////
Феликс терпеть этот кабинет не может. Не потому что здесь дурно пахнет, не потому что атмосфера нагнетает или люди, что здесь работают, раздражают. Вовсе не поэтому. Он переступает порог этого кабинета стабильно раз в неделю, заранее влив в себя литр воды и прихватив несколько металлических шариков для утяжеления. Этот трюк, правда, последние разы перестал работать, потому что Ким Сынмин начал шмонать его по карманам. И вот теперь он снова стоит здесь. Прямо перед громоздкими весами с горящей цифрой «0» в самом верху. Сынмин выжидающе наблюдает, пока парень собирается с мыслями. Феликс смотрит в потолок и тяжело вздыхает. Господи, как же он ненавидит взвешивание. Признаться честно, он ненавидел его всегда. Даже до болезни. Нет ничего унизительнее того, когда вы с классом приходите на медосмотр, при всех изменяете свой рост и вес, и плюсом ко всему получаете комментарии со стороны медсестёр, записывающих результаты. «У тебя недобор, совсем не ешь что ли» или «Да уж, молодой человек, три килограмма лишних» и всё в таком духе. У Феликса с весом, если разобраться, всегда всё было нормально. Ростом он правда уступал многим ребятам, но сильно по этому поводу не беспокоился. Он не боялся, что его высмеют, как это было у многих девочек, например. Его раздражал сам факт того, что все будут знать эту информацию, будут мериться, у кого вес меньше, а рост больше — ведь так принято — и, конечно же, его раздражали комментарии медсестёр. Однако теперь нет ни комментариев, ни одноклассников, но ненависть никуда не ушла. Просто теперь она сменилась на более жгучую, паническую. На страх сорваться, когда он только-только определил направление своих крохотных шагов к выздоровлению. Поэтому перед тем как встать на весы, Феликс поворачивается к Сынмину и тихо спрашивает: — Вы ведь не скажите мне, да? Сынмин смотрит на него с пару секунд, пытаясь понять, что от него вообще хотят, а затем прыскает и машет рукой: — А, ты про это, — говорит он так, будто взвешивание — сущий пустяк. Разумеется, для многих людей так и есть, но, когда у тебя очень сложные отношения с едой и каждый лишний килограмм в массе тела подталкивает тебя обратно к пропасти, это совершенно пустяком не кажется. — Не скажу. Вставай. Феликс набирает в лёгкие побольше воздуха и вдавливает взгляд в стену, вставая на весы. Металл холодит ступни даже сквозь ткань носков. Он чувствует, как пластина под ним еле заметно прогибается, и знает, что цифра прямо сейчас взлетает, однозначно переваливая за пресловутые «40». Перебирает пальцы, пока Сынмин довольно хмыкает и записывает результаты в блокнот. — Всё, молодец, — в следующий момент Феликс вновь ощущает холодный кафель кабинета. Обувается, натягивает на себя толстовку, которую пришлось снять для большей достоверности, и совсем не замечает, как лицо Сынмина озаряет довольная полуулыбка, когда он ещё раз смотрит на результат взвешивания и закрывает блокнот. — Можешь идти. Феликс кивает сам себе и суёт руки в карманы. Выйдя из кабинета он уже собирается воткнуть в уши наушники, но не успевает. Осматриваясь по сторонам в коридоре, он тут же замечает привалившегося плечом к стене Хёнджина. Феликс замирает с наушниками в руках, пока Хван отлипает от стены и, шаркая подошвой, приближается к нему. — Ты что тут делаешь? — растерявшись, спрашивает Ликс. Наушники приходится медленно свернуть и убрать обратно в карман. Хёнджин пожимает плечами. — Пришёл тебя встретить, — ответ его лишён всякого энтузиазма. И хоть Хёнджин старается не выдавать себя, в голосе его отчётливо скользит холодок. Не тот, к которому Феликс успел привыкнуть за первое время их общения. Какой-то другой. С крупицами сомнения и страха что ли. — Или мне уже и этого нельзя? — Можно, почему ж нет, — прыскает Феликс, пускаясь по коридору. — Когда я тебе вообще что-то запрещал? Хёнджин на это ничего не отвечает. Они шагают медленно и явно не в том направлении — лифт для подъёма в другой стороне. Напряжение от стоящей тишины начинает медленно нарастать. Хёнджин суёт руки в карманы. Феликс смотрит в пол. Казалось, их душевный диалог у бассейна должен был всё поправить. Открыть новую тропу для общения. Но на деле тот разговор полностью идёт вразрез с тем, что вяжется сейчас. — Что говорит Сынмин? — почти вынужденно спрашивает Хван. Феликс останавливает себя, чтобы не передёрнуть плечами. Ужасно раздражает эта натянутость, и он никак не может понять с чем она связана. — Не знаю. Что я молодец? — Звучит скорее вопросительно. Ликс пусто усмехается своим же словам. А когда