////
— … это странно, наверное, да? Ну, я имею в виду, кто вообще находит в больнице друзей, верно? — он усмехается немного нервно, перебирая тонкие чёрные ниточки браслета, пока сидит у койки мальчика и смотрит куда-то в пол. Минхо даже представить никогда не мог, что однажды всё именно так обернётся. Что когда-то он будет разговаривать с мальчиком в коме без остановки, будто рот превратился в ключ водопада, что будет делиться с ним своими новостями и переживаниями. И особенно то, что от этих длительных монотонных монологов ему будет становиться легче. Как бы глупо ни звучало, Чонин действительно хороший слушатель. Несмотря на всю абсурдность ситуации, Минхо не кажется, будто все его слова улетают в пустоту. Многие считают, что бодрствующее сознание коматозников на самом деле миф, и они ничего из внешнего мира не слышат и не чувствуют. Минхо не учёный, не биолог и не врач, чтобы соглашаться с этим или публично утверждать обратное. Но ему всё же кажется, что Чонин слышит всё, что ему говорят. Он не знает почему, но внутри всё же живёт уверенность, что всё это — разговоры, касания, попытки пробудить его — не напрасно. Он знает: Чонин здесь, с ними. И верит, пускай, очень наивно, но верит, что он проснётся. Просто нужно немного подождать. — Хотя знаешь, наверное, ты точно завёл бы здесь много друзей, — говорит он, легонько улыбаясь. — О тебе и так вся больница в курсе, а ведь ты просто в коме лежишь. Поэтому, думаю, если бы ты попал в какое-нибудь другое отделение, то все сто процентов захотели бы с тобой подружиться. Он кладёт руку поверх ладони Чонина и уже собирается сказать, чтобы тот поскорее просыпался, когда его прерывает тихий щелчок. Минхо оборачивается машинально и удивляется совсем немного, когда видит перед собой Джисона. Поначалу тот его не замечает — пустым взглядом таращится куда-то в пол. «О чём ты так задумался?» — мысленно спрашивает у него Минхо. И только когда тот подъезжает ближе к койке, понимает, что он здесь вообще-то не один. Задумчивое выражение лица за секунду меняется на лучезарно-привычное. — Ого, и ты тут! Не ожидал, — Хан часто моргает, будто после сотого закрытия глаз Минхо должен исчезнуть. Тот тихо посмеивается. — Да, и я тут. Не знал, что ты приходишь к Чонину в палату. — Как же я могу не приходить, — он встаёт рядом с Минхо и глядит на мальчика. — Он ведь мой бро, правда, Нини? — ответа ожидаемо не следует, поэтому Джисон самодовольно говорит: — Чувствуешь? Он подмигнул. Минхо не может не прыснуть добродушно с такого шутливого тона и напыщенного вида Джисона. Наверное, стоит привыкнуть к его глупой иронии и иногда шуткам невпопад, которым всё же слишком умело удаётся разбавить атмосферу. Они молчат, потому что сказать больше нечего. И молчание это приятное, осознанное и понятое. Будто стены этой палаты сами вытягивают из тебя слова и подвешивают их в воздухе так, что произносить не приходится. Вероятно, — он почти уверен — они с Джисоном думают об одном и том же, смотря на умиротворённое лицо Чонина. Улыбки исчезают с лиц, и те покрываются коркой реальности. Так бывает каждый раз, когда ты на какой-то короткий миг осознаёшь, что всё вокруг тебя материальное, настоящее, все проблемы не выдуманные, а люди не пластмассовые. И этот миг ощущается настолько остро, что достаёт кончиком острия до самого сердца. — Ты не думал, насколько это страшно? — глухо произносит Минхо. — То, что ты можешь никогда не проснуться. Пауза. — Думал, — звучит хрипло. Джисон вообще много о чём думал, даже если не хотел этого. В больнице, сколько ни пытайся, тяжело оставаться равнодушным, если твоё сердце полно крови и всё ещё бьётся. — Но он вряд ли боится. Страшно только перед неизвестностью, всё остальное — пустая тревожность, — Минхо ничего не отвечает. — Чонин уже переживает это. И, надеюсь, делает всё возможное, чтобы вернуться в мир реальный. Страшно скорее не ему, а нам и его родственникам — тем, кто не знает, что происходит у него внутри и что именно он сейчас переживает. Все эти аппараты, — он указывает на мониторы с показателями, — никогда не заменят живого разговора и не объяснят его чувств. Прав ли Джисон? Страшно только перед неизвестным? Минхо чувствует, как разгруженная парой минут назад черепная коробка наполняется вновь. — Зачем ты шёл изначально? Хотел поговорить с ним? — Минхо поворачивается к парню и мысленно передает, что если тот вдруг хочет, он может уйти. Но Джисон отвечает: — Да так, просто по пути заскочил. Ничего важного. Ли верит ему неохотно, поэтому слегка сводит брови. Ему много чего хотелось бы спросить у Джисона. Много хотелось бы узнать о нём — в особенности, что творится в его голове и почему эмоции сменяют друг друга так быстро. Всё дело в импульсивности? Или в чём-то другом? Но он умалчивает все свои неуместные вопросы. Оставляет их на какой-нибудь другой раз. Может, Джисон поведает ему о своих мыслях, когда рядом будет на пару ушей меньше. — А ты здесь почему? — задаёт он встречный вопрос, будто только ради того, чтобы растянуть беседу. Минхо пожимает плечами. — Рассказывал Чонину, что нового в жизни, — он немного тушуется, когда понимает, как странно это звучит. — Про химию и… прочее. Ты, наверное, думаешь, что это глупо, — отводит взгляд, в то время как Хан продолжает цепляться за черты чужого лица, точно крюками впивается. На Минхо можно смотреть бесконечно, думает Джисон. — Что? Конечно, нет, — выдыхает он, точно оскорблённый. — Ни капельки не глупо, я и сам так иногда делаю. Лучше Чонина психолога в этой