✤✤✤
Тепло идёт от маленького огонька зажигалки. Щелчок, и пламя гаснет. Щелчок – снова возрождается. Щелчок. Крохотный феникс, загнанный в металлический прямоугольник, умирает и вновь воскрешается. - Я же могу сейчас сделать с тобой, что угодно, - хрипло проговаривает Чанбин, не отводя взгляда от слабо колышущегося пламени. – Ты сейчас абсолютно беззащитен. Я могу отомстить за всё. Могу поджечь тебя, а затем спалить тут всё на фиг. Я так тебя ненавижу, что правда могу это сделать. Он подносит зажигалку к неподвижному лицу. Как и до этого – стеклянные глаза куклы не отреагировали на движение и игру света, лишь стали казаться более живыми из-за пляски бликов, отражающихся в радужке. Чанбин выключил зажигалку и зажал её в кулаке, другой рукой откинул одеяло и приподнял футболку. Пальцы какое-то время скользили по холодному, будто каменному, животу. Ладонь поползла выше в поисках тепла - хоть какого-то знака жизни. Чанбин сглотнул, не ощутив биения сердца, схватился за запястье Феликса – спустя несколько мучительных секунд смог определить слабый, очень медленный пульс. Потом догадался посмотреть на показатели приборов - ничего не изменилось. - Хватит уже издеваться, - он вновь включил огонь и резко поднёс к телу. Пламя не успело лизнуть кожу: Чанбин выключил зажигалку, положил её на тумбочку и стиснул зубы. - Я тебя ненавижу, правда ненавижу, - глаза защипало от слёз. – Почему ты не просыпаешься?! Чего ты добиваешься, ублюдок? Феликс не отвечал – выключенный робот-андроид, привязанный кучей трубок к аппаратам мониторинга систем жизнедеятельности. Бесчувственное подобие человека. Чанбин тряхнул его за плечо – ожидаемо без толку - и впился ногтями сквозь ткань футболки, желая проникнуть под кожу, вскрыть до самого мяса, разорвать дыру, соизмеримую его фантомной дыре в груди, и запихать в неё все свои запутанные изматывающие чувства. Почувствовав изнеможение, Чанбин провалился в сон, не отпуская плеча Феликса.✤✤✤
Он проснулся от прикосновения и с трудом разжал пальцы, будто вросшие в чужое плечо. - Нужно поговорить, - объявила мать Феликса, пока Чанбин протирал опухшие глаза. Она дождалась его у туалета, куда пришлось свалить в надежде отвертеться от необходимости диалога, и пришлось плестись за этой странной женщиной, прикидывая, что на этот раз ему попытаются вдолбить в голову. - Ты спишь с ним? - Скорее, он меня трахает. Как-то по-другому это назвать не получится, - фыркнул Чанбин. - Я не об этом, - женщина устало прикрыла глаза и, будто без сил, рухнула на диван гостиной. – Понимаю, что может быть неприятно, но, пожалуйста, постарайся чаще спать с ним рядом, как делал сейчас. Оставайся с ним на ночь. Это может помочь. - Угу. Говорить с ним, спать с ним, может ещё срать с ним вместе? Женщина сжала ладони и подняла умоляющие глаза на Чанбина. Глубокие синие мешки под её глазами казались тяжёлыми, будто в каждый запихали по камню. Она будто вообще никогда не спит, при этом выглядит отлично и блещет красотой и молодостью, будто питается кровью младенцев. - Я знаю, что не вправе просить тебя, но мне приходится. Ты моя единственная надежда. Чанбин сжал челюсть, задолбив ногой по дивану. Этот красивый размеренный голос с правильно взвешенной примесью печали, мольбы и уверенности, зомбировал. - Ты ведь тоже хочешь, чтобы он очнулся? - Я хочу, чтобы он сдох. И лучше от моей руки. - Понимаю. Я правда понимаю тебя, Чанбин. Однажды мне тоже этого хотелось. Чанбин удивлённо взглянул на женщину, и та грустно улыбнулась. - Ёнбок с младенческого возраста проявлял чудеса эмпатии, - её взгляд потерялся в пространстве. – Нормотипичные младенцы только к шести месяцам учатся замечать эмоции в лицах родителей, но Ёнбок умел это делать уже в три месяца, и, что удивительней, он соответствующе реагировал на увиденные эмоции. А мои эмоции он воспринимал лучше других, замечал любое моё изменение настроения. Роды дались мне тяжело, после них я надолго ушла в депрессию, мне и с обычным ребёнком было бы тяжело. Ёнбок кричал не переставая, ревел каждый раз, когда видел меня, и ревел, когда я отходила. Он ревел всегда, круглыми сутками. Видимо, так отражалось на нём моё состояние. Тогда я мечтала уйти из дома, чтобы потом вернуться в тихую квартиру, где эти невыносимые вопли затихли бы навсегда. Несколько раз я ловила себя на мысли, что хотела бы опустить подушку ему на лицо. На лицо младенца. Моего сына. - Разве отец вам не помогал? – Чанбин скрестил руки на груди и опустил подбородок. Ему