надоедает играть в чтение мыслей, наконец спрашивает: — Ты хочешь что-то сказать, или что? Достал метаться. Я даже в воздухе недосказанность чувствую. Кадык дёргается. Хёнджин нервно усмехается и отводит взгляд куда-то к голым стенам. Зачёсывает волосы назад, пока Феликс останавливается и смеряет его недоверчивым хмурым взором. — Говори, — настаивает он, запихнув руки в карман своего огромного худи. Хван вздыхает. — У меня операция завтра с утра, — морщинка меж бровей Феликса моментально рассеивается. Так вот почему Хёнджин такой напряжённый и дёрганный. Парень смотрит на него несколько рассеяно и впервые понимает, как тяжело ему найтись с ответом. Не потому что операция на сердце это опасно — он уверен, что всё пройдёт в лучшем свете, врачи не допустят ошибок. Просто Феликс никогда самостоятельно через это не проходил. Он не может понять, какой страх на самом деле испытывает Хёнджин от одного только осознания, что завтра ляжет под нож. Хван в свою очередь видит, как Феликс совершенно глупо теряется, и говорит: — Да ладно, забей. — Сказал человек, который из-за этого весь как на иголках, — язвит Феликс и разворачивается в сторону лифта. Хёнджин вновь с ним равняется. — Боишься? — спрашивает он после недолгой паузы. Хван несколько раз честно кивает. Феликсу от такого признания становится даже немного не по себе. Что он может сказать на это? «Не бойся»? — Я уверен, всё пройдёт хорошо, — произносит Феликс, нажимая кнопку вызова лифта. Хёнджин почти безнадёжно ухмыляется и смотрит в пол. — Что? — Забавно, как ты пытаешься меня подбодрить. Ли почти закатывает глаза. Кнопка лифта горит красным. Номера этажей на табло медленно приближаются к нужному. Совсем скоро металлические двери расходятся, и Феликс делает глубокий вдох. — Ты зря переживаешь. Операция не открытая, рисков не так много, как ты можешь себе представить. К тому же, врачи не допустят ошибок. Как минимум, потому что твои родаки их потом засудят, — он прыскает на последних словах прежде чем зайти внутрь лифта. Хван шагает следом. От спокойного тона Феликса становится немного легче. — Мы с парнями будем держать за тебя кулачки, — он не больно ударяет Хёнджина в плечо, когда тот встаёт рядом. Так обычно делают все спортсмены, верно? Хёнджин в свою очередь тихо посмеивается и потирает ударенное место. Они будут держать за него кулачки… Глупость, конечно, но эта фраза почему-то вызывает у него лёгкую улыбку. Феликс нажимает кнопку с нужной им цифрой. Через мгновение двери лифта закрываются, и платформа двигается, унося парней на несколько этажей выше.////
Реабилитационный корпус — самая неизведанная часть больницы. Он путается несколько раз, пока ищет нужный кабинет, петляет и спрашивает дорогу у санитаров. Подмечает, что атмосфера здесь, к слову, не такая угнетающая, как в других частях учреждения. Дети здесь более подвижные, полные надежд на лучшее. Минхо мельком обращает внимание на их по большей части улыбающиеся лица и понимает, насколько на самом деле сильны эти хрупкие тела. И этот заряд, пока он шагает в направлении нужного кабинета, достигает его сердца, но почти никак в нём не откликается. Он настраивается перед тем как постучать и очень неловко перешагнуть порог комнаты. Ладони шмыгают в задние карманы джинсов. Три пары глаз тут же уставляются на него. Через считанные секунды губы Джисона, сидящего в своём кресле практически посреди комнаты, растягиваются в довольной улыбке. Реабилитолог и медсестра кивают в качестве приветствия, Минхо робко делает то же самое в ответ. — Ты пришёл! — радуется Джисон, тут же срываясь с места и подъезжая к парню. Врач выпрямляется и вздыхает. Минхо уже чувствует себя здесь лишним. — Я не мог не прийти, — тихо произносит он. Вообще-то мог, думает Джисон. Ещё как мог. У Минхо в праве было забить огромный болт на его реабилитацию ещё в самом начале. Он не обязан был уговаривать Хана соглашаться точно так же, как не обязан теперь сюда приходить и наблюдать за его ежедневными потугами. Но вот он. Здесь, пришедший по доброй воле. Стоит как ни в чём не бывало, будто не знает, что заставляет сердце одного шестнадцатилетнего мальчика в этом кабинете ходить ходуном. Джисон смотрит снизу-вверх в самые глаза, и зрачки его кажутся такими светлыми, почти сияющими, что у Минхо едва не зажимает лёгкие. Он не успевает больше ничего сказать, потому что Хан со скоростью света выдёргивает его руку из кармана и упорно тащит за собой. Усаживает в небольшой кресло у стены, а сам поспешно возвращается к ожидающему врачу. Несмотря на расслабленное