Jeune homme ivre pénétrant par effraction dans la chambre

      — Так, девочки, ну все, я задолбался его будить, — недовольно просипел У Чанг, когда его лицо в очередной раз познакомилось с пяткой блондина. Он просидел у друга весь остаток ночи, за которой, кстати, мог бы и отдохнуть хорошенько, а в итоге не получил ни благодарности, ни даже простого "спасибо". Все получилось даже наоборот — и теперь он сильно сожалел о своей недавней глупости, ведь, ох, как же дорого она ему обошлась! А ведь все началось просто с того, что сонный парень пожаловался на головную боль, за чем последовали рвотные позывы, и уже после этого, с диким, девчачьим визгом, У Чанг понял, что остался без своей любимой ночной рубахи. Очень уж "удачно" Дезольнье вырвало прямо на нее! Злющий, как собака, охотник, начал истерить и выпихивать парня из постели, чтобы хоть как-то "нагадить ему в ответ". Ну а потом... Потом начался какой-то цирк с конями, о котором я могу сказать лишь то, что фотограф яростно отбивался от назойливого друга всеми частями своего тела, словно в него вселилась душа какой-то неспокойной европейской лошади. Так уж сильно он хотел спать. И не хотел связываться со злым У Чангом, над которым тихонько смеялся в подушку. — Еще и ржет! — каким-то обиженным тоном сказал тот. — Чокнулся мужик, точно чокнулся! Ну все, разбирайтесь без меня.       Гейша и Мэри печально проводили высокорослого, но при этом удивительно худощавого, с длинной, чуть ли не до пят, косой, парня и переглянулись между собой. Джозеф непонимающе посмотрел на них обеих, как бы спрашивая: "Я что, виноват что-ли?", но встретил дикий смех двух лучших подруг.       — Вы что? — довольно трезвый и явно давно уже не спавший Джозеф, быстро приподнялся на локтях, улыбаясь какой-то кривой улыбкой. — Что вы смеетесь-то, а? Надо мной что ли? — ответа не было. — Э-э-э-й, я что, с пустым местом разговариваю? Вы, девочки, не забывайте, что я и люлей дать могу.       — Вчера дал уже, — заливаясь адским смехом, держалась за живот Кровавая Королева. Она всегда была дикой хохотушкой, и поэтому ее смех не очень-то пугал блондина. А вот Гейша... Гейша, которая умела говорить каждой клеточкой своего тела, явно давала понять, что, кажется, он, "благородный" француз, уже успел сильно куда-то влипнуть.       — Ха-ха-ха, да, у Эзопа, — толкнула она в бок свою подругу и лукаво подмигнула. Обычно это значило, что либо у Джозефа были большие проблемы, и он сделал что-то не так, либо же, что все увенчалось успехом, и он может не беспокоится. Но по иронической, но в то же время тревожной интонации, он понял: дело плохо. Очень.       — Я был у Карла? — словно в оцепенении спросил Дезольнье. Он не помнил. И это пугало еще больше. Значит, он был настолько в хламе, что вся интонация и слова Гейши не врали. Как обычно. Как всегда.       — О да! Это полное фиаско, братан! — еще сильнее рассмеялась Мэри. — Если кратко, то все поместье слышало, что у него красивая задница, и ты хочешь ее отшлепать. Кроме этого, ты при всех признался ему в любви и назвал дико возбуждающим. Инфа-сотка: сейчас под каждым углом только это и обсуждают. Так что лучше сиди тут, а не то..., — и она стала ржать еще и еще сильнее, хотя сильнее, казалось бы, уже некуда.       — Я что сделал?! — в ужасе закричал фотограф, вскакивая с кровати и протирая сонные глаза руками. — Ты не шутишь?! Если ты шутишь, то я вам всем! Я! Да я! Поверь, поверь моему слову!!!       — Она серьезно, — абсолютно тихо прошептала Гейша. Она сделала это мягко, вкрадчиво и... как-то правильно. Так, что Джозефу оставалось только сдаться. Гейша не врала никогда. Впрочем, как и Мэри... Но от Гейши это было слышать как-то по-другому. Словно она сама, вся такая серьезная и суровая, вызывала больше доверия, нежели ее подружка-хохотушка. — Абсолютно серьезно.       