не нравился этот разговор, но тоненький голосок любопытства просил остаться послушать ещё немного. - Биологический отец Ёнбока погиб, ещё до его рождения, - вздохнула женщина. - Эдварда я встретила гораздо позже, когда Ёнбоку исполнилось два года. Я даже не представляла в чём на самом деле заключался его интерес, почему он так поддерживал нас. Я не догадывалась какой он ужасный человек… Я позволила ему воспитывать Ёнбока, а сама уехала в другую страну, лечиться от депрессии. - Ну что я могу сказать, очень жаль, что так получилось, - Чанбин раздражённо сжал зубы. – Это всё, что вы хотели сообщить? - Я никогда не прощу себе, что бросила Ёнбока, - её губы сжались в тонкую задрожавшую линию. - Ничто не может оправдать меня и снять с меня вину за безответственность. Даже то, что я пережила, когда вернулась в семью и впервые заговорила с Ёнбоком. На тот момент ему исполнилось шесть, - женщина внезапно расстегнула две верхние пуговицы рубашки и оттянула воротник, показывая длинную розовую полосу рубца, уродующего чистую молочную кожу. – Он не смог справиться с потоком эмоций, как своих, так и моих, и накинулся на меня с ножом, взятым с кухонного стола. Он так и не смог принять меня, как я не старалась. Я могла только наблюдать за тем, как он растёт, и изредка вмешиваться, если Эдвард переходил черту. Я старалась быть Ёнбоку надёжной опорой, делала всё, что в моих силах, чтобы поддержать его, пыталась уберечь хотя бы от одиночества… - в глазах женщины засияли слёзы, и Чанбин отвернулся. – Я хотела, чтобы Феликс жил нормальной жизнью, как все дети, хотела научить его жить с такой гиперчувствительностью, хотела, чтобы мы были обычной семьёй: ужинали вместе, ходили гулять в парки на выходные, на аттракционы, путешествовали… Эдварду всё это было противно. Он всегда был холодной, интеллектуально направленной личностью. Он хорошо притворялся, что любит – и меня, и сына. Но всё, что им двигало, - научный интерес к особенностям Ёнбока. Когда Ёнбоку исполнилось двенадцать, Эдвард основал научный институт по изучению эмоций и эмпатии. Я пыталась воспротивиться, запретить проводить на моём ребёнке эксперименты, но Эдвард сумел добиться развода, затем отсудил у меня родительские права и позволил мне видеть Ёнбока только при условии, что я тоже буду работать в Институте и выполнять все его требования. - Так нужно было просто сбежать с Феликсом куда подальше от этого психа, - фыркнул Чанбин. – Вы не сделали всё, что в ваших силах. - Ты не знаешь каким страшным человеком может быть Эдвард. В его руках – очень много власти, потому что он очень богат. Он богат настолько, что может позволить себе идти против закона: именно так он и отсудил у меня ребёнка. А я из обычной семьи, без денег и связей. Куда бы мы не уехали – он нашёл бы нас. Я и без того в ненадёжном положении, любая моя ошибка – и я навсегда потеряю связь с Ёнбоком. А если я терпелива, преданна и лояльна, я могу быть рядом и поддерживать его, защищать в меру своих сил. - И теперь вы хотите втянуть во всё это и меня тоже, не так ли? - Не беспокойся, ты не будешь втянут в деятельность Института. Всё, что от тебя требуется, - помочь уговорить Ёнбока сбежать от отца. Взамен, я обещаю, ты будешь свободен. Я позабочусь, чтобы Феликс не искал тебя. - С чего вы взяли, что у меня получится уговорить его? И вообще, может он никогда не выйдет из этой своей комы… Женщина улыбнулась одними уголками губ, и Чанбин поёжился, заметив, каким снисходительно-ласковым взглядом на него смотрят. Будто он тут и жертва, и святой, и глупенький щенок одновременно. - У Ёнбока никогда не было друзей, он никогда ни с кем не сближался и никогда ни в ком не был заинтересован. Не потому, что он асоциален, нет: он боится людей и также боится навредить им. Эдвард не учил его самоконтролю, не учил эмоциональной регуляции, не помогал ему разобраться в эмпатии и гиперчувствительности – он считал, что всё это лишнее и не должно прививаться искусственно, Ёнбок сам должен научиться контролю, без чьей-либо помощи. Ничто не должно портить чистоту естественного эксперимента. Вместо помощи он вбил Ёнбоку в голову, что он – монстр, опасный для окружающих. Поэтому то, что ты живёшь с ним, так удивительно: Ёнбок подпустил тебя к себе, позволяет тебе быть рядом с ним, он в самом деле заинтересован в тебе… - Ага, заинтересован в том, что мои эмоции ему легче не замечать, чем чьи-либо ещё, - перебил Чанбин, впившись ногтями себе в ладони. – И как мне не