выражение лица, Ли видит, как напряжены плечи парня. Видит его немного нервные, угловатые движения рук и глаза, устремлённые на оголённые ступни. Джисон поднимает глаза лишь на секунду, когда врач опускается перед ним на колено, и показывает Минхо большой палец. Он быстро различает напускную уверенность и думает, что, может, приходить вовсе не стоило. Вдруг его присутствие будет только смущать Джисона? Но в следующий миг он вспоминает их первый поход на химиотерапию. Джисон, конечно, держится молодцом — куда лучше Минхо — но всё равно ощутимо переживает. Несмотря на это, к кабинету он уже успел привыкнуть, как и к обстановке, и к извечным попыткам в движение, ради которых приходится прилагать колоссальное количество усилий. Теперь же, когда Минхо сидит здесь, рядом, ему становится легче от его невербальной поддержки, и тяжелее, потому что Хан уж очень боится облажаться. Во всех красивых фильмах, где один из персонажей заново встаёт на ноги, всё протекает куда быстрее. Обычно, такие моменты, как этот, полны романтики. Девушка сидит на месте Минхо и улыбается сквозь слёзы, пока её молодой человек напротив, опираясь на брусья, делает свои первые самостоятельные шаги. Разве не идеально? Разве не потрясающе? Да, так оно и есть. Вот только реальность выглядит совершенно по-другому. Реальность — это долгие часы мизерных упражнений в самом начале пути. Это никакие не первые шаги, а обычные, даже немного жалкие, движения пальцев и попытки повернуть стопу. Это тяжёлые выдохи и искусанные губы, потому что приходится напрягать все свои мышцы и нервные соединения для обычного сжимания-разжимания пальцев. И Минхо, наверное, наблюдая за этим, невыносимо скучает. Джисон не хочет видеть насмешки или отвращения от собственной беспомощности или жалости на его лице, поэтому не смотрит. Сосредотачивается на своих силах и действиях, слушает наставления врача. И даже не подозревает, с каким упоением Минхо наблюдает за каждым его кивком, за каждым увлечённым прикусом губы, и как улыбается, когда видит, как стопа в руках врача медленно и напряжённо вытягивается. Он ликует, заставляя себя усидеть на месте, пока врач хвалит Джисона пресловутыми «Вот, молодец, давай ещё раз», а в груди сердце танцует танго, будто парень только что прыгнул с тарзанкой. Минхо почти видит, как через время Хан полноценно встаёт на ноги и шагает, держась за брусья, как во всех этих романтичных фильмах, и ликование сменяется чем-то более спокойным и мягким. Надеждой, которая тёплым огоньком ласкает рёбра, но на языке не оставляет ничего, кроме пустой горечи. Врач берёт вторую ступню и просит Джисона проделать то же самое. Через добрые двадцать минут попыток кончики пальцев начинают тянуться в направлении мужчины. Джисон с воодушевлением смотрит на свои ноги, хотя брови у него всё ещё сведены к переносице, а руки впиваются в подлокотники кресла. Реабилитолог удовлетворённо кивает, отпуская ступню. — На сегодня всё. Вечером у тебя запись на физио. Завтра продолжим, — говорит мужчина, поднимаясь на ноги. Джисон с облегчением выдыхает. — Хорошо. — Ты отлично поработал сегодня. Дальше — больше, — мужчина подмигивает ему, прежде чем свериться с наручными часами. Хан бурчит себе под нос смущённое «спасибо» и кидает осторожный взгляд на Минхо. Тот всё так же сидит в кресле, уперев локти в колени, и с интересом за ним наблюдает. Мир заглушается, пока они смотрят друг на друга. Мужчина говорит что-то медсестре, та переспрашивает, кивает. Джисон слышит их голоса точно через толщу воды и не разбирает ни слова. Вскоре дверь кабинета хлопает почти незаметно, и парни остаются здесь совершенно одни. Проходит несколько долгих секунд — или даже минут, никто точно не знает — перед тем, как Минхо всё-таки поднимается на ноги и подходит к Джисону. — Он был прав, ты огромный молодец, — Ли указывает подбородком в сторону двери. — Это потрясающий прогресс за время реабилитации. Джисон усмехается и старается держать лицо, но Минхо всё равно замечает толику смущения. — Это было жалко, можешь не притворяться, — говорит он, отводя взгляд в сторону. Минхо почти вспыхивает негодованием. — Ничего не жалко! Ещё полторы недели назад ты сомневался, что из этого вообще что-то получится, а теперь посмотри на себя! Ты прикладываешь столько усилий, и все они обязательно окупятся, вот увидишь, — уверяет Минхо и складывает руки на груди, показывая, что обратного мнения не принимает. Джисон сдаётся под его натиском. — Тогда… — он бегло смотрит на закрытую дверь. — Могу я получить свою награду за сегодняшнее