Conclusions

Тяжело ли переступать через самого себя? — Да вашу мать! — ругается парень, откидываясь на спинку кресла. Если спросить у Джисона, он скажет, что это было бы гораздо легче, умей он ходить. — Будьте чуть сдержаннее, молодой человек, — с укором произносит врач. Хан устало проводит по лицу ладонями и тяжело вздыхает. — Так не получается ни хрена ведь! — он злится, смотря в потолок, пока доктор — худой мужчина с бородкой, в которой виднеется проседь — опускается перед ним на корточки и вновь касается одной ноги. — Ничего не получается просто по щелчку пальцев. Нужно постараться, для того, чтобы получилось. — А я по-вашему не стараюсь что ли? — хмурится он. Сзади на плечо ложится маленькая ладонь. Мама поддерживающе смыкает пальцы у него на плече и произносит: — Сон-и, тише, — это прозвище, привязавшееся к нему в семейном кругу с самого детства, сейчас только сильнее раздражает. Хан выдыхает, раздувая ноздри, и прикрывает глаза в попытке успокоиться. Последние минут сорок — а может и больше — Джисон провёл в кабинете, больше напоминающем спортивный зал. Вместо привычного стола, шкафов с книгами и документами, различных плакатов о правильном образе жизни и даже вместо коек здесь стоит пара беговых дорожек, шведская стенка, несколько тренажёров, немного отличающихся от тех, что видишь в обычном тренажёрном зале. В углу лежат мячи разного размера, стоят свёрнутые коврики. А ещё едва ли не в самой середине комнаты стоят длинные деревянные брусья, на которые не взглянешь без страха или жалости. Только переехав порог, Хан понял, что теперь будет находиться здесь настолько часто, что натрёт на глазах мозоли. Курс реабилитации, на который Хан согласился, длится около двух месяцев, и при желании — если у пациента будут наблюдаться явные улучшения — его можно будет продлить. В то, что за два месяца он заново сможет научиться ходить верится, конечно, слабо. Но Джисон уже пообещал себе — и не только себе — сделать для этого всё возможное. Теперь остаётся лишь двигаться вперёд. Правда сейчас, после этих сорока минут безрезультатных попыток, запал и уверенность Джисона медленно начинают угасать. На их место моментально приходит раздражение и злость на самого себя. И ладно бы неудача заключалась в чём-то глобальном: не мочь сделать шаг или удержать равновесие. Всё это время Джисон лишь пытается подвигать пальцами ног, прилагает все возможные усилия, стараясь пустить по телу нервный импульс, но все его труды проходят бесследно. Пальцы лишь изредка дёргаются, точно в судороге. И Хан смотрит на них как на ему не принадлежащие. А после старается снова и снова. Но ничего не выходит. Джисон ударяет ладонями по подлокотникам кресла и прикрывает глаза. Успокоиться сложнее ещё и потому, что рядом с ним лишь мама и врач-реабилитолог. Всё время до начала курса Джисон был уверен, что первое занятие пройдёт в присутствии Минхо, точно так же, как и первая химия, на которую он пришёл, чтобы поддержать парня. Он сюрреалистично представлял, как тут же встанет на ноги и сделает первые шаги, благодаря какой-то невиданной силе, которую ему сможет придать только Ли. Но Минхо здесь нет. И как бы сильно Джисон ни пытался, не расстраиваться у него не получается. Вчера вечером у Минхо был очередной сеанс химии, а после них ему обычно становится плохо. Ничего серьёзного, как утверждает он сам. Обычная тошнота и усталость, свойственная всем, кто проходит курс химиотерапии. Когда он сказал об этом Джисону, написавшему с утра, что ждёт его на крыльце, тот только отправил несколько грустных смайликов и уверил, что ничего страшного в этом нет, они обязательно сходят в следующий раз. Но разочарованности своей скрывать не стал. Хорошо, что Минхо не видел его осунувшегося лица в этот момент, а то наверняка почувствовал бы болезненный укол вины. Джисону пришлось проходить испытание страхом в одиночку. Хотя с другой стороны, разве не всегда мы оказываемся одни, когда приходится наступать на горло собственным переживаниям? Теперь он, конечно, выдыхая, не думает, что вся эта затея с реабилитацией действительно хорошая. Джисон терпеть не может смотреть на свои неработающие ноги, на тело, которое не подчиняется элементарным движениям. Стрелка его метронома резко и со всей силы качается в сторону «заядлого пессимиста», когда хочется бросить всё в самом начале пути и крикнуть, чтобы все, кто в него так яро верит, катились к хренам. Но потом Джисон наполняет лёгкие воздухом, стискивает зубы и заставляет себя вспомнить. «Если ты не хочешь попытаться ради них и себя, то сделай это для меня» Он прижимает пальцы к вискам и открывает глаза. Вновь смотрит на свои неподвижные ноги в непривычных шортах — Хан не надевал их с того момента, как попал сюда. А после сквозь шум крови и чужих слов в ушах, до него доносится голос: — Так, давай ещё раз, — врач касается его голени, чуть приподнимая и надавливая. — Попробуй напрячь вот эти мышцы. Джисон слабо чувствует зоны, куда именно давят пальцы мужчины, и продолжает смотреть на собственные пальцы. Он собирает все свои силы в кучу и практически не моргает, будто пытается заставить ноги двигаться одной лишь силой мысли. Пытается почувствовать те самые мышцы, о которых говорит доктор; нащупать нужные нервы-ниточки, за которые нужно потянуть, чтобы всё сработало. Он сжимает пальцами рук подлокотники и закусывает внутреннюю сторону губы практически до крови, напрягая тело настолько, насколько возможно. Кажется, на лбу вот-вот выступит испарина. И только после очередного усилия, сделав глубокий вдох, Хан наконец видит, как плавно сгибается большой палец правой ноги. В груди его взрывается нечто. Джисон замирает на несколько секунд, не веря собственным глазам. А после разгибает палец. За большим мелко дрожат и остальные пальцы. Врач улыбается, одобрительно кивая, и наблюдает, как парень ещё несколько раз повторяет движение. Глупо, мелко и незначительно всё это, но Джисон радуется так, будто выиграл марафон. А если не выиграл, то хотя бы пробежал его на своих двоих. Мама за его спиной так же счастливо и измученно улыбается — она пришла сегодня, отпросившись с работы, только ради того, чтобы поддержать сына в первый день; на последующих занятиях она вряд ли появится. Но Джисон всё же очень надеется, что вместо неё появится кое-кто другой. На вторую ногу уходит примерно столько же времени, но сил как будто затрачивается в два раза больше, поэтому к концу первого утреннего занятия Джисон чувствует себя выжатым и раскатанным по асфальту. Врач утверждает, что он неплохо справляется и его случай далеко не безнадёжен, но к тому моменту Джисон его уже почти не слушает. Он думает о том, как бы скорее поделиться этой новостью с друзьями и в этот же момент не хочет сильно об этом распространяться. В любом случае, обратно в палату мама везёт его усталую тушку, пока Хан находится в весьма приподнятом настроении. Он ведь ожидал, что этот день окажется полным провалом, а теперь не может перестать смотреть на то, как двигаются пальцы его ног. Стрелка метронома возвращается на своё законное место и уверенно колеблется где-то на середине, когда мама, немного посидев, прощается с ним и уходит. Джисон в свою очередь не в силах усидеть на месте сначала возбуждённо катается по палате. Затем останавливается, выравнивая дыхание, и смотрит в окно. Там на улице снуют туда-сюда люди, ездят машины, протекают жизни. И его собственная жизнь сегодня принимает новый оборот. На секунду ему кажется, что он видит среди этих людей себя. Себя и Минхо, мерно идущих по тротуару и держащихся за руки. Возможно они направляются в магазин, чтобы купить немного еды для бездомных котят, а может провожают друг друга по каким-то важным рабочим делам. Он не знает. Зато знает, что оба они улыбаются и чувствуют тепло где-то внутри. Потому что больница давно позади, осталась в их воспоминаниях. Потому что нет больше коляски, нет реабилитации, капельниц для химии и раковых клеток в крови. Там есть только будущие Джисон и Минхо, полные счастья и тепла, дышащие полной грудью и наслаждающиеся каждым моментом своих долгих жизней. Хан Джисон верит, что это самое настоящее видение. Может, вместе с силой духа ему открылся дар видеть будущее? Очень хочется, чтобы так это и было. Однако, когда парень промаргивается, силуэт исчезает. Растворяется где-то среди людей и машин. Джисон озадаченно хмыкает, отъезжая от окна. А спустя пятнадцать минут вовсе покидает палату в весьма смешанных чувствах: радости и странного предчувствия неприятности. Он спускается на этаж ниже, проезжает по давно изученному пути и останавливается у двери в палату 111. Нутро отчего-то пробирает тонкой дрожью. Джисон сглатывает прежде чем занести руку над дверью и постучать. Чувствует, будто внутри его поджидает нечто ужасное, то, чего он