считать его монстром, если со мной он ведёт себя, как настоящий монстр? И я никак на него не влияю, тем более в лучшую сторону. - Ты влияешь уже тем, что находишься с ним рядом: он привыкает к тебе, привыкает быть с кем-то. Я не знаю, почему он вдруг решил, что не замечает твоих эмоций – это попросту невозможно для него. Он может не замечать свои эмоции, потому что путает их с эмоциями окружающих, и в целом он плохо различает свои эмоции и может назвать их только через призму эмоций других людей. Ты просто не замечаешь, как сильно влияешь на него: благодаря тебе Ёнбок заинтересовался изучением положительных эмоций – раньше он избегал их, считая отвратительными и ненужными, потому что в его жизни было так мало всего хорошего, чему можно радоваться, удивляться, восхищаться, наслаждаться... Он всегда игнорировал положительные эмоции других людей, а на прошлой неделе внезапно спросил у меня, почему люди улыбаются и как можно вызвать у человека улыбку. Мне пришлось объяснять ему про разные степени положительных эмоций, рассказать, что улыбка – самый главный инструмент сближения людей. - Лучше бы вы ему рассказали, что никто не улыбается своим насильникам. Уголки губ женщины опустились. - Мне жаль, что Ёнбок не смог контролировать себя, из-за чего ты многого натерпелся. Но он понял, что совершил, он осознал, какую боль тебе принёс. Именно поэтому он сейчас отказывается как-либо функционировать: когда он сталкивается с чем-то слишком сложным для себя, чем-то новым и непонятным, он не знает, что с этим делать, не знает, как принять этот объём и трудность переживаний, поэтому отказывается что-либо делать и старается избежать этих сложных чувств и эмоций. Тебе недолго осталось мучиться: Ёнбок слишком слаб и слишком чувствителен, чтобы игнорировать чужую боль и свою вину. Он не монстр, Чанбин, ты это поймёшь. И он умеет учиться на своих ошибках. Помоги ему прийти в себя, заставь его почувствовать твои эмоции – это будет первый шаг на пути к твоей свободе.✤✤✤
Одинаковые блёклые дни. Одинаковые выматывающие мысли. Одна и та же спальня, одна и та же беседка на улице, столовая. День сурка. Пятый по счёту. - Так, значит, ты пытаешься избежать моей боли и ненависти? – шепчет Чанбин, проводя ладонью по щеке Феликса. – Хочешь уберечь себя? Губы Феликса холодные и сухие. Будто целуешь трупа. Чанбин облизывает их, кусает, чувствуя, как роняет в эти губы последние остатки здравомыслия. - Нет уж, я не дам тебе отделаться малым. Нож впивается в кожу на запястье, рассекая её. Чанбин морщится, но повторяет процесс, оставляя небольшие, но достаточно глубокие для вытекания крови, порезы. Поднеся запястье к лицу Феликса, позволяет горячим каплям упасть на мраморную кожу. - Или я, или ты, Феликс. Я чувствую физическую боль, я знаю, что это такое, и у меня нет такой же удобной способности в нужный момент уметь игнорировать чужие чувства, поэтому я не могу навредить тебе, даже если очень хочу. Но, благодаря тебе, я легче отношусь к собственной боли, теперь мне не так страшно. Я не боюсь умереть, если это надо будет, чтобы наказать тебя. Кровь стекала с щеки Феликса, наверняка сильно щекоча кожу, но его лицо оставалось неподвижным. Чанбин стиснул зубы и повторил разрез, уже третий по счёту. Может, он делает сейчас несусветную глупость, может, ошибается, думая, что Феликс всё слышит и чувствует. Может он правда сейчас умрёт по собственной глупости. Сердце будто перебралось в руку, пытаясь вытечь вместе с кровью. Пора остановиться. Чанбин замирает, глядя на другую половину лица Феликса, чистую от крови: по щеке тонкой струйкой течёт слеза, переливаясь, будто алмаз. - Приди уже в себя, ублюдок, и прими всю ответственность.✤✤✤
Ночью Чанбин просыпается от грохота и сразу же жалеет, что не остался спать на кровати Феликса: подумал, это поможет обмануть Ликса, заставить его почувствовать себя покинутым. Выскочив в коридор, добежал до части особняка, где находилась его спальня, и нашёл парня, лежащего на полу вместе со стойкой для капельницы. Чанбин поднял капельницу, перевернул Феликса и поправил иглу в его руке. - Посмотри на меня. Феликс поднял глаза, но сфокусироваться не смог. Он наваливался на Чанбина, как на подставку, и пришлось перетащить его, тяжёлого, к стене. Вызвав скорую, Чанбин остался сидеть рядом с парнем, поглаживая его ладонь. - Пусть ты та ещё мразь, но я рад, что ты наконец-то очнулся, - улыбнулся, поцеловав в щёку. Феликс моргнул безучастно и уронил голову ему на плечо.