усердие? — спрашивает Джисон. Минхо выгибает бровь, не особо понимая, о чём он говорит. Но Хан не тратит время на разъяснения — цепляется рукой за чужую футболку и тянет на себя, заставляя парня пригнуться. Руки на груди Минхо расплетаются и, чтобы не упасть, он упирает их в подлокотники коляски. Их лица оказываются на одном уровне, глаза в глаза, между носами не больше десяти сантиметров. — Поцелуй меня, — едва ли не шепчет Хан и переводит взгляд на чужие губы. Собственные влажные и припухшие от постоянных укусов. У Минхо спирает дыхание. От тона, от вида, от ощущения. Он не смог бы сопротивляться, даже если бы захотел этого. Ему одновременно смешно и жарко от слов Джисона, и по загривку пробегается табун горячих мурашек ровно перед тем, как парень всё же прикрывает глаза и делает то, о чём его попросили. Минхо переносит одну руку к Джисонову уху и мягко прижимается к губам. Неудобно до ужаса — он сгибается ровно в половину своего роста, и мышцы спины от этого начинают ныть. Однако Минхо всё равно целует. С чувством, осторожно, так, что Джисон через нос горячо выдыхает и почти плавится, цепляясь одной рукой за плечо парня. Минхо целует его так, будто говорит всё, что до этого хотел, передаёт через эти мимолётно долгие касания, как действительно им гордится. Благодарно, восхищённо, награждающе. Джисон усмехается прямо в поцелуй, когда Ли совершенно по-собственнически зарывается пятернёй ему в волосы. Ему хорошо до шатающейся земли под ногами, хотя падать, казалось бы, некуда. Он хватается за Минхо с силой, будто собирается подняться, и думает, что если бы он стоял, то целоваться было бы гораздо удобнее. «Плюс один к тому, чтобы не бросать реабилитацию» — думает он. — Доволен? — спрашивает Минхо, отстраняясь. Джисон, чувствующий себя легче ваты, отпускает наконец чужое плечо и расплывается по креслу. Конечно, ему мало. Он бы сделал поцелуи с Минхо своим главным хобби, если бы мог. Разбушевавшееся сердце медленно приходит в норму, когда парень говорит: — Ради таких наград я готов хоть по двенадцать часов здесь тусоваться. Минхо посмеивается. — Ой ли? — Ну ладно, не по двенадцать. По десять, — поправляет себя Джисон и облизывает губы. Минхо в ответ качает головой и, выпрямляясь, пихает руки в карманы. — Особенно если всё это время ты будешь здесь со мной, — прибавляет он уже тише. В груди у Минхо колется. Улыбка медленно начинает сходить с губ. — Серьёзно, Минхо, я хочу быть с тобой. Вообще всё время, если бы это было возможно, — Хан насмехается над собственными словами, но Минхо от них совсем не весело. — Я тоже хочу, Джисон, — отвечает он, протягивая ладонь к его щеке. Касается призрачно, большим пальцем ведёт около уголка губ, заставляя прикрыть глаза. Джисон перехватывает его ладонь и прижимает сильнее. Чувствует тепло мягкой кожи, её запах, пульс, пробивающийся через неё у запястий. — Спасибо, что ты пришёл, — звучит тихо. Минхо вдыхает рвано. А затем нагибается, чтобы оставить краткий поцелуй у самой линии волос. — Спасибо, что согласился. Джисон не хочет открывать глаза. Ему хорошо и так: находиться рядом, чувствовать присутствие Минхо, слышать его голос и напрочь забывать, что они стоят в кабинете реабилитационного корпуса. Но время не останавливается. Совсем скоро нужно выдвигаться обратно в своё крыло и возвращаться к привычной рутине, вспоминать, что они всё ещё в больнице и забывать, как сильно друг по другу тоскуют тела, губы, души. Джисон ужасно этого не хочет. Но Минхо всё же отнимает свою ладонь от его щеки. Отходит на пару шагов, так, что Хан моментально чувствует, как вокруг остывает воздух. Он не говорит ничего в духе «Нам нужно идти», Джисон и сам всё понимает. Поэтому направляется к выходу первым. Минхо следует за ним, оставляя в этом кабинете частичку тепла и их небольшой личной истории.////
Может ли что-то быть страшнее неизвестности? Этой холодной тёмной бездны, в которую приходится шагнуть, потому что иногда это твой единственный выход. Этого сгустка из ничего, что медленно пожирает тебя, заведомо поселяя в душе разрастающуюся каплю страха. Страха, что медленно окутывает длинными толстыми нитями, а затем сжимает, сжимает, сжимает. Хёнджин болтает ногами, свесив их с постели. В операционной рубашке прохладно. Кожа на ногах покрывается мурашками. Некомфортно. Стрелка часов движется медленнее обычного. Иначе Хёнджин не знает, как ещё можно описать это бесконечное ожидание неизбежного. До операции остаётся чуть больше получаса, и мысли об этом буквально роятся у него в голове. Была бы