даже представить себе не может. Но когда из палаты слышится тихое «войдите», и парень наконец оказывается внутри, то все опасения разом рассыпаются. Джисон не видит никаких кошмаров, никакого кровавого месива, которое почему-то представлялось его больному мозгу. Здесь только Минхо, лежащий в своей постели, ноутбук с какой-то фоновой передачей и стойкий запах антисептика. Джисон поджимает губы в улыбке и подъезжает ближе. Он уверен, что Ли за сегодня даже с кровати не вставал, и неплохо бы спросить, как он себя чувствует. Но ответ находится сам собой, стоит Хану поднять глаза. — Приве-ет, — тихо тянет Джисон и старается усмирить бегающий по лицу парня взгляд. Минхо моргает медленно, будто вот-вот провалится в сон, но всё равно строит подобие самой искренней улыбки и отвечает сипло: — Привет. У Джисона от этого слабого голоса вдруг замирает сердце. Сколько Хан себя помнит, он никогда не был человеком, испытывающим жалость к другим понапрасну. Он себя-то особо не жалел даже после операции — просто принял всё происходящее как факт и решил двинуться дальше. Джисон не считает, — или по крайней мере не считал — что человек достоин жалости только из-за своего диагноза. Парень всегда смотрит глубже и ненавидит, когда люди воспринимают тебя мягким и хрупким созданием лишь из-за того, что написано в твоей медкарте. Джисон не из тех, кто считает болезнь приговором. Из любого болота можно выбраться, только если ты не самостоятельно выбираешь сидеть в нём. Он привык видеть больных людей, выздоравливающих людей и — редко — медленно умирающих людей. Его этим уже не удивить. Но это всегда были люди посторонние. Джисон с ними не разговаривал и даже не смотрел им в глаза. Возможно знал имена, возможно видел лица, но никогда не был с этими людьми близок. Для Джисона смерть — пустышка. Нечто ненастоящее. Материя, которой он ещё не касался. Он не знает, как она ощущается и что из себя представляет. И так же не думает, что когда-то он или его друзья могут с ней столкнуться. Джисон никогда не видел своих друзей по-настоящему больными. Несмотря на свою худобу, Феликс не терял своего характера и острого взгляда, Хёнджин выглядел больше говнюком, избалованным, но честным подростком, чем человеком с больным сердцем. Самого Джисона ничего не меняло, кроме наличия коляски — в остальном он оставался таким же, как и был. Минхо от них ничем не отличался. Обычный подросток с обычными мыслями и мечтами, временами бледный после химии, временами слабый. Но никак не больной. Минхо не тот человек, который заслуживает жалости. Не тот, кому пропишешь смертный приговор. По крайней мере он не был таким в глазах Джисона. Хан Джисон, успевший изрядно потерять счёт времени, не помнит, сколько точно длится курс химиотерапии у Ли Минхо. Однако он видит, как сильно успело за это время измениться чужое лицо. Розоватый цвет кожи почти стёрся, побледнел, под глазами пролегли заметные серо-голубые синяки, придающие выражению лица усталый вид. Парень явно похудел. Лоб теперь покрывает испарина, точно от лихорадки, губы сухие растягиваются в вымученной улыбке. Минхо лежит на подушке, повернувшись к парню лицом, и дышит тяжелее обычного. Будто его температурит или его сердце вот-вот остановится. Джисон неосознанно напрягается, но старается не показывать своего беспокойства. Прямо сейчас Минхо совершенно не выглядит как здоровый человек. Неужели от химии всегда такие побочки? Если да, то почему Джисон раньше этого не заметил? — Как ты? — всё так же тихо и осторожно спрашивает он. Ли медленно моргает, кивая. — Нормально, — говорит. Но что-то подсказывает Джисону, что это ложь. Наверное, Минхо замечает его напуганный взгляд, поэтому продолжает: — Сегодня почему-то хуже обычного, но ощущения примерно одинаковые. Так всегда, не переживай. Это пройдёт к вечеру, я уверен. Джисон натянуто улыбается и кивает, мол «конечно». Разве он не должен верить Минхо? Разве ему не лучше знать? — А как выгляжу? — спрашивает Минхо с лёгкой ухмылкой. — Паршиво, — Джисон выдыхает и склоняет голову набок. — Грустно, думал, для тебя я всегда идеален, — он пытается пошутить, прикрывая глаза. Хан тем временем скрывает то, как больно по сердцу режет этот хриплый голос. Неужели Минхо пролежал в таком состоянии весь день в одиночестве? — А кто сказал, что паршиво это не идеально? Каждому своё, знаешь ли, — возражает Джисон и видит, как Минхо снова улыбается. Он готов отдать всё что угодно, лишь бы видеть его улыбку постоянно. И эта мысль Джисона совсем не пугает. Она кажется привычной. Обыденной. Будто всегда с ним была. Минхо выглядит болезненно усталым. Каждое слово даётся ему с неимоверным усилием, поэтому между ними на какое-то время повисает тишина. Ли прикрывает глаза, так что можно подумать, будто он заснул, но Джисон видит, как неровно вздымается его грудь. Поэтому, когда Минхо через несколько минут вновь открывает свои замыленные глаза, Джисон спрашивает: — Хочешь чего-нибудь? Сладкого например? Или включить тебе музыку? — голос его звучит как нельзя нежно, так что Джисон сам бы удивился, если бы услышал себя со стороны. Минхо в ответ слабо качает головой и перекатывается на бок, прижимая к себе руки, как делают во сне коты. — Правда, если тебе что-то нужно… — Ничего мне не нужно, Джисон, — уверяет его Минхо. — Просто побудь рядом, пожалуйста. — Хорошо, — выдыхает тот. Джисон поддаётся странному потоку нежности, накрывающему его с головой. Он протягивает руку, чтобы осторожно коснуться волос Минхо. Надеется, что это прикосновение успокоит его, отгонит все плохие мысли, поможет наконец уснуть и отключиться от этого мира. Он проводит по светло-русым прядям, чуть цепляя их пальцами, и в следующий момент тень улыбки исчезает с его лица. Джисон смотрит на свою ладонь, в которой остались едва ли не клочки чужих волос. Дар речи пропадает. Джисону кажется, что в этот момент пол под ним рушится. Он замирает. Глаза расширяются, пальцы тут же начинают подрагивать, а к горлу подступает приступ тошноты. Наверное, будь он сейчас один, если бы сумел выйти из оцепенения, непременно закричал бы на всю палату. Но он не может этого сделать. Приходится глотать и топить в себе проснувшийся ужас и дикое осознание. Минхо, почувствовавший, что Джисон остановился, открывает глаза и смотрит на него с непониманием. На лице парня читается чистый испуг. — Джисон? Что случилось? — выйдя из оцепенения, Хан тут же сжимает кулак, пряча в нём выпавшие пряди волос. Конечно, Джисон знает, что у людей могут выпадать волосы, но не в таком количестве! Он одёргивает руку от его головы как от огня и пытается сделать адекватное выражение лица. — Ничего. Всё в порядке, ложись, — он с силой сжимает губы и надавливает другой рукой Минхо на грудь. Тот, не имеющий сил сопротивляться, покорно опускается и снова прикрывает глаза. Хан мечет взгляд по сторонам, не зная, куда ему сунуться. Палата вдруг резко кажется слишком маленькой, дышать с каждым разом всё труднее и труднее. А Минхо, этот беззащитный и бессильный Минхо теперь точно съёживается до небывалых размеров и кажется по-настоящему хрустальным. Джисон чувствует, что его вот-вот вывернет от ощущения чужих волос на своей ладони. — Я пойду… пожалуй, правда сгоняю за сладким. Тебе сейчас точно не помешает, — он выдавливает из себя смешок и, прежде, чем Минхо сообразит и станет его отговаривать, направляется к двери. По пути он быстро скатывает волосы и выбрасывает их в стоящую в углу мусорку так, что Ли даже не успевает ничего заметить. Когда Джисон оказывается в коридоре, Минхо, всполошённый такой резкой переменой настроения, списывает всё на стресс после первого дня реабилитации и опускает голову на подушку. Хан тем временем останавливается в середине коридора и выставляет перед собой ладонь, которой несколько секунд назад гладил Минхо по волосам. Волос уже нет, но он отчётливо помнит их ощущение и вид. По спине бегут неприятные мурашки, а в груди затягивается тугой узел. Джисона словно ударяет по голове кувалдой. Внутри резко становится холодно, не понятно почему именно. Он встряхивает головой, но странное чувство никуда не уходит. Джисон знает, что автоматы со снэками стоят много в каких местах больницы, но в этот раз специально выбирает самый дальний. То ли чтобы убить время, то ли потому что пока не готов возвращаться в палату 111. Большую часть пути он старается выбросить из головы шокировавшую его сцену. Получается на редкость плохо. Только когда Хан оказывается у автомата и покупает две шоколадки, до него вдруг доходит, что это лишь очередная побочка от химиотерапии. У большинства — если не у всех раковых больных — во время химии начинают выпадать волосы. Это нормально. Джисон повторяет себе это снова и снова, пока едет обратно. Но страха, поселившегося вдруг в его груди, это не отбавляет.

