Лишь луна одна знает

- Давайте, расставляйте кушанье на столы! Дехви, используй больше красных ленточек для украшения! Не ленимся, омежки! - даёт указания дядюшка Сиу, порхая птичкой по поляне у реки, где каждый год празднуют Благочестие: - а ты чего кислый такой? Ну-ка, улыбнись и выкинь из головы все печали! Сегодня же праздник, лапушка! Феликс натянуто улыбается, чтобы не расстраивать старшего омегу. Дядюшка Сиу очень добрый и хороший, поэтому можно и улыбнуться для него. Но если бы он только знал, насколько Феликсу сейчас горько! Если бы хоть кто-то знал! И дело как раз в празднике. Омега не хочет, чтобы он начинался. Вообще не хочет, чтобы этот день был. - Тебе плохо? Выглядишь, будто волчьей ягоды объелся. - к неудовольствию Феликса, его состояние подмечает ещё и Минхо, который копошится рядом, расставляя красиво яства на стол, что приготовили омеги специально для Благочестия. - Пустяки. Голова просто немного болит. - врёт Феликс, но Ли, похоже, устраивает это объяснение и он больше не пристаёт. Единственное, советует выпить отвар звёздолиста, который уменьшает боль. Феликс угукает, хотя знает, что его боль ни один отвар не снимет. У него душа болит, рвётся на куски. Минхо всё равно не понять. Тем более, Ликс никогда с ним особо близок не был. Да, было гуляли когда-то в одной компании; учились в одно время, потому что ровесники; как-то вместе за ягодами ходили, но близки не были. Минхо он вообще с пылким характером, к нему не подступишься. Нет, он не плохой, но коли не угодишь, по шее в раз получишь. Альфы в станице все глазами его жрут, а не подходят. "Красивый, зараза, но норовистый как кобыла необъезженная! А я бы с удовольствием его объездил!" - так Феликс слышал однажды в лавке портного от одного альфы. Говорили, конечно, не с самим Феликсом, но так громко и возбуждённо, что не услышал бы только глухой, а омега глухим не был. Он тогда только усмехнулся и пожелал удачи женишку. Ничего всё равно ему не светило, это ясно как белый день. Минхо даже на праздник Благочестия не приходил, что тут об остальном говорить. К слову, это первый раз, когда Ли появился на поляне перед ивой после своего двадцатилетия. Феликс даже удивился. В прочем, не только он, но и все остальные тоже. Кто-то даже смотрел с подозрением и недовольством, боясь какого-нибудь подвоха. Скорее всего, омеги просто боялись, что Минхо заприметил себе альфу, а этот альфа может быть так же у кого-то на примете. И тут к колдунам ходить не нужно, чтобы понять, кто останется в выигрыше, а кто с носом. - Скоро все придут, поторапливайтесь! - снова командует дядюшка Сиу, будто вырастая между Минхо и Феликсом, так тихо он подкрался: - погода сегодня благоволит нам, вон как ярко светит солнышко! Говорят, что в такие дни заключаются самые крепкие браки. Мы с Ликси уже отстояли своё под ивой, а вот ты, Минхо, можешь стать счастливым сегодня. - Я стану, если один оболтус сделает всё как надо. - бормочет Ли практически себе под нос, но Феликс его слышит хорошо. В прочем, дядюшка Сиу тоже не страдает глухотой. - Эх, милый, альфы очень недогадливы до наших намёков. Иногда приходится действовать самому. - старший омега по отечески хлопает Минхо по спине и улыбается тепло: - надеюсь, у тебя и твоего альфы сегодня всё получится. Минхо благодарит за добрые слова, возвращает улыбку дядюшке Сиу, но Феликс подмечает, насколько тоскливым становится его взгляд, будто что-то его задело. Феликс мог бы с ним поговорить, если бы они были ближе в отношениях, но на данном этапе лучше не лезть. - Альфы идут! Альфы! - кричит кто-то из