Ты научил меня одному: делать то, что считаешь правильным, и не думать о последствиях. Доктор Джеймс Уилсон, «Доктор Ха́ус»
12 июня 1997 года. Замок Хогвартс, Шотландия, Великобритания. Гермиона Грейнджер помнила все. Помнила, как шелестели парчовые платья в такт танца, как был холоден ветер, подкарауливший ее в зияющем черной пастью дверном проеме Стоун Хилла, как прямиком с неба по лестнице из звезд спустилась луна и принялась пальцами ласкать лучи короля Солнце и как этот самый король засопел, как самый обыкновенный смертный, ощупывая каждый сантиметр ее тела. И как она рухнула наземь тоже запомнила. Несмотря на теплый вечер, травяной ковер показался ей самой настоящей постелью Снежной королевы. Было очень ледяно, снежным крошевом на зубах невкусно, и Грейнджер тогда захотелось кричать, но вместо вопля глотка ее исторгла жалкое сипение. Запомнила она также и то, как за мгновения до того, как створка сознания окончательно захлопнулась пред нею, в голове успела вспыхнуть последняя мысль, шальной пулей поцелившая в самое нутро: а что если Драко промахнулся и вовсе не король, а она, Гермиона Джин Грейнджер, королева маскарада в каменном сердце Яксли сейчас испускает свой последний дух? Что-то внизу живота шевельнулось, защекотало и она с легким смехом провалилась наконец в пелену небытия. Отчего-то эти воспоминания навсегда сохранились в ней полупожухлыми лепестками роз: уже не ароматными, но еще достаточно прелестными для взора. Лепестки эти стелились по коридорам ее сознания темно-багряным ковром и, порою ступая по нему, она еще долго чувствовала во рту фруктовый привкус шампанского и более грубый, коричневый… Коричневый… ко… корица! Вот, точно, корица! Именно ее ноты исторгало разгоряченное в танце тело Яксли и именно его вкус унесла с собою Гермиона. Украла из поместья проворно, исподтишка и, темными ночами возвращаясь к этой своеобразной дегустации, ловила себя на мысли, что если бы тогда коснулась этих каменных губ, то наверняка бы ощутила, как сквозь граненный оттенок асфальта упорно пробивается именно эта неприметная пряность. А вот следующие за ними воспоминания были уже не такими волнующими. Но Гермиона (Боже правый, Мерлин! Да все, кто есть там, выше!) сохранила и их. Так, как было, уложила все мысли о произошедшем в причудливый гербарий, листочек к листочку, излучины прожилок к излучинам, и крепко-наглухо заперла их в свой собственный неприметный сундучок. Была б ее воля, наверняка бы выбросила, но не могла, не имела права, так как принадлежало все там сокрытое не одной ей, да и должна была она помнить и знать, почему теперь друзья стали такими молчаливыми: Гарри с того самого вечера приучился при виде ее настороженно-стыдливо уводить взгляд зеленых глаз куда-то в сторону, а Рон… с ним все было гораздо сложнее. Он весь разом вдруг окаменел и очерствел, избегал всяких разговоров, предпочитая либо общество друга, либо себя самого. И Гермиона едва ли впервые в жизни столкнулась с неразрешимой задачей: как заговорить с тем, кому сама же перед этим вогнала парочку ножей в спину? Пусть ненароком, но сделала это на редкость мастерки. «Так бы и Драко не смог», — отчего-то возникло в голове непрошенное имя, вызвав на лице нахмуренность. Нет, вовсе не о Драко ей надо сейчас думать. Да и не нужно это… их пути разошлись со скрипом закрываемой за ней калитки Малфой Мэнора. А сходились ли они вообще? Ветер шаловливо пробежался невидимыми пальцами по склоченным после сна волосам. Замер. Засопел старой псиной на ухо. А затем как ухватился за кудрявые пряди, как рванул наверх, увлекая за собою шелковый шлейф. Гермиона чертыхнулась и принялась приглаживать волосы, выпустив из рук небольшой записник, чем мгновенно воспользовался шутник-зефир. Распахнув его бумажное нутро, он извлек оттуда парочку вложенных меж страниц листков и с беззвучным смехом потянул их по коридору. Все дальше и дальше. Грейнджер ринулась вдогонку, но тщетно: вездесущий ветер оказался быстрее и проворнее, и теперь с видимым удовольствием перебрасывал листочки от одной стены к другой, порою повиливая ими у самого носа девушки. — Вот зараза, — прошипела она и рванула за угол, увлекаемая вновь мелькнувшей рядом добычей. Но, к своему крайнему удивлению, с размаху налетела на неожиданную преграду. Преграда эта ойкнула, ощутимо пошатнулась, но напор девичьего тела сдержала и даже непроизвольно приобняла кудрявый таран. — Извини, — протянула Гермиона, даже толком не разобравшись, перед кем извиняется. Отстранилась и наконец подняла взгляд, рассматривая лицо того, кому этим ранним утром не посчастливилось оказаться у нее на пути. Да ну мерлиновы панталоны… с высоты своего уже немалого роста на нее взирали такие знакомые голубые глаза. Нет, не злюки-льдинки Малфоя, а по-весеннему теплые ручейки в обрамлении пушистых светло-рыжих ресниц. Глаза изумлении посмотрели на нее в ответ, расширились, а россыпь веснушек мгновенно утопла на полотне красного стыда. — Рон, — выдохнула Гермиона и замерла, чувствуя, как что-то сдавило грудь изнутри, не давая новой порции воздуха пройти по проторенному пути. От нее не укрылось, как он при упоминании своего имени сделал два шага назад. Дистанцируется, значит. Сначала его лицо выражало только удивление от такой неожиданной встречи, но затем Уизли совладал с эмоциями (непривычно быстро и ловко для него) и нацепил ничего не выражающую маску, отведя взгляд куда-то поверх ее головы. — А, это ты, Гермиона, — равнодушно протянул он. — Тебя не было на уроках вчера. Так Гарри сказал. — Я неважно чувствовала себя. Пролежала весь день в больничном крыле, — неловко солгала она. И когда она так приучилась врать друзьям? Ей стало противно, даже мерзко, но ничего поделать уже нельзя было: во-первых, обман так и сорвался с губ, без возможности что-либо обдумать, а тем более воротить, а во-вторых, признаться Рону, что она нарочно соврала мадам Помфри про головные боли, только чтобы отлежаться в больничном крыле и не попадаться ему на глаза язык не поворачивался. — Вижу, что тебе уже лучше, — ледяной взгляд быстро скользнул по ней, — Я рад. И прошел мимо.***
