Déjà vu

Дни в больнице стремительно летели, а воспоминания Чонгука всё продолжали наполняться новыми деталями. Казалось бы, куда им становиться ещё детальнее? Однако они всё преображались и преображались. Со временем Намджун стал навещать его реже, медсестра разговаривать с ним спокойнее, уже не боясь чем-то потревожить, и все вроде бы стали считать, что раз он практически полностью восстановился физически, то и в моральном плане у него никаких проблем нет. Но сам Гук, наверное, предпочел бы переломанные конечности, которые рано или поздно заживут глубоким, неаккуратно нанесённым ранам на сердце, которые уже никогда не затянутся. Джун был решительно против его дальнейшего пребывания в больнице, считая, что так парень лишь пытается «убить время» и такими темпами ни о каком магическом восстановлении и речи быть не может, но Чон всё настаивал на том, что должен пробыть тут ещё немного, он уже привык к этому месту, да и вообще, чёрт его знает, какие у него будут осложнения, а живёт он теперь один — помочь в случае чего некому. В общем, пускал в ход всевозможные нелепые отмазки, чтобы хоть как-то переубедить друга, но тот, что на самом деле совсем не удивительно, оставался при своём мнении. — Чонгук, — начинал он своим натянуто-серьёзным тоном, давая Гуку понять, что избежать разговора у него не получится. — Я слышу, как ты плачешь, свернувшись калачиком в постели, и знаю, как тебе тяжело. Не понимаю, — делает он акцент, — но знаю. Однако ты не можешь оставаться здесь вечно, ты ведь и сам это осознаёшь, правда? В ответ не раздаётся ничего, кроме звенящей задумчивой тишины, и Джун, игнорируя это, продолжает. — Ладно, — вздыхает он, прикрывая глаза рукой. — Может, снимешь где-нибудь комнату или поживёшь у родственников? Если хочешь, можешь какое-то время побыть у меня, главное — выбирайся отсюда. Это место тебя погубит. Однако учти, что тебе всё равно придётся возвращаться туда. — Ты не понимаешь, — огрызается Чон. — Я никогда не хочу возвращаться туда. И это не вопрос времени. Ким делает глубокий вдох, скрещивает руки на груди и осознаёт, что ему нечего на это ответить. Всё, что думает, он уже сказал, и выбор по-прежнему, как тут ни крути, остаётся за Чонгуком. — Просто знай, что я готов принять тебя в любое время, если тебе потребуется помощь. Он старается улыбнуться приветливой, дружеской улыбкой, но получается лишь измученная усталая ухмылка, которая в последствии и вовсе сползает вниз, не оставляя ни следа своего присутствия. Чонгук прекрасно знает, что Намджуну тоже тяжело. У него проблемы с деньгами, жильём и вагон потрёпанных нервов, но при этом он ещё умудряется почти ежедневно навещать и подбадривать Гука, всё также находить время, чтобы раскладывать свой стульчик у его койки и раскрывать очередную медицинскую книжку, читая ему вслух. Просто не друг, а герой. Но Чон до последнего не сдаётся в своём желании ещё немного поваляться в успевшей стать ему почти что родной больничной койке. Ему кажется, что ничего, кроме этой койки, у него уже и нет, и собственный дом, в котором они с Тэхёном когда-то старательно обустраивали своё любовное гнёздышко, встретит его холодным молчанием, недоброжелательным фырканьем и оставленным в день аварии беспорядком. Однако, как ожидалось, находиться в больнице вечно он не мог, и как только врачи смогли с уверенностью сказать, что с ним всё в порядке, а его ментальные проблемы их уже не касаются, его без промедления выставили на улицу. Первое время он совершенно не знал, куда идти и не оставлял жалких попыток подыскать себе любое другое подходящее жильё. О том, чтобы нагло вселиться в мирок Намджуна, он уже окончательно перестал думать, да и дома у него он был всего однажды, когда они «праздновали» его выписку из больницы. Чонгуку пришлось пройти через все семь кругов ада, прежде чем он всё-таки решился вернуться в так называемый «дом». И если он ещё мог хоть как-то совладать со своими эмоциями, держась за ручку двери подъезда, то когда его указательный палец неловко коснулся кнопки вызова лифта, его начало подташнивать. Что уж говорить о том, что на элементарное отпирание двери теперь уже только его квартиры у него ушло не меньше десяти минут. Он всё стоял возле неё, кусал сухую губу, вертел ключи на пальцах и хотел, чтобы она вдруг магическим образом испарилась. Но испаряться ничего даже и не думало, оставаясь на своих законных местах, поэтому ему в конечном счёте пришлось вставить подходящий ключ в замочную скважину, зажмурить глаза и распахнуть дверь. Прихожая. Всё та же прихожая. На полу по-прежнему валяются несколько разбросанных по разным углам пар обуви, а с крючка одиноко свисает его чёрная куртка. Та самая, что они старательно выбирали вместе в торговом центре. Он медленно отводит от неё взгляд, захлопывает за своей спиной дверь и проходит дальше. Кухня. Ничего необычного. Тот же стол, та же пугающая его своими вечными стуками, визгами и писками микроволновка и совершенно то же кухонное полотенце, вяло свисающее со спинки одного из стульев. Духовка и посудомоечная машина, которой они, признаться честно, почти не пользовались. Белоснежный полупустой холодильник и три пачки рамена в выдвижном ящике. Пыльный солнечный стол и Тэхён, сидящий на нём. Тэхён? Гук в спешке протирает глаза и взволнованно смотрит на стол ещё раз. Теперь никакого Тэхёна там не