омег. Начинается беготня, переполох. Омеги поправляют свои праздничные наряды, некоторые проверяют убранство столов, гомон голосов врезается в уши. Феликс тоже осматривает свой небесно-голубой праздничный ханбок, чтобы он был нигде не помят, но всё в порядке. Ему стоять подле вожака, поэтому каждая деталь должна быть идеальна. Не идеальна только тоска на сердце. И эта тоска становится ощутимее, когда омега видит Чана. Одеяние альфы так же голубого цвета, на скулах и щеках рисунок, говорящий о его принадлежности к главенствующей семье, а на голове венец, дающий право соединять сердца. Для Феликса он самый прекрасный мужчина на свете, самый желанный. Омеге даже от мысли больно, что этот альфа будет принадлежать ещё кому-то. Будет целовать чужие губы, будет делить постель с кем-то чужим, назовёт этого чужого мужем и приведёт в их с Феликсом дом. "Не плачь! Только не плачь!" - умоляет себя омега, пока Чан шагает к нему, а глаза печёт от скопившихся слёз. Он помнит слишком отчётливо момент, когда альфа три года назад подошёл к нему, замершему в изумлении, и попросил его руки. Помнит первый неловкий поцелуй, а потом умелые ласки альфы в ту ночь. Помнит клятву, в которой ему обещали тело и душу. Помнит и не хочет, чтобы это помнил ещё какой-то омега. Нет, Чани должен быть только его. Только его должны обнимать эти руки, только его должны целовать эти губы, только на него должен быть устремлён этот обожающий взгляд. - Солнышко моё, мы немного задержались из-за моего разговора со старейшинами. - негромко бормочет вожак, склоняя голову перед своим омегой, чтобы запечатлеть на бархатной коже щёчки любимого поцелуй. Чан чувствует как дрожит Феликс. Как его глазки излучают скорбь, туша огоньки света в этих озёрах бездонных. - Вы выбрали его? - осторожно спрашивает омега, а голос совсем слабый. Чан не хочет говорить. Правда, не хочет. Даже мыслями к недавнему разговору возвращаться сложно, а уж Феликсу сообщать и подавно. Альфе и не нужен никто больше, только он. Вот куда ему второй омега? Чан ведь не только о себе думает. Какого будет этому второму осознавать, что он не любим? Какого жить лишь в роли сосуда для потомства? Разве это не жестоко? По мнению Бана, очень жестоко. Жестоко по отношению ко всем троим, кому придётся уживаться теперь как одна семья. - Выбрали. - сообщает вожак, а грудь наполняет печаль чёрная как сама тьма. Нет его сердцу покоя, когда страдает его омега. Когда он так смотрит, словно жизнь покинула тело. Когда тёмные тучи разверзлись над его счастьем. Когда Кристофер Бан мечтает прекратить праздник на этом этапе, ещё толком и не начавшийся, но уже погубивший несколько судеб, пусть кто-то об этом пока не догадывается. --------- - Ну что, идём? - спрашивает Хёнджин, а у Чанбина и Джисона челюсть стукается о землю. Они так и остаются стоять с открытыми ртами, потому что Хван в этом белом одеянии просто нечто неописуемое. Любой омега селения позавидует такому бете. Если бы Хёнджин сам был омегой, он бы явно стал сегодня самым желанным. Только для Джисона он и так самый желанный. Хан сейчас с удовольствием бы взял этого ошеломляюще красивого бету. Снял бы с него эти белые штаны, да и нагнул бы прямо здесь. И волосы бы распустил, стянув с них светлую ленточку. Ещё до ужаса хочется Чанбину курятник захлопнуть, чтоб не разевал так на Хвана. Джисона это бесит! Бесит, что кто-то посмел так смотреть на то, что он страстно желает. Умом, конечно, он понимает, что Чанбин друг, и зариться на бету он не собирается, ведь давно уже позарился на Чонина. Только внутренний волк бушует, разрывая