////
Вам когда-нибудь доводилось гулять по больнице после отбоя и пытаться остаться незамеченными? Джисону, между прочим, не привыкать. Он выбирается из своей постели около одиннадцати и делает это удивительно тихо для человека на коляске. Осматривается по сторонам в коридоре, чтобы случайно не наткнуться на дежурных медсестёр, и осторожно пробирается к лифту, чтобы спуститься на этаж ниже и найти там нужную палату. Хотелось бы Хану понять, как адекватно объяснить самому себе эти иррациональное поступки. Конечно, внутри него всё ещё живёт тот мальчик-бунтарь из средней школы, вечно выводящий взрослых на нервы, но какой же сильной должна быть мотивация, чтобы сейчас преодолеть весь этот путь с колотящимся сердцем и едва ли не жертвовать своей собственной головой ради… — Минхо? Ты спишь? — говорит он шёпотом. Парень лежит, подтянув к себе колени. Часть лица прячется в одеяле, глаза закрыты и от длинных ресниц выглядят точно тёмные полумесяцы, тело мягко вздымается от каждого вздоха, и Джисону вдруг начинает казаться, что этот парень очень походит на кота. Большого ласкового кота, которого хочется притянуть к себе, лечь рядом, обнять и потерять с концами счёт времени. Джисон, если честно, не понимает зачем он сюда приехал. Что двигало им, и почему изначально эта затея казалась хорошей. Просто почему-то, пока он лежал в постели и ждал от Ликса очередное сообщение, внутри у него загорелось странное и совершенно неожиданное желание выбраться на улицу ночью. Может, это манил свежий прохладный воздух из окна палаты, может ощущение страха быть пойманным за свои проказы и желание пустить по крови капли адреналина. Но гулять с Феликсом не хотелось: они и так провели вместе практически весь день. Наверное, поэтому он не придумал ничего лучше, чем спуститься в отделение онкологии и найти здесь спящего Минхо. Умилительно спящего. Ли Минхо, несмотря на всю свою отстранённость, притягивает. Он осторожный, медлительный, временами холодный — и это только то, что Хан успел заметить за те полтора разговора между ними. В его компании приятно находиться, приятно слушать его спокойный мелодичный голос и просто смотреть на него тоже приятно. Наверное, из-за таких правильных и одновременно необычных в сочетании черт лица, думает Джисон. Минхо на самом деле нельзя назвать потрясающе красивым или великолепным, если только смотреть со стороны. Да и сам о себе он всегда думал, как о самом обычном парне. Но Хану так совсем не кажется. Он осторожно подъезжает к постели, склоняя голову набок, и не отрывает от спящего взгляда. Губы подрагивают в незаметной для него самого улыбке, когда Хан тянется, чтобы коснуться чужого плеча. — Минхо, — вновь шепчет он и улыбается шире, когда тот наконец открывает глаза. Осматривается по сторонам немного потеряно, фокусируется на Джисоне, а затем с облегчением выдыхает. — Ты напугал меня, — говорит он, роняя голову обратно на подушку. — Я думал это кто-то из медсестёр. — Прости. Так ты всё-таки спишь. — Ну, уже не знаю, — отвечает Минхо с закрытыми глазами. Голос у него после сна такой умилительно хриплый и тягучий, так что Хан практически чувствует, как он растворяется в воздухе. — Что ты хотел? — Хотел предложить тебе прогуляться со мной. — Сейчас? Разве выход из палат после отбоя не запрещён? — парень тянет носом воздух и приподнимается на локтях. — Здесь вообще много что запрещено. Но знаешь, некоторые правила просто созданы, чтобы их нарушать, — Джисон подмигивает, заставляя всё ещё немного сонного Минхо тихо усмехнуться. Да уж, с ним не соскучишься. — Ну так, что скажешь? — Как ты собираешься пробраться на улицу незамеченным, мистер Нарушитель? Нас ведь сто процентов поймают, — он не отвечает на вопрос, но Джисон и без того понимает, что его слова означают «Да». — Поверь, я умею играть в шпиона намного лучше, чем ты можешь себе представить, — за время своего пребывания здесь, Джисон, кажется, и правда успел выучить все входы и выходы, поведение некоторых медсестёр и санитаров и время, когда лучше всего появляться в том или ином коридоре. Теперь это только играет ему на руку. Минхо поднимается с постели, накидывает на себя кофту и быстро шнурует кроссовки, пока Джисон выглядывает из палаты через щёлочку. Коридор кажется чистым — ни единой души. Ли мельком смотрится в зеркало, поправляя волосы, а затем подходит к Джисону практически вплотную и чуть нагибается над его головой, пытаясь тоже выглянуть в коридор. Но прежде, чем он успевает хоть что-то рассмотреть, раздаётся стук чужих шагов по плитке. Хан со скоростью света и как можно тише закрывает дверь, при этом откатываясь чуть вперёд и едва не наезжая Минхо на ногу. Тот цепляется за подлокотник кресла и неуклюже отходит назад, чтобы не упасть. Всё это происходит за пару секунд, и парни не замечают, как их лица оказываются буквально друг напротив друга в десятке сантиметров. Они смотрят друг другу в глаза со страхом и азартом, затаив дыхание. Джисон прикладывает к губам палец, а Ли в свою очередь зажимает рот ладонью, чтобы не рассмеяться. Да уж, в такой ситуации он ещё не оказывался. Когда шаги наконец стихают, а парни остаются полностью незамеченными, Хан вновь выглядывает «наружу». На этот раз ждёт полминуты: никто так и не появляется. Они тихо выходят из палаты. Джисон позволяет Минхо повезти себя, при этом точно наставник указывая нужное направление. Подобно настоящим шпионам они пробираются к лифту, а затем по коридору и сворачивают к нужному выходу со сломанной сигнализацией. Спокойно вздохнуть удаётся только тогда, когда дверь за ними мягко закрывается и парни наконец оказываются на свежей ночной улице. — Поверить не могу, что согласился на это, — усмехается Минхо, пихая руки в карманы спальных штанов. Хан