Лишь луна одна знает

- Сыночек, выйди, поговори с ним. - просит Бомин Феликса, присаживаясь на краешек ложа сына. Тот не отвечает. Только сильнее поджимает к груди костлявые колени и упрямо машет головой из стороны в сторону. Не пойдёт он. Боится, если выйдет, не сможет оттолкнуть бывшего мужа. Маленький братишка Джонхён трепыхается рядом с ним, поворачивается так, чтобы видеть бледное лицо старшего. - Иди, Ликси. - просит ребёнок, толкая брата в плечо, чтобы вызвать хоть какую-то реакцию. - Не пойду. - хрипло шепчет Феликс, зарываясь носом в подушку: - скажи ему, чтобы ушёл. Бомин только вздыхает тяжело и поднимается с места. Он смотрит на своих омежек маленьких, которые жмутся друг к другу, словно два воробушка суровой зимой. Жалко ему, что пропадает сыночек, а всё упрямится. Чан долго, обычно, сидит на крыльцах, уронив голову на руки. Всё зовёт своего Феликса, а тот из дому не выходит. Вообще почти не поднимается с ложа, хандрит. Бомину страшно, что не в силах он ничего сделать, чтобы сыночку его стало легче. Только что советы давать и может. - Золотце, не упрямься. Выйди ты к нему, пропадаешь ведь. Чани пропадает без тебя. Ты хоть посмотри, на кого он стал похож. Ссутулился весь, забелел лицом, точно поганка бледная. Доведёте вы себя, сыночек. Не добро так расставаться тяжело. - пытается вразумить Феликса Бомин, не теряя надежды. Ну, Чан же выбрал сыночка его! Держался за него до последнего, со старейшинами бодался. Не даром же он приходит каждый день к их дому, караулит всё Феликса. Бомин с ним уже пробовал разговаривать, просил не приходить больше, а альфа только смотрит грустно и всё одно - приходит. - Пап, иди. Скажи, что не выйду я больше. - безжизненно совсем бормочет Феликс. Старший омега уходит. Маленький Джонхён прижимается тесно к брату, обвивая его ручонками. Феликс изо всех сил старается не расплакаться. Сложно быть таким жалким. Сложно каждый день слышать голос Чана, но не чувствовать его рядом. Не засыпать рядом с ним, не целовать, не прикасаться. Сложно видеть сочувствующие лица домашних, словно Феликс вещь испорченная, которую выбросили за ненадобностью. Хотя, так и есть ведь. Порченный он омега. Ещё и детишек иметь не способен. Что ему делать теперь? Куда он такой? Папке на шее хомутом висеть до конца жизни. Отцу бельмом на глазу маячить. Ещё и Джонхёну к репутации тёмное пятно. Разве не будут думать в станице, что, возможно, маленький омега тоже бесплоден? Злые языки быстро клеймо на малыша поставят. Из-за Феликса! Всё из-за Феликса! Лучше бы он сразу умер. Лучше бы так, чем семью собой позорить. - Вожак любит тебя, братик. Почему ты не идёшь? Он же зовёт. - наивно спрашивает Джонхён, всё же заставляя Феликса заплакать. Старший аккуратно приподнимается на ложе, чтобы братишка слёз его не видел, иначе тоже заплачет. Интересно, малыши все так делают? Джонхён вот реветь начинает, когда кто-то из домашних плачет. - Иногда не всё можно, что хочется. - отвечает Феликс просто, но правду. Он поднимается на ноги и, под пристальным взглядом брата, шагает к окошку. Омегу шатает немного и голова кружится. Это результат недосыпа и недоедания, потому что нет желания ни есть, ни спать. Нет желания жить вообще. У него отобрали это желание. Рука совсем слабая, Феликс едва справляется с резными ставнями, слегка приоткрывая их. В спальню проникает луч света, ослепляя на несколько секунд омегу. Феликс жмурится, а потом осторожно выглядывает на улицу. Он видит на крыльце папу и Чана, которые о чём-то спорят. Их лиц омега не видит, но замечает резкость в их движениях и слышит громкие голоса. Чан хочет войти. Судя по голосу, он пьян. Вожак умоляет папу позволить ему увидеть "своё солнышко". Бомин просит его уйти. И каждое их слово бьёт так сильно, что Феликс, кажется, теряет связь с реальностью. Уши отчего-то закладывает, все звуки пропадают. Омега делает пару шагов назад. Глаза слезятся сильно, что ничего перед собой уже не видно. Когда Феликс чувствует под собой твёрдую поверхность, понимает, что упал. И только тогда он начинает слышать. Омега слышит рыдания Джонхёна, а потом папины причитания. - Всё