Еще не поздно, нас уже двое;
За дверью воет, мы еще целы.
Над полем боя светит луна;
Скучно быть смелым.
Приглушенное шарканье шагов отражалось кратким послезвучием от потрескавшихся стен подъезда. Журавлев практически не слышал окружающий мир, погрузившись в свои мысли, унесшие его неприлично далеко от этого города, дел и людей. Он был пьян, оттого движения его были слегка угловаты, а поток рассуждений слишком отчётливо визуализирован. До его квартиры остался один лестничный пролет. Сейчас он придет домой, покормит кота и упадет на кровать, погружаясь в крепкий сбивчивый сон. Все так, как происходит обычно — вечер фильмов, коньяк и сон. Привычная лестница, привычные двери, стены, асфальт, привычные ноги и руки, привычный голос в голове. — Прошу прощения, — доносится голос с верхушки пролета. Гела. Что она здесь делает? Не важно, что она здесь делает, важнее то, что она пришла не самое удачное время. — Добрый вечер, — произносит он, выпрямляя спину и поднимая голову. Нужно сделать вид, будто этих бокалов коньяка не было. — Добрый вечер, — она поднимается со ступенек и спускается немного вниз. Они, должно быть, холодные, зря она на них сидела. — Я забыла попросить твой номер, поэтому не сказала, что приду и даже не спросила разрешения… — её голос слегка дрожит, она виновато опускает глаза. Она произносит это единым потоком, словно текст был заготовлен заранее. Сколько застенчивости, от которой мучительно начинает тянуть в груди. — Ещё и заявилась слишком поздно. Глеб проходит мимо, стараясь не смотреть ей в лицо, создать иллюзию своего спокойствия и холодности. Нужно как можно скорее зайти в квартиру и лечь спать, чтобы не наговорить лишнего и не показаться ей пьяницей. Она оборачивается к нему, напряжённая и растерянная. Что-то случилось, судя по всему. — Давно сидишь тут? — Журавлев вставляет ключ и открывает дверь. — Полтора часа, — отвечает Гела, поднимаясь к нему. — Замёрзла? — он пропускает ее вперёд себя. Отчего-то так привычно становится, будто она не была в его доме только один раз. — Немного, — она включает свет в прихожей. Глеб небрежно бросает на обувницу портфель и закрывает дверь. Наверное, следует спросить, зачем она пришла. Такое желание есть, но вместе с тем присутствует осознание, что он сейчас не очень в силах разбирать информацию, которая будет на него неизбежно вывалена. В голове пусто, лишь отдаленно маячит фоном неразборчивый ветер мыслей. Всё не о том, всё не о настоящем. — Как твои дела? — все равно спрашивает он, снимая с себя мокрое пальто. Был дождь. Он и не заметил, что попал под него. Снимая с себя шарф, Глеб коснулся волос — мокрые. Должно быть, он выглядит, как бездомный пёс, в этот момент. — Пока что все в порядке, — Ангелина отвечает тихо, голос звучит так мягко, что хочется спать ещё сильнее. Поскорее бы в постель. — Эти три дня была у Сони, своей подруги. Отец звонил в первый день часто, я не брала трубку. Матери плевать. — Почему ты так думаешь? — Если бы ей было не плевать на меня, она бы пересилила свои принципы и пошла на унижение своей королевской чести, — она произносит это ядовито, язвительно, но сколько же в этом детской обиды. Глеб усмехается. Бедная девочка, совсем лишена внимания и пытается теперь его получить. Теперь понятна причина ее ухода из дома. Не свобода, не спасение — ей нужно внимание. Внимание и любовь, которую она уже никогда не получит от родителей, оттого и пытается найти все это в других людях. — Резонное замечание, — подмечает Журавлев. Линолеум обдает холодом ступни. Тапочки он не стал искать, поэтому пошел, как есть, на кухню. — Отец все равно меня вернёт домой, — она идёт за ним и садится на свое место. — Один или два дня я ещё буду не дома, а после — всё. Бьюсь об заклад, заберёт меня посреди урока и устроит серьезный разговор. По итогу буду наказана самым жестоким образом, если мать меня не придушит на месте, не рассчитав силу, конечно. — У меня он о тебе не спрашивал, — Журавлев достает из холодильника кошачий корм и накладывает в миску. Тут же галопом из зала прибегает Мрак. — И не будет. Он тебя боится. — Неужели я настолько страшен? — он кривит губы в ухмылке и садится за стол, напротив нее. Не смотреть на нее, не смотреть, отвести взгляд на кота, на пол или в сторону окна, но не на неё. — Впрочем, не имеет значения. Что-то случилось у