больнице не найти. — И правда. Но он скорее наш терпеливый друг, чем психолог. Слишком юн для профессионала. — Он просто вундеркинд. Закончил школу экстерном в восемь лет и получил магистерскую степень по психологии к тринадцати, — тон у Джисона настолько утвердительный, что в какой-то момент Минхо кажется, что он правда верит во всю эту сказку про экстерн. — Так получается, он совсем не практиковал? — Ли старается подыгрывать истории. — Практиковал! Между курсами и после занятий на магистратуре. Только не в компании, а самостоятельно, поэтому в трудовой книжке жирный нолик, — Хан разводит руками, пока парень тихонечко хихикает себе в ладонь. Наверное, Чонин сейчас мысленно бьёт себя рукой по лицу и считает их самыми глупыми хёнами на свете. Тем не менее, Минхо говорит, подначивая: — Надо же? Ещё что расскажешь? Но Хан в этот раз медлит, прикладывая палец к подбородку, — делает вид, что думает — а затем сверяется с настенными часами. — Скажу, что нам пора, потому что уже начался обед, и если мы не успеем, то до вечера придётся питаться снэками из автомата, — произносит он. Минхо удивлённо крутит головой, пока сам не замечает положение стрелок на часах. Он тут же соглашается, поднимаясь. И, когда они оба выходят из палаты, прощаясь с Чонином, Джисон мысленно — надеясь, что тот его всё же услышит — обещает зайти чуть позже. Маленький мальчик, сидя в кругу ослепительно яркого света, задумчиво водит по коленке и кивает. Жаль только Хан этого не видит.////
Столовая полна людей. Приглушённый гул голосов — в больнице не бывает шумно. Каждый смотрит в свою тарелку. Он наматывает пасту на вилку и, скучающе подперев щёку, отправляет её в рот. Стол пустой, он здесь один. Телефон остался в палате — кроме еды занять себя совершенно нечем. Парень тщательно пережёвывает еду и поворачивает голову. Утро сегодня рутинное, с теми же процедурами, теми же лицами. Каждый день похож на предыдущий. Разве не уныло? И Хёнджин думает, что рано или поздно всё это превратится в один большой день сурка, из которого он не сможет выбраться. Но когда он вдруг замечает за столиком в паре метров от себя знакомый напряжённый профиль, все мысли улетучиваются. Феликс сидит как в прошлый раз, когда он застал его в столовой. Сверлит глазами поднос с едой и прячет кончики пальцев в рукавах кофты. Выглядит так, точно его привели на место казни, и та вот-вот должна наступить. Примерно в тот момент, когда кусок еды проникнет ему в глотку. Но Хёнджин всё ещё не понимает. Наблюдает издалека за чужими осторожными и точно опасливыми действиями, но не может понять, почему именно они такие. Что их такими сделало? Как еда может напугать человека настолько сильно? Вчера история браузера Хёнджина пополнилась двумя видеороликами и несколькими статьями о том, что такое анорексия и с чем её едят. Казалось, он понял основное: первое — это серьёзно, эта болезнь не выдуманная и люди от неё страдают не по-детски; второе — для людей эта тема больная, больше похожая на психологическую травму и очень сильно задевающая; и третье — от неё нельзя вылечиться, просто начав есть. Эти знания плотно отложились у Хвана в голове, но понимания чужих чувств не прибавили, не помогли ему поставить себя на чужое место и осознать хотя бы толику того, что сподвигает человека на подобные поступки. И он не имеет ни малейшего понятия, получится ли это сделать когда-то. Тем не менее, когда он видит, как Феликс третий раз подряд кладёт на место вилку, будто не может удержать её в руках из-за тяжести, то поднимается со своего места и, прихватив поднос, решительно шагает в его сторону. Ли поднимает на него удивлённо-раздражённый взгляд, когда он опускается напротив, и тут же складывает руки на груди. Хёнджин знает: он не нравится Феликсу. Из-за своей глупости, нетактичности или чёрт знает чего ещё. Но теперь в нём почему-то зарождается твёрдое желание это исправить. — Опять ты, — Феликс глядит волком прямо исподлобья. Хёнджин как ни в чём не бывало вновь наматывает пасту на вилку и делает вид, что не замечает, как за этим столом не рады его присутствию. — Не опять, а снова. — Что тебе от меня нужно, Хёнджин? Честно, — тот в ответ пожимает плечами. Ликс недовольно прыскает, раздувая ноздри. Он терпеть не может всю эту напыщенность и проявление собственной важности, которое так и прёт из парня напротив. — Ты ведь в курсе, что если посидел с нами разок, это всё равно не делает нас друзьями? — Да ты что? А я ведь так надеялся, — отвечать колкостью на колкость у него в крови. Но, по правде говоря, Хёнджин и сам не знает, зачем всё это делает. Может, он чувствует вину за свою глупость и неоправданную грубость, может, действительно хочет узнать Феликса и понять его. А может всё это лишь для того, чтобы облегчить собственные страдания. Тем не менее, своего Хёнджин добивается — пускай, это достижение не такое уж громадное. Феликс, не зная, куда выплеснуть свои эмоции, берёт в руки вилку и, сжав зубы, начинает тыкать еду в тарелке. Его раздражает спокойствие, с которым Хван в этот раз принимает любую реплику, раздражает то, как он без проблем кладёт в рот и пережёвывает спагетти, в которых сотни и сотни углеводов. А ещё то, что несмотря на всю вредную пищу и не менее вредный характер, Хёнджин всё равно остаётся любимчиком многих. Шикарное тело, рост под сто девяноста, смазливое личико, строптивый характер — чёртов современный идеал молодёжи. Кровь начинает шуметь в ушах, поэтому Ликс не с первого раза улавливает, что ему говорят. Приходится