самостоятельно спускается по пандусу и внутренне радуется тому, что у него всё же получилось добавить хмурому лицу парня каплю жизнерадостности. — Куда теперь? — Вся территория больницы в нашем распоряжении. Кроме центрального входа, конечно, там тусуется куча охраны, — после этого они медленно пускаются по прогулочной дорожке — такой же, по которой шли в прошлый раз. — Ну и как тебе первые дни в нашем чистилище? Познакомился с кем-нибудь ещё? — Нет, ты пока что единственный. А, и Феликс тоже, — Минхо кивает сам себе. — Я кроме моего лечащего врача и медсестёр в принципе больше ни с кем не разговариваю. — И правильно! Кроме нас с Ликсом круче здесь никого нет, — Джисон самодовольно качает головой. — Ладно, разве что Чонин. Он тут самый крутой. — Чонин? Это тот, что в коме лежит? — удивляется Ли так, будто он единственный, кто может знать об этом мальчике. — Ага. — Знаешь, в контексте его ситуации твои слова звучат как издёвка, — прыскает он. — Откуда ты его знаешь? Джисон невольно вспоминает тот день, когда вся больница только и говорила о тринадцатилетнем мальчике в коме — на данный момент он самый молодой в отделении интенсивной терапии. Про ситуацию с аварией жужжали из-за каждого угла, поэтому быть не в курсе было ну очень тяжело, несмотря на то, что Хан обычно сплетни не собирает. Такое количество разговоров, конечно, знатно подогрело интерес, а найти палату новоиспечённого пациента не составило никакого труда. Поэтому было бы странно, если б Джисон не знал, кто такой Чонин. — Ребёнок в коме — большая трагедия. О Чонине знают все. И все ему сочувствуют, — рассказывает он буднично. Минхо подмечает, что Джисон вообще много о чём говорит легко. То ли у него слишком хорошо подвешен язык, то ли отсутствует чувство стыда и осторожности — не ясно. Но черта эта не выглядит какой-то отталкивающей. Наверное, это наоборот как раз то, что ему сейчас нужно. Не будь Джисон самим собой, они бы сейчас шагали молча: из Минхо в последнее время и слова не вытянешь. — Иногда я захожу к нему поболтать ненадолго. Санитары говорят, что с людьми в коме необходимо много разговаривать. Может, это как-то помогает, не знаю, — пожимает плечами. В прошлый раз Минхо провёл у постели мальчика около получаса, рассказывая о себе и о том, как он здесь оказался. Поначалу было немного странно — будто говоришь сам с собой. Но потом перестаёшь думать о том, что тебе никто не отвечает, и начинаешь размышлять вслух. Немного напоминает сеанс у психолога, только наполненный самоанализом. Минхо соврёт, если скажет, что не соскучился по Чонину. Хоть тот и молчит, присутствие его в палате всё равно ощущается довольно явно. Может, именно поэтому Ян кажется ему таким хорошим собеседником. Потому что Чонин действительно умеет слушать. — Думаю, это помогает им цепляться за жизнь, — тихо произносит Минхо. — Тишина наоборот убивает… — даже живых людей, хочется добавить ему, но парень умалчивает. — Да, наверное. Грустно, что это единственное, чем мы можем ему помочь, — Джисон хмыкает. Какое-то время они идут молча, смотря по сторонам и впитывая в себя пробирающие до дрожи ночные звучания. Вскоре, когда они оказываются недалеко от детской площадки, Хан кивает на скамейку. — Остановимся? — Минхо кивает в ответ. Он усаживается и недолго смотрит на Джисона, стоящего прямо напротив. И всё же, думает он, необычно то, как Джисону удаётся сохранять такой оптимизм. Он точно человек-солнце, такой тёплый и манящий своей широкой улыбкой, звонким голосом и большими живыми глазами. Он не из тех, про кого скажешь «божественно красивый» или «идеальный», потому что внешний вид его больше напоминает мягкую игрушку с пухлыми щёчками и жидкими конечностями. Но в остальном Джисон кажется каким-то по-особенному обаятельным. Таким, что открыться ему не страшно и глупость сморозить не стыдно, потому что знаешь, что он поймёт тебя в любом случае. — Я рад, что ты согласился пойти со мной. Хотя всё же немного удивлён, — говорит вдруг Джисон, возвращая его к реальности. — Да? Почему? — Минхо отводит взгляд, только сейчас понимая, что всё это время бесстыдно пялился на чужое лицо. — Ну, не каждый согласится нарушать правила, когда только попадает в больницу. К тому же, не все доверяют какому-то парнише на коляске с первых секунд общения, — Хан пожимает плечами. Звучит довольно логично. И в обычной жизни Минхо скорее всего ни за что не согласился бы на такую авантюру, но здесь… Здесь и сейчас у них совершенно другая ситуация. — Наверное, у этих людей просто есть больше времени, чтобы выбирать, кому доверять, а кому нет, — хмыкает Минхо, и парень улавливает в его голосе нотку печали. Неудивительно, ночью ведь всегда так происходит, да? Почему-то именно тогда, когда заходит солнце, в груди зарождается желание делиться с людьми самыми сокровенными тайнами и самыми больными секретами. Так и теперь кажется, что всё, что они скажут, останется под покровом темноты, растворится в прохладном воздухе где-то под кронами высоких деревьев и никогда не всплывёт наружу. Но ведь они оба знают, что это ложь. Иллюзия, которой неумолимо хочется поддаться. Они запомнят всё. Каждое слово, каждую эмоцию, которую сегодня испытают, каждый неровный вдох и брошенный взгляд. Но никогда больше об этом не заговорят. Разве не так это всегда происходит? Джисон понимает без пояснений: «У меня этого времени нет» — вот, что говорит Минхо. И слова эти настораживают, но почему-то не пугают. В больнице такие мысли посещают каждого второго, вне зависимости от степени тяжести заболевания. Минхо, если быть честным, не выглядит как человек умирающий. У него будто всё будущее впереди, времени целый вагон и тележка в придачу. Он отличается от тех больных, лежащих в онкологии, которых Джисон видел