////

— Ты уверен? — Хёнджин, клянусь, если ты спросишь меня ещё раз, я тебя ударю. Минхо мелко трясёт ногой, сидя перед зеркалом в палате Хвана. Джисон в коляске крутит колёса вперёд-назад, так и не сдвигаясь с места, и время от времени то снимает, то надевает свою тёмно-зелёную кепку. Феликс сидит сзади на заправленной постели и без особого интереса наблюдает за происходящим. У Хёнджина в руках электробритва и на лице полусмятение. Он осматривает беспорядочные волосы сидящего к нему спиной Минхо, а затем в очередной раз переводит взгляд на отражение парня. Ли заподозрил неладное ещё вчера, когда Джисон практически пулей вылетел из его палаты. Поначалу сил разобраться со всем у него не было, но к вечеру, когда парня перестало мутить, и он смог подняться на ноги, то впервые заметил, что волосы действительно ужасно выпадают. Стоя перед зеркалом и наблюдая, как на расчёске остаются клочки волос, он не испытал страха. Минхо знал обо всех побочных эффектах и глупо с его стороны было бы надеяться, что конкретно этот обойдёт его стороной. Это был не испуг. Скорее неприятное осознание неотвратимого. В тот же момент он решил, что необходимо что-то с этим делать. Поэтому теперь они здесь. Джисон, нервно переводящий взгляд с бритвы на волосы Ли, Феликс, пришедший ради моральной поддержки, и Хёнджин, которому как самому смелому поручили ответственность за голову Минхо (хотя сам Минхо ему не очень-то доверяет в этом плане). — Ладно, — говорит наконец Хван, выдыхая. — Готов? — Давай уже. Он слышит, как включается электробритва, и краем глаза замечает Джисона, отводящего взгляд в сторону. Хан всеми силами старается не показывать своей тревожности и держать боевой дух компании, но получается из рук вон плохо. Минхо не знает, почему на Джисона так сильно влияет факт его вынужденной стрижки. Только смотрит на своё отражение и говорит не то Джисону, не то сам себе: — Волосы не зубы. Отрастут. Хан прыскает, зажимая пальцами нижнюю губу. Хёнджин тем временем наконец проводит бритвой по голове парня. Первый клочок волос падает на плиточный пол. Минхо сглатывает, следя за траекторией падения, пока Хван проводит по голове ещё раз. Парни сидят в тишине, пока Хёнджин бреет ему голову. Напряжение заглушает лишь шум машинки и редкие шорохи, доносящиеся из коридора. С каждым разом, как на пол валится очередной комок волос, Минхо чувствует, что делает шаг навстречу чему-то. Он пока не понимает, что именно ждёт его впереди, не знает, хорошее ли это что-то или наоборот. Единственное, что он знает: остановиться уже не получится. Он должен пройти этот путь до конца и принять исход как данность. Поэтому Минхо не боится. Хёнджин выключает электробритву, стряхивает остатки волос с плеч парня и убирает с них полотенце. Минхо на себя не смотрит, замечая в отражении осторожный взгляд Феликса, направленный на Джисона. Эти несколько секунд тишины растягиваются до минуты. Джисон кусает внутреннюю сторону щеки, осматривая ёжик вместо привычной мягкой шевелюры. Он и сам, если честно, не может разобраться в том, что чувствует на самом деле. Это зрелище кажется Хану правильным, — ведь большинство людей в отделении онкологии либо коротко стрижены, либо уже потеряли все волосы — и он понимает, что хуже Минхо от новой причёски не становится — вообще-то бритая голова идёт ему ничуть не меньше. Но в груди всё равно что-то неумолимо сжимается, стоит Джисону только посмотреть на смиренное лицо Минхо. И это чувство перекрывает все остальные. Первым из оцепенения выходит Хёнджин. Откладывая в сторону машинку, он говорит: — А выглядит ничё так даже! — Минхо тем временем проходится ладонью по коротким волоскам и через пару секунд усмехается. — Засчитаю за новый имидж, — он старается своим тоном ободрить всех остальных, несмотря на то, что длинные волосы ему нравятся гораздо больше. Феликс вдруг поднимается и подходит ближе, чтобы потрепать парня по макушке. — Слушайте, мне даже нравится. Осталось прикупить широкие штаны, осветлиться и будешь как настоящий скейтер-бой, — усмехается Ликс и похлопывает друга по плечу. Хёнджин тем временем разваливается на кровати и тянет: — Только соберите с пола свои лохмотья. А то растащите и будет как кошачья шерсть повсюду валяться. — Оторви жопу и подмети, — Феликс складывает руки на груди, поворачиваясь к нему. В последнее время их манера общения несколько изменилась. Из открытой неприязни отношение Феликса к Хёнджину перекочевало в более нейтральную зону. Теперь по крайней мере он не огрызается на каждую брошенную Хваном фразу, не называет его тупым придурком и иногда даже улыбается с его удачных шуток. Весьма неплохой прогресс между прочим. — Я не умею, — отнекивается тот. — Ох, ну да. У мистера Принца в доме наверняка всё прислуга делает. Как жаль, дети растут бытовыми инвалидами, — парень наигранно вздыхает прежде чем подойти к постели и, толкнув ноги Хёнджина, усесться рядом. Минхо закатывает глаза, поднимаясь со стула. — Я приберу, только замолчите оба, — говорит он и тут же сметает в совок отстриженные волосы. — Ты в порядке? — обращается он к Джисону, который всё это время молча наблюдал за ним. У него на лице и так всё написано, но Минхо не удаётся разобрать истинную причину такой реакции. В конце концов, это действительно просто волосы, почему Джисон так переживает? Он уже собирается сказать что-нибудь, чтобы подбодрить парня, но тот в мгновение растягивает губы в улыбке и отвечает: — Отлично, — они оба знают, что Джисон лжёт, но никто из них этого не озвучивает. Он в очередной раз снимает кепку и крутит её в руках. Хан знает, что это должен быть его вопрос. Это он должен сейчас утешать Минхо и говорить, что всё образуется. Но делать это равносильно тому, чтобы признать страх и поражение разом. Всё равно что начать Минхо жалеть, признать его больным, беспомощным… умирающим. Джисон не может этого сделать. — Хей, это просто волосы, — успокаивающе произносит Ли, не давая парню погрузиться в свои мысли. Джисон кивает слишком резко. — Верно, просто волосы. — Эхом отзывается он. Рассматривает белый значок, вышитый на тёмной плотной ткани, а затем снова поднимает на Минхо глаза. Джисон жестом просит его пригнуться, и когда тот выполняет просьбу, нацепляет кепку на его стриженную голову козырьком назад. — Тебе нужнее, — Джисон сжимает губы в тонкую полоску и прежде, чем хоть один из них додумается развить диалог, меняет тему, подъезжая к Хёнджину. Минхо какое-то время стоит слегка ошеломлённый. Затем прикасается к грубой ткани кепки, чтобы понять, что она реальна. Вряд ли это можно засчитать за подарок, может Джисон вовсе вручил ему её из жалости, потому что просто не хочет видеть его лысую голову. Но главного это не меняет — это кепка Джисона. И теперь он отдаёт её ему. Парень неоднозначно и почти незаметно улыбается, стряхивает пряди в мусорное ведро и выкидывает из головы образ тревожного Джисона, присоединяясь к остальной компании. Никто из всех четверых парней никогда не думал, что в больнице вообще можно найти друзей. Никто не подозревал, когда попадал сюда, что им однажды посчастливится встретить друг друга. И конечно же нельзя сказать, что они самая надёжная и неразлучная команда на свете. Никто не знает, ни то будут ли они общаться после выписки, ни то как сложится их дальнейшее будущее. Но прямо сейчас это никого из них и не интересует. Единственный вопрос, который может их волновать — кто покинет больницу первым. Сначала все безмолвно ставили на Хёнджина. Влиятельные родители и паническое нежелание оставаться в больнице должны были сыграть свою роль. К тому же его заболевание не казалось никому их троих ребят чем-то серьёзным и неизлечимым. Вслух об этом, конечно, никто не говорил. Вот только теперь, когда Джисон спрашивает: «Собираешься вернуться в спорт сразу же после выписки?» — вариант с Хёнджином отпадает сам собой. Слова Джисона режут где-то рядом с сердцем, но за время своего пребывания здесь, Хвану удалось практически полностью смириться с реальностью. Поэтому теперь гримаса отчаяния не вылепляется на его лице. Парень лишь говорит: — Не думаю, что вообще когда-то смогу туда вернуться, — и когда три пары глаз вопросительно уставляются на него, приходится коротко пояснить: — Я почитал. Пишут, что после операции всё равно возможен рецидив. Если я не хочу умереть от сердечной недостаточности или довести себя до тампонады сердца, придётся изменить тактику. Перспектива откинуть коньки на поле не так уж заманчива… — Погоди-погоди. После операции? — удивляется Минхо. Все трое парней смотрят на Хёнджина с недоумением. Он ничего не говорил ни о какой операции. Но Хван и не выглядит так, будто собирался сказать. Это осознание всё ещё даётся ему тяжело, чтобы говорить о предстоящей операции сотню раз на дню. Хватает сдачи анализов и обсуждения с врачом и родителями. Последнее, чего Хёнджину сейчас хотелось бы — чтобы его начали заново расспрашивать что, зачем и как. Он всё ещё не может принять тот факт, что его прошлый мир валяется под ногами в виде обломков, неужели так сложно отстать с лишними вопросами? Однако в этот раз Хёнджин не огрызается и не просит всех отвалить. Это