переспрашивать. — А? — Говорю, эм-м… никак не могу понять, для чего ты это делаешь с собой? — он знает, что под этим Хван подразумевает анорексию. И едва держится, чтобы не рассмеяться ему в лицо то ли от тупости вопроса, то ли от напряжения, которым его вдруг накрывает. Вряд ли Хёнджин понимает, что этим он никогда на самом деле не хотел обладать. Оно пришло само собой. — Типа, зачем вообще худеть? Девчонкам ведь мускулы нравятся, а не кости, — ну конечно же. Конечно же Феликс худел ради девчонок, других поводов ведь не существует. Интересно, а девушкам Хван сказал бы то же самое? — Меня не интересуют девчонки, — глухо отвечает парень, смотря в стол. Он не замечает, как дрогают в удивлении брови Хёнджина, но он быстро берёт себя в руки. — А, ну… парням тоже кости не нравятся. Думаю, от их лица я уж точно могу говорить, — хмыкает. Феликс в этот момент перестаёт тыкать еду и всё же поднимает на парня глаза. — Ты совсем дурак, да? Я имею в виду, что делаю это не для девушек, — очевидно, Хван понимает, какую хрень только что сморозил и уже спешит извиниться, но его перебивают: — На это есть свои причины, но тебя это никак не касается. — Ты не хочешь рассказывать мне, потому что я тебе не нравлюсь, или что? — да, у Хёнджина явные проблемы с коммуникацией и контролем собственного языка. После этих слов Феликс думает, что, если этот разговор не прекратится, у него из ушей однозначно повалит пар. — Я не такой уж глупый, я могу понять… — Я не хочу тебе рассказывать, потому что такие как ты не поймут, — отсекает Ли. Он не замечает, как отправляет в рот весь салат, что успел наткнуться на вилку и начинает быстро пережёвывать, потому что ему просто необходимо занять чем-то зубы, чтобы не раскрошить их друг о друга. — Что ещё значит «такие как ты»? — спрашивает он, но ответа не следует. Хван со странным интересом (и жалостью) наблюдает за тем, как Феликс медленно, но поздно, осознаёт, что сделал. Жевание замедляется и он будто собирается — или по крайней мере хочет — выплюнуть всё на поднос, но понимает, как отвратительно это будет выглядеть. Поэтому парень замирает. Лицо его становится каменным, и Хёнджин видит, как дёргается кадык, когда он наконец проглатывает еду и тут же тянется за стаканом воды. Он никак это не комментирует. Просто делает пометку в голове. Агрессия, витавшая в воздухе, точно флюид, выделяемый Феликсом, растворяется. Он знает: Хёнджин заметил. И неизвестно что про него подумал. Впрочем, неужели это действительно так важно? Пусть думает, что душе угодно! Они сидят в тишине какое-то время. Поднос Хёнджина стремительно пустеет. У Феликса всё стабильно. Он вспоминает только что испытанное ощущение сжавшейся глотки и тугого комка салата, проходящего в пищевод, и невольно кривится. Не потому что это было неприятно — но и это тоже, когда переживаешь, есть ещё тяжелее, — а потому что это произошло при посторонних. Будто он показал то, что не должен был, будто его застали за чем-то неправильным, непристойным, за чем-то, за что можно осудить. Разве такое поведение не стыд? Не глупость? Но Хёнджин не обращает на это внимание. Просто в какой-то момент произносит: — Знаешь, я просто пытаюсь понять, зачем такому симпатичному парню нужно морить себя голодом. В желудке что-то подскакивает, но Феликс тут же хватает это чувство и старается удержать вожжи. Поначалу он вообще ушам своим не особо верит, когда поднимает глаза. А потом ему кажется, будто на спокойном лице Хвана всё же можно найти проблеск издёвки. Парень прыскает. — Очень смешно. Подлизаться не получится, Хван. — Чего? — в голосе слышится недоумение. Феликс качает головой и улыбается как-то обречённо. Как будто ему только что нагло наврали в глаза, в то время как он знает правду. — Назвать меня симпатичным. Хороший ход, но на такое я не куплюсь. — Постой, ты мне не веришь? — сводит брови к переносице. Удивительно, что такой умный и эрудированный с виду человек, как Феликс, не может разобраться в столь простых словах и отличить ложь от правды. Удивительно, что он не может поверить в искренность этих слов. Ведь это проще простого. — Может, девушки, которых ты в постель затаскиваешь и верят в такое, но я нет, c`est la vie, — он всё ещё прискорбно усмехается. И именно это — именно такая реакция — ставит Хёнджина в ступор и в то же время открывает глаза. Хван не врёт ни капли. Он действительно считает Феликса симпатичным. Миловидное лицо со впалыми скулами, большие глаза, ровные брови, милый кошачий носик без горбинки. Хрупкое телосложение, которое он упорно прячет под одеждой, причёска, красиво обрамляющая угловатое лицо, тонкие изящные пальцы. Но всё это покрыто налётом болезненности. Непривычной блеклостью кожи, которая, судя по всему, должна отливать карамелью, редкостью и жидкостью волос — хотя хочется надеяться, что это из-за самостоятельной покраски — и потухающим день ото дня блеском глаз. — Во всяком случае, на девушку ты не похож и в постель я тебя затаскивать уж точно не собираюсь. А ещё, я не врун, Феликс. Да, я пытаюсь наладить общение, которое, судя по твоему поведению и словам Джисона, похерил с самого начала, но то, что ты симпатичный — это факт, а не комплимент, — голос его становится более твёрдым. И, несмотря на всю ту упёртость, с которой Феликс к нему обращается, этим словам, кажется, всё же удаётся немного сдвинуть ледник с чужого сердца. — Проблема не в том, вру ли я, а в том, что ты отказываешься этот факт принимать… Больше сказать он ничего не успевает. Со стороны слышатся два знакомых