до этого. И, может, именно поэтому он не воспринимает его слова настолько серьёзно, насколько мог бы. — Ты пациент онкологии, думаю, это нормально, что тебя посещают подобные мысли, — Минхо смотрит на него с некоторым непониманием, поэтому тот поясняет: — О том, что у тебя мало времени. От рака вылечивается гораздо больше людей, чем все думают. Минхо закусывает щёку изнутри. С самого начала своей болезни он перерыл все возможные интернет источники, перечитал уйму статей, прослушал несколько десятков историй от вылечившихся людей или их родственников, но легче от этого не стало. Одно дело слышать от другого человека о его борьбе, победе или поражении. А другое участвовать в этой борьбе самому. И иногда Минхо кажется, что он участвует в рукопашном против соперника с мечом. Неизвестно: проиграет или повезёт удрать с поля боя. — Лимфобластный лейкоз, — говорит он себе под нос. Хан вскидывает голову, переспрашивая: — Что? — Острый лимфобластный лейкоз. Так звучит мой диагноз. Рак крови по-другому, — Джисон не смотрит ему в глаза в этот момент, потому что ужасно боится встретить в них нечто, с чем ему не по силам справиться. С тем, с чем он не сможет помочь. Он лишь сухо сглатывает и кивает, мол понятно. А затем произносит в ответ: — Повреждение спинномозгового нерва вследствие травмы позвоночника. Это если вкратце. Чан объяснял более подробно, но я запомнил только самое важное. Вот так просто бывает обмениваться самыми тяжёлыми вещами друг с другом. Произнести вслух и выдохнуть. Минхо пусто смотрит на асфальт, пока Джисон перебирает пальцы. Оба чувствуют необходимость этого молчания. Странно, ведь больница кишит подобными диагнозами, здесь такими проблемами обмениваются в первую очередь, разве нет? Вот только сейчас этот момент ощущается острее и интимнее обычного обсуждения своих болячек. Будто они и правда делятся друг с другом чем-то сокровенным. — И это… навсегда? Инвалидное кресло? — осторожно интересуется Ли. Джисон тянет воздух через нос глубоко в лёгкие. — После операции всё срослось удачно, я был не удивлён, Бан Чан действительно гений в своей сфере, но… Из-за повреждённого нерва и долгого времени без нагрузок, мне нужна реабилитация, — он поднимает на Минхо глаза. — Длительная реабилитация. Родители и врачи уже предлагали, они не совсем пока опускают руки, поэтому я нахожусь под наблюдением. — Звучит неплохо, если после этого ты сможешь полностью восстановиться. — Да, но я пока что ни на что не согласился, — неохотно тянет Джисон, чуть отъезжая назад. У Минхо округляются глаза и брови вверх взлетают. Он не может поверить его словам. — Что? Почему? — возмущается он. Если бы ему предложили подобную возможность лечения вместо химиотерапии, да плевать, заняло бы это хоть десять лет, он бы согласился, не раздумывая. — А зачем? — усмехается через нос Джисон, а затем делает оборот на своём кресле как настоящий профессионал. — На коляске удобнее. Сам посуди, считай, свой личный транспорт. И ноги напрягать не надо, — он, очевидно, пытается шутить, вот только Минхо совсем не до смеха. — Ха-ха, очень смешно, — язвит он и смотрит хмуро. Джисон вздыхает и отставляет свой юмор в сторону. Кажется, сейчас для него не время. — Ладно… — он прокашливается и подъезжает ближе. — На самом деле, вероятность полной реабилитации в моём случае не больше пятнадцати процентов. А курс стоит громадных денег. Я не могу напрягать родителей и обнадёживать их с учётом того, что все эти старания и вложения могут пойти коту под хвост. — Но ведь это вложение в твоё здоровье! Разве не стоит хотя бы попробовать, если есть такой ша- — Минхо, — прерывает его Джисон, смотря прямо в глаза. В его собственных читается явная усталость. Хан грызёт себя этими размышлениями денно и нощно уже не первую неделю, метается точно меж двух огней и не знает, какую сторону выбрать. Минхо думает, что всё намного проще, чем кажется Джисону. Но тем не менее, он не имеет никакого права решать за него. Никто не имеет. — Давай не будем сейчас об этом, хорошо? Я не маленький, разберусь, — говорит он добродушно, и Ли громко вздыхает, как бы неохотно смиряясь. Он понимает: не в его руках жизнь и здоровье Джисона. Он ничем не сможет ему помочь, кроме как подтолкнуть в сторону правильного выбора. Но Минхо не знает ни о ситуации в его семье, ни о желаниях самого Джисона. Чёрт возьми, он ведь познакомился с ним всего пару дней назад! Они фактически ничего не значат друг для друга. Или по крайней мере не должны значить. Так почему его сердце полно альтруизма по отношению к этому мальчику на инвалидной коляске, который точно из вредности не хочет спасать самого себя? Почему Джисон в этот момент — в момент их тихого ночного разговора — кажется таким важным? Минхо его ещё совсем не знает, но почему-то не может избавиться от стойкого желания это исправить. Они сидят так, теряя счёт времени. Проходит, наверное, пара часов, за которые парни успевают поделиться друг с другом отрывками из своих прошлых жизней — тех, что были до того, как они попали в больницу. Минхо говорит о школе, о друзьях, с которыми уже давно не виделся, о небольшой, но уютной квартире в спальном районе, где проживает его семья, и где по ночам так же тихо, как здесь. Оказывается, что его любимые предметы это обществознание и химия — весьма странное сочетание, стоит признать. Первое, потому что «всегда интересно знать, как функционирует мир вокруг тебя», а второе, потому что в своё время попался хороший учитель. Минхо мельком упоминает, что, может, хотел бы стать учителем химии в будущем, чтобы быть таким же классным, доступно преподавать материал и чтобы дети его любили. Джисон, пока слушает всё это с нескрываемой улыбкой на лице, думает, что из Минхо вышел бы замечательный