возможность от них спрятаться, убежать, отвлечься. Сейчас Хёнджин отдал бы за неё всё что угодно. Если бы у него спросили, может ли быть что-то хуже неизвестности, он бы сказал «Её ожидание». Когда ты из-за чёртовой беспомощности только и можешь что сидеть и ждать, пока за тобой придёт смерть с косой или кто похуже. Когда ты знаешь, что должно случиться, но никогда с этим не сталкивался. Когда ты понимаешь, что впервые не будешь иметь контроля над ситуацией. Когда тебе предстоит передать свою жизнь в абсолютно чужие руки и довериться лишь на словах, потому что другого выхода просто не существует. Он вдыхает резко, задерживая дыхание, когда слышит шаги за стеной. Вот-вот врач придёт за ним и уложит на операционный стол, лишив возможности видеть, слышать и чувствовать, и Хёнджин просто не может не тревожиться из-за этого. Однако в следующую секунду он выдыхает, потому что порог пересекает небольшая компания из мальчика-колясочника, анорексика и ракового больного. Его родная компания калек. — Вы чего здесь забыли? — с недоумением спрашивает он. Все трое походят к кровати. — Пришли поддержать тебя, дурень, — прыскает Джисон. — Не каждый день на операцию увозят. — Спасибо, что напомнил, — Хван закатывает глаза. — Да ты и без нас не забываешь. Полчаса осталось. А у тебя такой вид, будто в задницу иголку воткнули, — усмехается он и получает пинок по коляске от стоящего рядом Феликса. Несмотря на это они с Минхо всё равно тихо посмеиваются. Но оно и к лучшему. Хёнджину сейчас не до серьёзных слезливых разговоров. Он и так готов разрыдаться от страха при любом удобном моменте. — Ладно, что-то я разошёлся, — тушуется Хан, потирая нос. Хёнджин безмолвно соглашается. — Ты как тут вообще? Нормально? — спрашивает Минхо и садится рядом на кровать. Тот смотрит на подол своей операционной рубашки и тяжело вздыхает. — Пойдёт, наверное… Страхово, конечно, когда знаешь, что кто-то будет копаться в твоём сердце в буквальном смысле. Но что уж поделаешь? — Феликс кивает как бы в подтверждение его слов. Они молчат большую часть времени, потому что особо не знают, что тут говорить. Из них четверых серьёзную операцию переносил только Джисон, но он к ней даже не готовился — был без сознания. Так что поделиться впечатлениями особо не о чем. Да и Хёнджина это мало успокоит. — Сколько будет длиться? — подаёт голос Ликс. Хван пожимает плечами. — Часа три. Может больше, может меньше. Зависит от ситуации. Вдруг что-то пойдёт не так и… — Ничего не пойдёт, — твёрдо произносит Джисон. — Вот сам же сидишь и накручиваешь себя. Всё будет в порядке. Через три часа уже будешь отходить от наркоза и ловить вертолёты. Снимем тебя на видео, поржёшь потом. — Джисон прав, — поддакивает Минхо. — Всё пройдёт хорошо. А мы будем здесь, когда ты проснёшься. Будем ждать тебя. Это звучит настолько слащаво, но настолько искренне, что Хёнджин просто не может не поверить. Ли кладёт руку ему на плечо и похлопывает. Джисон стискивает коленку, едва ли не заставляя парня подпрыгнуть на месте и смеётся с этого. А Феликс в свою очередь поджимает губы и взглядом посылает Хёнджину всю поддержку, на которую только способен. И Хёнджин впервые действительно чувствует, как ему становится легче. Поэтому когда врач таки пересекает порог палаты и объявляет о том, что пора направляться в операционную, а парочка санитаров подъезжают к двери с каталкой, у парня не подкашиваются ноги. Он уверенным шагом направляется к каталке и ложится, утыкая взгляд в потолок. Колёса стучат по плитке. Над головой мелькают белые лампы. Затем лифт. И снова лампы. Хёнджин чувствует на руке прикреплённый пластиковый браслет, холодок, что бежит по коже, слышит дыхание санитаров. Он знает, куда его везут, но теперь практически нет бывалого страха. Он знает: парни будут здесь. Они будут ждать его после операции, будут спрашивать, скоро ли она закончится и переживать, всё ли идёт хорошо, даже если так сильно в этом уверены. Они будут здесь, будут рядом до самого конца. И даже если что-то пойдёт не так, Хёнджин будет знать, что во всей чертовой больнице, куда его сослали точно в тюрягу, есть хотя бы три юношеских сердца, которым он за это время стал хоть чуточку дорог. Никто за пределами больницы, кроме родителей, не в курсе, что прямо сейчас его кладут под нож. Никто из его прошлых друзей, одноклассников, сокомандников не знает, что ему приходится пережить и как это на самом деле тяжело. Никто из них не был рядом, пока он болезненно проходит все стадии принятия своей новой жизни, и никого из них не будет рядом в его