голоса — Минхо и Джисон наконец приходят на обед и занимают место за их столом. Феликс погружается в себя и затихает, держа вилку на весу. Вряд ли он сможет проглотить ещё хоть кусочек. И вряд ли Хван Хёнджин, тут же переключивший своё внимание на новоприбывших, понимает, как глубоко копнул внутрь чужой человеческой души. По мере того, как обед начинает подходить к концу, столовая заметно пустеет. Шум голосов стихает настолько, что можно услышать собственное дыхание. Джисон чудесным образом удерживается от того, чтобы не спросить, как эти двое оказались за одним столом — неужели подружились? — ведь Феликс привык есть (если его долгие переглядки с едой можно так назвать) в одиночестве. Минхо, чей аппетит сегодня гораздо лучше вчерашнего, уплетает еду со скоростью света. Хёнджин хмыкает, старательно умалчивая о том, что заметил в глазах Хана яркий довольный огонёк, обращённый на парня. Они едят в тишине, изредка бурча что-то короткое и незначительное друг другу. И все вчетвером ощущают, — хоть и не до конца себе в этом сознаются — странное умиротворяющее чувство единения. В молчании, что окутывает их, нет дискомфорта. Во взглядах, которыми они перебрасываются, — ни укора, ни напряжения. И это невольно, но всё же заставляет улыбнуться. — Чёрт, — говорит Минхо, проверяя уведомления на телефоне. И, когда все взгляды обращаются к нему, поясняет: — Сегодня выходит фильм, на который я хотел сходить в кино. Мы с парой ребят планировали пойти в самый день премьеры. Ц, а теперь я вообще вряд ли его увижу. Он выглядит куда более расстроенным, чем можно предположить. — А что за фильм? — интересуется Феликс, старательно отвлекая самого себя. Минхо говорит название и принимается пересказывать завязку сюжета. Парни не замечают, как сами начинают внимательно слушать. — …как-то так, — с воодушевлением заканчивает тот. Но затем его душевный подъём вновь сменяется грустным осознанием. — Вот только я его не увижу. По крайней мере на большом экране. Они вновь замолкают на какое-то время. Что тут ещё скажешь? Ведь Минхо прав. Все они здесь пропускают какие-то небольшие, но важные события. Матчи, дни рождения, долгожданные премьеры, семейные праздники. Но ни один из них не в силах этого изменить. Никто не может остановить время. Но тем не менее, всегда найдётся человек, который скажет… — Кто сказал, что не увидишь? — резво спрашивает Джисон. — Может, получится что-то придумать. — Ага, только если у тебя есть какие-то супер-пупер связи, чтобы притащить в больницу переносной кинотеатр. Это ведь премьера, её в интернете не посмотришь, — Минхо вздыхает, ковыряя остатки еды на подносе. — Ты слишком недооцениваешь мои эльфийские способности, — кичится он, выпячивая вперёд грудь, на что Феликс прыскает. — Кстати, о хороших новостях, — Джисон складывает руки на груди. Не важно, что о хороших новостях в их кругу не прозвучало ни слова. Хёнджин, дожёвывая последний кусок индейки, думает, что сегодня этот парень ведёт себя даже более экспрессивно, чем обычно. Может, у него и правда шило в одном месте? — Брат приехал на неделю в гости и обещал заглянуть в ближайшие дни. Может, попрошу его привезти настолок и какой-нибудь вредной вкуснятины. — Класс, а книжку он мне может привезти? — Феликс кладёт вилку на стол с концами и больше не поднимает. Хван кидает взгляд на его поднос — всё такой же полный. Только еда изрублена на кусочки поменьше и сдвинута к краям тарелок, чтобы выглядело так, будто к ней по правде притронулись. Или хотя бы попытались. — А что, тебе библиотеки мало? — Умоляю, там из нормального только сказки Андерсена остались. Мне уже не двенадцать, извините, душа требует какого-нибудь фэнтезийного мяса. — С отметкой 18+? — За кого ты меня принимаешь? — Ли щурится, смотря на усмехающегося Джисона. — Разумеется. — Ладно, я попрошу у него, — кивает тот. Через пятнадцать минут обед заканчивается. Парням приходится разбрестись по своим палатам — у некоторых назначены процедуры, к другим должны приехать родители. И, расходясь, каждый думает о своём. Джисон озадачен премьерой фильма, которую Минхо так долго ждал. Сам Минхо волей-неволей представляет себе старшего Хана и думает, что они с Джисоном, наверное, ужасно похожи — классно будет увидеться с ним. Феликс морально готовится ко встрече с родителями, старается собрать в кулак все силы, чтобы вновь выслушивать долгие нотации, наказы и рыдания, которые никак в итоге делу не помогут. А Хёнджин… Хёнджин кусает губы и думает о многом. Но в основном о том, как же сложно на деле устроен человеческий мозг. Как много информации он может в себя вместить, к каким людям может привязаться и… как иногда не даёт нам спасти самих себя.////
Из приоткрытого окна тянет свежим воздухом и прохладой. До конца смены около часа. Мужчина подпирает подбородок и хмурится, пробегая по строчкам книги. Из динамика телефона звучит приглушённая музыкальная композиция — что угодно, лишь бы заглушить раздражающее тиканье часов. Сегодня выдался спокойный рабочий день. Бан Чан даже не успел устать — что удивительно, ведь такое случается раз в сто лет — и сейчас подумывает о том, чтобы остаться на ночное дежурство. Совершенно глупо, по мнению Чанбина, и если бы тот узнал, то непременно стал бы гнать его в шею. Но сегодня не его смена. Чан бросает взгляд на стопку медкарт, лежащих на краю стола. В голове мелькает очередное напоминание: на неделе намечается две важные операции. Однако он не испытывает волнения и не сомневается ни в одной из них. Дверь кабинета вдруг