учитель химии. Хан в свою очередь рассказывает про старшего брата, уехавшего учиться в штаты, про большую пушистую собаку, которую родители завели ещё до его рождения и которую он любит всем сердцем, и про сноубординг, которым увлекался продолжительное время. Пожалуй, сноубординг — это единственное, по чему он действительно очень сильно скучает. Про школу он не упоминает, отмахиваясь, мол «там ничего интересного», а Минхо не решается спрашивать. Так и проходит время. Они пускаются обратно по той же дороге, когда стрелка часов переваливает за три ночи. Через пару часов начнёт светлеть, а в палаты всё ещё нужно пробраться незамеченными, несмотря на то, что уходить сейчас ужасно не хочется. Ощущение, что они только-только разговорились, только пришла нужная лёгкость и непринуждённость в общении, которую бывает так тяжело поймать. Возможно, если бы они встретились в другое время в другом месте, то проговорили бы всю ночь напролёт, а после созвонились бы и встретились ещё несколько раз, не пожалев о потраченном времени. Но сейчас не то время и не то место. Сейчас противиться — значит подставиться под возможный удар быть пойманными. Поэтому у парней не остаётся никакого другого выхода кроме как поддаться обстоятельствам. Обратно идут медленно. Джисон рассказывает про сорванный праздник в честь его десятого дня рождения и смеется, пока Минхо лишь сочувственно покачивает головой. — Это ещё полбеды! На следующий день оказалось, что я чем-то траванулся, — Ли морщится после этих слов. — До сих пор никто не знает, что это было, но я думаю, это всё торт! Мне изначально крем не понравился… Хан замолкает, когда замечает впереди чужой силуэт. Парни останавливаются, всматриваясь в рассеянную темноту, и хмурятся, когда удаётся наконец рассмотреть лицо незнакомца. Джисон узнаёт его почти сразу: вспоминает по рассказам возмущённого Феликса внешность «придурка-Хёнджина» и понимает, что именно он-то перед ними и стоит. Минхо в свою очередь в замешательстве рассматривает длинноногого парнишу и думает, как ему тоже удалось пробраться на улицу после отбоя. А самое главное зачем. Однако второй вопрос отпадает сам собой, стоит Хвану только рот открыть. — Здрасте, пацаны, сигаретки не найдётся? — спрашивает он, подходя ближе, и пихает руки в карманы серых спортивных штанов. Минхо щурится, точно пытается в нутро этому парню заглянуть. — Сорян, мы некурящие, — Хан пожимает плечами. — Хей, мне кажется, я тебя знаю, — произносит он без доли удивления, подъезжая практически вплотную к Хёнджину. — Хван Хёнджин, верно? Регбёр. — Регбист, — едко поправляет его тот. — Да, я. А что, про меня уже вся больница трещит что ли? — Джисон сдерживается, чтобы не прыснуть от его самонадеянности. — Нет, просто есть связи. Слушай, Хёнджин, — зовёт он, когда тот практически закатывает глаза и видимо собирается двинуться дальше, — разве на территории больницы не запрещено курить? Лицо у Хвана моментально каменеет. В этом месте столько правил, что башка лопнет, пока все запомнишь. Он здесь два дня от силы, а каждый таракан уже пытается его контролировать и считает должным напомнить, что он здесь буквально никто. Он оборачивается к Джисону, когда уже практически ровняется со стоящим поодаль Минхо и, изогнув брови, не менее ядовито отвечает: — Гулять после отбоя тоже запрещено, но я что-то не вижу, чтобы вы двое лежали в кроватках. — Как грозно, — вздыхает Джисон. Его явно веселит выводить этого парня из себя, вот только Минхо не может понять почему. — Хрен с вами, сам найду, — кидает напоследок Хёнджин перед тем как развернуться и окончательно зашагать прочь от них. Хан лишь негромко кричит ему вдогонку: — Приятно было познакомиться! Я Джисон, кстати, — но в ответ на свои дружелюбные слова получает лишь средний палец из-за напряжённой спины. Минхо поворачивается к Хану и смотрит с непониманием, пока тот вновь не пускается в путь и не произносит: — М-да, Феликс был прав, когда говорил, что этот чувак дико раздражающий. — Но ведь ты первый начал, — со смехом прыскает Минхо. — Считай это местью за Феликсово достоинство. В то время как парни тихо пробираются обратно в здание, стараясь никого не разбудить и не попасться, Хёнджин останавливается посреди дороги, смотря в телефон. Ему всю ночь не спится. Без сигарет ломит ужасно, и мысли никак не дают покоя. Никто в этой чёртовой больнице не даёт ему чётких ответов или даже приблизительных прогнозов относительно его здоровья. Ощущение, что его специально держат в неведении, лишь бы посильнее вывести на нервы. Он ищет на картах ближайший магазин, где можно было бы купить хотя бы самые дешёвые сигареты: хотя знает, что ему, несовершеннолетнему, вряд ли что-нибудь продадут. Да и из больницы выбираться разве что через забор — иначе охрана не выпустит. Хван не понимает, чем руководствовался, когда выбирался из постели посреди ночи: ему ужасно хотелось курить, и стены палаты слишком давили на голову, поэтому оставаться там было ну просто невыносимо. А теперь он здесь, стоит посреди дороги на тёмной тихой улице и предаётся размышлениям о том, как же ему жить дальше. Чувство, будто он реально находится в какой-то тюрьме, где получить можно за каждую оплошность, все «соседи» дикие и глупые, а персонал тебя просто ненавидит. По крайней мере через призму его восприятия всё выглядит именно так. Хёнджину тяжело. Он понимает, пока пялится в светящийся экран телефона, что до магазина он никак не доберётся. Да даже если бы добрался, все его попытки купить курево оказались бы тщетны. Но тяжело не совсем поэтому. Стоя здесь или лёжа в своей палате — не важно — он чувствует себя одиноким. Такого никогда не было, пока он учился в школе. Люди окружали его вниманием, друзья писали, приглашали на вечеринки. А