Гела, касаясь остриём горла Инги. — Все в мире имеет свою цену, кажется? Я верну тебе часть долга, мама. — Верни мне долг — убейся, — отвечает Инга, тоже кривя разбитые губы в улыбку. — Такой, как ты, жить — землю только осквернять. Удар ножом. Кровь хлынула струёй, забрызгав Ангелину алым напором. Ещё удар. Инга корчится в мучениях, хрипя и захлебываясь. — Знай свое место, дрянь, — отчётливо, несмотря на сбитое дыхание и предсмертную агонию, произносит мать. Ангелина встаёт и смотрит на Вальц, лежащую в луже собственной крови. Ничего. Внутри ничего. Пусто и холодно. Минута осознания. Что же она натворила? Что же теперь будет? Она убила… Она сделала непоправимое… Матери больше нет. И ее не вернуть. Теперь ее накрыла волна паники. Гела хватается за салфетки, пытаясь стереть со своих рук кровь, но ничего не получается, она впустую марает их и оставляет красные следы вокруг. Черт, черт, черт. Что делать с телом? — Гела, — зовёт ее знакомый голос. — Что ты натворила?! Она оборачивается и видит перед собой отца. Он смотрит на нее глазами полными ужаса. Ангелина хочет подойти к нему и все объяснить, но останавливается, понимая, что ей нечего сказать. — Ты убила ее… ты убила свою мать! — Папа, я… — она падает к телу матери, пачкаясь в крови ещё сильнее. — Прости меня, прости! — Она ведь это заслужила, верно? — мягко произносит другой голос, но такой же знакомый. Ангелина поднимает голову и видит, что на месте, где только что стоял отец, находится Глеб. — Все прошло. Он спокоен, он пугающе спокоен, в этом есть что-то даже блаженное. Журавлев слегка наклоняется вперёд и подает ей руку. Гела протягивает свою окровавленную в ответ и, едва касается его, как понимает, что ее шеи касаются чьи-то холодные скользкие пальцы. Ангелина опускает взгляд вниз и осознает, что мать смотрит на нее своими остекленевшими глазами и душит. Она снова смотрит на Глеба. — Ты это заслужила, маленькая дрянь, — смеясь, произносит он, перед тем как черной дымкой исчезнуть. В этот момент она проваливается куда-то в бездну, захлебываясь собственным отчаянием и гневом. Если бы она могла дышать и ее горло не сжимали мертвые, но ещё теплые, пальцы, она бы закричала. Закричала так громко, как только может. Закричала, разрывая связки и криком разбивая стекло. Темнота. Секундное небытие. Вдох. Выдох. Снова вдох. Гела, будто выброшенная на сушу рыба, ловит ртом воздух. На лбу выступил холодный пот. Ангелина открывает глаза и видит знакомый зал, не более знакомый диван и тонкую полоску света со стороны коридора. Это был кошмар, но до чего же он был реальным! Как хорошо, что это был лишь сон. Она встаёт с постели и идёт в сторону кухни, где горит свет. За столом сидит Журавлев и курит. Он задумчиво смотрит на вошедшую и тушит окурок. — Кошмар? — спрашивает он, закуривая ещё одну сигарету. — Как вы узнали? — Гела садится на свое место, напротив. — Ты тяжело дышала и что-то говорила во сне, — Глеб растирает веки кончиками пальцев и снова затягивается. — Мне тоже снятся кошмары. — Как часто? — она подпирает подбородок рукой и жмурится от непривычного света. — Иногда, — он пожимает плечами и внимательно смотрит на Ангелину. — Что тебе снилось? Она молчит несколько секунд, думая, стоит ли сказать ему, но в итоге произносит: — Что я убиваю свою мать. — Так и думал, — он печально усмехается. — И как впечатления? — Столько гнева, столько ужаса… — Наверное, казалось там, что все взаправду? — Да, и это пугает больше всего, — она нервно сглатывает и впивается ногтями в запястье. — Я такая отвратительная… — С учётом того, что я видел, все в порядке, — Журавлев говорит мягко и спокойно, будто ему не плевать. — Твоя мать чудовище, не меньше. — Что ты видел? — Ангелина вздрагивает в удивлении и неосознанно хватается за горло. — То и видел, — он протягивает руку через весь стол и легонько касается ее шеи. — Синяки. Это ведь она тебе их оставила? — Мне казалось, я хорошо их прятала… — Несложно догадаться, — Журавлёв смотрит ей в глаза, все ещё не убирая руку. — Я увидел бинт, когда в последний раз приходил к вам домой. — Что ж, меня раскрыли, — она смущённо и по-дурацки улыбается, отстраняясь. Глеб убирает руку и снова затягивается дымом. Ангелина осторожно проводит рукой по месту, которого только что он касался. — Будешь снотворное? — он тушит второй окурок и собирает руки в замок. — Думаю, назад без него не усну. — Секунду. Он поднимается из-за стола, достает стеклянный флакон, потом набирает воду в стакан. Ангелина смотрит на него и в голове ее совершенно пусто. — Прошу, — Глеб ставит перед ней стакан, бутылек и кладет ложку. — Одной хватит.