хорошо. - пытается слабым голосом заверить их Феликс: - всё хорошо. Сам он понимает, что хорошего тут мало. Он довёл себя своими страданиями до крайности. Не хватает ещё родным переживать из-за него! Из-за того, что он так любит. Так уничтожающе любит! Гибнет без своего Чани, наплевав на собственное состояние. Без любимого так холодно, даже не смотря на жару. Холодно. Феликсу очень холодно. __________ - И долго ты молчать собирался!? - верещит Джисон, пугая не только Хёнджина, но и овечек, которых бета вывел на пастбище к небольшому пруду за домами волков. Хван сюда гоняет скот, когда слишком жарко, поэтому Джисон не утруждал себя поиском друга. Ага, друга! Очень смешно! Друзья так не поступают, как поступил Хёнджин! - Молчать о чём? - недоумённо уточняет бета, совсем не понимая, с чего такая агрессия. Он во все глаза смотрит на Джисона, потому что ничего плохого не делал. Хёнджину даже приходится немного отступить, пока Хан, не дай луна, не налетел ещё. - Дядя Мусон мне сказал, что ты собираешься на заставу! И когда мы, твои друзья, должны были об этом узнать!? - кричит Хан, заставляя бету испуганно поджать губы. Узнал, значит. - Сони, это было решено уже давно, понимаешь? Я бы сказал, правда, но... - пытается объяснить Хёнджин, но разозлённый альфа не позволяет. - Кидаешь нас, да!? Будешь приходить только в зиму и то если!? Ты же знаешь не по наслышке, что трудно быть воином! Опасно! Хёнджин знает. Только он мечтал об этом большую половину жизни. Теперь вот и сам не знает, что ему нужно. Смотрит в карие раскосые глаза, в глубине которых таятся грустинки. Жалеет, что он причина этой грусти. Ещё больше жалеет, что не может Джисон ему принадлежать. Хёнджину вот доступно лишь обнять, это он и делает. Альфа сердито сопит ему на ухо, но не вырывается. Наоборот, укладывает руки на чужую талию, притягивая бету ближе к себе. Мурашки сразу бегут по телу от прикосновений, отчего Хван прикрывает глаза. Понимает, что ему больше, чем нравится этот альфа. - Я знаю, Сони. - тихо говорит Хёнджин: - но я хочу этого, понимаешь? Хочу быть как дядя Мусон. Он бета, но станица нуждается в нём. Я тоже хочу быть нужным. Не просто приложением к своему народу, а частью его. Хёнджин замолкает. Он слышит, как рвано дышит альфа. Чувствует, что хватка рук альфы сильнее стискивает его тело. Становится невыносимо жарко в чужих объятиях, Хван потеет ужасно, но не хочет, чтобы Джисон отстранялся. - Ты не бесполезный, Джини. Ты такой, что любой позавидует. Я бы, знаешь, я бы... - альфа почему-то замолкает. Немножко отодвигается назад, чтобы заглянуть в синие озёра чужих глаз и потонуть в них очередной раз: - я бы берёг тебя как самый хрупкий и дорогой бриллиант, чтобы видеть каждый день твоё бесячее лицо. Ты даже не представляешь, насколько ты замечательный. Самый замечательный. И правильно, если ты мне сейчас врежешь, но я хочу... Джисон обрывает предложение, сразу после подаваясь вперёд, губами легонько касаясь чужих. Хёнджин, кажется, застывает в его руках. Не бьёт, как ожидал альфа. Просто прикрывает эти невероятные синие омуты и позволяет себя целовать. А Джисона трясёт, потому что он сейчас из-за своей глупости может потерять друга. Друга, в которого влюблён до ужаса. Которого вот так целовать хочет всегда, а не только сейчас. Луна, какие у Хёнджина губы потрясающие: такие мягкие, такие пухлые, вкусные. С ума сводят эти губы! И джисоновы на них ощущаются очень правильно. И руки Хёнджина, что обвивают шею Джисона, тоже словно на своём месте. А тут ещё... - Хвааан Хёнджииииин!!! - орёт где-то Чанбин, словно бешенство подцепил и хочет очень поделиться с ближним своим. Бета испуганно вырывается из объятий Джисона и отпрыгивает от него как от прокажённого. Альфа даже обижается. Но румянец на щёчках Хвана немного подкупает. Ладно, Джисон не станет пока сильно обижаться. - Вот же... - выругивается Хван, а потом кричит в ответ Со: - тут я, чего орёшь?! И поверь, если у тебя не было адекватной причины верещать, я тебя прибью! В прочем, Джисон тоже не отказался бы прибить Чанбина. Какой-то закон подлости, в самом деле! Не мог