10 июня 1997 года. Малфой Мэнор, Уилтшир, Великобритания. — Я рад, мисс Грейнджер, что у вас такие «доверительные» отношения с друзьями, — выплюнул ей в лицо Люциус Малфой. И плюнул, к счастью, только словами, а не теми ошметками слюны и крови, что скопились на подбородке и теперь засохли там весьма живописным пятном, красноречиво напоминая о недавней потасовке. — Надеюсь, вы понимаете, что меня эти обстоятельства ни капли не тревожат и я намерен сообщить о нападении на мою семью в соответствующие органы. Гермиона задохнулась. Последняя надежда уладить все, воззвав к голосу рассудка Малфоев, угасала на глазах. И она не знала… не представляла, как соскользнуть с того островка шока, на который ее изначально подсадил король Солнце, а затем — пробуждение в Малфой Мэноре рядом с избитыми до беспамятства Гарри и Роном. Последние, к слову, уже пришли в себя и сейчас восседали, обездвиженные заклятием, на стульях. Немые, повернутые окровавленными лицами друг к другу, пленники. — Но… — набрала побольше воздуха в легкие, — разве нельзя решить это по-другому? — По-другому? — повторила Нарцисса и зашлась полуистерическим смехом. Мистер Малфой оборвал ее взмахом руки. Наклонившись так, будто собрался поцеловать ее (так на мгновение грешным делом подумала Гермиона) он выдохнул ей в лицо: — Возможно. Хотите выслушать мои условия? — Да, хочу. «Не дыши. Только не дыши», — в сердцах зашептала она самой себе, ощущая кожей, как сквозь поры вливаются испарения крови. Чужой крови. Крови Малфоев. — Условие первое: ваша плата обнуляется. Полностью. Дом Малфоев ничего вам не должен, в отличие от вас, — театральная пауза. — Условие второе: за вами остается долг перед нашей семьей. Не спрашивайте, как можете оплатить его. Возможно, нам ничего от вас не понадобится и долг останется просто словом. А возможно и нет… в таком случае, мы надеемся на ваше содействие в чем бы то ни было. — В чем бы то ни было? Вы же понимаете, что это слишком растяжимое понятие? — Понимаю, — отчеканил Люциус. — А еще я понимаю, что выбора ни у вас, ни у ваших друзей нету. Либо суд, и, поверьте, я смогу все обернуть в сторону покушения на убийство и засунуть этих двух, — небрежный пасс в сторону Гарри и Рона, — в самые дальние камеры Азкабана, либо — оказание помощи в какой-либо просьбе моей семье. Так что, мисс Грейнджер? Где-то на фоне глухо замычал Рон. Все-таки обезъяз, насланный довольно сильным волшебником, исправно работал, не давая языку сдвинуться с неба. Но даже без слов было понятно, что он протестует. Безумно блуждая взглядом из сторону в сторону, он вложил в него все те эмоции, что не могло выразить бездвижное тело. «Нет!» — отчаянно кричали отчего-то казавшиеся в слабом освещении пронзительно-синими глаза. Но решение уже было принято. — Я согласна, — выпалила Гермиона.***
— Рон, подожди. Он остановился сразу же, точно ожидал ее оклика. Но не обернулся: так и замер, демонстрируя ее взору неестественно выпрямленную спину. Чертыхаясь про себя, Гермиона быстрым шагом сократила образовавшееся перед ним расстояние и замерла напротив. Какой-то странный, еще не до конца понятый ею узелок туго затянулся в области груди, вызывая легкую тошноту. Отдавало волнением и чем-то еще… страхом? удивлением? разочарованием? Нет, скорее каким-то кисло-шипящим, подтачивающем изнутри непониманием и непринятием. И сразу эти два «не» с треском разбились о взгляд, которым наградил ее «новый» Рон: презрительный. Он ее презирал. — Я хочу извиниться, — слова складывалась неумело, точно при выходе цеплялись о рельефные впадины иссушенных губ. — Мне не стоило врать вам, но у меня правда не было выбора. Они угрожали моим родителям, я должна была… Боже, да я даже не представляла, что все так выйдет. На мгновение в его глазах обозначилось некое потепление, но оно было быстро подавлено чем-то, вновь сковавшим лицо безразличием в своей самой отъявленной версии. Рон молчал. — Ничего не скажешь? — почти шепотом спросила Гермиона. — Зачем? Какой будет толк в том, если я скажу, что чуть с ума не сошел, когда узнал, что ты там, у этих. Что мы с Гарри поперлись ночью в Малфой Мэнор, перерыли его весь в поисках тебя. Что я был готов убить Люциуса, только бы узнать, где ты и что с тобой! — Уизли сорвался на крик. — Рон, я… — Да, ты! Ты в это время время весело плясала с Малфоем на каком-то балу. Пока мы искали тебя, ты отписывала письма о том, как прекрасно проводишь время с родителями, — он часто задышал, срываясь сиплым выдохом куда-то вниз. Вот теперь Рон смотрел на нее. Глядел прямо, буквально впиваясь колючим взглядом в черную прорву зрачков. Даже под мешковатой формой было видно, как вздымается, подергиваясь, грудная клетка, точно в ней бушует, пытаясь вырваться наружу, сама ярость, как проступили на лбу вены, обратившись из едва ли заметных веревочек в тугие канаты. И как руки его сжались в кулаки она тоже запоздало заметила. Неужели он… Но Рон не сделал этого. Шумно выдохнул и подошел к одному из арочных проемов коридора, подставляя лицо утреннему ветру. — Я жизнь был готов отдать за тебя, — злость в его голосе сменилась непомерной грустью. — Но все-таки… ты знаешь, я понимаю, почему