можно списать как на усталость от собственного гнева, так и на очередную попытку быть сдержаннее обычного. Но Хёнджин всё же быстро обрисовывает ситуацию, повторяя всё то, что уже на несколько раз прослушал от лечащего врача. Парни слушают внимательно, и в какой-то момент, когда Хёнджин обводит их всех взглядом, ему кажется, что на лицах их мелькает сочувствие. Вот только он пока не определился, нуждается ли в сочувствии вообще. — Получается, ты с нами надолго, — выдыхает Джисон. Хван качает головой. — Получается так. — Да уж, такими темпами у Феликса есть все шансы выписаться раньше нас всех, — говорит Минхо, опираясь локтями о спинку стула. Ли хмурится в ответ. — Ты выглядишь самым менее больным из нас четверых. Феликсу хочется возразить, что это лишь потому что его болезнь не столько физическая, сколько душевная, но он себя останавливает. Он здесь не для того чтобы объяснять людям, что такое анорексия. Хватит и того, что он является живым примером. Однако замечание Минхо нисколько его не расстраивает. Скорее вводит в заблуждение. — Конечно у него есть все шансы. И их станет ещё больше, как только он прекратит ломаться и признает наконец себя симпатичным, — говорит Хёнджин и едва удерживается, чтобы не закатить глаза. Парень замирает, когда вновь слышит это слово из уст Хёнджина. «Симпатичный». Наверняка Хван не понимает насколько глубоко может залегать человеческая ненависть к собственному телу. Но всё же приятно, что он не оставляет своих жалких попыток как-то пробиться через купол негативного восприятия Феликсом своего тела. Мало кто до него предпринимал даже такие мизерные попытки. Феликс не казался себе здоровым с того момента как попал сюда. Каждый его день проходил в борьбе с самим собой и в попытках запихнуть в себя хоть крошку съестного. Он был невообразимо худым и врал врачам и медсёстрам, что водили его на взвешивание. Терпеть не мог смотреть в зеркало и отказывался от любой еды в столовой. И пускай его кожа не была мертвенно-бледной, волосы, ногти и зубы практически в конец испортились. Не то чтобы за последнее время много что изменилось. Но тем не менее, противоречить Минхо Феликс не хочет. Как минимум потому что последние два дня не вливает в себя по литру-полтора воды перед завтраком лишь бы ничего не съесть. Как максимум потому что вчера постарался прибавить к своему скудному рациону небольшой перекус между обедом и ужином, который до этого всегда пропускал. Так что может, это вовсе не самообман. Может, у Минхо просто слишком зоркий глаз. — Может, хватит уже обо мне, — мягче обычного возражает он. Джисон, понимающий, что друг не любит большого внимания к своей персоне, но тем не менее согласный с Хёнджином, переводит тему. Чтобы отвлечь себя и других, он вдруг вспоминает о приближающихся школьных каникулах. Для них, лежащих в больнице, это конечно ничего не значит, но Хан всё равно предаётся воспоминаниям и рассказывает, как проводил с родителями большую часть каникул на горных курортах. В частности, именно из-за родительского пристрастия к горам он и начал заниматься сноубордингом. Минхо невольно вспоминает, как проводил каникулы последние несколько лет. Его родители не ездили ни в какие курорты или путешествия, поэтому почти всю свою жизнь Минхо провёл в одном городе. Немного грустно, конечно, ему бы хотелось побывать в других странах, посмотреть мир. Но тем не менее, на каникулах он обычно не скучал, занимая себя прогулками и просмотром сериалов. Хочется надеяться, что эта формальная неделя отдыха и в больнице пройдёт не хуже, но парень очень сильно сомневается. Феликс о своих каникулах старается не думать. За неимением круга друзей, он обычно закрывался в комнате и погружался в чтение, чтобы как-то скоротать время. От любых семейных поездок или посиделок отказывался — его это и сейчас не интересует. Хёнджин свешивает голову с кровати и случайно натыкается взглядом на висящий на шкафу календарь. Он, пока слушает, пытается вспомнить, как последние несколько лет проходили его каникулы. На ум особо ничего не приходит, хотя внутри вертится чувство, что там явно происходило что-то значительное. В памяти смутно всплывают моменты с каких-то вечеринок, чьи-то рандомные лица, фразы, шутки. Хван хмурится, всматриваясь в число на календаре. У самого ощущение, что время остановилось ещё в тот момент, когда он только попал в больницу, поэтому не верится, что уже прошло около трёх недель. И когда он наконец разбирает сегодняшнее число, указанное красным квадратиком, то всё моментально встаёт на свои места. Хёнджин резко садится, возвращая мир в исходное положение. Все взгляды устремляются на него. Парень оборачивается, чтобы вновь кинуть взгляд на календарь и убедиться, что зрение его не обманывает. Чёрт, вот же… — Ты чего? — спрашивает Джисон. В груди у Хёнджина тем временем понемногу стихает жгучее осознание. Его придавливает камнем реальности, и парень опускается обратно на землю. До Хёнджина вдруг доходит, почему все последние осенние каникулы он помнит весьма смутно и почему вместо семейных посиделок в его арсенале только угарные истории с громких вечеринок. Каждый Хёнджинов день рождения совпадает с датами школьных осенних каникул. И этот раз не исключение. Но все эти три недели он настолько был погружён в самобичевание, свои проблемы со здоровьем и мысли о будущем, что совершенно забыл о существовании дня рождения, чего уж говорить о его приближении. Вот только горечь от того, что именно этот праздник он не сможет отметить и в половину так же весело как все предыдущие, ощущается в разы сильнее. Потому что это должен был быть особый день. День, которого так ждут все подростки земли. Его совершеннолетие. Завтра Хван Хёнджину исполнится восемнадцать. И это осознание едва ли не бьёт ему под дых. — Ничего, — говорит Хёнджин, быстро придя в себя. Вряд ли неотмеченное совершеннолетие сейчас главный повод для беспокойства, верно? Сотни подростков не отмечают этот день. Он просто присоединится к их числу. Хван старается уверить себя в этом как только может и снова ложится на спину, скрестив руки на животе. — Просто вспомнил свои школьные каникулы… — Оу, ну и что же там такого? — неожиданно интересуется Феликс, ища новый предлог съязвить. Хёнджин вместо того, чтобы попытаться соврать или отшутиться, смотрит на него незаинтересованно и отвечает: — Мой день рождения. Парни дружно затихают, устремив на Хвана свои взгляды. Минхо переглядывается с Джисоном, а после сочувственно произносит: — Вот это ты везунчик, конечно… — И не говори. — И… когда он? — спрашивает Джисон. Хёнджин, смотря в потолок, выдыхает: — Завтра. На какое-то время повисает тишина, точно минута молчания в честь потерянного дня рождения Хван Хёнджина. Все они примерно представляют себе, какие праздники привык закатывать для себя такой человек, как Хёнджин, сколько поздравлений, подарков и излюбленного внимания ему доводилось получать. А теперь его возможности ограниченны территорией больницы. Шумной вечеринки здесь не закатишь, алкоголь не пронесёшь, много людей не пригласишь. Можно было бы попробовать довольствоваться тем, что есть — задобрить докторов и сбегать за тортом и свечками, чтобы загадать желание и поскорее выздороветь. Но вряд ли такое Хёнджина утешит. Он скорее фыркнет в ответ и выкинет торт в окно. По крайней мере так кажется Джисону. — А у тебя были какие-то планы на этот день? — Ну… с учётом того, что это будет мой восемнадцатый день рождения, наверное, это должно было быть что-то грандиозное. Но сейчас всё, чего мне хочется — поехать загород, купив три бутылки виски и блок сигарет, а потом ужраться и укуриться на хрен, — усмехается он как-то безнадёжно. — М-да, веселуха, — вздымает брови Феликс. Он шумных вечеринок никогда не любил и к алкоголю не тянулся, но сейчас даже немного понимает Хёнджина. Ему явно осточертели белые стены, процедуры и люди в халатах. И, честно говоря, он такой не один. Они все четверо мечтают о глотке свежего воздуха. Пускай это и практически невозможно. Мечтать ведь никто не запрещал. — Может… мы сможем что-нибудь устроить? Снова попросить Чана пустить нас в ординаторскую? — Минхо с надеждой смотрит на Джисона. Тот пожимает плечами, но прежде, чем успевает что-то сказать, Хёнджин их перебивает. — Нет-нет-нет, забудьте. Это не имеет смысла. — Почему это? — Потому что день рождения в больнице — это то же самое, что похороны отмечать. Это не тот праздник, который устраивают ради формальности, по крайней мере для меня. Суть не в отмечании, не в торте, не в свечах и не в вечеринках. Суть в атмосфере и чувствах, которые ты испытываешь, — поясняет Хёнджин. — А здесь я испытываю только тревожность и напряжённость. Да и никакой атмосферой праздника в этих стенах и не пахнет. Так что забудьте. Я не хочу отмечать день рождения здесь. И говорить об этом. — Ладно, — Минхо пожимает плечами. Тема кажется закрытой, и каждый начинает думать о чём-то своём, пока следующий вновь не найдёт, о чём можно поговорить. Вот только Джисон, смотрящий в сторону календаря, никак не может отделаться от крутящихся в голове навязчивых идей. Вопрос лишь в том, поддадутся ли они воплощению.