распахивается. Минуты Чанова уединения оказываются нагло прерваны. Он закрывает книгу, зажимая палец меж страниц, и хмурится, готовясь встретить ворвавшегося в кабинет человека. Но складка меж бровей тут же разглаживается, когда… — Хён! У меня есть небольшая просьба! — восклицает Джисон, подъезжая к массивному столу. — Ты ведь в курсе, что сюда нельзя вламываться как к себе домой? — он вкладывает в книгу листок вместо закладки. Джисон, кажется, совсем его не слышит, оглушённый своими идеями. — Да-да, прости, но! Ты не мог бы помочь мне кое с чем? — он немножко тушуется для приличия, так что Чан вздыхает и выпрямляется в кресле, показывая рукой мол «Валяй». — У тебя же вроде послезавтра дежурство по расписанию, верно? — кивок в ответ. — Так во-от. Не мог бы ты… дать нам ключи от ординаторской? — ничего себе заявление, думает мужчина, снимая очки в тонкой оправе и приподнимая широкие брови. Таких просьб ему ещё не поступало. — Ну, во-первых, ординаторская открыта для всех дежурных врачей, не только у меня есть ключи. Во-вторых, пациентам нельзя шляться без дела после отбоя. И в-третьих, что ты задумал? На кой чёрт тебе это? — Ну понима-аешь, — тянет Хан, смотря в сторону. А затем резко выдыхает, собираясь с мыслями, и твёрдо произносит: — Ординаторская — единственное место в больнице, где есть нормальный телевизор, а ещё там можно спрятаться от других людей, никто не будет мешать, понимаешь… В общем, непринуждённая атмосферка, будто и не в больнице находишься вовсе, — Чан слушает внимательно. Он понимает, о чём говорит Джисон, несмотря на то, что сам пациентом не является. Ординаторская действительно больше напоминает небольшую комнату-студию, в которой они с коллегами собираются несколько раз на дню, чем рабочее место. — Ты хочешь устроить ночной просмотр кино? — Хан быстро кивает. — Почему просто на ноутбуке этого не сделаешь? — На самом деле Бан уже обо всём догадался сам, просто ему хочется посмущать мальчонку и заставить его сказать прямо. — Да ну, на ноуте будет не то, ты знаешь. К тому же, я эм… буду как бы… — Не один? — Да… С друзьями, — отвечает парень. Чан старательно скрывает улыбку. Внутри тем временем немного теплеет. Всегда приятно наблюдать, как люди, — в особенно твои пациенты — за которых ты волновался, после какой-то травмы начинают возвращаться к обратной жизни. Может, думает Бан Чан, у этих новых друзей получится надоумить Джисона на более важные и серьёзные вещи; получится помочь ему принять одно из важнейших решений в жизни. Он молчит, задумчиво выдыхая через нос. Джисон тем временем стучит пальцами по коленке и напряжённо ждёт ответа. Выглядит он как ребёнок, который просится у отца на ночёвку к другу в первый раз и не знает, разрешат ему или прямо сейчас выставят за дверь за наглость. Чан, конечно, отцом никогда не был, но ему кажется, что именно так ощущается момент, когда ты понимаешь, что твой сын становится старше. Поэтому он, не сдерживая улыбки, добродушно отвечает: — Ладно, так уж и быть. Устроим. — Правда? — он едва не подлетает со своего кресла, распахивая глаза. — Боже, Чан, спасибо тебе большое! Спасибо, спасибо! — наверное, если бы он мог, то непременно прямо сейчас кинулся бы обнимать своего лечащего врача. Но вместо этого Джисон только хлопает в ладоши и краснеет в районе щёк от восторга. — Хорошо, мы ещё… обговорим это, ладно? — Бан кивает, когда парень уже начинает пятиться к двери. К нему вдруг приходит секундное осознание: Джисону всего шестнадцать. В плане, он и так это знает, ведь у него на руках вся личная информация мальчика. Просто иногда, когда видишь, сколько боли — незаслуженной боли и тягости — переживает такое маленькое юношеское сердце, через что приходится проходить самым обычным подросткам в этом заведении, то начинаешь забывать, что многим из них нет даже двадцати. Они ещё много всего не видели и не пробовали; они, в большинстве своём, только школу оканчивают; они ещё не влюблялись по-настоящему, не получали права, не выпускались и не поступали в университет. У них не было даже половины тех событий, которую сам Чан уже успел пережить. У них всё ещё впереди. Но при этом многие из них уже успели познать то, что других не коснётся никогда в жизни. И такое осознание делает всех этих детей в глазах врачей намного старше. — Ты лучший, знаешь да? — Знаю-знаю. Передавай Минхо привет, — подмигивает Бан, когда мордашка Джисона со смущённой улыбкой уже исчезает в щели дверного проёма. Книга возвращается в руки. Та же страница, та же строчка. До конца смены чуть меньше часа. Чан вновь надевает очки и ёжится от холода. Нужно закрыть окно. А когда он приковывает к тексту взгляд и пробегает по нему глазами, в голове эхом отзывается горькое: Ему ведь всего шестнадцать.////