Мужчина обессилено схватился руками за голову. Кто просил его пить? Что теперь думает о нем его любимый человек? Что он может сделать, чтобы все забыли этот кошмар? Как, как ему остановить это все? Куда ему бежать? Что ему делать? Что его ждет? И простит ли его Карл? Простит или нет?!       Сотни вопросов безвозвратно метались взад-вперед. Все как будто перевернулось. Страх и ужас растворялись в крови, сливаясь с Джозефом в одно целое. Господи, что он наделал?! Лучше бы он всегда молчал о своих чувствах, чем сделал это так! Это ведь какой-то ужас. Он знал, что Эзоп не простит ему такой публичной сцены. Он знал, что Эзопу, наверное, чужда эта вся любовь и романтика. Он серый, лаконичный и повседневный. Совсем не про Джозефа, который лишь жил под маской культуры и хороших манер. И тем не менее он влюбился. Может, они были похожи внешне, но тот Джозеф, что вырвался из него вчера, был настоящий. Пошлый, сексуальный, желающий говорить все четко и прямо. Их не связывало ничего общего в их внешности, характере или чем-то другом. Но фотограф... Фотограф любил и все. И он не мог это остановить. Ничем. Даже этим позором.       — И..., — после долгой паузы сухими губами спросил он. — И что мне делать?       Мэри как-то странно посмотрела на него и с каким-то диким сарказмом дала ему листок бумаги, исписанный простым карандашом.       — Вот, — сказала она, — Я вчера набросала план твоих возможных действий после этого, м-м-м-м-м... казуса, так сказать.       Джозеф взял лист бумаги в руки, надеясь увидеть там что-то интересное и, может даже, и полезное, но Кровавая Королева явно издевалась над ним! Нет, ну вы просто посмотрите!       "План для бедного Джозефа по выживанию:             1. Сходить пожрать;             2. Принять таблетки от головной боли;             3. Постирать У Чангу ночную рубашку, если Джозеф не хочет превратиться в охотничье филе;             4. Поцеловать Мэри ручку за столь прекрасный план;             5. А вообще-то просто лечь спать дальше. Выглядишь ужасно. Без обид:)             6. Таки пойти и отшлепать своего любимого Карла, чтобы слова не казались для других брехней;             7. Приготовить шпагу, чтобы не лохонуться и не напиться вновь..."       И прочее и прочее. По идее, план был "дельный" и вполне нормальный, но Джозеф либо не понял его юмора, либо все было настолько плохо, что он даже не захотел ни с кем шутить.       — Что это? — быстро пробежав стеклянными глазами по этому бреду, спросил непонимающий Джозеф. — Ощущение, что это не я напился, а ты. Извини, но я по этому бреду действовать не буду. Оставь нас, Мэри. Нам надо поговорить. Не время для твоих шуточек!       — Но я же просто пыталась..., — хотела было оправдать себя Мэри, но тихий голос Гейши и ее настырный, но добрый взгляд, сделали свое дело. — Ну и сидите тут сами! — все же обиделась девушка.       Когда за Кровавой Королевой хлопнула громкая дверь, Джозефу словно немного полегчало. Хотя не тут-то было: наличие одной из его подруг в комнате никак не меняло данную ситуацию, и вся эта легкость, по сути, была бессмысленной.       — Знаешь, — завела разговор Гейша, не давая фотографу вставить ни единого словечка. — Мне кажется, что стоило бы перед ним извиниться. Но мы должны учитывать, что своим поведением ты создал ему много немаловажных проблем, которые теперь он будет разруливать сам. Из-за этого он может быть внутренне нервным, злым и агрессивным. Сейчас твоя задача извиниться перед ним так, чтобы вся злость, направленная на тебя, перешла в другое русло. Например, она может быть переведена в сторону борьбы со слухами. Если ты предложишь объединить ему усилия и покажешь, что для тебя это так же