////

Меньше всего в своей жизни Хван Хёнджин предполагал, что утро его восемнадцатого дня рождения начнётся с медицинского осмотра. Продолжится в столовой за пресным завтраком и проверкой сообщений от одноклассников и родственников. Наверное, если бы жизнь повернулась чуть иначе, сейчас он был бы где-то в баре, на тусовке или вовсе улетел бы на недельку в другую страну, чтобы гульнуть по полной. Но все эти «а что если» не имеют никакого значения, потому что их уже никогда не случится. Хёнджин ещё вчера вечером свыкся с мыслью, что праздник в этом году он не проведёт никак. По крайней мере так он думал до этого момента. Потому что ещё меньше Хван Хёнджин предполагал, что на обеде, когда он так удачно подсаживается к Минхо и Феликсу, в столовую вдруг ворвётся Хан Джисон с взбалмошным видом и заговорщическим взглядом. — Что? — без энтузиазма спрашивает Хёнджин, отправляя в рот немного риса. Джисон в это время подъезжает вплотную к их столу и смотрит только на него одного. А затем спрашивает: — Если бы твой день рождения не улетел в канаву из-за нахождения в больнице, как бы ты его отпраздновал? Хёнджин замирает на несколько секунд, чтобы потом проглотить рис и пожать плечами. — Да какая уже разница… — Просто ответь на вопрос, — Джисон перебивает нетерпеливо. Три пары глаз дружно устремляются на него. Хёнджин кладёт палочки на стол и шумно вздыхает. Отводит взгляд, размышляя, и через пару секунд выдаёт: — Наверное, устроил бы вечеринку, — самое первое, что приходит в голову. Он делал подобное, начиная со своего четырнадцатилетия, только с каждым годом алкоголя на тусовках становилось всё больше, а здравого смысла и приличия всё меньше. — Купил бы алкашки и вредной еды и поехал бы в загородный дом. Джисон смотрит на него пристально какое-то время и кусает губы. Феликс с Минхо переводят взгляды с одного парня на другого в ожидании сами не знают чего. И в один момент у Хана будто звёзды в голове сходятся, потому что он всплёскивает ладошками, восклицая: — Окей, идёмте, — и разворачивается к выходу из столовой, пока трое парней недоумённо переглядываются, продолжая сидеть на месте. Хан смотрит на них. — Ну чего жопы прижали? Потом доедите, идём говорю! В следующий момент они уже все вчетвером во главе с Джисоном направляются к сестринскому посту на этаже. Совершенно никто не понимает, что Хан опять успел натворить или придумать. Это странно. И немного волнительно. Но у Хёнджина, не сводящего глаз с затылка этого чёртова Хан Джисона, точно зудит под кожей всю дорогу до несчастной стойки. Уже на середине пути они замечают стоящего там медбрата Кима, непринуждённо переговаривающегося с санитаркой. Он тут же обращает внимание на прибывших парней, как только они подходят достаточно близко. Облокачивается одной рукой на столешницу и спрашивает: — Ну и что за срочное собрание? — он осматривает всех четырёх парней, но обращается в большей степени к Джисону. Тот вдыхает поглубже. — Медбрат Ким, у нас очень серьёзное дело, — начинает он и переглядывается с ничего не понимающими парнями. — Понимаете… у нашего Хёнджина сегодня день рождения. Очень знаменательная дата! Восемнадцать лет. И знаете… не думаете ли вы, что отмечать такие дни в больнице как-то ну… не по-христиански? — Сынмин сводит брови. До парней начинает доходить, к чему Джисон клонит. — Поэтому мы хотели спросить, можно ли нам отметить за пределами больницы? Буквально сутки, не больше, — тут же поясняет он, когда лицо Сынмина становится всё более недоверчивым. — Не думаю, что это разрешено… — начинает Ким, но его тут же прерывают. — Пожалуйста, медбрат Ким. У него скоро операция на сердце, — Хан показывает себе за спину и строит глазки. — Вдруг он вовсе не очнётся, — Хёнджин кидает на парня огненный взгляд, но удерживает себя от того, чтобы влепить Хану подзатыльник. — Это же такая трагедия, представляете? Неужели вы не позволите нам, больным детям, обрести ещё одно хорошее воспоминание вне стен больницы? — он почти выпячивает губу, когда говорит это. Откровенно давит на жалость. С Сынмином такое, конечно, вряд ли прокатит, но попробовать стоило. — Как вы вообще это себе представляете? — он оглядывает каждого из парней. Те, судя по всему, успели подхватить идею Джисона и зарядиться его уверенностью и наглостью, поэтому теперь смотрят так, будто идея была общая и они знали обо всём заранее. — Здесь нужно как минимум связаться с вашими родителями… — Мои родители могут сообщить остальным, — вклинивается вдруг Хёнджин, обретя голос. Минхо и Феликс смотрят на него. — Попрошу отца, нас свозит его личный водитель, так что потеряться мы не сможем. — Да и… если хотите, будем писать вам каждые два часа, что мы живы, — подхватывает Минхо. Внутри у него загорается азарт и странное чувство единения. — Не нужны мне ваши сообщения… — Совершеннолетие бывает всего один раз в жизни, — убеждает его Феликс. — Вы ведь так долго работаете с больными детьми и, наверное, знаете, как для нас важно любое даже самое мелкое событие. — Верно, — поддакивает Джисон. Сынмин щурится и сжимает губы в тонкую полоску, будто их убеждения работают в обратную сторону. — Мы вернёмся завтра же. С утра. Даже на обход успеем. Клянусь, — Ким прикрывает глаза и потирает виски. Парни следят за ним, притаившись, в ожидании ответа. — Давайте-ка ещё раз. То есть вы хотите, чтобы я отпустил вас, несмышлёных подростков, неизвестно с кем, неизвестно куда, рискнул вашими жизнями и своей в том числе, чтобы вы смогли отметить какой-то там день, который повторяется ежегодно, просто потому что? — парни молчат. Сынмин обводит каждого взглядом и почти усмехается. — Анорексик, раковый больной, сердечник и инвалид-колясочник на реабилитации. И вы думаете, что я отпущу вас гулять всей вот этой весёлой компанией? — Про мальчика в коме не забудьте, — напоминает Минхо. — Он тоже с вами? — Теоретически, — говорит Джисон. — Мы его моральная поддержка. Сынмин складывает руки на груди. Ему хочется сказать, что он не обладает такими полномочиями, чтобы вот так просто их отпустить. Ведь он не главврач и даже не главный медбрат больницы, чтобы принимать такие серьёзные решения. Но пока Ким ещё раз пробегает глазами по невинному и просящему лицу каждого подростка, внутри у него что-то неумолимо ёкает. Он как никто другой знает, как тоскливо иногда находиться одному в четырёх стенах, как тяжело бывает наблюдать за происходящим в больнице и быть частью всего этого. И он помнит, что всё ещё должен держать весь этот зверинец в ежовых рукавицах. Однако вслух тихо произносит: — Чтобы завтра в восемь утра были тут как штыки. Никакого перегара, никаких травм. Мне и так из-за вас от начальства может влететь по первое число, — он указывает на парней пальцем, но те слушают так, словно не верят в происходящее. А затем все дружно кивают. — И возьмете с собой сопровождение. Одних я вас отправить не могу. Скажу одной из медсестёр, пусть присмотрит, чтобы вы не дай бог чего не натворили или не откинули коньки, — его голос звучит с наказом, но на лицах подростков уже расплываются счастливые, на всё согласные улыбки. И когда он наконец уходит, оставляя их наедине со своими ошеломлёнными лицами и попытками не радоваться слишком громко, на лице самого Сынмина расцветает не менее добродушная улыбка. Парни попеременно смотрят друг на друга и выдыхает бессвязные «охринеть» и «что это только что было?». — Спасибо, — говорит Хёнджин, когда они направляются обратно к столовой. Он прижимает ладонь к бешено колотящемуся сердцу и смотрит на едущего рядом Джисона. Тот поднимает голову. — Не за что. Мы тут все рады выбраться на волю хоть на пару часов, — Хван кивает в ответ и уходит куда-то вперёд — от волнения его ноги начинают работать быстрее, прямо как на поле. Минхо равняется с Джисоном и, наклонившись чуть ниже, тихо, так, чтобы не услышал идущий впереди Феликс, говорит: — Ты сумасшедший, знаешь, да? — и усмехается. Хан победно вздымает брови. — Но тебе это нравится, — говорит он утвердительно. Минхо на какое-то время подвисает, но когда смысл слов наконец до него доходит, он улыбается и кивает почти незаметно: — Нравится. Обед заканчивается. Остаток дня до сборов проходит как в тумане. Хёнджин, как и обещал, попросил отца, чтобы за ними заехал водитель, так как со слов самого Хвана, такси до загородного дома вышло бы им в неимоверно большую сумму. Минхо, на удивление, впервые за долгое время испытавший волнение по какому-то другому поводу кроме своего здоровья, крутится перед маленьким