злостью дружелюбную натуру Хана. Волк просит забрать то, что не принадлежит ему, но так желанно. Забрать наконец-то и никому никогда не отдавать. - И чего вылупились как коршуны на цыплёнка!? Если не поторопимся, то и до церемонии не поспеем! - ворчит Хёнджин. Его волосы цвета воронова крыла легко подбрасывает ветер, словно хочет поиграть с ними, но не испортить вид. Он морщит носик и улыбается чему-то своему, словно застенчивый омежка. И, луна, как бы Джисон хотел, чтобы Хёнджин был омегой! Как бы он хотел позвать сегодня Хвана под свою защиту, под своё покровительство, в семью свою. Сейчас, будучи бетой, тот ведь не пойдёт, зараза. Хёнджин сам себе защитник получше любого альфы и характером свободолюбивый как лошадь дикая. Джисону тут и претендовать не на что. Если только обсмеют его всей станицей на поляне, реши он подступиться к бете. И если бы только он не был таким глупым, давно бы заметил тоскливые взгляды в свою сторону. Хёнджин иногда думает, что альфы ужасно тупые. По крайней мере, Джисон точно. Хван же видит, как эти двое сейчас на него вылупились, словно олени в брачный период! Нравится, значит. Не даром он наряжался. А что тогда ещё нужно этому альфе недалёкому!? Не хочется с бетой возиться? Но Хёнджин же не просит с ним жизнь связывать, на такие жертвы идти не просит. Ему бы просто ласки немножко, чтобы запомнить потом на всю жизнь. Просто знать, каковы губы Джисона на вкус. Просто иметь воспоминание нежных рук на своём теле. Один раз раствориться в человеке, который так важен. Один раз, больше и не нужно. Потом всё равно Хёнджин уйдёт на заставу, это же мечта. Он так старался всегда побеждать, будь то какие-то игрища с друзьями или состязания всей стаи, чтобы стать первоклассным воином. Он грезил защищать станицу бок о бок со своим дядей, которым он так гордился. Он шёл к своей цели, уже почти достигнув её - совсем скоро достигнет. - Нам ещё за Сынмином зайти надо, забыли? - напоминает Хван, минуя альф и шагая по дороге вперёд. Джисон и Чанбин провожают его внимательными взглядами, синхронно поворачивая головы по мере движения беты. - Мне кажется, нам так на омег глазеть положено, но... - первым обретает дар речи Чанбин, но всё равно не заканчивает свою мысль, хаотично размахивая в воздухе руками. - Но. - соглашается с ним Джисон. Слишком красивое "но", слишком желанное, жестокое по отношению к сердцу влюблённого волка. Разве не преступление быть таким невозможным? - Вы идёте или нет? - кричит уже издалека Хван, оборачиваясь и замечая, что друзья всё ещё стоят на месте. Чанбин сразу же срывается к нему, крича что-то о привороте, который якобы вчера вечером Хёнджин практиковал на них. Джисон не согласен, потому что его уже давно словно приворожили к бете. Наверное, это даже не приворот, а хворь какая-то, что никак не пройдёт. ---------- Минхо отходит к реке, когда начинаются пляски. Не хватает ему, чтобы всякие кавалеры вокруг ошивались! Как раз альфы уже хряпнули по паре стопок наливки, что притащил кто-то из старших омег. Горячая волчья кровь с алкоголем убийственный коктейль, который будоражит сознание, прибавляя смелости и бесстыдства. Эта одна из причин, почему Ли так ненавидит гулянки. Вторая и самая важная причина ещё не появилась на поляне, хотя обещал не опаздывать. Этот Ким Сынмин просто невероятен! Вот придёт, Минхо ему задаст трёпку! Зачем он заставляет своего омегу волноваться? А вдруг, передумал говорить с вожаком? Вдруг, что-то случилось за ночь, что повлияло на решение беты? - А если так, то что мне делать, речка? - тихо молвит омега, склоняясь к