жизни будущей. Зато есть они. Минхо, Джисон и Феликс. Парни, с которыми его практически свела судьба, и которые теперь его настоящая поддержка и опора. Такая, о какой он даже не смел мечтать. Они знают его настоящего, они принимают и поддерживают его решения, они не отвернутся от него даже если он останется калекой до конца своих дней. Пускай никто из них не давал этой клятвы, но Хёнджин уверен — так оно и есть. Поэтому он невольно улыбается уже на самом операционном столе, вспоминая глупое «Снимем тебя на видео, поржёшь потом». Хирург, надевающий перчатки, спрашивает: — Над чем смеешься? — Да так, — отмахивается Хёнджин. — Вспомнил шутку моего друга. — Хорошо. Смех продлевает жизнь, знаешь, да? — парень кивает. — А ещё лучше жизнь продлевает здоровое сердце. Поэтому сейчас я одену тебе маску, а ты считай до десяти и думай о чём-нибудь хорошем, договорились? Только не о шутках твоих друзей. — Договорились. Хёнджин отключается уже на восьмёрке. Перестаёт чувствовать своё тело и точно проваливается в ту самую бездну неизвестности. Вот только теперь у него есть фонарик. И он обязательно сможет найти из неё выход.////
Джисон влетает в палату, пугая грохотом Минхо и Феликса, спокойно рассевшихся на постели. Последний аж за сердце хватается и едва не роняет книгу из рук. Лицо Хана в полу-сумерках палаты сияет ярче любого светильника. Феликс кидает книгу на середину кровати, Минхо тут же обращает на парня всё своё внимание в нетерпеливом ожидании. — Ну, что сказали? — спрашивает. — Как он? — Почти полностью оклемался после наркоза. К нему мать приехала, так что я слинял, посчитав себя немного лишним. Операция у Хёнджина закончилась уже давно, но на протяжении всех тех трёх часов и ещё дополнительных тревожных двадцати минут парни провели, точно лёжа на колючем сене. Сейчас же, уже к вечеру, нервы поуспокоились, и они все втроём дружно переместились в палату к Минхо. Джисон успел объездить половину больницы, расспросить кардиохирурга, медсестёр, что следили за состоянием Хёнджина, и самого Хёнджина в те редкие и очень забавные моменты, когда он приходил в себя. Грудь его обнажена и перемотана бинтами и повязками. Глаза соловьиные, ничего не понимающие, точно сонные. Язык заплетается и несёт сущий бред, как бывает почти с каждым после наркоза, особенно первого в жизни. В остальном выглядит Хёнджин вполне нормально, никаких аномалий, лишних конечностей или их недостатка он не заметил. Так и передаёт сейчас парням. Те с облегчением вздыхают. — Минус один, — говорит Минхо, опираясь спиной о бортик кровати. — Ну почти. У него ещё реабилитация должна быть недели две-три, — качает головой Феликс. Джисон даже немного удивляется, что друг так много знает о врачебных планах, но решает не спрашивать. С другой стороны, это ведь Феликс. Ему положено много знать. — Главное, что самое сложное позади. С остальным он справится. — Ну, раз уж мы пережили очередной кошмар, предлагаю сыгрануть в настолку. Или можем пойти прогуляться, до отбоя ещё куча времени, — предлагает Джисон. Феликс на это морщит нос. Он совсем недавно начал читать книгу, привезённую братом Джисона, поэтому предпочёл бы вообще на парочку дней закрыться в палате и никого не видеть. Однако Джисон, которому наоборот на месте никак не сидится, не успевает начать свою очередную тираду, потому что со стороны дверного проёма вдруг слышится басистый голос. Минхо мигом оборачивается и видит доктора Со, проходящего в палату. — Простите, ребята, придётся немного потревожить ваше заседание, — говорит он и, хмурясь, смотрит на свой планшет с записями. Минхо невольно напрягается, и Джисон неосознанно следует его примеру. — У меня просто небольшие новости. — Хорошие, надеюсь? Скажите, что хорошие, пожалуйста, — надеждой просит Хан. Доктор Со отрывается и окидывает взглядом всех троих. Затем легонько улыбается и опускает планшет. — Пришли результаты анализов, — обращается он к Минхо. За эти три несчастных слова у Хана успевает перевернуться весь внутренний мир. Он смотрит поочерёдно то на Чанбина, то на Минхо, ожидая ответа. Никаких плохих новостей, только не сегодня, мысленно умоляет он. Лицо Минхо тем временем не выказывает ровно никакой эмоции. — Пока что всё стабильно. В нашем случае это хорошо. Количество раковых клеток не уменьшилось, но и не увеличилось. Это уже что-то. К тому же это первый курс химии, ты держался бодрячком. Мы дадим твоему организму недели две отдыха, а затем начнём второй курс. Надеемся, он даст свои результаты. — То есть это… — начинает Минхо. — Прогресс. Да, можно