Металл стучит о металл. Первая партия инструментов загружается в машину для стерилизации. Он нажимает несколько кнопок и опирается тазом о столик рядом, наблюдая, как коллега ставит несколько подписей в отчёте. Обычно он запрягает для этого дела младших медсестёр и неотёсанных практикантов, которых иногда вешают ему на шею, но сегодня почему-то решает разобраться с этим самостоятельно. Взгляд упирается в плиточный пол и стекленеет. Сынмин слышит, как ходит по бумаге шариковая ручка, как шумит чистящая машина, и погружается глубже в себя. Совершенно невольно ему представляется улыбающееся лицо Чонина с открытыми глазами — кажется, он видел его сегодня во сне, — затем он думает об ещё одном пациенте в палате онкологии, с которым столкнулся сегодня лицом к лицу в коридоре и удивился их минимальной разнице в росте, — с каких пор подростки вообще такие огромные? — о своей слегка одинокой квартирке и недосмотренном сериале, на который, как он думал, у него хватит времени, но в конечном счёте все мысли Сынмина сводятся к Хигён — той самой миловидной девушке со светлыми волосами. — Как там на личном фронте, медбрат Ким? — раздаётся голос Наён и точно вырывает его из прострации. Сынмин промаргивается, хватаясь за её слова, чтобы не упустить, и прочищает горло. — В каком смысле? — Ну… я имею в виду, вы поговорили с сестрой того мальчика? Которая вам нравится, — он чувствует, как по позвоночнику поднимается неприятный жар. Ему в принципе не нравится обсуждение своей личной жизни, не говоря уже о том, чтобы заниматься этим со своими коллегами, большинство из которых заядлые сплетники. Больница ведь как большой муравейник: скажешь одному — завтра узнают все. Поэтому Сынмин хмурится, отворачиваясь, чтобы якобы проверить готовность инструментов. — Это не твоё дело, Наён. — Знаю, но всё же, — она немного обиженно пожимает плечами. — Просто знаете, вы были бы замечательной парой, — Сынмин вздыхает, прикрывая глаза. — Не особо понимаю, почему вы так медлите, по ней ведь видно, что вы ей нравитесь. Да и сам вы не дурны собой, стоит признать, поэтому… — Наён, — строго говорит он. Девушка тут же поджимает губы. — Я не хочу говорить об этом, понятно? — Да, простите… Стерилизатор пищит, и Сынмин достаёт партию инструментов. Затем отправляет внутрь вторую. Как бы он ни пытался заглушить голос Наён в реальности, в его собственной голове он никогда не утихает. Не конкретно её голос, конечно. Просто нечто похожее, постоянно подталкивающее его к решению во всём признаться, решиться и пригласить наконец Хигён вместе выпить кофе, к примеру. Сынмин постоянно переживает, что это будет неправильно: ведь она всё ещё сестра пациента, а он всё ещё обычный медбрат. Их встречи лишь воля случая, их общение всегда вращается вокруг одной и той же темы. Они оба ужасно устают, вокруг сотни проблем и забот поважнее, чем их (его, если конкретнее) чувства, и вообще всё это как-то не так и не вовремя. Ким старается напоминать себе об этом каждый раз. У Хигён сейчас получение второго высшего, суд на носу и брат в коме. А у него самого несколько отделений на плечах, три дежурства в неделю и две золотые рыбки, вечно ждущие дома. Разве есть здесь место каким-то попыткам в отношения. Помимо этого, Сынмин слишком часто думает ещё кое о чём… Разве он действительно хорош для неё? У Ким Сынмина совершенно нет того, о чём мечтает любая девушка. Ни большого заработка, ни подкаченного тела, ни сексуального голоса или смазливого личика. У него лишь съёмная квартира, острый, как игла, юмор с кучей самоиронии и сарказма и чёртова зависимость от кофе. А Хигён она… она достойна гораздо большего, чем он может ей дать. Однако сейчас, когда стерилизатор пищит во второй раз, и внутрь отправляется уже третья, последняя, партия инструментов, Сынмин не слышит этих сомнений. Обычно они преследуют его каждый раз, как он видит Хигён или думает о ней. Но в этот раз — наверное, из-за слов Наён — всё будто меняется. Все "а что если" вдруг отступают на второй план. Он чувствует, как по венам поднимается воодушевление. Просто знаете, вы были бы замечательной парой. Сынмин знает — Хигён должна прийти сегодня проведать Чонина. Возможно, она уже пришла. Так почему бы ему наконец не решиться? Почему бы не позвать её сегодня куда-нибудь? Попросить, чтобы его подменили, освободиться пораньше и поужинать с ней вместе. Она ведь наверняка голодная после учёбы. Не особо понимаю, почему вы так медлите, по ней ведь видно, что вы ей нравитесь. Да Сынмин и сам не знает, почему. Но сегодня он этого делать не собирается. — Закончишь сама. Я пойду проверю, как дела в регистратуре, — говорит он, выпрямляясь. Наён успевает только поднять голову и кивнуть, когда мужчина уже вылетает из помещения. Девушка остаётся одна и тут же хватается за телефон, чтобы скоротать время. На лице у Сынмина едва не расползается улыбка. Он её старательно сдерживает, чтобы никто на работе вдруг не подумал, что у него слегка потекла крыша. Нужно держать образ, иначе всё запустишь, говорит он себе. Ким действительно направляется в регистратуру. Совсем скоро настанут часы приёма в некоторых отделениях, поэтому первый этаж уже заполнен людьми. Он пробегает глазами по сидящим за столами медсёстрам, быстро принимает пару телефонных звонков, чтобы помочь несчастным по доброте душевной. И только минут через пятнадцать вылавливает в вестибюле знакомое лицо. Хигён входит в здание больницы со слегка растрёпанными волосами и выглядит чуть посвежее прежнего. Сынмин улыбается, когда видит её, и уже собирается протиснуться через парочку людей, чтобы пробраться к девушке. Нужно сделать всё сейчас. Незачем медлить, потом будет поздно, думает он. К лицу ощутимо приливает кровь, руки тут же прячутся в карманах халата. Сынмин, ощущая как гулко бьётся сердце, делает первый шаг в её сторону. А затем останавливается. Следом за Хигён заходит неизвестный мужчина в пальто. На вид ему не больше тридцати, в руках он держит сумку девушки, которую передаёт, когда Хигён надевает бахилы. Она поспешно поправляет волосы и улыбается почти счастливо, обращая к нему усталое лицо. Мужчина улыбается в ответ. Она разрешает ему быстро поцеловать себя в щёку и прощается, когда тот уже хватается за ручку двери. Сынмин тут же отворачивается. Он чувствует