теперь всё так резко изменилось. И Хван никак не может к этим изменениям привыкнуть. Он вздыхает, выключая телефон, и пытается смириться с мыслью, что теперь под предлогом «выходить подышать свежим воздухом» ему действительно придётся просто дышать воздухом. Не то чтобы это сильно помогает справиться со всем этим навалившимся дерьмом, но… по крайней мере это лучше, чем не дышать вообще ничем. С этой мыслью парень, поджав губы и обняв себя руками, пускается вперёд. Он обещает себе вернуться в палату через час, когда голова наконец перестанет гудеть, а помещение не будет казаться таким душным даже с приоткрытым окном. Всего час. Этого должно хватить, чтобы окончательно проветрить голову. Добравшись до своей палаты, Минхо разувается и тут же падает в кровать. Спать почти не хочется, лёгкие ещё полны свежего ночного воздуха, в крови пробегают капли адреналина, заставляющие щёки покрыться лёгким румянцем, а голова пуста и легка, как воздушный шарик. Он чувствует себя странно расслабленным и довольным, когда заворачивается в одеяло и греет холодные руки под подушкой. Плевать, что завтра подъём в девять часов, и он, возможно, совсем не выспится. Он нисколько не жалеет о сегодняшней ночи. «От рака вылечивается гораздо больше людей, чем все думают» Слова Джисона вспоминаются невольно. Сами всплывают в голове, точно ягоды в бочке с водой. И Минхо прикрывает глаза, пока думает о его взгляде в тот момент времени. Джисон действительно верит в то, что говорит. Он успел увидеть десятки больных раком за время своего пребывания здесь, и это, кажется, нисколько его не испугало. Обычно, когда люди узнают твой диагноз, они тут же начинают тебя жалеть. Тревожатся, что скажут или сделают что-то не так. Будто от одного неверного их выдоха ты можешь скончаться на месте. Некоторые плачут, некоторые напряжённо молчат, некоторые ищут информацию и думают о твоём заболевании часами. Но чаще всего, конечно, жалеют. «Такой молодой, как же так!» или «Какой ужас, надеюсь, ты справишься» обычно говорят они. Но это не помогает. Люди начинают видеть в тебе сплошную проблему. Для них ты превращаешься в человека с огромным мерцающим красным баннером «Раковый больной» и кучей стрелочек над головой. И даже когда ты просишь не акцентировать на этом внимание, они всё равно подсознательно продолжают видеть в тебе лишь диагноз. Твоя личность будто рассеивается, теряется среди врачебных терминов, анализов, результатов обследований. Ты — больше не ты. Ни для врачей, ни для друзей, ни для родителей. Но Джисон другой. Он не считает, что рак — синоним к слову смерть. Он не произносит этого вслух, но по интонации его становится понятно сразу: Хан верит, что Минхо сможет выкарабкаться. Трудно не признать, что это-таки придаёт немного сил. Минхо ведь уже давно смирился. Ему, если честно, почти всё равно, умрёт он или нет. Жить с лейкемией всё равно что согласиться на казнь. Это неизбежно и неотвратимо. Теперь тело решает за тебя: выжить или умереть. Единственное, что ты можешь сделать: попытаться помочь ему сделать выбор, принимая лекарства. Но ведь никто не даёт стопроцентного гаранта, что всё сработает. Да и вообще… С тех пор, как в твоей медкарте появляется пометка «Острый лимфобластный лейкоз», жизнь превращается в русскую рулетку. Некто выбирает пули. А ты лишь жмёшь на курок.////
Яркий экран телефона уже раздражает глаза. Хёнджин переворачивается на другой бок и обновляет ленту, наверное, в сотый раз. Сегодня у него были первые процедуры в качестве уколов со всеми необходимыми препаратами, и теперь он просто отлёживается в палате, от которой, если честно, уже тошнит. Он не соврал, когда сказал Феликсу, что здесь ужасно скучно. Когда из доступных развлечений у тебя только нагнетающие соцсети, тупые игры на смартфоне и прогулки вокруг больницы, трудно назвать это место концентрацией вселенского веселья. К тому же, подобная угнетающая атмосфера делает больницу ещё больше похожей на добровольную тюрьму. Хёнджин откидывает телефон и переворачивается на спину. Курить хочется безбожно. Настолько, что он готов жечь и вдыхать бумагу или жевать жжёные спички. Кажется, будто где-то внутри зудит от этого явного желания, которое он не в силах удовлетворить. Но хреново Хёнджину не только поэтому. За последние несколько часов он успел написать паре одноклассников, ребятам из команды, чтобы спросить, как у них дела на тренировках — сезон только начался, но Хван знает, что тренер уже гоняет их во всю — просмотреть и ответить на несколько историй — он ни за что сам себе не признается, но где-то в глубине души надеется, что из этого может получиться хоть немного стоящий диалог. Однако всё, что пришло ему в ответ не вызвало даже лёгкой улыбки. Одноклассники его сообщения даже не читали, ответы на истории остались в игноре с пометкой «пользователю Х нравится ваш ответ», а парни из команды, с которыми Хёнджин был так близок (или думал, что был), отвечали односложно и незаинтересованно. Хван в курсе — если родители рассказали всё тренеру, тот сказал парням, а дальше всё со стопроцентной вероятностью разошлось по всей школе. Не то чтобы Хёнджина волновало, что о нём подумают другие (по крайней мере так говорит его несгибаемое эго), просто его ужасно раздражает тот факт, что… никто не хочет поговорить с ним? Он не виделся с людьми уже около недели, всё это время переживая за своё будущее и — ого — за своё здоровье. Его состояние находилось в центре внимания как самого Хёнджина, так и его семьи. Он ведь буквально упал в обморок на глазах у всей команды и больше ни с кем из них не виделся. Неужели никого даже не интересует, ну… как он здесь? Как себя чувствует? Не скучно ли ему? Не страшно ли… И это волнение вместе с необъяснимым страхом