водной глади и пальчики окуная в холодную массу водоёма, отчего по поверхности реки бегут круги: - если только утопиться, всё равно без него погибну. И журчание воды служит ему ответом. Яркое дневное солнце заставляет сверкать реку, словно кто-то набросал в водоём кристалликов. Красиво. А вокруг всё зелено-презелено, и лес шумит на другом берегу; где-то на большой иве поёт соловей, радуясь приходу лета; позади омеги шумные оборотни веселятся на славу. Минхо первый раз за три года появился на празднике, но совсем не пожалел, что пропустил гулянья до этого. Зато папа засветился словно светлячок, когда омега сообщил, что останется после того как поможет накрыть столы и украсить поляну. Обычно он и этого не делает, но в этом году родители были слишком настойчивы, поэтому пришлось идти им навстречу. Но это всё не имеет значения, только бы Сынмин пришёл и поговорил с Чаном! И счастью бы тогда не было предела. - Вот ты где? Там папка во всю тебя ищет! Есан аккуратно спускается к берегу по, вытоптанной оборотнями, тропке, придерживая руками свой животик. Минхо он кажется слишком милым. Беременность очень идёт брату как и замужество, потому что тот выглядит невероятно счастливым. Он словно расцвёл с Уёном. Минхо знает, что Сынмин так же сделает его счастливым. Только Сынмин. - Папа? Зачем? - спрашивает Ли, равняясь с братом, тут же попадая в его объятия. Между ними всегда была эта нежность, сколько себя помнит каждый из них. В то время как другие братья собачились или даже дрались, Есан просто обнимал младшенького и они говорили. У них никогда не было ссор и разногласий. Если только в шутку. - Иди к нему и сам всё узнаешь. - уклончиво отвечает Есан, нежно поправляя чёлку брата, что разлохматил ветерок. Минхо закатывает глаза по привычке, но не смеет ослушаться. Если ищет папа, значит надо идти, иначе потом нагоняя не избежать. Минхо уже поднимается по тропинке к поляне, когда оборачивается и ловит на себе печальный взгляд Есана. Внутри всё коченеет странным страхом, а тело пробивает какое-то слизкое предчувствие чего-то не хорошего. - Сани, а Сынмин... - Пришёл твой Сынмин, не волнуйся! - весело бросает старший омега, но тревога не уходит из его глаз. Минхо срывается к поляне. Он приподнимает подол своего ханбока светло-салатового цвета, чтобы легче было бежать. В мыслях мелькает только его бета и глупое "а вдруг?", что выжигает Минхо изнутри. Есан одним взглядом заставил его так бояться, потому что у них с братом всегда была особая связь. Минхо умеет читать эмоции, взгляды, жесты старшего. Сейчас он прочитал сочувствие и жалость. Поэтому он так спешит на поляну, даже спотыкаясь пару раз по пути. В толпе выискивает своего бету, только достигает места празднования, но нигде его не находит. Взгляд цепляется за Чонина, который стоит в стороне в стайке недолетних альф и омежек, наблюдающих за гуляньем. Их время ещё придёт, тогда и они смогут принять участие в Благочестии. В прочем, по мнению Минхо, ничего особенного в этот день не происходит. Если только обряд вечером, когда влюблённые наконец-то могут связать себя узами брака. - Сынок! Минхо не успевает подойти к Чонину, папа окликает его чуть раньше. Ему приходится повиноваться родителю и приблизиться к нему. Красивое лицо старшего омеги их семьи озарено радостью, освещено счастливой улыбкой. Минхо многие говорят, что он очень похож на своего папу, что не может не льстить, потому что мужчина когда-то был самым красивым омегой стаи. В прочем, теперь этот титул носит Минхо, его сын. - Яблочко наливное моё, тебе выпала удача стать вторым омегой