постыдно, как и для него, что это все полная чушь и плешь — ты сможешь укрепить его доверие. Но опять же не факт, что он согласиться. Самое главное — не переборщить. Он мальчик умный, сразу поймет. Твоя задача не вставать с каменным лицом, когда слышишь что-то подобное при нем, и не махать своей саблей туда-сюда, нет. В это время ты так же не должен гневно подбегать к людям и разубеждать их в услышанном. Вы должны просто игнорировать это. Как будто этого нет. Как будто это неправда, придуманная ими самими. Да, это можно делать поодиночке, но вместе — будет лучше для тебя. Кроме того, если люди увидят, что он не дичиться на тебя, а может, кстати, даже отшучивается по этому поводу, они тут же забудут про это. И все же. Нужно придумать что-то такое, на что он не сможет отказать.       Джозеф внимательно впитывал каждое ее слово. Он никогда не понимал, как злобной и опасной охотнице удается быть одновременно и мудрой, и веселой, и глубокой, и поверхностной. Как будто она меняла свои облики, при этом всегда оставаясь собой. Гейшей. Она никогда не казалась им чужой — не той, к которой они привыкли. Она смеялась — и они видели в ней всю ту же мудрую и рассудительную. Она рассуждала, а они видели в ней всю ту же добрую и жизнерадостную. И это работало так живо и рьяно, что хотелось верить каждому ее слову. Но ведь оно и правда было очень мудро. Сам бы фотограф никогда б до этого не додумался. Особенно, будучи в такой, как он был сейчас, панике.       — Гейша, да ты мой гений! — воскликнул Джозеф, тут же погружаясь обратно в свои мысли. — Но ты права... Как нам провернуть все это так, чтобы он мне поверил?       — Я не уверена, но возможно придется приврать. Хорошенько. Например, что твоего брата звали Карл, и ты искал его с перепоя, забыв, что он мертв? И что он был маленьким мальчиком, который потерял игрушки или что-то сломал, а ты обещал его за это отшлепать? Я не знаю, можно же, как-то, наверное, это провернуть? Или он сам говорил тебе это... Ох, бредово звучит, знаю. Вряд ли он поверит в эти слова...       — Но идея, что я искал брата, вполне логично оправдывает мои действия! — подхватил мысль Джозеф, будучи вновь перебит Гейшей:       — Понимаешь, мы не должны оправдывать твои действия. То, что ты пришел в чужую комнату — ну и ладно, может думал, что идешь к себе. Мы должны оправдать твои слова. Их слышали все. Их знают все. И самое главное — в них верят. Конечно, я могу тебе помочь, но ты будешь мне должен.       — Я вроде итак, разве нет? — попытался отшутиться он, но понял, что девушка говорила о чем-то немного другом, чем просто советы.       — Мы можем сказать, что..., — и она сделала небольшую паузу, как бы полностью вовлекая Джозефа в свои мысли, — Что мы встречаемся. И что ты шел ко мне, и что ты хотел отшлепать меня, и что возбуждаю тебя я, и мы можем даже закрепить это поцелуем... И имя Карл легко вписывается: говорил, что видел. Только... Джозеф, мы друзья, я не думаю, что тебе будет приятно врать потом всему поместью.       — Всегда можно сказать, что мы расстались, — не одобряя и не критикуя идею, как бы вставил свою мысль фотограф. Решать: жить ей или нет, было пока рано. Сначала нужно обсудить все детали. — А это точно не выглядит бредом?       — Джозеф, если мы расстанемся прям тут же, это будет подозрительно!       — Или нет, потому что ты могла подумать, что я гей и прочее и прочее..., — опять вставил мысль фотограф.       — Ну да, и слухи снова разлетятся по поместью. Все должно утихнуть, понимаешь? Должен пройти год-два... Ты готов столько времени играть влюбленного в меня и даже не коситься в сторону Эзопа? Ты готов все это время целоваться со мной, строить отношения просто ради того, чтобы что-то кому-то доказать? Я готова, потому что я хочу помочь, но и ты должен ответить на один вопрос: "Готов ли ты сам?". Только тебе решать, что тебе делать. Признавать правду или придумывать ложь? Врать что-то одно или что-то другое? Ведь теперь мнение Эзопа о тебе зависит лишь от твоего выбора. Ты сам загнал себя в тупик. Нужно выбрать правильное решение. Пожалуйста, подумай об этом.       Джозеф погрузился в себя. Ох, как же паршиво он себя чувствовал! Врать, подставлять, притворяться — он же никогда так не делал... Это же все неправильно! А своими действиями он лишь отдаляет от себя Карла. Чем больше — тем дальше, дальше и дальше.       Он медленно опустился на кровать и стал комкать бумажку, отданную ему Кровавой Королевой. Вдруг, в последнем пункте, его стеклянный взгляд зацепился за два слова. Они были очевидными, но словно отбросили фотографа в другую реальность.       Будь. Проще.       Он почувствовал что-то странное. Как будто... Как будто что-то убило его сомнения! Знаете, бывают такие слова, которые никак тебе не помогают? Которые вдалбливают в тебя лишь ложную надежду, но настоящего спокойствия ты не чувствуешь! Нужно что-то такое, что аукнется именно в тебе, а не общие фразы. Например, во "все будет хорошо" никто уже не верит. Это не про них. Это не про него. Не про Джозефа.       — Гейша, — с большой неуверенностью обратился к ней фотограф. — А может надо реально быть проще? Ты только много не рассуждай, просто скажи мне: "да" или "нет", хорошо?       Мичико уставилась на Дезольнье большими черными глазами, будто спрашивая: "Извини, но как тут не рассуждать?". Но все же она не обиделась, как бы могла сделать его подружка — Мэри, думая, что ее затыкают. Гейша же поняла, что грузить парня своими рассуждениями не самый лучший выбор в данный момент и все же вздохнула, сказав лишь одно короткое предложение:       — Да, если не боишься окончательно быть отвергнутым и не хочешь начинать отношения со лжи. Но все же лучше подумать хорошенько...       Джозеф кивнул. Что это он, правда, как трус какой-то последний? Подумаешь...       Но на деле уверенности, конечно, было намного меньше, чем он себе представлял. Как никак — любовь это чувство, и, наверное, самое ранимое из всех. Фотограф даже не столько боялся быть нелюбимым, сколько просто принести Эзопу хлопот своими чувствами, разозлить и стать объектом ненависти. На остальное ему глубоко плевать. Плевать на смешки, сплетни и "обсирания". Ведь его правда никто не волнует кроме него самого, Карла и трех его друзей. Остальные... Да пошли они к черту, эти остальные!       И все же постучать в дверь Эзопа было страшно. Это как открыть какое-нибудь письмо в котором тебя или пошлют, или примут. Пальцы похолодели, а по спине пробежали неприятные мурашки. Как будто страх лезет ему за шиворот, проникая под мягкую кожу. Охотник испугался... Услышь такое выжившие, начали бы усмехаться: "Правильно, почувствуй себя в нашей шкуре!". Не зря, все-таки, Джозеф их недолюбливал. Наглые, мерзкие и скользкие, еще хуже, чем охотники. Строят из себя бедных, а на деле только ненавидят весь мир.       А может, он и ошибался. Такие мысли иногда тоже посещали его "светлую" голову.       Но все же всех выживших, кроме Эзопа, он очень недолюбливал. Ненастоящие они какие-то. Странные. Неживые что-ли?       Француз собрал волю в кулак. Стыдно перед собой-то за этот дурацкий страх! Он что, не мужик, что ли? А вообще нет. Он благородный юноша в расцвете сил. Не бухает пивко с рыбкой ведь? Нет. Ну, или почти нет. Так что никакой он не мужик!       — Если это вы, Джозеф, — поспешно ответил Карл на раздавшийся стук, — То я попрошу вас уйти.       — Нет, это не Джозеф. Этого идиота тут нет, — соврал фотограф, но безуспешно — Карл наизусть запомнил каждую нотку его голоса. Он прокручивал все его слова у себя в голове сотни, тысячи и миллионы раз. Зачем, зачем он вообще пришел?! Зачем сегодня, зачем вчера?!       