и… обидой? Они переполняют его настолько, что хочется бить руками по постели, кидать подушку и кричать. Но Хёнджин лишь с невозмутимым видом складывает руки на груди и устремляет хмурый взгляд в потолок. Ну и плевать. Ну и не нужно ему ничего от них. Сами потом соскучатся и прибегут как миленькие. Конечно, куда ведь они без него, так? Он невольно вспоминает прошедшую ночь. Когда встретил тех двух парней на улице. А потом Феликса из столовой с его жгучим недружелюбным взглядом. И усмехается. Разве не странные эти ребята? Точно какие-то чудики, как и все остальные пациенты в этой больнице. Они, конечно, примерно его возраста и выглядят весьма безобидно. Но с ними определённо не о чем разговаривать. А Хёнджин терпеть их не может. Их напыщенность, развязанные острые языки, неодобрительные взгляды с насмешкой. И он определённо не должен думать о них прямо сейчас. Что они могут дать ему? Ничего, абсолютно… Хван с выдохом поднимается. Он оставляет телефон с ненавистными сообщениями на постели, а сам выходит из палаты и плетётся по коридору. Если честно, он без понятия, куда идёт — всяко лучше, чем сидеть и киснуть в одной комнате, выедая себе мозги. Хоть на людей живых посмотрит… ну или полуживых. Звучит грубо, но ему, в общем-то, плевать. Хёнджин не замечает, как оказывается у арки, ведущей в так называемую «Комнату отдыха» — помещение с креслами, низкими столиками и парочкой автоматов с кофе и снеками, куда обычно приходят родители, дожидающиеся своих детей с осмотров или операций, или пациенты, не желающие оставаться в палатах и проводить время с детишками в игровой. В общем и целом, выглядит уютно, замечает Хёнджин, когда заглядывает внутрь. Он осматривается по сторонам: коридор полупустой, на посту вдалеке никого нет. Зато он отчётливо видит высокую женщину с короткой тёмной стрижкой в белом халате. Она стоит и что-то очень серьёзно разъясняет мальчику напротив себя. Только спустя две долгие секунды Хёнджин понимает, что этот мальчик никто иной как Ли Феликс. А после, переведя взгляд внутрь комнаты отдыха он видит не только двух парней в очках, играющих в шахматы, но и подростка-колясочника — кажется, Джисона, — а ещё его друга: высокого молчаливого брюнета, сидящего в одном из кресел. Парень закусывает щёку изнутри, пока мечет взглядом от этих двоих к Феликсу и обратно. «С ними определённо не о чем разговаривать» — напоминает себе Хёнджин. Ему лучше уйти отсюда, чтобы они перестали мозолить глаза, лучше прогуляться где-нибудь в другом месте. Ведь с этими ребятами не может быть интересно. И кто они вообще такие, чтобы Хёнджин вдруг с ними общался? Неужто он совсем растерял чувство собственного достоинства? Он уже собирается сделать шаг назад, когда в очередной раз обращает взгляд на Феликса и вдруг сталкивается с ним глазами. Тот смотрит неоднозначно: с холодом и в то же время будто толкает его в плечо или в спину. Хёнджин останавливается. Ему кажется, что он буквально чувствует, как Феликс невербально называет его ссыклом, как он вот-вот рассмеётся и скажет, что от Хёнджина ничего другого и нельзя было ожидать. И поэтому он шагает внутрь. Пересекает арку, а затем и остаток комнаты, чтобы нагло подвинуть кресло к тем двоим оболтусам и плюхнуться в него. Джисон переводит на него вопросительный взгляд. Но вместо него голос подаёт второй: — Чего тебе? Опять сигареты ищешь? — У меня со слухом, вообще-то проблем нет. Я с первого раза понял, что нет у вас ни хрена, — он закидывает ногу на ногу, развалившись в кресле. Джисон щурится и смотрит на него выжидающе. — Зачем пришёл тогда? — спрашивает Минхо и не отводит от него глаз. Хёнджин покусывает нижнюю губу, не зная, как выкрутиться. Удивительно, раньше он был мастером во лжи. — Так-то эта комната не только вам принадлежит. Захотел и пришёл, — он складывает руки на груди. — Ага, и рядом с нами ты сел по той же причине. — Слушай, вам жалко что ли? Я может подружиться с вами хочу, а вы сразу… — Я понял, можно я пойду уже, — раздаётся у него за спиной нетерпеливо-раздражённый голос. Хван оборачивается, чтобы увидеть Феликса, привалившегося к косяку арки. Женщина в белом халате вновь подходит к нему и что-то тихо говорит. Тот лишь угрюмо кивает головой. Только когда Хёнджин поворачивается обратно, то видит, как глаза обоих парней уставлены в ту же сторону. Он прокашливается, перед тем как спросить: — С ним… что-то настолько серьёзное? Если честно, он не выглядит больным. — Прямо как ты, — отзывается Джисон. — И Минхо. Все мы тут на первый взгляд здоровее некуда, но ты никогда не можешь знать, что творится у человека внутри. Как в прямом, так и в переносном смысле. Поэтому тебе, друг мой, стоит научиться немного фильтровать базар, пока ты тут находишься, — произносит он строже обычного, когда они все отвлекаются от сцены с Феликсом. — Ты задел его в прошлый раз, между прочим. — Чем? Я ведь просто спрашивал, что с ним, — Хван пожимает плечами, вспоминая свои слова. — Чувак, у него анорексия. Ты хоть знаешь, что это такое? — Хан цокает языком и отпивает газировку из банки, которую до этого держал в руке. И слова его правда действуют укоряюще. Хёнджин не знает, что такое анорексия, он слышал об этом только из новостей и ленты в соцсетях — и всё это урывками. Он знает, что расстройства пищевого поведения это что-то о худых девочках, морящих себя голодом, диетах и прочей херне. Ничего глубже этого ему не доводилось изучать. — Так вот, лучше узнай и не задавай глупых вопросов, — говорит Джисон, когда понимает, что ответ на его вопрос: «нет». — А это… эта женщина, получается, его лечащий врач? — спрашивает он, когда заглядывает себе за плечо и видит, как та кладёт Феликсу ладонь на плечо. Джисон хмыкает. — Это его тётя. С лечащим врачом и персоналом