невыносимое желание сбежать, спрятаться куда-нибудь под стол и притвориться, что его здесь нет. Будто он не собирался ничего говорить, будто он совершенно не имеет к Хигён никаких чувств. Впрочем, практически это он и делает. Оборот на сто восемьдесят градусов, а затем несколько десятков шагов к ближайшему повороту, лишь бы скрыться из вестибюля. И пускай Хигён не знает о том, что Сынмин собирался ей сказать, пускай она даже не догадывается о его помыслах, он всё равно чувствует за собой странную уязвлённость. Будто его поймали на чём-то неприличном, неправильном. Сынмин поворачивает и продолжает идти по коридору, всё сильнее и сильнее удаляясь от места происшествия. А перед глазами всё так же стоит сцена, где неизвестный ему мужчина целует Хигён в щёку. Может, это к лучшему, думает он? Может, так и должно быть? По крайней мере теперь у него нет повода что-либо ей рассказывать.////
Пробираться по ночной больнице вчетвером оказывается чуть проблематичнее, чем он предполагал. То и дело кто-то заденет носком ботинка колесо коляски или случайно неприлично громко топнет. Медсёстры как назло сидят на своих постах, поэтому приходится выжидать, пока каждая из них отвлечётся или уйдёт по другим делам, чтобы остаться максимально незамеченными. Минхо, которому Джисон зарёкся сделать небольшой сюрприз, всю дорогу шёпотом спрашивает у него, куда же они всё-таки идут и зачем. Хан — как и Хёнджин с Феликсом — каждый раз отвечает одинаково: «Скоро узнаешь». А когда они наконец добираются до ординаторской и тихо проходят внутрь, до него, кажется, начинает медленно доходить. Чан сидит на диване, закинув ногу на ногу, в своём статном белом халате, и вскидывает голову, когда они заходят. Он поднимается на ноги и улыбается, пожимая Джисону руку, пока тот благодарно шепчет: — Спасибо ещё раз. Остальные трое парней застревают у двери, не решаясь пройти дальше — они впервые оказываются в ординаторской. Это место чем-то напоминает закадровую площадку фильма — нечто скрытое от глаз зрителя, предназначенное только для определённых людей, посторонним вход запрещён. Вдыхая, Минхо понимает, что это, наверное, единственное помещение во всей больнице, где не пахнет хлоркой и медикаментами. Конечно, со временем к этому запаху привыкаешь, и становится даже непривычно, когда он вдруг исчезает. И вот теперь он ощущает лишь призрачный аромат кофе с отдушкой мужского одеколона и антибактериального мыла. Интересное сочетание. — Не стесняйтесь, проходите, — говорит Чан, указывая рукой на диван. Сам он крутит в руке небольшую связку ключей и встаёт напротив. — Мы с вами как бы немножко нарушаем правила, поэтому будьте аккуратны. Помимо меня сегодня в крыле дежурит ещё несколько коллег, но все они обычно сидят по кабинетам, так что вам повезло. Но всё равно, будьте потише, и после трёх лучше не засиживаться — некоторые в четвёртом часу приходят пить кофе, — он разъясняет точно маленьким детям, а те, усевшись на мягкий диван и подняв головы, синхронно кивают. Чан улыбается. — Отлично. Приятного вечера, — уже через пару секунд он скрывается, оставляя их вчетвером одних в большой ординаторской. Минхо выдыхает натужно — он не уверен, можно ли здесь вообще к чему-то прикасаться. Он сидит, сложив руки на коленках, и спрашивает тихонечко: — Так… и зачем мы сюда пришли? Джисон ничего не отвечает — только улыбается заговорщически и подкатывается к телевизору, подвешенному прямо напротив дивана. Феликс тем временем снимает тапочки и устраивается в уголке, подтянув к себе ноги. Хёнджин откидывается на спинку и запрокидывает голову — он вообще будто чувствует себя как дома. — Ты же сам сказал, что хочешь посмотреть кино. Это, конечно, не супер большой экран, но всё же, — Хан пожимает плечами, тыкая кнопки на пульте и находя нужный носитель. Вскоре на экране появляется заставка фильма, и Минхо хмурится, быстро моргая. — Ну-ка, помогите мне залезть, — просит он, подъезжая к дивану. Феликс с Минхо тут же подхватывают его под руки и усаживают друг между другом. Коляска отъезжает в сторону. А когда на пульте вдруг нажимают «плей», Ли не верит своим глазам. На тёмном фоне возникает название того самого фильма, про премьеру которого он не так давно говорил. А ведь он уже оставил все надежды на то, что его получится увидеть в ближайшее время. Он почти шокировано приоткрывает рот и поворачивается к Джисону, чьё лицо выглядит просто довольнее некуда. Феликс, прячущийся за парнем, незаметно ухмыляется. «Ох уж эти безнадёжные романтики» думает он. — Ты не мог… Это… погоди, — Минхо отчаянно пытается собрать слова в предложения. — Джисон, каким образом? Этот фильм вышел в прокат буквально пару дней назад. На него нет пираток. Даже самых херовых, я смотрел. А это, — он указывает рукой на экран и сильнее присматривается, — чёртов фулл эйч ди. Теперь уже ухмыляется Хёнджин, сидящий от него по левую руку. Минхо чувствует себя слабым. Очень слабым, когда Джисон поворачивается к нему, внимательно смотрит в глаза и, смочив губы, произносит: — Да, и что? — Ты что, какой-то волшебник? Признавайся, — Хан на это тихо хохочет. Ли никак не может оторвать взгляда от его лица. Неожиданно красивого лица, в приглушённом свете экрана. — Ну, как ты и сказал, супер-пупер связей для переносного кинотеатра у меня нет. Зато есть связи с одним хорошим хакером, — Минхо откидывается на спинку дивана и прикладывает ладонь ко лбу. Господи, Джисон что, взломал какой-то сайт ради него? Ради какого-то глупого фильма? Разве это законно вообще? И, кажется, все