ты так поступила. Малфои богатые, влиятельные. Считай, с таким женихом туз козырный вытянула. — Уизли, да услышь ты меня наконец. Я бы никогда не пошла к ним по своей воле. Меня заставили, угрожали родителям. Повисла пауза. — Тогда надо было рассказать нам, Дамблдору в конце концов. Он бы уж точно что-то придумал. — Именно он и отдал мне письмо, — Гермиона встала рядом с ним. — И знаешь, я ни за что не поверю, что он не знал, что там написано. Краем глаза она заметила, как Рон слегка повернулся, всматриваясь в ее профиль, но Гермиона не шевельнулась: отчего-то испугалась, что если встретиться с ним взглядом, то спугнет те искорки тепла (сочувствия?), что начали зарождаться в его глазах. — Тогда он просто решил не ввязываться во все это и поставил тебя под удар, — изрек Уизли. — Старый ублюдок. — Рон, — прошептала Гермиона и, повинуясь неясному желанию, ласково погладила его по плечу. Ощутив ее прикосновение, Уизли обернулся, и она поспешила убрать руку, но не вышло: его теплая, слегка грубоватая ладонь накрыла ее, прижимая к груди. Отчего-то в этот момент Грейнджер вспомнился случай в ванной: она вся зарделась и отвела взгляд куда-то на горизонт. — Нет, — глухо отозвался он, — не отворачивайся, пожалуйста. Ну вот, от скованных льдом озер не осталось и следа. Теперь на их месте плескались теплые весенние воды, на чьих волнах покачивалась безграничная ласка. И делала она это настолько спокойно, что, казалось, от былой неловкости на берегу Черного озера не осталось и следа. Да, Рон Уизли едва не впервые в жизни дал волю эмоциям и теперь стоял, пред нею, совершенно безмятежный и уверенный. Было ранее утро и солнце только золотило кроны деревьев, но даже первых лучей хватило, чтобы сонным касанием мазнуть по рыжим прядям. Они уже заметно отросли и теперь, подсвечиваемые ласковым светилом, казались ей невесомым облаком с теплящейся внутри настоящей огненной жаровней. Как же хорош Рон был в этот момент… нет, обладателем классической красоты он так и не стал, но было у него нечто другое, иной сорт очарования, что присущ людям, на которых смотрят чьи-то глаза с зарождающейся симпатией. Вот Уизли слегка склонил голову набок и золотой язык луча лизнул уже скулу, подчеркивая светлую, с легкой розовинкой кожу. Губы разомкнулись, точно желая что-то сказать, но, опробовав утренний воздух на вкус, безмолвно сжались. — Рон, те слова… Договорить ей опять не дали. — Это правда. Если тебе что-нибудь понадобится, я себя не пожалею. А затем она сама приподнялась на носочках, касаясь его губ в желании поцелуя. — «Как же хорошо, что мадам Помфри дала мне немного зелья от волдырей», — пронеслась нелепая мысль, когда руки Рона обняли ее, привлекая к себе еще ближе. Ближе. И ближе. Никакого пространства меж двумя.***
12 июня 1997 года. Малфой Мэнор, Уилтшир, Великобритания. Нарцисса Малфой распахнула глаза. Утренний свет мигом скакнул на слизистую, со всего маху резанув по ней. Ауч! Замельтешили по глазам кулаки, пытаясь разогнать сонную истому, но тщетно: глаза отчаянно слезились, реагируя на солнце. Несмотря на относительно ранний час, оно уже втекало через распахнутое окно жирным золотым пластом, исторгая по всей спальне теплые волны. Было приятно, по-летнему сладко. В такое время хотелось задержаться в постели подольше, чтобы в полной мере насладиться приятной негой, разлившейся тягучим нектаром по затекшим мышцам. Это и собиралась сделать Нарцисса, но что-то остановило ее… какая-то странная, почти забытая мысль всколыхнула сознание, мигом растормошив его. Она вспомнила... да, кажется, память сумела воспроизвести тот самый сон, что терзал ее всю ночь. Голубые глаза вперлись невидящим взглядом куда-то в потолок и если бы кто-то заглянул в них в этот момент, то наверняка бы увидел, как на самой границе радужки распростерся густой сумрачный лес, меж которого…***
Меж деревьями мелькнула и вновь скрылась хрупкая детская фигурка в белоснежном саване. От быстрого бега капюшон спал, высвободив роскошные белокурые кудри, что покачивались блестящими волнами в такт их обладательнице. Топ-топ. На мгновение она сбавила темп, обернулась через плечо и помахала ей ладошкой «мол, давай, не отставай». Но мгновение это было столь скоротечно, что девчонка даже не сбавила темп, не дала босым ногам умерить шаг, а вновь безжалостно погнала их куда-то вперед, в самую гущу ночной тьмы. — Постой! — крикнула Нарцисса, но девочки уже и след простыл. Она тоже бежала. И бежала, кажется, еще с самого зарождения мира. Тело ее отчаянно болело, точно на каждую конечность навесили по свинцовому грузику, да такого тяжелого, что каждый шаг для нее оказывался едва ли не подвигом. Сиплый вдох. Что-то отчаянно заклокотало, засвистело в груди, как вскипевший чайник. Кажется, от беспрерывной погони внутри нее ненароком загорелся маленький костерок и чем дальше, тем больше хворосту-костей с прожилками сухожилий в него попадало, распаляя до все больших размеров. Костерок полыхал, грозясь обратится в пламя и испепелить ее изнутри. — По… — попыталась повторить свою просьбу Нарцисса, но сил уже не хватило. Вот у поваленной сосны вновь возникла белоснежная, точно светящаяся изнутри фигурка и замерла, но, стоило миссис Малфой поверить в нежданную преграду, как девочка одним махом преодолела ее. Слишком легко и слишком высоко. Слишком… для человека? Боже, да кто она? И зачем ей догонять ее? Но, как и полагалось всякому порядочному сну, вопросов в нем было в разы больше, чем ответов, поэтому вопросительные знаки так и повисли на сосновых ветвях, что сомкнулись над ними плотным куполом, едва ли пропуская лунный свет. Было темно. Но