зеркалом в палате добрые пять минут и не понимает, что лучше надеть на голову. Он очень давно не собирался на какие-то вечеринки или мероприятия, где нужно выглядеть прилично. В последнее время его верными спутниками были обычные чёрные джинсы и безразмерная серая толстовка. Но теперь он позволяет себе сменить толстовку на белую футболку с принтом и накинуть поверх неё плотную вельветовую рубашку. Он всё же решает взять подаренную Джисоном кепку, нацепив её козырьком назад, когда Хан как раз заходит за ним. — Хорошо выглядишь, — он не врёт. Сегодня у Минхо совсем не болезненный вид. Синяки под глазами почти сошли, кожа приобрела свой привычный светло-карамельный оттенок и к движениям вернулась былая живость. — Ты тоже, — отвечает он и широко улыбается. Во внешнем виде Джисона почти ничего не поменялось, однако Минхо всё равно считает нужным это сказать. — Впрочем, как и всегда, — Хан задирает нос, когда они выходят из палаты. Минхо знает, что он шутит, но мысленно со словами соглашается. Самым сюрреалистичным моментом за весь день становится минута, когда они заходят за ограждение больницы и садятся в слишком элитную чёрную машину. Хёнджин привычно располагается на переднем сидении, остальные трое парней и медсестра, которую Сынмин всё же им навязал, ютятся сзади. Женщина молчит большую часть времени, на их слова внимания не обращает, но это всё же портит нужную атмосферу самостоятельности и уединения. Парни надеются, что это только пока. Наличие сопровождающей, однако, никак не умаляет счастья, рождающегося на вечерних дорогах города. Погода приятная, Хёнджин опускает стекло, чтобы ощутить, как прохладный осенний ветер врезается в его лицо. В груди ровно бьётся сердце, из колонок льётся приятная музыка, и парень прикрывает глаза, растворяясь в моменте, когда жизнь вновь начинает приобретать вкус. По дороге в загородный дом они заезжают в магазин, чтобы закупиться хотя бы какими-то продуктами. В корзину летят фрукты, чипсы, парочку полуфабрикатов, мороженое, несколько банок пива. Минхо, которому из-за химиотерапии категорически противопоказан алкоголь берёт себе упаковку яблочного сока, Феликс застревает в отделе напитков чуть дольше. В конечном итоге его выбор падает на колу без сахара. Хёнджин с огромным наслаждением покупает себе блок сигарет — пачка, которую привёз-таки брат Джисона уже закончилась. Про торт с пресловутыми свечами, разумеется, тоже никто не забывает. Довольно логично, что по человеческому имуществу можно определить состояние кошелька. И если наличие личного водителя у отца Хёнджина об этом состоянии само по себе говорило достаточно много, то вид загородного дома сказал всё до последней точки. Современная отделка, гармоничные цвета и обширные габариты заставляют челюсти трёх парней едва ли не коснуться земли. Хёнджин благодарит водителя, который обещает вернуться за ними с утра; они все вместе выбираются из машины и забирают из багажника пакеты. Хёнджин шагает к двери первым, пока остальные пытаются прикинуть сколько в доме комнат, судя по его габаритам. Для них троих это нечто непривычное — как нахождение в загородном доме, так и сам факт вечеринки в честь дня рождения. Пускай и в маленькой компании. Внутри дома достаточно просторно. Большая светлая гостиная, кухня, столовая и гостевая спальня на первом этаже. Здесь же выход на задний двор с бассейном и парочкой шезлонгов. Этажом выше три спальни с отдельными ванными комнатами, кабинет отца и гардеробная матери. Спутница-медсестра напоминает «если что, сразу зовите меня» и тут же располагается в кресле на веранде, не привлекая к себе никакого внимания, так что парни наконец забывают о её нахождении здесь. Они выгружают содержимое пакетов, быстро нарезают и раскидывают по тарелкам продукты — только торт убирают в холодильник до поры до времени. Ставят в духовку пиццу и, прихватив напитки, перемещаются в гостиную. Для их компании из четырёх человек гостиная кажется гигантской. Парни придвигают к дивану столик, ставят на него закуски, банки и бокалы. Хёнджин в самый нужный момент вспоминает о существовании музыкального центра и спрашивает предпочтения в музыке, которые оказываются абсолютно разными. Джисон, которому достаётся привилегия, как человеку, без которого эта поездка не состоялась бы, выбирает первой песней Borderline — Tame Impala. Феликс усаживается в кресле, парни помогают Джисону перебраться на диван и устраиваются рядом. В унисон пшикают несколько банок, и Хёнджин, под льющуюся мелодию, первый раз в жизни встаёт, чтобы сказать настоящий тост. Он выходит немного скомканным в силу бурлящих внутри эмоций, но посыл остаётся ясным: — За последние недели моя жизнь успела круто измениться. Признаться честно, я никогда не думал, что попаду в больницу, и что уж тем более встречу там вас. Не знаю, чем я заслужил всё это — и плохое, и хорошее — но, наверное, если судьба повернулась так, то так и должно быть, — он вдыхает через нос и смотрит куда-то в пол. — Мы знакомы так мало, но… не знаю, мне так много хочется вам сказать, но я не могу подобрать слов. Правда, я просто охеренно счастлив отмечать своё совершеннолетие с вами. И даже если когда-то мне могло показаться, что это будет самой тухлой вечеринкой из всех, сейчас я так не считаю, — Хёнджин поднимает на друзей глаза. — Спасибо за то, что не оставили меня. Иначе я бы уже загнулся в этой больнице, честное слово. — Ну, в этом мы не сомневаемся, — отзывается Феликс. Хёнджин лишь смотрит на него, ухмыляясь, и выставляет в середину свою банку с пивом. — За твоё совершеннолетие! — восклицает Джисон и остальные подхватывают его слова, когда чокаются напитками. Расслабляющая атмосфера действует быстро вкупе с полным чувством свободы. Оно, это чувство, немного дикое, разбавляющее кровь в жилах, и негой разливающееся по всему телу. Джисон и Феликс, находящиеся в клинике куда дольше остальных двух парней, уже позабыли каково это — не находиться под постоянным надзором, не жить по чужому расписанию, быть подвластными лишь самим себе. По этому ощущению невозможно не скучать. Следующему выбирать музыку предоставляется возможность Феликсу, и он просит включить Lonely Heart — 5 Seconds of Summer. Джисон совершенно неиронично обвиняет Феликса, что он застрял где-то в 2015, судя по тому, что он слушает. Феликс совершенно неиронично обламывает Джисона, говоря, что альбом вышел в 2020. Хёнджин, по мере того, как пустеет банка с пивом, всё больше начинает ударяться в воспоминания и рассказывает, как отмечал здесь своё семнадцатилетие. Он не знал и половины народа, что пришли его поздравлять — хотя большинство, наверное, просто слетелись на бесплатную выпивку. А на утро сам он проснулся в ванне на втором этаже с дикой головной болью. Удивительно, какой контраст создаётся на фоне их сегодняшних мирных посиделок. Они делают несколько кругов в «я никогда не», в ходе которых узнают, что Минхо не умеет кататься на велосипеде, Хёнджин однажды хотел проколоть пупок, а Феликс примерял мамины юбки, когда был десятилеткой. Вскоре, когда игра надоедает, между Джисоном и Хёнджином завязывается оживлённая дискуссия. Минхо уходит, чтобы проверить пиццу, Феликс наблюдает за разразившимся спором. Он подтягивает к себе колени и сёрбает колу из банки, когда нарезанная пицца оказывается на столе, и остальные принимаются за неё. Ли старается не смотреть на стол, где скопилось огромное количество вредной еды, и не замечает редких — немного обеспокоенных — взглядов, что на него бросает Хёнджин. Песня заканчивается, и Хван, бросая на тарелку недоеденный кусок пиццы, встаёт, чтобы включить что-нибудь из своего плейлиста. Комната наполняется незнакомой для остальных мелодией. Играет Why Can`t We Be Friends — The Academic. Минхо устраивается в углу дивана, медленно потягивая яблочный сок, пока у парней вновь завязывается какой-то незамысловатый диалог. На секунду ему кажется, будто он выпадает из собственного тела. Всё вокруг перестаёт быть реальным. Он слышит голоса друзей, видит их лица, чувствует запахи, но точно всё это происходит не по-настоящему. Или на самом деле он не настоящий. Будто он вовсе не он, а приведение, которому посчастливилось на несколько секунд вернуться в реальный мир и увидеть людей, которые до этого много для него значили. Это ощущение длится несколько долгих секунд, а затем исчезает. Но Минхо почему-то не может перестать о нём думать. Как бы вели себя парни, если бы его действительно сейчас здесь не было? Если бы он превратился в