Сони? — Гости, — Гела смущённо опускает голову. Все ясно, хочет ночевать здесь. — Она не хочет, чтобы меня видели. Родители ее не против, но будет странно перед гостями. — Понятно, — голова тяжёлая, как же хочется в постель. Нужно ее выслушать, но так тяжело. — Пошли, отдам тебе своё одеяло. — Не стоит, я воспользуюсь пледом. До чего же по-хозяйски. Один раз тут была и уже ориентируется. Умная девочка, хитрая девочка. Без выбора девочка. Глеб щурится и смотрит на трапезничающего кота. — Я устала, — вдруг выдает она. Глеб наконец смотрит на неё, ожидая продолжения фразы. — Я устала от выяснения отношений. От пустоты. От того, что меня все это душит. И петля эта на моей шее все туже, туже, туже. Мне уже жаль, что эта петля не причиняет мне острой режущей боли. Журавлев на это молчит. Голова туго соображает. Кажется, она говорит об отчаянии, это плохое ощущение… Значит, нужно что-то ответить? Но что? Нет, нечего ответить. И ответ не нужен. Нужно утешение. Глеб молча встаёт из-за стола и достает из шкафа остатки коньяка. Он наливает их в два неуместных граненых стакана и оборачивается: Гела положила голову на стол и стеклянными глазами смотрит в пустоту. — Держи, — произносит Журавлев, протягивая коньяк. — Спасибо, — она выпрямляется, немного отпивает, а потом выпивает все залпом, чтобы не чувствовать вкуса. Глеб делает несколько глотков и отставляет в сторону. Говорить не хочется. Ничего не хочется. — Иногда мне кажется, что лучшим решением было бы просто исчезнуть, — она проводит указательным пальцем по кромке бокала. — Раствориться, сгинуть, будто меня и не было. — Умереть? — Нет, не умереть. Исчезнуть, это другое. — Да, разница всё-таки есть, — Глеб собирает руки в замок. — Знаешь, что такое одиночество? — Я большую часть времени одна, — Гела копирует этот его жест и выпрямляется, говоря это нехотя. — У нас дома не приняты откровения, объятия и прочее, поэтому приходится ходить с мыслями в голове. — А я вот совсем один, — он горько усмехается и допивает коньяк. — Уже давно один. Мама умерла, с отцом я не общаюсь. Других родственников я не знаю и знать не хочу. — Почему с отцом не общаешься? — Потому что он сволочь, — глаза затуманивают неприятные воспоминания. Он качает головой, отгоняя их и признавая, что все в прошлом. — Когда мне было четыре года, он бросил семью и ушел к другой женщине, перед этим два года изменял маме. — Отвратительно, — Гела касается его рук кончиками пальцев, осторожно. Пытается выразить сочувствие. Глеба это умиляет, он сначала слегка вздрагивает от неожиданности, а после поднимает глаза на собеседницу. — Он до того момента, как мама умерла, не объявлялся вовсе. Потом насчёт похорон справлялся и в правильного папашу начал играть — мерзость. — Ему было что-то нужно, ведь так? — В том и дело, что квартира мамина ему нужна была. Решил меня из-за нее под опеку взять. Не смог, бабушка меня почти отвоевала тогда. Настояла на том, чтобы квартира досталась мне, как восемнадцать будет. — А после он пропал? — Гела вздыхает и убирает руку, снова кладя голову на стол. — Мы нужны им только тогда, когда им что-то от нас нужно, — Журавлев приглаживает мокрые волосы назад. — Квартира всё-таки мне досталась. Отца с тех пор я не видел. — Есть ещё коньяк? — Нет, — Журавлев встаёт с места и убирает стаканы на мойку. — Жаль, — она обнимает себя за плечи. — Я могу попросить у тебя сигарету? — Снова хочешь заняться членовредительством? — Глеб выдавливает из себя усмешку и достает из кармана брюк пачку. — Очень смешно. Он кладет на стол сигарету и зажигалку. Гела берет пепельницу и закуривает. Непривычное зрелище. — Не знал, что ты куришь. — Когда паршиво только, — она смотрит, как дым поднимается к потолку и растворяется там, после чего опускает взгляд. Губы ее нерешительно подрагивают, будто она сомневается, стоит ли что-то сказать или нет. — Глеб, можно личный вопрос? — Какой? — он садится на свое место и тоже закуривает. — Как умерла твоя мама? В голове на секунду будто молния ударяет. Вопрос был ожидаем, но события того времени все ещё отдают болью в его памяти. — Инфаркт, — отвечает он как можно спокойнее, что-то внутри пропускает удар. — У нее были проблемы с сердцем. — Мне жаль, — она тушит окурок в пепельнице. Сказала так, будто этими словами можно что-то исправить. — Не хочешь есть? — Хочу спать. — Я тоже.