вожака! Тебя выбрали сегодня на совете! Какое счастье, сынок! - распаляется Джухо, сжимая дрожащие руки сына своими, а Минхо холодеет изнутри. - Пап, а как же... Папочка, как же так? Я Сынмина люблю очень... Я очень сильно его люблю, папочка! Что же мне делать? Как же без него жить? - слезливым голосом сбивчиво шепчет Минхо на грани истерики, испуганно разглядывая толпу, в надежде увидеть бету. Джухо встряхивает его за плечи и прижимает к себе. Гладит по волосам своего непутёвого, несчастного сына. Яблочко своё наливное, которому он счастья лишь желает. Ну, какое счастье с бетой? Никаких ребятишек, каждая течка словно пытка, осуждение со стороны. Разве это счастье? - Не глупи, Минхо. Не глупи, милый. Сынмин хороший мальчик, очень хороший мальчик, но не по пути вам. Такая радость, что старейшины тебя выбрали! Луна благоволит тебе, сыночек! - щебечет мужчина, стараясь предотвратить истерику сына: - поверь мне, яблочко, спустя время ты ни капельки не пожалеешь о том, что судьба так тебя благословила! Поверь своему папе, Минхо. - Луна предала меня, папа! Я мог бы... Сегодня я стал бы... Больше слова не идут совсем, сменяясь рыданиями. Старший омега рассыпается проклятиями, потому что Минхо так клянёт луну, а самому Минхо всё равно. Ему теперь если только действительно в реку - утопиться в холодной воде от несчастья. А папа гладит по волосам; прижимает к себе как мальчика маленького; напевает песенку, которую пел когда-то своим омежкам крошечным, чтобы они засыпали без страха и волнений. Мужчина видит Сынмина, что уже было направляется к ним, но Джухо машет ему рукой, чтобы не подходил. Не надо. Так им двоим будет только больнее. Со временем, конечно, пройдёт, а сейчас рана свежая, кровоточить будет. Джухо лучше потом поговорит сам с Сынмином, объяснит всё. Ким и правда хороший мальчик, сердце у него доброе как у его папы Сиу. И ведь упрямый какой, добился таки расположения их Минхо! Никто не смог, а он добился. Упёртый такой, что будь он альфой, Джухо и не подумал бы выдать Минхо за кого-то другого. Мужчина и так чувствует себя чудовищем, которое рушит собственное дитя. Вон и Есан туда же, посмотрел на него с таким осуждением, что даже мурашки по спине побежали. И за что? За то, что омега сыну желает лучшего? Он же правильно поступил, когда дал своё родительское слово, соглашаясь со старейшинами? Правильно же разрешил Ходжуну ещё несколько дней назад выдвинуть сына как кандидата на роль второго омеги его сына? Правильно же? ------------ Сынмин появляется на поляне у большой ивы с опозданием, потому что трус. Во всяком случае, теперь, сидя на берегу реки в компании Есана, он думает именно так. Если бы он пришёл раньше, может, всё было бы по-другому. Или не было? Или ещё в прошлом году попроси он у Чана руки Минхо, сегодня выбор совета пал на кого-то ещё - не на его омегу. А теперь что? Кто он против вожака? Он ведь даже не смог ослушаться дядю Джухо и подойти к любимому омеге. Он не смог. Не смог! Трус! - Не реви! - просит Есан, рассматривая мокрое от слёз лицо беты. Омеге пришлось рассказать всё Сынмину, чтобы тот не тревожил лишний раз брата. Больше не нужно. И успел ведь тютелька в тютельку, потому что увидел бету недалеко от папы и Минхо, когда шёл с реки обратно на праздник. Пришлось практически силком утащить Кима подальше от чужих глаз, чтобы поговорить. - Я потерял его, понимаешь? Хотел сделать его самым счастливым, а как теперь? Сдохну без него! - скулит бета, пальцами врезаясь во влажную землю береговой линии. Его большие глаза заволокло пеленой скорби, а слёзы одна за