друг ещё пол часика дома посидеть? Что ему стоило? А Со, зараза, лыбится как лось под мухоморами, и неизбежно приближается к друзьям. И главное, с голым торсом! Слава луне, что в селении тишина, омег на улице совсем немного, а то случился бы массовый сердечный приступ! Хёнджин тоже смотрит с интересом, бровки приподнимает и ждёт, когда друг уже подгребёт. Вот тут Джисон конкретно обижается. Так, значит? Ладно. - Так и знал, что вы тут! - зубоскалит Чанбин, с ходу приобнимая Джисона за шею так, что ему не выбраться из захвата чужих лапищ, как бы Хан не старался: - погнали купаться? - А остальные? - спрашивает Хёнджин, лениво присаживаясь на траву. Весь его вид вообще кричит о том, что ничего сейчас сверхъестественного не произошло. Что он не целовался с Джисоном пару минут назад. Ну, или что это привычное дело. Такой он бесячий! - Сынмин ушёл куда-то. Дядюшка Сиу сказал, вернётся попозже. А за Чонини я не заходил. - сообщает Бин, а потом возмущённо добавляет, краснея: - да и не пойду я в таком виде к омежке! Чтобы от бати его по морде получить!? Джисон прыскает со смеху. Он представляет лицо папки, если бы тот увидел полуголого альфу, который пришёл звать маленького Чонини купаться. Во представление-то было бы! - Ладно, я сгоняю за Нини. - предлагает бета, а взглядом косится на Джисона. Тот перехватывает этот взгляд, отчего Хёнджин улыбается смущённо и отворачивается первый. Знал бы кто, насколько он сейчас выбит из колеи! Ещё и Бин тут припёрся в самый подходящий момент! Хотя, лучше так, чем бета сдох бы от остановки сердца. А сейчас повод появился слинять без объяснений. Луна, ведь так неловко было бы говорить с Джисоном наедине о их поцелуе! Вот поэтому Хван быстро вскакивает с места, где сидел. Проверяет овец и, убедившись, что всё в порядке с отарой, бежит в селение. Он старается игнорировать бешено стучащее сердце. А губы всё ещё горят словно огнём после прикосновений губ альфы. Им теперь поговорить точно не мешает о произошедшем, но чуть позже. Позже, когда Хёнджин наберётся храбрости. Первый раз в жизни бета чувствует себя трусливым зайцем. Первый раз в жизни так трепещет, будто листочек осины на ветру. __________ Солнце жарит сегодня ещё сильнее, чем в предыдущие дни. В станице так тихо, словно все оборотни вымерли. Зато ранним утром жизнь кипела, потому что все спешили полить насаждения на огородах, пока не было пекла. Сейчас народ по домам прячется до вечера, когда снова нужно будет заняться делами по хозяйству. Вечером всё же немного жара отпускает, хоть духота никуда и не девается. Сынмину так даже лучше. Лучше, что никто не видит его такого разбитого, шагающего к, до боли знакомому, дому. Ему легче думать, что Минхо сейчас там. Что омега ждёт его как прежде. Что он всё ещё принадлежит Сынмину. Бета придумал себе свой иллюзорный мир, потому что ему так действительно легче. А ромашки в руках всё равно кажутся тяжёлыми, словно камни увесистые. На щеках ещё кое-где влажные солёные разводы, которые волк не стёр на поле, когда тоска снова взяла над ним верх. Не получается у беты жить без Минхо. Уже больше недели его омега находится у вожака, а Сынмин столько же не спит практически. Только глаза закроет, и видится ему его Минхо. Будто он Чана обнимает как Сынмина когда-то; говорит вожаку, что любит его; целует так нежно, что Сынмину ещё больнее становится. Он кричит в этом подобии сна, своими криками пугая домашних. Папа и братишка на нервах из-за срывов беты. Донсу вообще последние несколько дней спать приходит к Сынмину. Всё гладит его, приговаривает что-то ласковое, обнимает крепко. Маленький омежка, наверное, одна из главных причин, почему Сынмин ещё в своём уме. На днях к ним Джухо заходил поговорить. Просил, чтобы Сынмин о его сыне не горевал. Говорил, что пройдёт. Что Минхо счастлив будет, если Сынмин обретёт своё место в жизни. "Ты забудь, сынок, яблочко моё наливное. Ты меня прости, Сынмин, не думал я, что у вас так всё серьёзно. Если бы я знал, что вы так привяжетесь друг к другу, разве ж позволил бы этому случиться? Моя вина, не уследил я за вами, а вы вон уже пожениться собрались! Злая