подлинная тьма все же не решалась подниматься наверх, предпочитая стелиться склизкими змеями по земле. Клятые хладнокровные едва слышно шипели, но количество их было так велико, что голоса разрастались на весь лес низким горловым шелестом. Не смотреть вниз. Смотреть вперед. Иначе точно перецепится о чье-то смоляное брюхо и угодит в одну из распахнутых пастей. — Ну же, я тут, — послышался чей-то далекий возглас и, о Мерлин, спустя с десяток секунд агонизирующего бега Нарцисса разглядела на невесть откуда возникшей тропе преследуемую. Та замерла, стоя к ней спиной. Осталось немного. Ну же. Буквально вжав в окаменевшие мышцы последние силы, сосредоточенные на одной лишь воле, она подбежала к девочке. Рухнула на колени и непослушными пальцами погрузилась в золото волос, нащупывая костлявое плечо. — Милая, повернись, пожалуйста. Она должна вспомнить. Что-то еще… что-то важное. Но мысли пока лишь блуждали голодными волками вокруг, не решаясь ступить в свет озарения. — Я не могу, — возразил ей детский голос, но все-таки обернулась. Из тьмы на нее взглянуло бледное девичье лицо. Изумленно изогнулись, грозясь надломиться, дуги-брови, а пухлые розовые губки приоткрылись, образовав почти идеальное «о». «Какая же она прекрасная», — подумала Нарцисса с неожиданным приливом нежности. Чувство это вдруг захлестнуло ее с головой и она, впиваясь коленями в чешуйчатые змеиные тела и вовсе не ощущая от этого боли, вдруг начала угадывать в этих чертах что-то знакомое и… родное? — Почему не можешь? В голубых глазах ребенка (ее глазах!) мелькнул багряный отблеск страха. — Потому что нельзя. Ты меня убьешь, — и, немного погодя, прокатив слово на горке язычка, выдохнула, — мама. Мама! Точно по какому-то дурному волшебству ее рука, до этого лежавшая на плече девочки, утратила всякую точку опоры и провалилась в тело, вдруг ставшее чем-то эфемерным. С тихим смехом она отпрянула и, тряхнув на прощание кудрями, вновь сорвалась с места, унося в одном кармане савана вопросы Нарциссы, а в другом — ее сердце. — Не убегай, пожалуйста, — миссис Малфой попыталась подняться, но измученное тело не дало ей этого сделать: лишь взметнулись в умоляющем жесте руки вслед быстро удаляющемуся силуэту. Она должна… Должна… Ну же, где-то рядом! — Теодора!!! — крикнула Нарцисса и вместе с этим именем некая неведомая сила вытолкнула ее из толщи сна.***
— Теодора, — повторила она уже в яви, где ночным змеям не было места, а за покоем следило круглолицее солнце. Шокирующая догадка пронзила ее, да так, что сердце заколотилось, грозясь пробить в груди дыру. Нет, такого не могло быть… Они же с Люциусом следили за этим после рождения Драко… Но закончить эту мысль ей было не суждено: неожиданно обрушившийся приступ тошноты сотряс тело, вынуждая миссис Малфой неотложно покинуть постель.***
12 июня 1997 года. Замок Хогвартс, Шотландия, Великобритания. В тот самый момент, когда миссис Малфой пыталась осознать привидевшееся, ее отпрыск горделиво подпирал спиной одну из многочисленных стен Хогвартса. Несмотря на задумчивый и даже несколько отрешенный с первого взгляда вид, льдистые глаза, сосредоточенно созерцавшие лестницу, ведущую в подземелье их декана, могли с легкостью сообщить внимательному наблюдателю то напряженное внимание, что засело в этом непринужденно замершем теле. Но такового, в этот час, к счастью, поблизости не нашлось, поэтому этот малый обман со стороны Драко остался нераскрыт: проходившие мимо студенты и преподаватели принимали подобное замедление со стороны Малфоя как утреннюю негу, эдакую небольшую прихоть, что могли позволить себе исключительно студенты выпускных курсов. Драко же ждал. До боли сжав челюсть и вперив взгляд в темный провал, чью арку странным образом огибал всякий луч света, он вслушивался в каждый звук, что доносился до его слуха. За без малого целый час такого ожидания ему уже несколько раз привиделся чей-то множественный топот ног, но то были лишь игры разнуздавшейся фантазии, пожелавшей выдать выдуманное за действительное. Ну же… консультация давно уже должна была подойти к концу… В нетерпении переступив с ноги на ногу, он в третий (тринадцатый?) раз извлек из кармана небольшие часы на цепочке вычурной работы и покосился на пляшущие по кругу стрелки. Глупец. Как будто малая секундная или же ее высокая изящная сестрица-минутная могли на что-то повлиять. Вот же черт. А что если расписание в последний момент изменили и группка слизеринцев-алхимиков пошла в другую аудиторию? — Нет-нет, — пробормотал Драко самому себе. Правая рука медленно потянулась к голове, но он уловил этот подсознательный импульс тела и обуздал его, подавив на корню желание взлохматить ранее уложенные волосы. «Милый, никогда и никому не показывай эмоций. Хорошо, котеночек? — прекрасная и совсем молодая Нарцисса замерла рядом, приглаживая кончиками пальцев порушенный идеализм волос. «Драко! Дьявол, убери руки от головы. Я сколько раз говорил так не делать?» — гневался отец, когда его отпрыск самозабвенно разрывал белоснежную гладь, выплескивая в этот жест всю скопившеюся в маленьком тельце тревогу. В такие моменты он преспокойно позволял себе повышать голос на упоминании его имени, а затем, с крайним «…ко» гладко соскальзывал вниз до вкрадчивого шепота, который приберегал для особых воспитательных моментов. И как же он, Драко, боялся, как же тре… Марево размышлений было разорвано пополам звуками шагов. Он весь напрягся, вжимаясь каждой мыслью в полотно звуков. Топ-топ. Топ! Идут! Вот они, юные любители и любительницы дебрей алхимии, посещавшие утренние консультации у профессора Северуса Снейпа во имя престижа и успешной