другой по бледным щекам. Бету трясёт сильно, волосы, что недавно он растрепал руками, теперь треплет ветер. Нарядный бежевый костюм испорчен грязными пятнами, которые появились, когда Сынмин валялся на земле, отчаянно завывая. - Забудь, понял? Ты замечательный парень, но так повезти может редко как повезло нашему Минхо. Пойми, любовь пройдёт со временем, а что останется? У нас всех детишки будут, а Минхо тоской изведётся. Он знаешь как детей любит! Он всегда мечтал о семье большой, ты сможешь дать ему это? Чан сможет. - Есан неуклюже плюхается рядом с Сынмином, рукой осторожно сжимает чужое плечо: - ты не думай, я не против тебя. Ты нравишься мне и родителям тоже, но мы все заботимся о Минхо. Мы все хотим, чтобы спустя пять или десять лет наш Минхо смотрел на мир счастливыми глазами, а не с тоской провожал наших детей, жалея о упущенных возможностях. - Я понимаю, Сани, понимаю. Сынмин больше ничего не говорит, просто поднимается на ноги и уходит вдоль берега по направлению к станице. Ребятам потом объяснит, что нет у него теперь Минхо. Больше не выбежит он на встречу из, до боли знакомого, дома, обнимая нежно в знак приветствия. Не улыбнётся смущённо, принимая очередной букет ромашек. Не скажет, что Сынмина ему луна подарила. Луна просто издевалась над ними. Не союзником она им была, а предателем. - За что!? - кричит бета так громко как может. Он не понимает, за что. Не понимает, почему так жестоко поступают с ним те, кому он верил. Они же принимали его, позволяли любить Минхо, а теперь так жестоко оборвали их отношения. Лучше бы сразу прогоняли, не давали надежду. Лучше бы не улыбались приветливо, не жалели сейчас. Есан жалел, Сынмин же видел. От этого не легче, ведь жалость иногда хуже презрения. - Не нужна мне их жалость! - снова кричит оборотень, оседая на траву у изгороди дома Хёнджина. Ноги просто не держат, потому что дом Минхо совсем рядом. И глаза слезятся, что не видно перед собой практически ничего. Зато отчётливо виден кустик треклятых ромашек в нескольких шагах от Сынмина. И он тянется рукой, чтобы сорвать этот куст, выбросить куда-то подальше в сторону, а потом заплакать горько. Со слезами отпускать воспоминания одно за другим: ручки нежные, что он сжимал в своих руках; губы сладкие, которые он целовал с упоением; голос мягкий, шепчущий слова любви; глазки красивые, смотрящие трепетно. Опустить это всё нужно. Избавиться от этого как от ненужного груза. А как избавиться? Как забыть? Что сделать, чтобы забыть? Ему и жить больше не хочется, но тогда папа останется один совсем. У Уёна ведь своя семья теперь, а младший братишка Донсу ещё юный совсем, не смогут они вдвоём с папой горе пережить. Сиу и так когда-то пережил уход своего мужа, который бросил его с маленьким Сынмином и сделал ноги из стаи. Омега сам поднимал сына, в придачу взяв на воспитание осиротевших Уёна и Донсу - их родители погибли в пожаре. Было сложно, но Сиу вырастил всех троих, не жалуясь ни на что и рук не опуская. И разве теперь Сынмин посмеет оставить свою семью? Разве они заслужили хоронить сына и брата в самом рассвете сил? Нет, бете сильным быть надо. Правильно Есан сказал, переживёт. Вытерпит, боль притупит, любовь заменит чем-нибудь другим. Будет помогать папе и брату, скотинку какую прикупит, попросит дядю Субина взять его в подмастерья. А что? Попробует себя в новом ремесле, кузнец всегда станице пригодится. А может, потом на заставу возьмут оружие отливать. Так и забудет он своего Минхо. Пользу стае принесёт. Покажет, что даже бесполезный бета может стать полезным. И даром... - Сынмин! Сынмин! Мой