*****, Мэриленд
ХХ.ХХ.1958
— Расскажешь мне о том, что произошло, Джаспер? Голос у мужчины спокойный и доброжелательный, почти как у Кэсс, когда она читает ему перед сном и говорит, что бояться нечего. Почему-то он кажется хорошим: он хочет разобраться, помочь ему, и Джасперу хочется ему доверять, хочется рассказать обо всём, но нельзя. Это он уяснил ещё давно, задолго до того, как ему повезло встретить Кэсс. Нельзя — и всё тут. Он единственный, кто может защитить Кэсс от опасности, и он не справился. Она была добра к нему, забрала его домой, читала и пела колыбельные, когда он не мог уснуть — а он не справился, он причинил ей боль. Он слышал, как она плакала на кухне, вернувшись с заднего двора, и ничего не мог сделать. Кэсс говорила, что он не виноват, но Джаспер знал. Он всегда знал, когда она врёт — она совсем не умела врать. Кэсс говорила, что это был несчастный случай. Как часто дети забываются во время игры? Ему просто нужно было ещё немного времени, чтобы привыкнуть к новому дому, только и всего. Кэсс говорила, что она и Пол никогда не дадут его в обиду, что отныне, живя с ними под одной крышей, он мог чувствовать себя в безопасности. Кэсс была хорошей, но всë же она часто ошибалась. Правда была в том, что Джаспер не был в безопасности никогда. — Мне жаль, — только и может выдавить из себя он, беспомощно подняв глаза на мужчину в медицинском халате и надеясь, что он всё поймёт. «Мне очень, очень жаль», — повторяет он как заведённый последние два дня, потому что это правда. Во всей своей короткой жизни ему никогда ещё не было так жаль. — Я знаю, — успокаивающе улыбается тот, записывая что-то в своём блокноте, и Джаспер позволяет себе благодарно улыбнуться впервые с того дня. Он встречал не так много хороших взрослых (тем, что окружали его в приюте, обычно не было дела до большинства воспитанников), и ему действительно хочется верить, что этот странный, пахнущий домашним печеньем Кэсс доктор — один из них. — Я знаю, что ты не хотел этого. Просто расскажи мне, что случилось, хорошо? Я должен услышать это от тебя. Он чувствует, как горячие слëзы застилают глаза, и не может перестать всхлипывать, мотая головой. Он хочет, чтобы Кэсс обняла его, чтобы накричала и отправила обратно в приют — там он хотя бы не сможет никому навредить снова. Он так виноват перед ней. Ему так страшно. Он так отчаянно хочет, чтобы кто-то услышал, прочитал наконец его мысли и понял, что Джаспер просто не может сказать. Они пообещали, что он может не бояться за себя, пока будет молчать. Джаспер с трудом представлял себе, что значит «смерть». От женщины, управлявшей приютом, он знал, что его мать умерла, когда он был ещё слишком маленьким, чтобы запомнить её — так он попал туда. От парней, уже слишком взрослых для того, чтобы надеяться на новых хороших родителей, он знал, что она убила себя сама. «Она была больна», — нехотя бросила сквозь зубы воспитательница, когда он спросил, что это значит, давая понять раз и навсегда, что с этой темой покончено. То, что Джаспер мало задумывался о смерти, вовсе не означало, что смерть не следовала за ним бок о бок всю его жизнь. — Ну же, не плачь, — руки мужчины, взявшие его за подбородок, оказались такими же большими и тёплыми, как Джаспер себе представлял, и он покорно поднял заплаканные глаза, последний раз шмыгнув носом. Он не мог объяснить, почему на самом деле всё испортил, не мог рассказать об опасности, знать о которой было доверено только ему одному. Возможно, он тоже был болен, как его мать. — Я люблю… любил Миттенс, — запинаясь, прошептал он так тихо, будто это было секретом, о котором позволено было знать лишь ему и доброму доктору с тёплыми руками. Он знал, что это было не так: они слышали всё, даже самые сокровенные его мысли, порой даже прежде, чем он сам о чём-то узнавал. Так было всегда. Миттенс была первой, кто встретил его в доме Кэсс и Пола: она была серой, горячей и мурчащей, с единственными белыми пятнами на груди и передних лапках, и правда напоминавшими варежки. Джаспер помнил, как тогда замер прямо на пороге, боясь пошевелиться и отпугнуть её. Он помнил, как Миттенс приходила почти каждый вечер и устраивалась в кресле возле его кровати, где обычно сидела Кэсс и читала. Он не помнил, как именно сделал это. Отныне Миттенс представляла угрозу — они предупредили его, с тех пор не замолкая ни на минуту в её присутствии и заставляя его вздрагивать каждый раз, стоило ей только привычно потереться о него пушистым боком или с громким мурчанием запрыгнуть в любимое кресло. Кажется, царапины от когтей на его руках кровоточили, но он не чувствовал этого, когда плакал, сидя на полу гостиной возле неё — тихой, тёплой и неподвижной, пока его не нашла Кэсс. Она похоронила Миттенс в коробке из-под обуви на заднем дворе, не дожидаясь Пола. Джаспер видел из окна своей комнаты наверху. Они пообещали, что он останется жив, пока будет достаточно осторожен, чтобы слушаться и молчать, но ничего не сказали о тех, кого он любит. Кто знает, может, заставив его сделать это однажды, они только входили во вкус? Джаспер привык думать, что это он должен защитить Кэсс, но, может, всё это время единственным, от кого ей по-настоящему требовалась защита, был он сам? — Простите, — выдохнул он, с мольбой глядя в лицо мужчины, и в добрых глазах напротив, кажется, отразилось понимание. — Простите, простите меня… — Всё будет в порядке, Джаспер, — печально улыбнулся тот, сунув свой блокнот в карман белоснежного халата. — Ты будешь в порядке, обещаю.