сдачи предстоящего экзамена по выбору (амиииинь. Кажется, так любят говорить набожные дурачки-маглы). Какое счастье, что хоть в этом вопросе отец уступил ему и позволил ограничиться сдачей привычного зельеделия, поэтому не он, а они в этот самый момент как прирожденные подземные крысы сновали по прохладным и сырым ходам, а некоторые, особо прыткие, уже ступили на лестницу. Еще пару минут и только гляди: покажут уродливые усатые морды солнечному свету, подслеповато щурясь в человеческих шкурах. Нет, несмотря на довольно жесткую оценку однокурсников, их наличие или отсутствие в Хогвартсе Малфоя вовсе не цепляло. За годы обучения он так и не обзавелся прелестными привычками на п, а именно: привязываться и приятельствовать, следуя более элементарному и менее болезненному правилу «будь в центре, но держись в стороне». И, Мерлин тому свидетель, Драко ни разу не отклонился от него, не только когда подкармливал «с рук» своих верных тяжеловесов Крэба и Гойла, но и когда проводил время с более достойными, на его взгляд, порождениями чистокровных семей, каждый раз углядывая в них все тех же суетливых, грязных тварей, с отчаянным писком перетягивающих меж собой звание «самых-самых». Фу. Просто фу. Топ-топ-топ. Вот из темного провала показался чей-то знакомый худощавый силуэт. Подхваченный ветром, свет качнулся вперед и выхватил из темноты красивое скуластое лицо. Радостно блеснули темно-карие, почти черные глаза Теодора Нотта. — Мистер Драко Мал-фой, — протянул он и дружески хлопнул того по протянутой руке. — Фой-фой, извольте поинтересоваться, вам отчего не спится? В любой другой раз Драко с удовольствием бы поддержал шутливую беседу с товарищем, но только не в этот, когда нужная ему представительница крысиных должна была вот-вот выйти. — Ты кого-то ждешь? — лениво протянул Нотт, лишь из праздной вежливости ставя в конце вопросительный знак. — Жду. — Немногословно, друг мой, — рука, увенчанная парой массивных перстней, скользнула по предплечью, — Да ты весь напряженный! Неужто даму? Губы едва ли не со скрипом разошлись в улыбке. — Даму, милый, Тэ-тэ. Или ты против? Кого-то уже застолбил на выпускной бал? — А ты угадай. Вот арка выплюнула на свежий воздух новую порцию студентов. Весело переговариваясь, они кивнули Драко в качестве приветствия и ускорили шаг, точно боялись, что в последний момент подземельная темнота изловчиться и ухватит одного из нерадивых алхимиков за плащ, чтобы утащить того на дополнительные уроки у Снейпа. Бегло осмотрел их. К счастью, она явно не спешила этим утром. — Офелия Воул, — ткнул наугад Малфой. Тео довольно потянулся, как кот, объевшийся сметаны. Нет, явно не Воул. Та хоть и считалась одной из первых красавиц Хогвартса, но Нотта так и не смогла зацепить. Хотя и пыталась. Кажется, они даже разок-другой сходили на свидание, окончившееся недвусмысленным времяпровождением на диких берегах Черного озера. — Опять ты за свое, Фой-фой. А вот и нет, удивлю тебя. — Ну давай, удивляй. — Не поверишь, но во время одной очаровательной воскресной переписки мне пообещала свое общество мисс Гринграсс. Попал, гаденыш! Попал метко, целясь в дерево, а сбив яблочко. И нет, под сочным яблочком Драко подразумевал вовсе не Асторию, а то чувство собственного превосходства, что только начало возрождаться в нем со времен бала и подпитывалось (чего греха таить) как раз таки интересом со стороны пусть и гниловатой, но смазливой девочки. На мгновение обида кольнула его, но он быстро стряхнул ее цепкие ручонки, напомнив себе, что там, где мисс Гринграсс — скандалы, интриги и расследования в лучших традициях Риты Скитер. Что ж, доставайся ты Нотту. — Ну, почти угадал, — наконец отозвался он. — А ты случайно не ее ждешь? Выглядишь малость… взбалмошно. — Нет, — вышло лающе-резко и в тоже время предательски-подтверждающе. Тео понял, сомнений не было, но виду не подал, как и полагается джентльмену. Если во время своего обучения Драко Малфою удалось увернуться от совершенно ненужного (на его взгляд) «п», то от проклятого «благоприятствовал» на букву «б» (хотя лучше звучало бы такое неведомое семейству белокурых снобов «благо») он все-так отказаться не сумел. Благоприятствование это носило в глазах своего обладателя характер скверной привычки сродни курению, поэтому выражалось очень редко, в отношении людей, коих можно было пересчитать по пальцам одной руки. И Теодор Нотт был как раз из них. Драко не помнил, как и когда тот попал в его «список», но зато знал, почему: во-первых, Тэ-тэ был умен и качество это носило вовсе не грейнджеровский характер заучки со стажем профессиональной зубрилы, а выражалось в том, что Нотт всегда знал кому и что говорить. Как истинный представитель змеиного факультета, он тонко чувствовал малейший блик человеческого характера (будь то нервный первокурсник или строгая Макгонагалл) и умело играл на этих струнах собственную музыку. Драко был одним из немногих, кто понимал это, поэтому на правах преданного зрителя в сердцах рукоплескал кукловоду Тэ. Ну а во-вторых, как бы противоречиво это ни было с написанным выше, Нотт был искренен. Всегда и со всеми. Говоря с ним, можно было не переживать, что тот слукавит. Очарует возвышенными речами и бархатными глазами Бэмби? Вполне. Под его очарование падать было легко и сладко. Но обвести кого-либо вокруг пальца для Теодора Нотта было табу. Именно этих двух качеств Драко хватило, чтобы он признал это субтильное порождение чистокровности равным себе и который год ощущал к нему бла-го-при-я-тсвие. Никак иначе. Вот и сейчас Тэ мигом смекнул, кого он ждет, учуял щемящую тело собеседника тревогу и, понимающе кивнув ему, поспешил