Сынмин! Сначала бета вообще не понимает, что происходит и почему так трудно дышать становится. Потом, когда осознаёт, сжимает руками дрожащее тело омеги, который отчаянно жмётся к нему. И плачет. Скулит щеночком маленьким в руках Сынмина, носиком утыкаясь в его шею. А в воздухе пахнет персиком, но не нежно как обычно, горечью отдаёт сейчас любимый аромат. - Ты что, лунный мой? Ты зачем? Как ты здесь оказался? - расспрашивает Сынмин, оглаживая спинку омеги, чтобы немножко успокоить. - Я убежал к тебе. Я с тобой хочу быть. Не буду с ним счастливым. Пусть ноги и руки отрубят, только тогда покорным стану от безысходности. - ворчит Минхо. Сынмин отстраняет немного от себя глупого омегу, чтобы заглянуть в заплаканные глаза. Наверное, он выглядит не лучше. И он уже собирается пальцами вытереть чужие слёзы, но вовремя вспоминает, что руки в земле. Бета просто губами прикасается к мягким щёчкам, оставляя на них нежные поцелуи. Он знает, что им не позволят вместе быть. Возможно, накажут. Сынмин не хочет, чтобы наказывали Минхо. Нет, только не из-за него. - Это твой шанс получить от жизни всё, что угодно любому омеге. Он вожак, понимаешь? А я кто? У нас даже ребёночка никогда не будет. Не смогу я счастье твоё обеспечить, любимый. Ты прости меня за всё, испортил я тебя, красивого такого. Если бы я знал, что... - Отказываешься!? - со злым отчаяньем вскрикивает омега: - поигрался со мной и отказываешься!? Хочешь, чтобы я под другого лёг!? - Никогда! - с рыком вырывается у Сынмина, потому что бесит даже малейшая мысль о том, что кто-то другой прикоснётся к его сокровищу. Сглупил. В любимых глазах теперь надежда плещется, а ведь нет у них этой надежды. Всё равно заберут у него Минхо, не позволят им стать маленькой семьёй. И показавшиеся вдали фигуры этому подтверждение. Сынмин улыбается печально, последний раз целует ещё своего Минхо, а потом разжимает руки, чтобы освободить любимого омегу из объятий. - Тебе надо идти. - тихо говорит Сынмин, наблюдая как гаснут звёзды во взгляде Минхо: - пообещай быть счастливым. Омега неверяще смотрит на него. Как он смеет так просто отпустить те три года, что они разделили на двоих!? И для чего Минхо сбежал с праздника!? Наверное, чтобы узнать, какой его бета трусливый щенок. Узнать, что он так легко откажется от него. И это ему Минхо подарил тело и душу!? Нужно было понять ещё в тот момент, когда Ким слинял с поляны у большой ивы, не пытаясь даже увидеть омегу. Что же, Минхо сильный, он принимает это. И он поднимается с травы, бросая взгляд на заходящее за горизонт солнце. Отлично, скоро начнётся обряд венчания. Минхо успеют вернуть на праздник. - Я буду самым счастливым, Ким Сынмин! - твёрдо бросает Минхо со сквозящей обидой в голосе. Он уходит, ни разу не оборачиваясь. Если обернётся, не выдержит - заревёт, умолять начнёт не отдавать его никому. Мысль броситься в реку снова забивает голову, а с каждым шагом, кажется, сердце бьётся всё реже. Он уже не видит как отчаянно бета смотрит ему в след. Не видит слёз, что бороздят белое полотно лица. Не знает как больно его волку даже дышать от осознания, что сейчас он потерял навсегда своего омегу. ---------- Феликс по правилам надевает юным омежкам, что готовятся к браку, венки из белых цветов, олицетворяющих чистоту. На улице уже стемнело, а свет факелов не даёт достаточно освещения, чтобы разглядеть хорошо эмоции каждого счастливчика. Омеге вожака это и не обязательно, он просто натянуто улыбается каждому и желает счастливой супружеской жизни. Когда он подходит к Минхо, улыбка пропадает сама собой. Хочется