Любить до бесконечности и обратно

      Впервые пережив смерть, всё, что Кейл испытал, — удивление. Он тогда ещё ничего не понял. Просто, как всегда, вырвался вперед, защищая всех щитом и телом, и гул Древних сил внезапно прекратился. Когда Кейл открыл глаза, вокруг темнела пустота и больше ничего. И в голове четко звенела уверенность, что это не очередной обморок, а именно смерть. То, что он раньше всеми силами избегал. Было так тихо, так спокойно от осознания, что теперь уже не о чём беспокоиться и ничего не исправить. Кейл, честно говоря, до этого и не понимал, насколько груз ответственности давил на его плечи.       А потом он проснулся.       В поместье Хенитьюз, совершенно невредимым, но что-то показалось ему жутко неправильным. Вроде, и Рон совершенно обыкновенно пришел его будить со своим чертовым лимонадом, но…       В голове не шумели ни Древние силы, ни Раон. К Кейлу по пробуждении не ластились дети, вытирая мокрые от слез мордашки о его рубашку и грозясь уничтожить весь мир. Комната пустела без угрюмых лиц огромной разношерстной команды. Альберу не жаловался на количество работы, Эрухабен не вздыхал и не называл Кейла несчастным ублюдком, а магическое устройство не ломилось от бесчисленных сообщений.       Было до жути тихо, и это вызывало дрожь по всему телу.       Кейл не привык. И если раньше он бы отмахнулся и сказал, что только обрадовался бы долгожданной тишине, то сейчас честно — правда, далеко не сразу и не вслух — признался, что ему стало страшно.       Тревога пробивала стеклянную плотину спокойствия изнутри с каждой проверенной комнатой поместья и каждым пройденным коридором, в которых не нашлось ни одного знакомого лица порочной группы, кроме следующего тенью Рона и по-детски запуганного Ганса.       Нервный тик подкрадывался все ближе с каждой фразой, уже прекрасно знакомой Кейлу, имевшему идеальную память; словно покоробившиеся картонки дешевых декораций, лица хмурились и вздыхали, что-то заученное на подкорке мозга спрашивали и шептались. Но в них не было сочной свежести эмоций, лишь глухая стенка профессионализма, не позволявшая проявить неуважения к господам.       Все вокруг казалось слишком аккуратной постановкой заскучавших богов, завернувшейся вокруг Кейла, единственного, кто понимал весь абсурд, понимал, что это глупая игра. И это понимание сводило с ума.       Он уже видел подобное много раз — в иллюзии на острове Ветров, во дворце Элиснех, в тесте Запечатанного Бога. Кейл знал этот почерк, что привнесло некоторое спокойствие во взбушевавшуюся душу.       Ничего плохого не случится — где-то там, за границей воспоминаний и сна, в который он наверняка погрузился, рядом с его настоящим телом сейчас находится команда, они что-нибудь да придумают. В конце концов пригрозят Богам, и все разрешится. Но чтобы их сильно не беспокоить, и самому придется попробовать быстрее найти выход. Любую несостыковку, которая бы противоречила самой себе и этому искусственному миру.       Кейл решил играть по правилам — повторить все заново, параллельно ища зацепки. С его идеальной памятью это не вызвало трудностей. Странности начались с того, что он не мог связаться с богами.       То есть Кейдж все так же жаловалась на головные боли и нытьё Бога Смерти, работали обеты и святые силы Джека, даже нашлась книга и пришла записка, предоставляющая все тот же выбор.       Но все происходило четко по выработанному прошлым сценарию, не отклоняясь и не реагируя на вмешательство Кейла. Это безумно раздражало, но не вызывало сильных вопросов. Он уже давно понял, что на божьих ублюдков нельзя положиться, только на собственные силы.       И, может быть, на Чхве Хана.       Чхве Хан всегда шел чуть позади, прикрывая спину, с самых первых дней безумного путешествия по книжному миру. Несмотря на то что его аура при первой встрече и на страницах романа клубилась отчаянием, она изменилась из-за Кейла, из-за того тепла, окружившего Чхве Хана светлой семейной суетой, и стала искрящимся звездным небом. Эта аура гораздо больше подходила человеку, несущему свет в беспробудный стресс сражений и тяжелых мыслей. Кейл был неимоверно благодарен за то, что Чхве Хан всегда выслушивал все, что скопилось у него внутри.       Раон, Он и Хон тоже вносили своего — бурного и ослепительного яркого — света в жизнь Кейла, но он не мог рассказывать им о грызущем легкие и сжимающем в железных тисках сердце страхе. Дети должны оставаться детьми, а не обременять себя проблемами взрослых. Чхве Хан же забирал часть веса на свои плечи.       В этот раз Кейл позволил себе немного расслабиться, раз этот ошибка в этом мире — возможно, вполне себе настоящим, но все же другим, как те, что были в тесте Бога Отчаяния, — не скажется на его, обратил чуть внимания на себя и свои чувства, чаще обычного погружаясь в раздумья.       Хотя бы чтобы не повторить одной глупой ошибки, свербящей сожалением сознание. Тогда он столько сдерживал свои внутренности, просящиеся рвотой наружу, что в самый неподходящий момент расплакался. Расплакался на глазах у всех, заставив о себе волноваться.       Повторение подобного сценария скверно бы сказалось на его и без того хрупкой, едва выцепленной из оков гиперопеки свободе.       