воспоминание и растворился в событиях чужого прошлого. Помнил бы его кто-то на самом деле? Минхо вдруг понимает, что впервые видит их всех такими довольными, с лёгкими, немного глупыми улыбками и расслабленными взглядами. Конечно, в больнице все они тоже улыбаются, шутят, стараются вести обычную жизнь. Но это совершенно не то. Сегодня они вчетвером впервые за долгое время чувствуют себя свободными, чувствуют, что не обречены так, как кажется. Они всё ещё здесь, всё ещё живы. Всё ещё могут быть и стать теми, кем захотят. У них ещё есть время. Из собственных мыслей его вырывает неожиданная брань и едва не подскакивающий с места Джисон. Минхо смотрит на него. На футболке расплывается мокрое пятно, на руках шипит напиток. Парень отодвигается от лужи пролитого пива на диване. — Чёрт, прости, — говорит он Хёнджину, стараясь найти, чем можно вытереть весь этот беспорядок. — Не парься, щас уберём, — Хван тут же поднимается на ноги и шагает на кухню за тряпкой. — На прошлых вечеринках и похуже вещи происходили, — говорит он, возвращаясь и смотря на грязные руки Джисона и пятно на футболке. — Что, разбили мамин сервиз? — шутит тот. — Хуже. Телевизор, — усмехается Хёнджин и обращает свой взгляд к Минхо. — Ванная есть в гостевой спальне, в сторону столовой, прямо и направо. Сходите, помоги ему оттереться. Тот кивает и без лишних слов помогает Хану перебраться в кресло. От выпитого пива, хотя и слабоалкогольного, координация движений Джисона немного рассеивается, поэтому приходится опираться на Ли куда сильнее обычного и с смехом стараться не промазать, садясь в коляску. В гостевой спальне, куда их отправил Хёнджин, куда тише. Музыки здесь почти не слышно, пахнет чистотой и освежителем воздуха. Джисон хихикает, когда Минхо завозит его в ванную комнату. Он вымывает руки по локоть, и старается оттереть пятно на футболке, но только больше её мочит. Минхо, стоящий рядом, усаживается на крышку унитаза и, отпихнув руки Джисона, берёт тряпку и принимается оттирать пятно сам. Хан расслабляется в кресле, позволяя Минхо сделать всю работу. Ли сосредоточенно трёт ткань и мило хмурит брови. Джисон наблюдает за каждым его осторожным действием и не может оторвать взгляда. — Что? — вдруг спрашивает Минхо. Не заметить прожигающий взгляд Джисона просто невозможно. — Что? — Ты пялишься. — Имею право, — хрипло отвечает он. Губы Минхо искривляются в усмешке. Он чувствует, как предательски краснеют кончики ушей, но в сумерках ванной, куда льётся свет лишь из спальни, этого не заметно. Хан вздыхает. — Сынмин нас убьёт, если учует запах алкоголя. — Думаю, он знает, что без увеселительных напитков сегодня не обошлось. Медбрат Ким отпустил нас сюда, наверное, он поймёт, — пожимает плечами. — Возможно, но без выговора мы не обойдёмся. Минхо ничего не отвечает, споласкивая тряпку. Он сделал всё, что мог. Мокрая ткань неприятно прилипает к животу, но Джисон не обращает никакого внимания. Он всё так же продолжает непрерывно смотреть на Минхо, сцепляющего руки в замок. Какое-то время они сидят так, в тишине. В голове роятся беспокойные мысли, и Ли отчаянно пытается взять их под контроль. — Спасибо тебе, — наконец говорит он. — За эту возможность и… вообще. Ты потрясающий. — Ты делаешь меня таким, — честно отвечает Джисон, и дыхание у Минхо перехватывает. В какой-то момент ему кажется, что за Джисона говорит алкоголь, потому что взгляд его слегка замыленный, а речь нерасторопная. Но после, когда Хан кладёт ему ладонь на колено и поджимает губы, Минхо понимает, что сейчас он говорит совершенно искренне. И сердце внутри Ли Минхо совершает кульбит. В это же время Хёнджин заканчивает протирать диван. На кожаной обивке остаются мокрые следы, поэтому он просит Феликса сходить за полотенцем и вскоре вытирает всё насухо. Ли обратно в кресло не садится, только суёт руки в задние карманы джинсов и покачивается из стороны в сторону. Хёнджин откидывает лезущие в глаза волосы и выпрямляется. Музыка в плейлисте сменяется на более тихую, и оба парня, замечая, как атмосфера резко стала спокойнее, со смешком выдыхают. — Что-то они долго, — говорит Ликс, смотря себе за спину. — Ну, в сливе они уж точно вряд ли застрянут, — усмехается Хёнджин, кидая грязные тряпки на пол рядом со столиком. Он проходится взглядом по Феликсу с головы до ног, только теперь понимая, как он на самом деле изменился с момента их первой встречи. Цвет лица перестал балансировать на грани бледно-розового и болезненно-жёлтого, волосы непривычно зачёсаны назад, а вместо безразмерной толстовки с капюшоном, в которую парень привык прятаться, сегодня на нём лонгслив в широкую полоску. Кажется, именно так выглядит настоящий прогресс. А может, это всего лишь самообман. — Кто знает, это ведь Джисон, — парень пожимает плечами, заставляя Хёнджина тихо рассмеяться. Ещё несколько недель назад Феликс и подумать не мог, что сможет сказать этому «самодовольному придурку» связное предложение, не наполненное колкостями. Никто из них не подозревал, что наступит момент, когда Феликс перестанет видеть в Хёнджине ходячий пример недосягаемого идеала, которому можно только завидовать; а Хёнджин перестанет задавать глупые вопросы и увидит за стеной из игл просвет солнечного тепла. Но теперь они здесь. Вместе в одной гостиной. И никому из них не хочется сбежать. — Знаешь что? — говорит вдруг Хёнджин. — Думаю, они справятся без нас, — Феликс не особо понимает, что он имеет в виду. Хван подхватывает со стола две банки пива и указывает подбородком на ещё нетронутую баночку колы. — Идём. Прихватив колу, Феликс следует за парнем в сторону заднего двора. Приглушённый свет фонариков и далёкий стрекот сверчков делают это место особенно комфортным. Хёнджин включает подсветку в бассейне, и Ли уже настораживается, думая, что тот собирается прыгнуть в воду. Однако Хёнджин лишь подходит к бортику, закатывает штанины и свешивает ноги в холодную воду. Затем оборачивается, оглядывая стоящего столбом Феликса, и похлопывает рядом с собой, на углу, чтобы тот тоже присел. Феликс медлит, но всё же скатывает джинсы на худых голенях и опускается рядом. Они одновременно открывают банки с напитками. Хван опирается ладонями на кафель у себя за спиной и устремляет взгляд куда-то к небу. Феликс чувствует себя немного странно в этой разряженной атмосфере. — Всё это кажется сном, правда? — мечтательно спрашивает Хёнджин. Ликс поднимает глаза, чтобы взглянуть на его профиль. — Недавно я думал, что просижу на таблетках остаток своей жизни, а потом мне назначили операцию. Сегодня с утра мы думали, что это будет обычный день в стенах больницы, а теперь мы здесь. Никак не могу привыкнуть к тому, как быстро меняется жизнь. — И правда, несколько недель назад я назвал тебя идиотом-спортсменом, а теперь сижу рядом у бассейна в загородном доме, — усмехается он в ответ и отпивает газировку. Хёнджин цепляет взглядом пометку «без сахара» и немного сникает. — Не лучший момент, чтобы говорить об этом, но… Я почитал статьи в интернете. И посмотрел видео. О твоём заболевании, — Феликс закусывает щёку. — Ты очень сильный, Феликс. И мне правда жаль, что я наговорил тебе глупостей тогда в столовой. Стоило извиниться гораздо раньше. Феликс хмыкает. Удивительно, но на фоне всего произошедшего он успел забыть их самые первые разговоры. Он кивает, пожимая плечами. Он уже давно не испытывает гнева и обиды по этому поводу, но извинения Хёнджина всё же немало для него значат. Хотелось бы услышать подобное от своих родителей. — Я прощаю тебя. Спасибо, что… попытался понять и разобраться в этом. Это правда много для меня значит. Хёнджин кивает. — Надеюсь, однажды ты увидишь себя таким, каким тебя видят другие люди. Может, тогда ты поймёшь, что у тебя уже есть всё, чтобы стать чьим-то идеалом, — он говорит совершенно искренне. Феликсу определённо понадобится время, чтобы обдумать и возможно принять эти слова. Но сейчас он лишь склоняет голову набок и глубоко вдыхает. — О чём думаешь? — спрашивает Ликс после долгой паузы, когда половина банки пустеет. У Хёнджина дёргается уголок губ, прежде чем он наконец отводит взгляд от высоких деревьев за оградой и говорит: — О том, что, наверное, смогу справиться с этим, — он кладёт руку себе на грудь с левой стороны. — Всё это время у меня никак не получалось свыкнуться с мыслью, что дорога в спорт мне отныне закрыта. Я думал, что можно будет найти обходные пути, сохранить то будущее, которое я так долго строил в своей голове… Но теперь я понимаю, что ничего не выйдет. И мне