плакать, а не улыбаться. Хочется убрать этого омегу от большой ивы, чтобы сердечко успокоить. Чан его ведь альфа! Почему он должен делить его с кем-то!? За что ему эта участь выпала? - Ромашки. - едва слышно шепчет Минхо. Феликс даже не сразу его понимает, а потом обращает внимание на венок в своей руке. Действительно, ромашки. И он торопливо одевает этот венок на голову Ли, обращая внимание, что тот плачет. Феликсу на секунду становится жалко красивого омегу, а потом он вспоминает, кому этот омега достался. - Будь счастлив в браке, Ли Минхо. - говорит он напутственные слова, а потом уходит в сторону. Вот и всё. Только наблюдать со стороны, больше он ничего не может. Наблюдать как рушится его жизнь. Как Чан, его Чан, приближается к чужому омеге, чтобы произнести клятву и оставить метку на шее. Феликс помнит как это волнительно. Помнит нежный взгляд Чана, устремлённый на испуганного мальчика, которого он выбрал. Помнит, словно не прошло нескольких лет с того момента. Помнит и начинает плакать, потому что сейчас на его месте стоит другой. И внутри всё сжимается, стоит знакомым словам коснуться слуха. Не ему устремлённым словам. Обещаниям защиты, заботы и любви, которые Феликс будет делить теперь с Минхо. И видит луна, что Чан совсем не хочет делать то, что ему сейчас предстоит. Он смотрит на заплаканное лицо своего избранника, понимая, что не от счастья тот плачет. Вожак знает причину, Чанбин однажды взболтнул. Жаль, что Бан ничего не в силах предпринять, потому что старейшины слово весомое имеют, оскорбительно идти против. Так уж ведётся в стае с давних пор, что старейшины законы вершат на ряду с вожаком. Он не может ничего предпринять, пока не обсудит вопрос с ними. Папа Чана входит в этот совет, именно он и предложил кандидатуру Минхо на роль второго омеги сына. Ему никогда не нравился Феликс. Чан помнит, какую получил взбучку от родителя, когда поставил своему солнышку метку. Наверное, это единственный случай, когда совет был бессилен. Первого и, в большинстве случаев, единственного омегу вожак выбирает сам. Если потребуется, то второго уже одобряет совет. Чану же остаётся только смириться и взять под защиту того, кого старейшины ему выбрали. Он даже не удивлён, что это Минхо. Папа постоянно говорит, что в семье Ли самые лучшие омеги: красивые, работящие, с характером. Такие омеги на вес золота. А вот Чану нравится его Феликс со своей кроткостью да нежностью. Вожаку нравится, что его омега такой добрый, открытый всему миру, охочий до нежностей. А этот смотрит диким зверьком, даром что плачет, а характер видно за версту. Нет, чужой он. Не Феликс. - Мне жаль. - негромко говорит Чан, когда обходит Минхо с боку, чтобы встать у того за спиной. Клятвы произнесены, теперь осталось поставить метки. В толпе нетерпеливый рокот проносится, кто-то начинает петь свадебную волчью песнь, другие подхватывают. Это знак, что пора приступать. Чан для начала находит взглядом своего Феликса, но омежка не смотрит на него. Его несчастное солнышко руками закрывает лицо, плачет маленький. Вожак сглатывает, с досады едва не завыв. Он, чтобы быстрее завершить эту пытку, обхватывает руками тело Минхо и впивается зубами ему в шею. Омега болезненно стонет, но не рвётся из захвата альфы как некоторые другие в ряду. И вдруг запах персика и мяты создают какой-то своеобразный дуэт, словно они одно целое. Чан почти теряет связь с реальностью, когда чужая кровь попадает в рот. Люди, стоящие рядом, поражённо принюхиваются, кто-то ахает. На осознание секунда, что вожак Бан Кристофер Чан нашёл своего истинного.