Карл был близок к небывалым у него истерикам. Охотники — реальные садисты. И он убеждался в этом все больше и больше. Они не просто делают им больно своим оружием, они еще и поганят их личную жизнь, которую они пытались выстроить все те года, что были на свободе! Они испытывают их нервы, они испытывают их свободу, они рушат их характер. Они рушат вообще все. Этот его "любимый" Джозеф создал ему столько проблем, что он не сможет разгрести их чисто физически! Не будет же он ходить к каждому охотнику или выжившему и проводить "воспитательные беседы", пытаясь разубедить их в услышанном. Хах, это наоборот лишь подольет масла в огонь. Отрицание всегда так делает. Остается только ждать. Сколько? Сколько ему терпеть этот ужас? Сколько ему слушать эти насмешки? Сколько, сколько он должен слушать про его попу или про что-то еще? Он больше так не может...       — Вы лжете, — уверенно произнес Эзоп. Больше он не боялся этого тупого охотника, да и терять ему уже все равно нечего. Смешки и стыд — хуже самой смерти. Выдохнув, он абсолютно спокойно продолжил свою речь. — Дайте угадаю: вы специально пришли вчера, чтобы испортить мне жизнь, да? Вы знаете, что я не люблю общество, и именно поэтому выбрали именно меня, так? Наплели про мою задницу и про свою любовь! Вы мерзкий! Слышать вас не хочу, что пьяного, что трезвого. Валите к своим извращенцам. Я больше не поведусь.       Фотограф опешил. Он ожидал чего угодно, но точно, что не такого объяснения своему поведению. Он пришел не чтобы опозорить, а чтобы... Господи, да он и не помнит зачем он пришел! Наверное, он просто хотел его увидеть. Такого смелого, красивого, но в то же время такого тихого и милого.       "Как же я тебя люблю..." — аукнулось в Джозефе на его слова. — "Дурачок".       — Вы еще под дверью? — кисло спросил Карл, спустя минут десять или пятнадцать. — Я же слышу, что вы там скребетесь.       — Господин Карл, я не уйду, пока вы меня не пустите. Встану вот так вот — руки раскину, не войти и не выйти. Так что поговорить нам придется, — попытался как-то отшутиться фотограф, но получилось плохо. Вообще все у него что-то плохо получалось. На идиота какого-то похож. Сам даже это понимал уже.       — Не думаю, что принуждая человека к разговору, вы расположите его к себе, — задумчиво проговорил Эзоп, тут же осекая себя. — Нет, правда, уходите, не надо меня позорить, пожалуйста. Мне итак расхлебывать ваши вчерашние бредни.       — Не забывайте, что я и дверь могу выбить, — настаивал на разговоре Джозеф.       — Знаете, — Карл сел под дверью, прислонившись к ней спиной. — Иногда ваше отчаяние и правда доказывает ваши вчерашние слова, но... Если вы и правда любите меня, хотя очень надеюсь, что вы просто хотели меня опозорить своими словами, то это не похоже на любовь. Человек, который реально любит, не будет портить жизнь своему любимому. А вы мало того, что нагадили мне по всем фронтам, так еще хотите и жилья лишить. Ваши слова — брехня. Я прекрасно понимаю, что вы просто хотите надо мной поиздеваться. Не надо прикрываться и притворяться — я все прекрасно вижу. Давайте на этом разоблачении вы перестанете лезть ко мне, а я забуду все, что между нами было. Я честно очень устал от вас. Не спал сегодня всю ночь. Умоляю вас, перестаньте. Это все неправда. Я не верю. А теперь уходите.       С другой стороны двери было тихо. Джозеф никак не реагировал на сказанное Эзопом, и тому даже показалось, что охотник наконец-то ушел.       "Ну и Слава Богу, что все именно так" — тихо выдохнул Карл, поднимаясь на ноги. В комнате царил настоящий бардак. Вчера он впервые в жизни дал волю своим чувствам. Он смел все со своих полок, будто выкидывая себя из самого себя. Он бил, ломал и крушил. Но ни одна слезинка не упала с его лица. Он не плакал, несмотря на безысходность и отчаяние. Краем уха он слышал, как за перегородкой ржут две его бывшие приятельницы.       — Кошмар, да Карл у нас, оказывается секси-бой! Кто бы мог подумать, что он привлечет внимание охотника! Ха-ха-ха! Поверить не могу! — говорила одна, купаясь в своем заливистом смехе.       — Интересно, может Джозеф еще и его раздевание для всех устроит? — ржала другая.       А Карл лишь бил, крушил и ненавидел. Ненавидел за эти слухи, за это внимание, за эту жизнь!       К слову, сейчас было бы неплохо убраться. Как-никак, жить в клубке одежд, бумаг, карандашей, простыней и пыли — не самое приятное удовольствие. Заодно хотя бы выкинет ненужное. И, может, хоть как-то отвлечет свои мысли уборкой. Дела всегда помогали его матушке, когда на душе было плохо. Она сама рассказывала об этом, когда маленький Карл не мог уснуть. Никакие сказки и колыбельные ему не помогали — мальчик с детства не верил в радужные страны, мистику и единорогов. Лишь суровая реальность, к которой его приучили в самом начале его пути, как-то помогала смиряться с происходящим вокруг, а иногда и успокаивала.       Десять одинаковых серых костюмов были сложены в аккуратную стопку и уложены на нижнюю полку. Затем он стал собирать свои принадлежности для рисования, неаккуратно разложенные по полу.       И вдруг его сильно ударило током.       Словно вырвало откуда-то. Откуда-то из жизни.       Он услышал заплаканный голос охотника.       — Ты думаешь, что я желаю тебе зла..., — его голос трясся и было слышно, как он пытается набрать воздуха в легкие, борясь со всхлипами и судорогами горла. — Ты думаешь, что я урод и извращенец...       И Джозеф разрыдался в голос, пытаясь сказать хоть что-то внятное. Он сожалел. Он ненавидел себя за сделанное. Он бы хотел все вернуть. Он бы хотел все исправить. И он никак не хотел, чтобы человек, которого он любит, думает, что над ним просто издеваются...       Карл не знал, что ему делать. Какая-то вина за сказанные слова овладевала его телом. Он чувствовал, что два этих предложения, это желание поговорить, эти всхлипы и боль, которую Джозеф не стал скрывать за маской сарказма, творили с ним что-то не то. Дышать становилось тяжело, и ему вдруг захотелось выбежать навстречу и успокоить. Он не понимал, что происходит. Он не узнавал себя. Он не мог просто плюнуть и в страхе запереться в комнате. Страх уходил. Уходил перед тем, кто должен был его навевать. Этот охотник явно делал с ним что-то не то. Он заставлял поддаться своим эмоциям. Он не был обычным человеком в его жизни... Он был кем-то другим.       — Я сам заставил вас думать обо мне так, — пытался выговорить фотограф, не чувствуя даже стыда, — Я сам убил вообще все. Вы думаете, я хочу издеваться — нет. Вы думаете, что я плачу специально — нет. Я открылся вам, одному из всех. Выжившему, который не должен ничего знать, понимаете? А вы, господин Карл, во всем ищете подвох... Я... Я идиот, да, я знаю. Им был, им и остался. Но все мои слова, все мои чувства — все правда. Я не знаю, как вам еще сказать.       Карл уже держался за ручку хиленькой дверцы. Вопреки собственным мыслям и убеждениям, он собирался открыть. Ведь он не один, у кого накопилось то, что давно пора рассказать. И раз уж охотник смел открыться перед ним...       — Тогда и я открою вам.       Дверь немного распахнулась, приглашая Джозефа войти. На этот раз все было по-другому. И для Эзопа, и для его гостя. Может, они выглядели и так же, но теперь это были другие люди...       — Позволь мне объяснить все нормально, — пытаясь смахнуть слезы со своего лица, продолжал Джозеф.       — Хорошо.