оказывается. Конечно, ведь что блестящему прозрачным блеском весеннему Ким Тэхёну делать на его кухонном столе? Он вздыхает, уныло следует в гостиную и ложится на диван. Чего только они на этом диване не делали. Здесь они обсуждали предстоящие покупки. Здесь Тэхён целовал его, как звезду. Здесь они начинали свой самый первый восторженный просмотр «Хора». Чон до боли в каждом миллиметре правой руки сжимает пальцы в кулак и тоскливо разжимает, проделывает эту процедуру ещё раз и встаёт, находя в себе силы, чтобы войти в их спальню. Постель, как он и предполагал, не убрана. Простыни ужаснейшим образом смяты, будто бы здесь не мирно спал Чон Чонгук, а вовсю скакал какой-нибудь одичавший енот, прибежавший прямиком из леса. Он легонько дотрагивается до них подушечками пальцев, и на его глазах, словно в знак протеста, наворачиваются слёзы. Он до сих пор не привыкнет к тому, что используется по назначению всего одна подушка и что одеяло теперь укрывает только левую сторону кровати, но привыкать, как бы то ни было, нужно. Дыхание становится прерывистее, голова тяжелеет, взгляд затуманивается, и он бессильно падает на пол, тихо-претихо шмыгая носом. Сейчас он в несущейся навстречу ветру машине, в Камбрии Калабасас, в жарком Малибу, в трясущейся маршрутке, на берегу тёплого моря, но только не в этой квартире. Сейчас он бесконечно улыбающийся, счастливый, гармоничный, приторно-беззаботный, целующийся, томный, но только не страдающий. Сейчас он с Тэхёном, с Кимом, с Тэ, с мистером пианистом, но только не один. Только не один страдающий в этой квартире. Так проходит ещё несколько тянущихся не менее тысячи лет дней — вечных, безжизненных и однотипных. Со временем боль притупляется, и он даже решается что-то изменить в таком скучном и хмуром образе жизни, не доставляющим ему самому никакого удовлетворения. Тогда Намджун знакомит его со своими друзьями, и они всё чаще начинают собираться все вместе по поводу и без. Юнги учит его прямолинейности, равнодушию и мату, Хосок — взаимовыручке, мечте и надежде, всё тот же Намджун — здравомыслию, спокойствию и чаще задумываться о последствиях. Они толком ничего не делают, только болтают о всяком днями напролёт да потягивают соджу. Признаться честно, Чонгук никогда не пробовал соджу. Да и в гараже с тремя взрослыми парнями он ещё не сидел. И в моменты, когда Хосок безудержно смеётся над очередной глупой примитивной шуткой, сказанной Юнги, Мин беспорядочно ерошит его волосы, придумывая новые, а Намджун с улыбкой смотрит на их забавную троицу, у него появляется ощущение, что он, наконец, осознал, что означает это странное и чуждое ему до сего момента слово «друзья». — Давай восстановим хронологию событий, — почёсывает затылок Юнги, смотря Гуку прямо в глаза. — Он ушел, ты бросился под первую встречную машину, загремел в больницу, заработала себе амнезию, а потом приложился башкой об пол и магическим образом вспомнил всё до мельчайших деталей? — Ну, почти, — поправляет его Чон, кивая. Если совсем уж откровенно, то под машину он даже не бросался, просто случайно угодил, но просвещать по этому поводу друга и тратить лишние силы на объяснения ситуации как-то не особо хотелось. — Охренеть, — раздаётся удивлённый возглас. Его тут же подхватывает восторженный и одновременно обеспокоенный Хосок. — Да уж, несладко тебе пришлось. Но не волнуйся, в нашем гараже тебя никакая амнезия не достанет! И пусть только попробует заявиться тот ублюдок, я ему бутылочку соджу в одно место присуну! После изменения активно сыплются одни за другими. Он привыкает к большому количеству алкоголя, заводит крепкие дружеские отношения и даже успевает перекраситься. Все в один голос твердят на последнее, что ему очень идёт, но Чонгуку в это верится слабо. Есть ли на свете человек, которому просто до скрипящего ужаса не пойдёт блонд? Нет, конечно. В большинстве случаев, когда ты сближаешься с человеком, тебя уже решительно перестает волновать, какого там цвета у него волосы и какие на нём сегодня джинсы. Будь он хоть трижды перекрашен в блонд, чёрный, а потом обратно блонд, кажется, тебе становится как-то до лампочки. Пусть красится себе и живёт спокойно, он ведь не котят топит или людей убивает, а от изменённой прически одного-единственного человека ещё никогда никто не умирал. Но даже со спиртом в крови, с надёжной поддержкой трёх верных товарищей, готовых в любой момент подставить ему своё плечо, и со светлыми волосами на макушке он всё ещё чувствует себя потерянным. И даже не меньше, чем в первые дни, а, кажется, даже больше. Он абсолютно так же не может привыкнуть к тому, что теперь засыпает и поднимается с кровати один-одинёшенек, почему-то лелея в душе надежду на то, что однажды входная дверь отворится, кухню вновь зальёт приятный солнечный свет, сияние его широкой улыбки растопит все сомнения Гука, его губы вновь окажутся на его губах, и всё встанет на свои места. Так, как и должно было быть. Но ничего, кроме извечных, уже порядком надоевших ему скитаний по городу, не приходит в его унылую жизнь, и в один день он решает, что должен сделать хотя бы что-то. Тогда он берёт с собой только надежду, веру, стремление и дрябло трепещущее сердце и направляется по тому адресу, который день назад любезно выдал ему Намджун, желая удостовериться хотя бы в том, что судьба ещё способна вызывать у него на губах самую слабую, но улыбку.