больше не страшно, — Феликс понимающе кивает и кладёт Хёнджину ладонь на плечо, чтобы поддержать. — Я знаю, что не пропаду. Придётся найти что-то новое, немного переосмыслить жизнь. Но она у меня хотя бы будет. У нас у всех будет. — Я очень на это надеюсь, Хёнджин, — Феликс поджимает губы. — Очень надеюсь. В момент того, как Хёнджин наконец отпускает переживания, преследовавшие его так долго, Минхо помогает Джисону перебраться на большую двуспальную кровать. Они всё в той же гостевой спальне, откуда Хан отказывается уходить под предлогом дикой усталости и надоедливой музыки Феликса, хотя в гостиной уже давно стихло. Джисон подтягивается и плюхается на постель, раскидывая руки. Минхо с тихим смехом за ним наблюдает. Пускай он не пил алкоголь — счастье пьянит не меньше. Поначалу он присаживается на край кровати, но через пару минут оказывается нагло утянут на самую середину. Джисон переворачивается на бок. Минхо делает то же самое. Тишина приятно обволакивает их обоих, и парни смотрят друг другу в глаза до того момента, пока Ли смущённо не улыбается и не отводит взгляд. Кепка спадает с его головы, и он тут же спешит её поправить. — Ты такой красивый, — говорит вдруг Джисон, без конца бегая по чужому лицу. Минхо замирает. А после усмехается, будто это всего лишь глупая шутка. — Я серьёзно. — Я верю тебе, Джисон, — уверяет он, но мысленно делает пометку, что вместо него говорит алкоголь. — Но с волосами было бы лучше, правда? — он невольно вспоминает реакцию Джисона, когда Хёнджин брил ему голову. Блаженное спокойствие сходит с лица Хана. Он приподнимается на руках, чтобы сесть, и Минхо делает то же самое. — Тогда, в палате Хёнджина я… растерялся, — вздыхает Джисон. Минхо чувствует, как атмосфера медленно начинает натягиваться. — Не потому что мне не нравится то, что получилось — ты самый красивый человек, из всех, что я видел, клянусь, — он обводит рукой голову Минхо, — а потому что… Мне показалось, будто ты переступил какую-то черту в своей болезни. Знаешь, как точка невозврата. И меня это напугало. Ли слушает внимательно, пока Джисон нервозно выводит круги на одеяле. — Чан сказал мне быть осторожнее в общении с тобой. Потому что сближаться с раковыми больными может быть больно. Но я боюсь не этого, — их взгляды встречаются. — Я боюсь, что больно будет тебе. В груди у Минхо тяжелеет. Становится сложнее дышать. Потому что он понимает, о чём говорит Джисон. Но страха его он не разделяет. Минхо почти перестал бояться боли и ещё до попадания в больницу смирился с тем, что, возможно, в скором будущем сыграет в ящик. Но с того момента, как в его жизни появился Джисон, игнорировать чувство тревоги не получается. Раньше ему было всё равно, умрёт он или нет. Минхо лишь желал, чтобы всё поскорее закончилось. Но теперь у него есть люди, ради которых стоит постараться выжить. И почему-то это осознание не придаёт ему облегчения. — Джисон, я буду в порядке, — уверяет он. Хан кивает. — Хорошо. Потому что я не хочу терять тебя, — голос Джисона впервые звучит так… обречённо. Он почти пронзает сердце Минхо насквозь. Потому что Минхо знает — он абсолютно ничего не может Джисону обещать. — Не знаю, как смогу жить, если потеряю. Я постараюсь сделать всё, чтобы этого не случилось, хочется сказать Минхо, но он не может открыть рта. Всё, что он может — смотреть Джисону в глаза и надеяться, что тот поймёт его без слов. Их обоих переполняют самые разные эмоции. Страх перед будущим, вера в лучшее, счастье момента. И жгучее, словно толкающееся напряжение в грудной клетке, которое норовит выбраться наружу. Джисон пытается состроить что-то наподобие улыбки. Минхо смотрит в его бездонные живые глаза, которые отдались теплом в его сердце с самой первой их встречи, и думает, что Джисон послан ему судьбой. Никак иначе. — Я всегда буду рядом с тобой, — шепчет Минхо, будто их может кто-то услышать. — Повтори то же самое через пять лет, — так же шёпотом отвечает Джисон. Сердце его бьётся где-то в горле. Он кусает губы и старается собрать все свои мысли в кучу. Вместо ответа Минхо кивает, придвигаясь чуть ближе. Они знают, что эти слова ничего не значат. Невозможно предугадать, что случится завтра, что уж говорить про пять лет. Но Джисону почему-то очень хочется верить, что у них правда есть время. Поэтому, когда он замечает, как Минхо переводит взгляд на его губы, то замирает, боясь сделать лишний вдох. Лицо парня медленно приближается, Хан закрывает глаза и в какой-то момент чувствует на своих губах чужие. Они сухие и тёплые. И ощущения от этого такие нежные и непривычные. У Джисона вспыхивает внутри всё, что до этого так отчаянно рвалось наружу. Он впервые целуется с кем-то по-настоящему, впервые чувствует так много и сразу, что теряется безвозвратно. На секунду ему кажется, что он вот-вот рассыплется на части, когда на щёку ложится ладонь Минхо и притягивает его чуть ближе. Люди скажут, что влюбиться в ракового больного — самое глупое решение в жизни. А теперь пусть посмотрят Хан Джисону в глаза и повторят то же самое. Мир перестаёт вращаться ровно в тот момент, когда Минхо от него отстраняется. Джисон хочет машинально потянуться за ним, но в грудь упирается ладонь, и глаза приходится открыть. Он видит в паре десятков сантиметров от себя обеспокоенное выражение лица Ли, его бегающий взгляд и напряжённые брови. — Я… — начинает он таким тоном, словно собирается извиниться. Но Джисон перебивает его раньше, чем Минхо успеет наговорить глупостей: — Кажется, теперь я понимаю Хёнджина, — Ли хмурится, не понимая. — Вот что значит, быть не в ладах с собственным сердцем. Моё сейчас разорвётся, — тихо признаётся Джисон. — И всё это из-за тебя. — Из-за меня, — эхом отзывается Минхо. Джисон сдерживается, чтобы самостоятельно не податься вперёд и не возобновить поцелуй. — Это нормально, что я… — Всё в порядке, — выпаливает Джисон так, что Ли почти чувствует его дыхание на своей коже. — Пожалуйста, продолжай. Минхо улыбается, вновь припадая к Джисоновым губам. И это тепло, которым Хан с ним делится, заглушает все внутренние тревоги разом. — Может, достать торт? — спрашивает Хёнджин. Пиво и газировка уже закончились, ноги давно привыкли к холодной воде, а они с Феликсом всё ещё сидят на бортике бассейна. — Пошли, если хочешь, — парни начинают подниматься, раскатывая штанины по мокрым ногам, и вскоре оказываются на кухне. Хёнджин достаёт из холодильника торт и раскрывает коробку. — Погоди, я позову Минхо с Джисоном. Хван кивает, оставаясь на кухне. Феликс направляется в сторону гостевой спальни. Он идёт тихо — впрочем, как и всегда — подсвечивая путь экраном телефона, чтобы лишний раз не включать свет. Дверь в спальню оказывается приоткрытой, и Ли заглядывает в щёлку прежде чем постучать. Однако кулак, занесённый для стука, остаётся на весу. Феликс удивлённо замирает, когда видит, как Минхо и Джисон целуются, сидя в самой середине кровати. Несмотря на неловкость всей ситуации, губы его дрогают в улыбке. Парень уже собирается развернуться и уйти, чтобы не мешать этим двоим, но затем вспоминает о Хёнджине. В этот же момент Джисон отстраняется от Минхо, чтобы упасть спиной поверх мягкого одеяла и мечтательно произнести: — Чувствую себя лучше некуда. Где ты научился так целоваться? — Практика, — смущённо пожимает плечами Минхо. Повисает недолгая пауза, и прежде, чем они снова начнут целоваться, Феликс наконец стучит в дверь и врывается в комнату. Две пары глаз уставляются на него с крошечной паникой, но тот лишь говорит: — Идёмте, мы торт достали. На кухню возвращаются все втроём. К тому времени Хёнджин уже успел натыкать в крем свечей и теперь крутит в руках зажигалку. Парни, улыбаясь, встают вокруг стола. Хван отходит, чтобы приглушить свет. Минхо в это время, чиркая колёсиком, поджигает свечи, заставляя торт сиять в сумерках кухни. Он приподнимает торт, чтобы Хёнджину не пришлось сгибаться вдвое над столешницей, и подносит его ближе. Все дружно затихают, смотря, как быстро плавится воск тонких свеч. — Загадывай желание, — шёпотом произносит Минхо, смотря на Хёнджина. В глазах его отражается яркое пламя. Хван обводит друзей тёплым взглядом. Впервые за все восемнадцать лет ему не нужно судорожно придумывать, что пожелать. Он уже знает, чего хочет больше всего на свете. Парень закрывает глаза. Проговаривает про себя своё заветное желание, выделяя каждое слово. А затем открывает их. Глубоко вдыхает. С последним выдохом этого дня свечи гаснут все до одной и кухня вновь погружается в холодные сумерки.