уйти: — Ну, нет, так нет. Еще увидимся, Драко. И быстрым шагом влился в новоподнявшуюся из чертогов Снейпа компанию студентов. На мгновение Малфоя охватило отчаяние, что момент был упущен вместе с поджидаемой, но нет: впереди замаячило нечто хрупкое и золотое, нечто, что носило звучное имя и, несмотря на «свежую» фамилию гнило похлеще куска мяса у забывчивого мясника. — Доброе утро, дамы. Прошу меня простить, — с улыбкой, больше похожей на оскал, он влился в квокочущее сборище таких же Асторий и намертво впился в запястье оригинала. — Нам надо поговорить. К его удивлению, она не сопротивлялась. Покорно и молчаливо дала увести себя в одну из пустующих аудиторий и все с тем же непоколебимым спокойствием проследила, как он запирает за ними дверь. — Ну как, полегчало? Она стояла, небрежно опершись о парту и скрестив руки на груди. Голова слегка склонена вбок в кокетливом жесте, выставляющем роскошный каскад волос в самом выигрышном свете, а на губах — легкая улыбка. По правде говоря, Драко ожидал иную реакцию и слегка опешил, взирая на это снисходительное изваяние. — Нет. Улыбка на пухлых губах стала еще шире. — Нет? Вау, да ты сегодня само воплощение ораторского искусства. Сомнений не было: она знала, что он знал, как бы глупо это не звучало. Да, Астория Гринграсс прекрасно понимала, что ее поступок не остался незамеченным, а тем более не причисленным к кому-либо, но выбрала тактику нападения и сейчас упорно следовала ей. Что ж, пускай. Он найдет способ вытрясти с нее это дерьмо. — Твоего щенка узнали, — сухо отозвался он, останавливаясь напротив нее и копируя ее позу. — Узнали? Вот и здорово. Но я его и не скрывала особо. Мальчик захотел пойти и развлечься. Так кто я такая, чтобы ему запрещать? Тем более он согласился заодно выполнить одну мою маленькую просьбу. — Не скрывала? — Малфой аж задохнулся от такого бессовестной насмешки. — Ты совсем страх потеряла, Гринграсс? Девушка расхохоталась. Звучный смех разлился по пустынному классу, наполняя каждый его метр без остатка. При других обстоятельствах он наверняка бы полюбовался, так прелестно заиграли ямочки на покрытых нежно-розовым румянцем щеках и как губы обнажили ряд идеальных, жемчужно-белых зубов. Астория смеялась, бессовестно запрокинув голову назад: в этот момент ее обнаженная шейка оказалась абсолютно открытой для его взгляда и как же ему сейчас обвить ее руками и хорошенько… придушить! Пусть Драко и следил, чтобы его ногти всегда были короткострижены, но ладоням все-таки сделалось больно, когда пальцы до побеления впились в них. — А его у меня и не было никогда, — отсмеявшись, заметила Гринграсс. — Нет, ну ты действительно думал, что я испугаюсь какой-то твоей кары? Что, папенька разве не объяснил тебе, почему нужно закрыть рот и не высовываться? Ты, Драко, — она приблизилась к нему и ткнула пальцем в одну из пуговиц на груди, — сейчас абсолютно не в том положении, чтобы возмущаться, а тем более строить из себя рыцаря на белом коня, защищая убогих. Поэтому будь так добр… Бам! Вся злость, что он копил еще с того самого вечера по кусочкам, по шипастым пластам, сплетающимся в целые канаты, вдруг срослась воедино и хлестнула наружу, вдарив по нервным окончаниям, как оголенные провода высекают искры напряжения на беззащитной коже. Он вдруг весь разом напрягся, сжимаясь до единого комка шипящих ядом эмоций. Пальцы в последний раз толкнулись в ладони, а затем разогнулись. Точно предугадав, что творится в считанных сантиметрах от нее, Астория запоздало шагнула назад, но уперлась ягодицами в парту. Черт-черт! На мгновение на девичьем лице застыло отчаяние, быстро сменившееся отрицанием происходящего. — Драко, не… Договорить ей не дала рука, сомкнувшаяся на шее недвижимой петлей.***
10 июня 1997 года. Малфой Мэнор, Уилтшир, Великобритания. Дверь с грохотом закрылась. Вот так. Один громогласный хлопок, сотрясший тишину ночного Мэнора, и дубовый лист необратимо и грубо обозначил границы комнаты. Отступать было некуда. Его взгляд метнулся к окну, но, осознав всю глупость затеи, он отвернулся. Только подметил, как низко этой ночью висит луна над Уилтширом и как настойчиво она заглядывает в их дом: того и гляди, постучится островерхими рогами в парадные двери, в приступе любопытства моля пустить внутрь. Но ее никто не звал. И она, в отличие от него, оставалась висеть на млечных нитях неба, а он, Драко, был тут, на земле, запертый в утробе шесть на шесть с разъяренным нечто, что лишь отдаленно напомнило его отца. — Паскудный щенок, ты хоть вообще представляешь, что ты натворил! — взревело окровавленное что-то, безумно вращая глазами. — Ты все испортил! Только и делаешь, что лезешь везде со своей помощью, хотя твое дело — молча сидеть! Неужели это так сложно?! — Отец… — он был уверен, что это слово будет оглушительно, но вышел лишь жалкий шепот. В этот момент ему вдруг показалось, что от животного страха его душа окончательно покинула тело и он увидел себя стороны: маленького заплаканного мальчика, отчаянно протягивающего отцу моляще сложенные руки. Слезы градом заструились по выцветшим щекам. И пальцы… его пальцы (его пальцы?! Нет, то были пальцы малого дитя) зарылись в длинные белые волосы, выдергивая их. Уже не страх, а ужас зашкребся пищащей мышью в трепещущем нутре. Пи! Больно. Сейчас ему будет очень багряно-больно… — Папочка, не надо. Па… — Заткнись! Ты, жалкое создание! Закрой уже свой рот наконец! — Я же только хотел… Кроваво-белесый вихрь подлетел к нему. Звонкая пощечина обожгла лицо и он, Драко Малфой, малолетний паскуда-проказник, вдруг вывернувший целую супницу на платье миссис Булстроуд, ненароком сжегший