и так сказать, — доканчивает за него Чанбин. На лице Джисона в этот момент расцветает улыбка. Минхо в свою очередь практически ничего не чувствует. Доктор Со кидает ещё пару каких-то фраз перед тем, как пожелать им троим хорошего вечера и удалиться восвояси. Ли смотрит в сторону окна, различая уже полуголые деревья, с которых ветер срывает яркие листки. Где-то внизу по тропинкам больничной территории гуляют другие пациенты. Шумят машины. А у него в голове эхом звучат слова: «В нашем случае это хорошо» «Это прогресс» И в каждой из этих фраз отчётливо звучит надежда на лучший исход. На языке вновь остаётся горько пустой привкус чего-то неясного. Минхо отводит взгляд. — Хей, ты слышал, что он сказал? — теребит его за плечо вдруг всполошившийся Феликс. Он улыбается, когда Минхо поворачивается к нему. — Ты идёшь на поправку. Вот это новости. — Ну я не… — А я ведь говорил! Доктор Со знает, что делает, — подхватывает Джисон, подъезжая ближе к кровати и укладывая ладони Ли на колени. На лице его смешиваются радость и облегчение, такие яркие и искренние, что Минхо не в силах произнести что-то против. — Ты идёшь на поправку, — тихо повторяет он за Феликсом и укладывается лбом поверх собственных рук. Феликс в этот момент осторожно наблюдает за ними и ощущает себя определённо лишним. Протягивает руку обратно к книге и тихо спускает ноги с постели. Минхо поглаживает Джисона по волосам, пока тот что-то неразборчиво мычит. — Ты куда? — спрашивает Минхо, когда видит поднявшегося Феликса. Тот шлёпает книгой по бедру и оборачивается, чтобы пойти спиной вперёд. «Оставлю вас, голубков» хочется сказать ему, но вместо этого он произносит: — Предпочту занимательный плот твист настолкам и кругам около больницы. Придумаете что-нибудь поинтереснее — вы знаете где меня искать. Но лучше, конечно, не придумывать. — Какой же ты задрот, — усмехается Джисон, поднимая на него голову. — Кто бы говорил, — корчит рожицу Феликс и цепляется за дверной косяк одной рукой. — Если будут новости про Хёнджина, мы тебе напишем, — Минхо поджимает губы. Феликс складывает пальцы буквой «о» и вскоре скрывается в коридоре, оставляя их наедине друг с другом. На улице стремительно темнеет. Вместо полного освещения Минхо включает светильник на тумбе, пока Джисон очень неуклюже самостоятельно перебирается на постель и опирается спиной о спинку кровати у стены. Они сидят друг напротив друга, пуская в ход молчаливые и немного неловкие взгляды. Так проходит несколько долгих минут. Джисон улыбается не в силах сдержаться. — Что? — спрашивает Минхо. Голову внезапно прокалывает резкой тянущей болью. Парень сводит брови, стараясь не подавать виду. Всё пройдёт через пару минут. — Ничего, — качает головой. Он смотрит парню в глаза, в которых блекло брезжит огонёк светильника. Лижет уголок губы, будто хочет что-то сказать, но не решается. А Минхо сидит так же неподвижно. Джисон уверен, его тоже магнитом тянет к чужому телу, особенно в этой обстановке уединения, вот только выдержки у Минхо в разы больше. Но у них ведь не игра. Поэтому к чёрту правила, победы и поражения. Джисон сдаётся добровольно. — Мне нужно тебе кое-что сказать. Пододвинься поближе. Ли делает так, как его попросили. Придвигается к Джисону, и тот нагибается к его уху, опаляя кожу горячим дыханием. — Ты самый прекрасный человек из всех, что я знаю, — шепчет он, пуская по телу парня еле заметную дрожь. Внутри что-то ощутимо ёкает. Но не успевает Минхо разобрать, что именно, как Хан хватает его за руку и утягивает на себя. Они разваливаются на кровати, путаясь в конечностях. Минхо наваливается на Джисона, не успевая среагировать, и тот, неудобно прижатый к матрасу, смеётся. Хватается за чужие плечи, пока Минхо поднимается на руках — его самого на смех пробирает, слишком уж заразительные у Хана эмоции. — Ну что ты делаешь? — старается возмутиться он, хотя выходит совсем наоборот. Минхо скатывается на бок и укладывается на одной стороне кровати, пока Джисон двигается на другую. Они разделяют большую белую подушку на двоих и ни капли не следят за переплетёнными ногами. — Соскучился по твоим прикосновениям. У Минхо от этих слов жар ползёт по шее. Ударить бы Джисона за такие откровения, за его прямолинейность и язык без костей. Потому что сколько можно уже так его смущать, сколько можно играть с его слабым сердцем. В подтверждение своих слов Хан осторожно касается ладонью чужой щеки и оставляет на приоткрытых губах быстрый поцелуй. — Ты невыносимый, — тихо говорит он. Кажется, что шёпот этот разносится по всей