он более дружелюбный. Хёнджин тянет воздух через нос и смачивает пересохшие губы. Внутренне делает себе заметку погуглить, что значит эта ваша анорексия. — Ладно, а… у вас двоих что? Сами сказали, мы все тут похожи на здоровых. Минхо передёргивает плечами и поначалу сверяет Хвана, явно поумерившего свой пыл, недоверчивым взглядом. А после вздыхает и говорит тихо: — Онкология, рак крови, — коротко и ясно, но Хёнджин даже не находится, что на это ответить. Только кивает и опускает глаза куда-то вниз. По рукам, почему-то, пробегает быстрый табун мурашек и исчезает так же незаметно. Вряд ли он может сказать что-то кроме «ого» или «хреново», поэтому предпочитает промолчать. Только спустя пару секунд тишины поднимает на Джисона глаза. Тот смотрит невозмутимо, почти как Феликс, но с большей насмешкой. — А ты угадай, — выдаёт он. Хёнджин переводит взгляд на инвалидную коляску и решает и здесь дальше не расспрашивать. Всё предельно понятно. Как парень в этой коляске оказался — это уже явно другая история. Он кивает, мол всё понял, и дует губы, сложив руки в замок. Тишина продолжается недолго, потому что Джисон в отместку задаёт такой же вопрос: — С тобой что? Хван быстро облизывает губы. Во рту почему-то ужасно сухо, и он сглатывает, стараясь хоть чем-нибудь смочить горло, а затем прокашливается. За всё время пребывания здесь, он ещё ни разу не произнёс собственный диагноз вслух, и сделать это сейчас оказывается немного труднее, чем он предполагал. Выглядит как настоящее публичное признание. Что-то, за что его могут осудить или засмеять. Разве это не смехотворно — регбист с не фурычащим сердцем. Просто позор. — Кхм… у меня эм-м… перикардит, типа, — говорит наконец он и глаз не поднимает. Лишь по лёгким жестам понимает, что Хан кивает в ответ, а затем произносит: — Ясненько. Ну, звучит не так уж страшно, — да уж, думает про себя Хёнджин. По крайней мере не так страшно как рак, анорексия или инвалидность до конца своих дней. Хотя кто знает, как всё может повернуться. Да и вообще, разве не глупо сравнивать между собой совершенно разные диагнозы? Если так, то почему он продолжает это делать? Господи, где кнопка выключения мозга, Хёнджин устал думать. — А ты какого хрена тут забыл? — раздаётся вдруг ещё один голос рядом, и парню приходится поднять голову, чтобы взглянуть на недовольного Феликса. — Почему вы ещё не выпнули его? — Он сказал, что ищет друзей. Как же мы можем оставить бедного Хёнджин-и в одиночестве, — Джисон наигранно выпячивает губу, точно просит маму оставить у себя бездомного котёнка. Ликс вздыхает и садится рядом с Минхо. — С каких это пор мы стали клубом помощи бедным и обездоленным? — Я не бедный вообще-то, — язвит Хван. «О, я вижу» хочется произнести Феликсу, но вместо этого он улыбается всё так же с сарказмом и говорит: — А я не про деньги, я про умственные способности. И несмотря на всю эту витающую в воздухе раздражённость, Хёнджина не выгоняют. Медленно, но верно у него получается влиться в диалог, пускай говорить приходится с осторожностью. Может, он и создаёт впечатление тупого спортсмена, невоспитанного грубияна, но манеры у него есть, особенно когда нужно. Он умеет держать себя в узде, даже если не всегда это делает. И его, кажется, всё же принимают в эту маленькую покалеченную группу. Неохотно, настороженно и с попеременным обменом ядом, но принимают. И он — даже если не признаётся в этом сам себе — от этого факта становится чуточку счастливее. Но всего чуточку.////
Сколько необходимо времени, чтобы сблизиться с человеком? Месяц? Два? Полгода? Ещё больше? Иногда Минхо кажется, что все эти стандарты — бред собачий. Разве может один человек определить, сколько другому понадобится, чтобы открыться? И разве не бывает так, когда чувствуешь своего человека с самого первого взгляда или слова. Когда смотришь ему в глаза и понимаешь, что он — тот, кому можно верить безотказно. Они приходят к Минхо в палату ближе к вечеру, когда за окном уже начинает ощутимо темнеть. День пролетел быстро и немного странно — наверное, из-за знакомства с Хёнджином, который особого доверия не вызывает, и отсутствия каких-либо процедур. А ещё потому что Джисон всё это время был рядом и не давал гадким устрашающим мыслям, посещавшим парня в последнее время, вновь пробраться к нему в голову. Он точно ловец снов, начинал шутить или рассказывать что-то как раз тогда, когда Ли погружался в себя, тем самым удерживая его в реальности. Минхо очень ему за это благодарен. Но вот теперь, когда Хёнджина забрали в процедурный, а Феликсу как по будильнику позвонили родители, они остались вдвоём. Прямо как тогда ночью, только в более закрытой и уютно тёплой атмосфере. Если палату в отделении онкологии вообще можно назвать таковой. Сегодня было весело, но, как обычно бывает, когда компания расходится, привычный смех и весёлость исчезают вместе с людьми. Будто мир, от которого ты прятался под куполом общения и смеха, вдруг рассеивается. И возвращается твоё привычное состояние неуверенности, переживания вновь клюют голову, как голодные вороны, но поддаваться этому ужасно не хочется. Хочется сохранить ощущение лёгкости и наивности, хочется вернуться на пару часов назад, когда всё было проще, чем становится сейчас. Так думает Минхо, когда дверь за ними закрывается. Он молча помогает Джисону перебраться на постель и устроиться поудобнее, а затем залазит сам и садится напротив, подгибая под себя ногу. Глаза медленно пустеют от уносящихся далеко мыслей, а внутри точно струна натягивается. Он невольно вспоминает слова доктора о будущем лечении и смотрит куда-то перед собой, пока в черепной коробке почти эхом разносится «Назначим тебе первый курс химиотерапии, приступим через пару дней». Вот так просто, без