отцовские документы, ах да, и едва не убивший что-то потно-магловское непростительным, рухнул на колени, орошая начищенный до блеска паркет смесью слюней и слез. Что-то передавило его глотку, не давая кислороду доступа: он вдруг уверовал, что так и сдохнет от удушения. Кха-кха. Давай, сынок, ложись на бочок, глазки закрывай и уми-ир-ай. — Запомни раз и навсегда, —засипело ему в лицо искореженное что-то, что когда-то было Люциусом. — Захочешь помахать палочкой — пойди в лес. Рот открыть — в лес. Что-то сделать — в лес. Куда угодно, но не на люди. Ты еще на научился себя вести. — Я понял, все понял. — Что ты понял?! Где-то за дверью отчаянно заскулила брошенной сукой мать. — Люциус, не смей. Убери руки от моего мальчика, — запричитала она, скребясь ногтями (и наверняка оставляя от усердия кровавые борозды) в дверь. Папенька Малфой даже не обернулся. Стеклянные глаза его высились где-то на свирепой Голгофе высокого роста, блуждая бессмысленным взглядом по комнате. Интересно, что страшнее: Люциус разъяренный с рукой карающей или Люциус с разумом, подернутым пеленой сумасшествия? Драко не знал. Чувствовал только, как задыхается, как как каждый звук ему дается царапающими песчинками по трахее. Кажется, такие моменты эмоционального перепада мама называла «панической атакой» и просила дышать поглубже, но он не мог. Не получалось. Страх перед отцом окончательно залил липкой жижей его нутро, отчего все дыхательные пути склеились в рвущуюся нитку. — Я спросил, что ты понял. Отвечай! Вдох. Нужно дыша… Тяжелый кулак опустился ему на нос, сминая перегородку, как картонную. — Мамочка! — ойкнул он и по-детски сжался, скрутился в позу эмбриона в отцовских ногах, одновременно ощущая, как вместе с болью в тело хлынул спасительный кислород.***
— Драко, не… Договорить ей не дала рука, сомкнувшаяся на шее недвижимой петлей. На кукольном личике проступил шок, смешанный со злостью: со сдавленным шипением она замотала головой, качнулась влево-вправо, пытаясь высвободиться, но только усугубила силу хватки. Его рука слегка сместилась вверх, а на ее прежнем месторасположении остались наливающиеся ярко-красным отпечатки. — Только попробуй еще раз что-нибудь выкинуть. — И что? Ты не представляешь, что нарушил. На мгновение он ослабил хватку. Гринграсс интуитивно подалась корпусом вперед, чтобы обрести более надежную точку опоры и зря: рука вновь сдавила шею, отталкивая тело назад на парту. Кажется, она заскулила. Изумрудные глаза широко распахнулись: в них заблуждали хаотичные огни, что присущи человеку, проходящему через физическую боль. Она вся содрогнулась, агонизирующе дернулась, а волосы… этот прекрасный шлейф, коим она так гордилась, весь смялся и потускнел. Даже изменился в цвете, несмотря на лучи солнца, проникающие через высокие окна. — Да наплевать, — с одной понятной ему горечью выплюнул он. — Драко, пожалуйста… Драко? Разве он Драко? Он вновь углядел себя со стороны и на этот раз это был взрослый мужчина в черном одеянии, расшитом золотом, перекликающимся с длинным хвостом под атласной лентой. Позади него валялась трость с набалдашником в форме змеиного зева и он знал… Нет, он верил, кому все это принадлежит. Ему, Люциусу Малфою! — Ты меня услышала. Больше повторять не стану, — и с большим сожалением разжал руку, дав Астории рухнуть ниц. Где-то он уже это видел. Только где? Мисс Гринграсс сухо закашлялась. Она пыталась что-то сказать, выдавить через воспаленную полость и у нее это получилось, когда он почти покинул аудиторию. — Драко, постой! — Что? — Малфой остановился в дверях. А она улыбнулась ему. Нет, правда, еще находилась в бескислородной агонии, но все равно умудрилась насмехнуться над ним. — Учись убивать. Тебе это скоро пригодиться. И снова бам! Рука до остервенения сжала палочку и, направив ее на Асторию, он выпалил: — Human to rat. Наступила благодатная тишина. Вот теперь ему легче. Притворив за собою дверь, он на минуту замер в коридоре, наслаждаясь солнцем, которое уже переступило утренний порог и теперь медленно, но верно восползало на вершину небосклона в своей золоченной колеснице. Под его лучами раскинулось черное озеро, больше напоминающее чье-то исполинское зеркало, чем водоем. А может быть, оно когда-то действительному принадлежало безымянному прародителю троллей, который в предсмертный час запрятал свой главный скарб в лесных массивах? Века текли сквозь пальцы богов, зеркало постепенно покрывалось грязью да пылью, вот и стало черным. А потом на эти земли ступила нога Мерлина и по его воле зеркало обратилось в озеро. Драко не знал. Пожал плечами, точно таким образом отвечал самому себе на вопрос и зашагал дальше. Тем временем в одной из закрытых аудиторий Хогвартса с отчаянным писком металась белоснежная крыса. Бегая от парте к парте, кружа меж джунглей ножек, она искала выход, кляня на своем пискливом языке одного самодовольного ублюдка…***