эти вопросы прямо сейчас читаются в его глазах, потому что парень кладёт руку ему на плечо и успокаивает: — Хей, он мой давний друг. Ничего криминального, обещаю, — ага, точнее ничего серьёзно криминального. Так, лишь по мелочи. — Давай просто представим, что я купил его и скачал на флэшку, окей? — только с учётом того, что сейчас его нигде не купишь пока что. — Зачем ты это сделал? — спрашивает тот. Хан снова пожимает плечами. В глазах его играют искорки. Феликс и Хёнджин чувствуют себя очень лишними прямо сейчас. — Потому что я хочу тебя порадовать, глупый. Неужели непонятно, — он нежно склоняет голову набок, гипнотизируя Минхо своей чуть поджатой улыбкой и большими яркими глазами. А затем всё резко обрывается, потому что Джисон поворачивается к экрану и нажимает на старт. — Чёрт, надо было хоть пожевать что-нибудь взять, — вздыхает Хёнджин, прижимая к животу декоративную подушку, когда от фильма проходит всего пара минут. — Чан сказал, что у них где-то здесь есть орешки, можешь поискать, — отвечает Джисон. Тот, кряхтя, поднимается с места и шлёпает к шкафчикам. Фильм оказывается действительно интересным — парней затягивает с самых первых минут. Они смотрят неотрывно, иногда протягивая руку к орешкам, которые Хёнджин успешно отыскал среди кучи чужих вещей. Странные ощущения, когда копаешься в вещах людей, что тебя лечат. Очень странные. Больше половины фильма протекает незаметно. Феликс время от времени щёлкает жвачкой — которую, очевидно, жуёт вместо орехов. Даже его фильм затягивает, хотя он тут самый привередливый в отношении кинематографа. Все трое беззвучно признают, что у Минхо потрясающий вкус в кино. И, наверное, в музыке, мысленно добавляет Джисон. Кульминационный момент наступает неожиданно. Напряжение возрастает, взгляд ни на секунду не отрывается от телевизора. Феликс накручивает на палец шнурок толстовки, Хван, согнувшись, упирает локти в колени и зачёсывает назад волосы. Ладонь Джисона покоится на бедре. Минхо сидит близко. Ужасно близко — почти вжимается в тело Джисона, поджав колени. Тот невольно обращает внимание на красивый сосредоточенный профиль, очерченный голубоватым светом, и останавливается на розовато-малиновых губах, которые Ли без конца кусает от волнения. В этот момент Джисон даже забывает, что они смотрят какой-то фильм. На несколько мгновений его очаровывает выражение чужого лица, глубокая заинтересованность, острый внимательный взгляд, нежная кожа со шрамиками от прыщей и вздёрнутые аккуратные брови. Сердце Джисона бьётся быстрее, а потом и вовсе подскакивает, когда Минхо вздрагивает на неожиданном сюжетном повороте и с удивлённым вдохом вцепляется в его руку. Хан опускает взгляд туда, где пальцы чужой ладони впиваются в кожу на его предплечье, и аккуратно высвобождается, чтобы сцепить свою ладонь с ладонью Минхо. Ли, кажется, совершенно этого не замечает. Но Джисон просто не знает, что внутри у него точно так же густо наливается кровью счастливо-смущённое сердце. Когда фильм заканчивается, часы показывают начало третьего. Парни хорошо помнят наказ доброго доктора Чана, и начинают потихоньку закругляться. Помогают Джисону перебраться обратно в кресло, выключают телевизор, убирают пустые упаковки со стола и приводят диван в порядок. Пока Феликс и Минхо раскладывают подушки и протирают кофейный столик, Хёнджин, явно чем-то озадаченный, трогает Хана за плечо. — Мы… можем поговорить? — спрашивает он. Джисон не видит его взволнованности, но внутри Хвана немного потряхивает. Обычно такого с ним не бывает, тем более по пустякам. Но теперь, когда он отводит Джисона подальше от парней и немного нагибается, будто собирается предложить ему наркоты или открыть ужасный секрет, то чувствует, как к ушам приливает краска. Ему стыдно, стрёмно и страшно от того, что Хан может послать его куда подальше, одновременно. — Чего тебе? — звучит, будто Джисон испытывает к парню какую-то неприязнь. Может, так оно и есть — Хёнджин не уверен — их знакомство ведь не особо заладилось. Он, если честно, до сих пор не понимает, почему его не турнули из этой маленькой компашки калек — хотя больше он так её не называет. Почему-то. — Помнишь, ты говорил про своего брата? — Хан кивает. — Ему есть восемнадцать? — кивает снова. Хёнджин тянет воздух через нос. «Неужели я серьёзно опустился настолько, что прошу об этом какого-то Хан Джисона, да ещё и в таком тоне?» — спрашивает одна его часть. «Да уже плевать» — вторит ей другая. Именно её Хёнджин и слушает, когда произносит: — А не мог бы ты… попросить его купить мне сигарет? Хан глупо хлопает глазами. — Сигарет? — Да. Чапман классический, если нужно, деньги я отдам, — он кусает внутреннюю сторону щеки, ожидая ответа. Джисон смотрит на него так, будто сейчас скажет, что Хёнджин будет ему должен за это, или вовсе пошлёт на три весёлых буквы, потому что «Мы с тобой что, друзья, для таких-то просьб?». Но тот только хмыкает. — Окей, да. Я попрошу. Хёнджин выдыхает с облегчением и прикрывает глаза. Сейчас самое время, чтобы сказать «Тогда за тобой должок», но Джисон этого не делает. Хван чувствует себя даже малость виноватым. Вслух он, конечно, в этом не признаётся. — Спасибо, — всё, что он успевает сказать перед тем, как Хан подмигивает ему и возвращается к Минхо и Феликсу. Губы Хёнджина растягиваются в лёгкой улыбке, а с плеч словно сваливается несколько тяжёлых камней. Да уж, кто бы мог подумать, что ему когда-нибудь приглянется эта маленькая больничная компания. И что она, возможно, спасёт ему жизнь.