лишней мороки и уговоров. Без заверений об удачном лечении и о том, что бояться нечего. И ведь Минхо знает, почему так, но… всё равно хочется, чтобы кто-нибудь подошёл, обнял его за плечи и пообещал, что всё будет хорошо. — Хей, ты чего? — Джисон щёлкает пальцами, и Ли едва не вздрагивает. Видимо, он всё же слишком сильно задумался. — Всё в порядке? — Да, я… всё нормально, — он поджимает губы и потирает коленки ладонями. Верит ли он своим же словам? — Тебя точно что-то беспокоит, я вижу, — не унимается тот и наклоняется ближе. Если бы у Джисона не были парализованы ноги, он бы давно подобрался к нему, положил руки на плечи и, смотря прямо в глаза, начал расспрашивать бы обо всём, о чём Минхо думает. Может, оно и к лучшему, что он не может этого сделать. — Хочешь поговорить об этом? — он непринуждённо кладёт руку парню на коленку. Минхо смотрит на его ладонь и кусает губы. С одной стороны, он понимает, что его волнение ничем не поможет. Минхо вычитал кучу информации о прохождении химиотерапии, её видах и последствиях. Он в этом деле ас и, по сути, это его единственный (доступный на данный момент) путь лечения. Он не может от этого отказаться. Но страха это всё равно не отменяет… — На завтра у меня назначена первая химия, — говорит наконец он, вздыхая. Джисон кивает, не отнимая от него взгляда, но Ли избегает смотреть на него. Тяжело поверить, что сейчас он впервые за долгое время делится своими переживаниями с кем-то. Из-за вечно переживающих и весьма нервных родителей, Минхо приходилось вести себя по-взрослому с самого момента постановки диагноза. Он видел, как сильно волновалась и плакала мама, видел, как пролегли новые морщины на лице отца, и понимал, что всё это из-за него. А ещё понимал, что если он сейчас раскиснет, то ничего хорошего из этого не выйдет. Они просто не справятся с этим. Поэтому, какой бы ком ни стоял у него в горле, как бы сильно ему ни пекло глаза и как бы страшно всё это время ни было, Минхо не подавал виду. Всё это время он держался молодцом, успокаивал родителей, твердил, что рак можно вылечить, что он нормально себя чувствует и убеждал их — и самого себя заодно, потому что больше этого никто сделать не мог — что всё образуется. Порой хотелось кричать. Порой плакать от безысходности, от жалости к себе, от нежелания воспринимать действительность такой, какой она вдруг обернулась. Но он не мог. Потому что от этого родители бы стали переживать ещё больше, ещё больше начали бы капать на и так опухшие от гор информации мозги, растерялись бы и в конечном итоге сорвались бы окончательно. Минхо не мог позволить этому случиться. Поэтому приходилось быть сильным. Но сейчас родителей рядом нет. Сейчас, в его тихой небольшой палате, в которой он только успел обжиться, лишь они вдвоём. Он со своими не унимающимися мыслями и Джисон, так отчаянно желающий помочь, готовый выслушать всё, что накопилось у Минхо внутри за это время. Имеет ли он право поступать так с ним? У Джисона, если разобраться, проблем не меньше. Зачем ему чужие? — И… ты переживаешь из-за этого? — подталкивает его Хан. Минхо сжимает губы в тонкую полоску. По коже ползёт ощущение собственной слабости. Будто если сейчас он расскажет обо всём, что его тревожит, то его автоматически осудят. У него нет права быть слабым. Не сейчас. Не в его ситуации. Но тем не менее, парень слабо кивает, опуская голову. — Я знаю обо всех последствиях, знаю, что это будет долго и временами неприятно, но мне от этого никуда не деться. — Ну, ты предупреждён, значит, вооружён, — Джисон пожимает плечами. — Думаю, ты и так готов к самому худшему. С тобой не произойдёт ничего, чего ты не можешь предугадать, зато это даст тебе возможность вылечиться. А это, знаешь ли, дорогого стоит, — он нежно улыбается ему, поглаживая по коленке. Минхо старается улыбнуться в ответ, но страх слов Джисона никуда не девается. И тот это замечает. — Хочешь, я схожу с тобой? — Так можно? — спрашивает он вдруг. — Да, почему нет? — парень усмехается. — Буду развлекать тебя все два часа, пока ты будешь прикован к креслу и с воткнутой в руку иглой. Поиграем в города. — У меня хреново с географией, — Минхо испускает смешок. Хоть он и понимает, что про города Джисон шутит, но мысль о том, что он правда готов пойти с ним и поддержать греет душу. — Ладно, тогда, научишь меня как варить мет, юный химик, — он смешно морщит нос и возвращается в привычное положение, пока Ли упирается в стену затылком. — Скорее я буду перечислять тебе все классные реакции с никелем. А потом ты испугаешься того, насколько я нудный, и убежишь, — Минхо скромно улыбается и похлопывает парня по руке. — Почему же? Мне нравятся умные люди. К тому же, обсуждать химию на химии весьма символично, не находишь? — Джисон говорит такие простые вещи, но даже это заставляет Минхо растягивать губы в улыбке всё шире и шире. Действительно символично, думает он. А затем, спустя несколько секунд мягкой тишины произносит куда серьёзнее: — А вообще, спасибо тебе, Джисон. Твоя поддержка правда много для меня значит, — тот поджимает губы. — Именно для этого я здесь. Ваш преданный эльф-помощник, — Хан вздыхает перед тем как отодвинуть шутки в сторону и сказать, привлекая внимание: — Это меньшее, что я могу сделать для тебя. Минхо решает не говорить, что Джисон, вообще-то, не должен ничего для него делать. Они не говорили об этом, ни к чему друг друга не обязывали, не принуждали. Минхо даже не делал ничего такого, за что Джисон мог бы отплатить ему точно услугой за услугу. И пускай он чувствует на себе небольшую ношу вины за то, что втягивает Хана во всё это, что посвящает его в свои страхи и тащит за собой в кабинет, полный людей, борющихся за жизнь, он всё равно благодарен. Благодарен, как никому прежде.