12 июня 1997 года. Окраины Лондона, Великобритания. Голод пришел с последней погасшей звездой. Сначала он слабо зажурчал, застучал по капиллярам гниловато-зелеными каплями, отзываясь гулким эхом в излучинах головного мозга. Было больно, морозно-тоскливо, и из-за ломоты суставов, обрушившейся на изуродованное тело еще пополуночи, Томми дурно спал. Так и прометался до зари в бесконечной гонке с агонией, распластав по смятой постели руки-крылья, да вперив пятки в жесткий матрас, точно пытался продавить в нем две ямки. Было больно. С до одури металлическим запахом в его разуме плясали видения из прошлого: одно страшнее другого. Гарцевали, обхватив когтистые лапы друг друга, в упорной попытке свести с ума. Но Томми знал, что то только сны, лишенные всякого физического тела, поэтому держался, отчаянно вцепившись в кровать скрюченными пальцами, точно то был его плот для утопающего. Но всякие, даже самые редкие капли имеют свойство накапливаться, поэтому когда все капилляры оказались заполнены, гнилой, дурно пахнущий ручей полился далее по более крупным рекам, постепенно напитывая собою весь организм. Вот тогда-то и началась вся канитель: сначала глухо заголосил старый пьяница-художник, что положил свою каплю в обмен на сведение в могилу своего заклятого соперника. Кажется, он молил пустить его (впрочем, как и всегда), но затем, поняв, что его мольбам не внемлят, стал отчаянно кричать, раздирая рот в кровавую рану. Кровь хлынула с искареженного лица, заливая сначала кашлатую бороду, а затем и постель, оставляя на ней огромной кистью алые мазки. Его глас растормошил остальных «соседей»: заскулили по-собачьи сестры Карол, захихикала умалишенная вдовушка, тараща в ночь белесые яблоки глаз. Последним, где-то под самой шеей Редда, подала голос прелестная Адалинда, когда-то (пятьдесят-шестьдесят лет назад) возжелавшая того же, что и он: бессмертия. Как жаль, что огненную красавицу не научили не доверять часть своих соков кому попало. — Пожалуйста, молю… мне нечем дышать, — вопрошала она, натягивая кожу хозяина едва ли не до треска. А затем частое бульканье прервало ее — еще несколько мгновений и она затихла, насильно испив с ядовитого ручья Томми. Протухлые воды, обратившиеся уже в могучую реку, напоили всех, без остатка, его «домочадцев», вынудив умолкнуть. Наконец наступила пусть липкая и зловонная, но долгожданная тишина и вместе с ней Реддла накрыл глухой пласт сна. В следующий раз ее нарушило уже пение ранних птах и робкий голос откуда-то сверху: — Хозяин… хозяин, вы живы? А он, сквозь пелену сна насилу разлепив ссохшиеся губы, прошептал: — Хвост, приготовь все для последней капли. Настал черед Малфоев. Я испью их досуха…***
3 сентября 1901 года. Турин, Италия. — До дна, — торжественно провозгласил парень в причудливом изумрудном костюме-тройке и приподнял бокал с ароматным игристым. Впрочем, испить напиток он не спешил: знал, что его собеседник найдет, что сказать даже сейчас, когда, казалось бы, все нужные слова уже давно ими сказаны. — Даже не упомянешь, в честь чего, amico mio? — расположившийся напротив красивый брюнет насмешливо изогнул бровь. — Хорошо, тогда скажу я. В этот день мы поднимаем эти бокалы в честь нашей второй годовщины путешествия по миру. За это время нам удалось посетить сотни городов. Были среди них и прекрасные, память о которых я сохраню до самой смерти, были — зловонные и забытые. Я бы с удовольствием стер их из памяти, не ступай по ним твои ноги. Но все же я рад, что закат этого дня мы встречаем на изумительной веранде в самом сердце Италии, — он властно махнул рукой, пресекая попытки друга заспорить. — И не говори мне за Рим. Я все-таки смею верить, что у этой красавицы несколько сердец и мы сегодня в самом прекрасном из них. За нас, Альбус. — За нас, Томас. С тихим звоном их бокалы на мгновение сошлись в кратком поцелуе. Соприкоснулись на мгновение и руки, отчего Дамблдор слегка покраснел и увел взгляд куда-то в сторону. Каждый задумался о своем, но, как бы далеко не блуждали их мысли, глаза обоих все же не переставала подмечать красоту принявшего их в свои каменные объятия древнего города. Был изумительный солнечный вечер сентября. Несмотря на то, что календарное начало осени уже было ознаменовано, дыхание ее пока не затронуло Турин, обойдя его нетленное тело стороной. Воздух так и дышал еще не спавшей после знойного дня духотой, но именно она привнесла и усилила игривый аромат запоздалых цветов, что окружали прелестное кафе на площади прямо напротив кафедрального собора Иоанна Крестителя. Лик луны уже начинал проступать на угасающем небе, но седеющая голова собора, горделиво устремленная ввысь, упорно хваталась за последние лучи солнца, не давая ему укатиться за горизонт, отчего сразу два светила зависли в это время над Турином. — Я тут подумал… — робко возобновил разговор Альбус. Слова давались тяжело, поэтому он вновь смочил горло остатками вина. — Подумал, что было бы неплохо отправиться куда-нибудь в Америку. Например, Луизиана. Почему бы нам не познакомиться с культом новоорлеанских ведьм, Барона Субботы… Легкий хлопок по столу оборвал его: — Исключено. Я уже все решил: два дня на Турин, а дальше — к Кайласу. Я точно уверен, что свиток должен быть в одном из заброшенных храмов, надо только просмотреть их все. Видя, как фанатизм искривил лицо Реддла, Дамблдор поежился: — Томми, тебе не кажется, что пора остановиться? — мягко спросил он. — Остановиться? — переспросил ледяным голосом Том. В пронзительно-голубых глазах блеснула сталь. — Только не говори, что ты решил отступиться. Или ты решил довольствоваться теми крохами, что предлагает нам жизнь, вместо того, чтобы взять гораздо больше? Собор сдался: возраст все-таки взял свое и он, натужно застонав, разжал хватку и отпустил последний луч. Солнце мигом ухнуло ниц. Дамблдор вдруг поежился, ощущая невесть откуда взявшийся ледяной поток. По крайней мере ему хотелось верить, что дело в ветре, а не во взгляде Реддла, в котором он на миг узрел презрение (ненависть? отрешение?). Том отвернулся и откинулся на спинку плетенного стула. — Помнишь, что я тебе сказал в самом начале путешествия? Ты либо веришь мне и следуешь за мной, куда бы я не пошел, либо не переступаешь порог Хогвартса. Скажи прямо: ты передумал? — его взгляд опять вонзился в Альбуса, но тот вдруг сбросил кротость и твердо ответил: — Я в тебя верю, Томми...