судьба с нами как играет, Сынмин! А ты руки не опускай, всё у тебя ещё хорошо будет, поверь мне. Только зла на нас не держи, сынок, прости. Вот увидишь, оно пройдёт всё. Как вода камень точит, так время раны затягивает." - так сказал Джухо. Он-то сказал, а разве поможет это? Нет, не помогло. Сынмин даже не ответил ничего омеге, просто смотрел куда-то перед собой, не взглянув ни разу на папу Минхо. Обидно ему до глубины души. Зла не держать, значит!? Так зачем же семья Ли так тепло относилась к нему!? Почему сразу не пресекли любые отношения своего сына и беты, если всё равно не планировали отдавать Минхо кому-то, кто не альфа!? Что за изощрённая пытка!? Почему эти взрослые такие жестокие и глупые!? Сынмин же мучается. Он очень мучается. За Минхо говорить не может, потому что так и не видел его ни разу со дня его свадьбы, но, Сынмин уверен, ему тоже не легко. Он же не мог забыть так скоро? После всего, что было между ними, конечно, не мог. Минхо не легкомысленный омежка, он другой. Он ждать будет, а Сынмин не придёт. Не посмеет. Кто он такой? Бета, что не сможет подарить счастливую полноценную жизнь омеге. Правы все. Пусть их слова по сердцу режут как кинжалом, но Сынмин принимает эти слова. Понимает, хоть и не хочет понимать. Принять действительность очень больно. Так больно, что он задыхается почти. Вот набрал дурацкие ромашки и притащил к родительскому дому своего лунного мальчика. Всё как раньше. Всё, только Минхо здесь больше нет. А Сынмин кладёт цветы на крылечко, гладит пальцами пожухлые от жары листочки и думает, что сердце его так же вянет с каждым днём всё больше. Когда он оборачивается, чтобы уйти, взгляд падает на отцветающую сирень. Белые грозди цветов уже покрываются коричневым, уничтожая красоту пышного куста. Как символично. Сынмин судорожного стона сдержать не может, а после и слёз. Щёки уже горят от этих слёз поганых, но бета бессилен перед ними, когда всё вокруг напоминает о его Минхо. - Ох, Сынмин, ты чего здесь? Бета реагирует на знакомый голос и смотрит туда, где стоит Есан. Омега как раз заходит через калитку к дому родителей. Хотел проведать папу и отца, а тут Сынмин. И одинокий букет ромашек, что Есан замечает на крыльце. Сердце сразу ёкает, а в груди образуется словно ком какой-то, затрудняющий дыхание. Омега спешит к Сынмину, который горбится от рыданий, и заключает его в объятия. Такого не похожего на себя, такого несчастного, такого влюблённого. Есан запрещает себе думать о том, что накануне так же обнимал рыдающего брата, когда навещал его у Чана. Запрещает чувству вины поглотить себя полностью. Иногда омега жалеет, что не рассказал ничего тогда у реки Минхо, хотя знал уже, что совет выбрал его. Нужно было сказать, привести Сынмина к брату, позволить им бежать, потому что вариантов больше не предвиделось. Нужно было, но Есан не сделал ничего. Теперь вот обнимает дрожащее тело оборотня, который так жалостливо плачет. - Что же вы делаете, Мини? Что же мы сделали? Как же вас теперь по кускам собрать? Как же исправить? - причитает омега, а на щеках пролегают влажные дорожки.  Как глупо, наверное, они выглядят со стороны, ревущие в обнимку у отцветающей сирени. Сынмин любовь свою хоронит, Есан оплакивает с ним эту любовь. Омега видит, как гибнут братишка да бета его несчастный, поэтому вина ещё глубже внутрь сочится. Не спас. Не помог. Думал, лучше Минхо с Чаном будет. Ошибся. Брат всё Сынмина своего ждёт. Злится на него, думая, что тот отказался от любви их. А ещё, у Минхо течка на носу, что его просто в ужас приводит. Он так убивается по этому поводу, так боится! Есан еле успокоил истерику дурачка своего. Перед течкой омеги ведь очень уязвимы, очень чувствительны, плаксивы. Минхо альфа нужен, истинный его. Но разве омежка подпустит Чана к себе? - Ему плохо, да? - вдруг спрашивает Сынмин, аккуратно отстраняясь от Есана. У него во взгляде потухшем решимость какая-то таится. Лицо посерело всё, только щёки от слёз постоянных покрасневшие. - Очень. - тихо признаётся омега. До ужаса плохо их Минхо. - Тогда я сделаю так, чтобы он смог забыть быстрее. Я исчезну навсегда...