Кейл сосредоточился на своем внутреннем мире, удачно обойдя стороной маленького ребенка, молящего хоть о капельке искренней, безвозмездной любви, на ощущениях и… С удивлением обнаружил странных бабочек, паразитирующих в его животе каждый раз, когда Чхве Хан произносил его имя, когда смотрел на него своим полным преданности и заботы взглядом, когда нес его на спине. Тепло чужого тела сквозь грубую ткань плаща заставляло всё скопище насекомых собраться в кучку и резко рвануть наверх, к сердцу, и все внутри будто подпрыгивало в такт. Это было необычное, незнакомое, немного смущающее, но однозначно приятное чувство.       Со временем бабочки только плодились, в конце концов, вызывая настолько сильные волны эмоций, захлестывающие с головой и распаляющие холодный разум, что их больше нельзя было оставлять как есть.       Когда Кейл вновь взглянул на их колонию в своем желудке, то они свернулись в тугой комок и забили горло простой фразой: «Я тебя люблю». И как бы он ни старался сглотнуть этот ком, слова застревали на языке, ни слетая крылатым счастьем, ни заталкиваясь обратно поглубже в пучину души. Ничего. Бабочки все так же сворачивались и щекотали крылышками голосовые связки, но никуда не уходили. Они даже не умерли от голода, когда Кейл решил их не подкармливать новой порцией пылких чувств.       Пришлось признать перманентное их присутствие, принять как самую раздражающую, сокровенную и постыдную часть себя и держать, как врага, как можно ближе.       Когда бабочки набили живот настолько, что начали уже даже мучать фантомные боли, а по ночам не шел сон, Кейл все же решил признаться и дать им волю взлететь в небо. Но оказалось слишком поздно. Взрыв, короткий крик и вновь тишина, сквозь которую мучительно медленно падало тело.       Всё оказалось бесполезно. Просто глупо. И как только он мог подумать, что будет настолько просто? Как мог позволить себе расслабиться, зная, что враг поджидает за углом? В голове лишь гулко стучал сердечный набат, хотя сердце, казалось, в тот момент остановилось, а бабочки вмиг затихли в ужасе, боясь гнева своего хозяина, в теле которого паразитировали.       Тогда Кейл решил для себя, что обязан ценой своей жизни спасти всех. В конце концов он-то может умирать снова и снова, а у остальных жизнь — бесценное сокровище — всего одна.       Кейл пытался. Множество, нет, бесчисленное количество раз. Но всегда кто-то да погибал. Этому не было конца, да и начала он уже не помнил — записи стирались и накладывались друг на друга, уродливо искажая воспоминания, отчего полагаться оставалось только на сердце, которое еще смутно помнило, кто ему был дорог.       А оно, мертвое, начинало судорожно биться при взгляде на Чхве Хана. Он был единственной ниточкой света, ведущей сквозь мрак этого беспробудного кошмара; и Кейл уже даже не мог точно сказать, есть ли у всего этого границы и действителен ли «реальный» мир за ними, откуда все началось, или с самого начала это была лишь сладкая ложь, выдуманная от одинаковых повторений уставшим сознанием.       Всё, что Кейл знал, — он хочет быть рядом с Чхве Ханом, он ему необходимее кислорода. Дыхание можно задержать, боль от взрыва тела под невероятным давлением перетерпеть, однако без Чхве Хана Кейл не видел своей жизни. А тот, как назло, вечно рвался куда-то и хотел защитить его.       Старые записи шелестели под ворохом свежих, будто иронично смеясь.  — И почему ты только такой? — Кейл в очередной раз вздохнул, осматривая лицо бессознательного Чхве Хана.       Вдруг короткие ресницы затрепетали, и веки медленно, будто не решаясь, поднялись, являя антрацитовые радужки глаз. О боже, как же Кейл любил эти глаза! А то, как нежно и заботливо они на него смотрели, как смущено блуждали по комнате, когда Кейл замечал их брошенный украдкой взгляд…  — Кейл-ним?.. — неуверенно позвал Чхве Хан слегка дрожащим голосом.  — Всё в порядке, Хан, — Кейл широко улыбнулся и наклонился, слегка приобнимая свое сокровище. — Теперь больше никто не пострадает.       Чхве Хан окончательно распахнул глаза, шокированно смотря на сюзерена.  — Чт…       Кейл не дал ему договорить, заткнув рот жадным поцелуем. Этот рот был несомненно прекрасным, как и весь Чхве Хан, но иногда говорил такие глупости. Кейл уселся на колени мечника, зарываясь руками в черные волосы и притягивая ближе.  — Мхм… — внезапно раздался стон мечника, резко отстранившегося и закрывшего лицо руками. Хотя до этого он не подавал никаких признаков неудовольствия — Кейл бы не позволил себе навредить любимому, просто… Держал бы его рядом до тех пор, пока не увидел бы в глазах напротив ответной любви?.. На самом деле он не знал, что делать в таком случае, ведь было так естественно получить взаимность.  — Хан, что-то не так? — притворно обеспокоенно спросил Кейл, позволив хищному огоньку сверкнуть в своих глазах, когда он заметил пылающий румянец на щеках Чхве Хана, который тщетно пытался скрыть свое смущение. — Хан, посмотри на меня, — не увидев реакции, Кейл расстроенно спросил: — Тебе не нравится?..  — Н-нет! — Чхве Хан взволнованно помахал руками. — Просто это было так неожиданно, я… Ну… Я просто… — поняв, что говорит, он с каждым словом все больше мямлил, и его голос в итоге вовсе затих.  — Можешь не говорить, — Кейл предпочел бы подольше насладиться милым выражением лица Чхве Хана, но у него тоже была какая-никакая совесть. Всему свое время. — Я люблю тебя.  — Я тоже… люблю… — почти зажевав последнюю часть, прошептал Чхве Хан, но это и не особо было важно, когда всё понятно и без слов. Кейл вновь поцеловал Чхве Хана, чувствуя дрожь, пробившую его тело.       Какая разница, что будет с миром, если они могут быть вместе?