палате, но на деле застревает меж двух рядом лежащих тел. Они лежат совсем близко друг к другу. Так, что невооружённым глазом можно рассмотреть все неровности кожи, каждую смену эмоций, почувствовать дыхание и запах одежды. И Минхо в этот краткий миг их жизни кажется, что он по-настоящему счастлив. Он видит перед собой Джисона. Этого мальчика на инвалидном кресле, шестнадцатилетнего непоседу и шкодника, лучшего друга и самого искреннего в своей недолгой жизни человека. Видит его и понимает, как сильно и неистово крепко успел к нему привязаться. Настолько, что прямо сейчас не прочь отдать ему собственное сердце. — Нет, просто влюблённый, — со смешком отвечает Джисон. Какая-то частичка Минхо умирает в этот момент. Он ничего на это не отвечает. Да и не хочется сейчас говорить, если честно. Только придвигается вплотную, немного боязливо обнимает Джисона поперёк живота и утыкается носом куда-то в плечо. Вот бы остановить время. Вот бы пролежать так остаток вечности. Хан поудобнее устраивается на спине и устремляет взгляд в потолок. Одна его рука покоится на животе, другая выводит на лопатках Минхо монотонные круги. Спокойная атмосфера и неяркий свет лампы клонят в сон, но мысли не дают ему покоя. Джисон поворачивает голову, наблюдая за умиротворённым лицом Минхо, дрожащими ресницами, приоткрытыми губами. — Ты очень громко думаешь, — говорит Ли и размыкает веки. Джисон вздыхает. — Что такое? — Думаю про твой следующий курс химии. Или сколько ещё таких курсов понадобится, — звучит грустно. Хан опускает глаза. — Вот бы ты просто выздоровел. Было бы неплохо. — Да уж, неплохо это мягко сказано. Но мы познакомились в больнице, — Ли пожимает плечом. — Такая уж наша судьба — быть больными, — он делает недолгую паузу прежде чем сказать: — К тому же… ты лечишь меня лучше любой химиотерапии. Не знаю, что бы я без тебя делал. — Скучал, очевидно, — ухмыляется Джисон и сжимает парня в объятиях. Тот глухо смеётся, и когда Хан наконец его отпускает, вдыхает полной грудью, быстро облизывая губы. Джисон осторожно проходится по ёжику волос и через несколько секунд мечтательно произносит: — Давай уедем после всего этого. — Уедем? — Да. Не будем поступать в универ. Купим билеты на родительские сбережения и рванём куда-нибудь в Будапешт или Стокгольм, — кивает он. Минхо приподнимается на локте и слушает внимательно. — И что же мы будем там делать? — Ну, снимем небольшую студию, я устроюсь работать в какое-нибудь кафе неподалёку, а ты будешь репетитором химии, — продолжает Джисон. — Будем засыпать и просыпаться вместе, запишемся в какой-нибудь клуб гончаров, чтобы не пришлось покупать всякий декор и посуду домой. Через пару лет заведём котов. Двух. Или трёх. По вечерам будем выгуливать их в парке рядом с домом. — А если нас станут искать родители? — Не станут. Мы оставим им записки. Скажем, что ушли в горы изучать конфуцианство и познавать суть жизни человеческой. — А как же Хёнджин и Феликс? — У них будут свои жизни. Они будут приезжать к нам на новогодних каникулах каждый год, чтобы рассказать, что нового. Будут ворчать, что мы не печём печенья, а покупаем их в магазине, и что квартира слишком маленькая, но нам будет всё равно, потому что для нас двоих она будет идеальной, — Минхо чувствует ком в горле и жжение в глазах. — А потом, лет через пять, мы получим от Хёнджина приглашение на свадьбу с какой-нибудь милой девушкой из его университета. А ещё через несколько месяцев ты сам задумаешься о свадьбе, и я сделаю тебе предложение где-нибудь на берегу моря. Чтобы ты уже точно понял, что никуда от меня не денешься. Минхо промаргивается, чтобы согнать с глаз влагу, но ничего не выходит. Одна слеза всё же скатывается у него по щеке, и парень быстро её утирает. Нос шмыгает, когда он укладывается обратно Джисону на плечо. Он чувствует, что должен что-то сказать, но ноющее сердце не даёт сложить слова в предложения. Поэтому Ли выдавливает: — Было бы замечательно. Джисон прикрывает глаза, спускается чуть ниже, чтобы поровнять своё лицо с лицом Минхо. На ощупь находит чужую щёку и тихо произносит: — Я хочу навсегда остаться рядом с тобой. Он открывает глаза, чтобы встретиться с перепуганным взглядом Минхо. Тот кивает несколько раз, боясь, что слёзы снова хлынут наружу. Холод замирает в желудке. — Я тоже хочу, — отвечает Минхо. Джисон обнимает его и прижимается лбом ко лбу. Внутри ураган из эмоций, который, кажется, никогда не уляжется. Но если это цена за то, чтобы быть с Минхо, он готов заплатить её сотню тысяч раз. Навсегда остаться рядом с тобой.